Петр Успенский
В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева
«Так, эволюция человечества, превышающая известный уровень, точнее говоря, некоторый процент, может оказаться роковой для Луны. В настоящее время Луна питается органической жизнью, питается человечеством.
Человечество – это часть органической жизни; следовательно, человечество представляет собой пищу для Луны. Если бы все люди стали слишком разумны, они не захотели бы, чтобы их поедала Луна».
«Но в то же время возможности эволюции существуют, и их можно развить у отдельных индивидов с помощью соответствующего знания и соответствующих методов. Такое развитие происходит только в интересах самого человека, так сказать, против интересов и сил мира планет. Человек должен это понять: его эволюция необходима только ему самому. Никто другой в ней не заинтересован, и никто не обязан и не намерен помогать ему. Наоборот, силы, противодействующие эволюции больших масс человечества, препятствуют и развитию отдельного индивида. Человек должен их перехитрить. И один человек способен это сделать, а всё человечество – не может. Позднее вы поймёте, что все эти препятствия очень полезны для человека: если бы они не существовали, их следовало бы создать намеренно, потому что только преодолевая препятствия, человек развивает те качества, в которых он нуждается».
«Таковы основы правильной точки зрения на эволюцию человека. Нет принудительной, механической эволюции. Эволюция – это результат сознательной борьбы. Природа в эволюции не нуждается, она её не желает и борется с ней. Эволюция необходима только самому человеку, когда он осознает своё положение, уяснит возможность его изменения, поймёт, что он обладает силами, которыми не пользуется, богатствами, которых не видит. Эволюция возможна как вступление во владение этими силами и богатствами. Но если бы все люди или большая их часть поняли это и пожелали добыть то, что принадлежит им по праву первородства, эволюция вновь стала бы невозможной. Возможное для индивида невозможно для масс».
«Преимущества отдельного индивида состоят в том, что он очень мал, и в общем хозяйстве природы не имеет значения, будет на одного механического человека меньше или больше. Легко представить себе это соотношение величин через соотношение между микроскопически малой клеткой и человеческим организмом. Наличие или отсутствие одной клетки в жизни тела ничего не меняет. Мы не способны сознавать её, и она не в состоянии оказать влияние на жизнь и функции организма. Точно так же человек чересчур мал для того, чтобы влиять на жизнь космического организма, к которому он относится, принимая во внимание его величину, как клетка к его собственному организму. И вот именно это обстоятельство делает возможной его «эволюцию», на нём и основываются его «возможности».
«Говоря об эволюции, необходимо с самого начала понять, что никакая механическая эволюция невозможна. Эволюция человека – это эволюция сознания, а «сознание» не может эволюционировать бессознательно. Эволюция человека – это эволюция его воли; а «воля» не в состоянии эволюционировать невольно. Эволюция человека – это эволюция его способности делать; а «делание» не может быть результатом вещей, которые «случаются».
«Люди не знают, что такое человек. Им приходится иметь дело с очень сложной машиной, гораздо более сложной, чем двигатель паровоза, автомобиля или аэроплана. Но они ничего или почти ничего не знают о конструкции, работе и возможностях этой машины, они не понимают даже её простых функций, потому что не знают целей этих функций. Они неясно представляют себе, что человек обязан знать, как управлять своей машиной, подобно тому, как управляют паровозом, автомобилем или аэропланом. Ибо некомпетентное управление человеческой машиной так же опасно, как некомпетентное управление любой сложной машиной. Все понимают это правило по отношению к аэроплану, автомобилю или паровозу; но очень редко кто-либо принимает его во внимание, когда речь идёт о человеке вообще или о нём самом в частности. Считается правильным и законным думать, что природа дала человеку необходимые знания о его машине. Однако люди понимают, что инстинктивное знание о машине никоим образом недостаточно. Почему они изучают медицину и пользуются её услугами? Разумеется, потому что они понимают своё незнание человеческой машины. Но они и не подозревают, что её можно знать гораздо лучше, чем её знает наука, не подозревают, что с ней можно выполнять совершенно иную работу».
Очень часто, почти в каждой беседе, Гурджиев возвращался к вопросу об отсутствии в человеке единства.
– Одна из главных ошибок человека, – говорил он, – о которой необходимо помнить, – это его иллюзия относительно своего «я».
«Человек, каким мы его знаем, «человек-машина», который не в состоянии что-либо «делать», с которым и через которого всё «случается», лишён постоянного и единого «я». Его «я» меняется так же быстро, как его мысли, чувства и настроения; и он совершает большую ошибку, считая себя всегда одним и тем же лицом; в действительности, он – всегда другая личность, не та, какой он был мгновение назад.
Человек не имеет постоянного и неизменного «я».
Каждая мысль, каждое настроение, каждое желание, каждое ощущение говорят: «Я». И в любом случае считается несомненным, что это «я» принадлежит целому, всему человеку, что мысль, желание или отвращение выражены этим целым. На самом же деле для такого предположения нет никаких оснований. Всякая мысль, всякое желание человека появляются и живут совершенно отдельно и независимо от целого. И целое никогда не выражает себя по той причине, что оно, как таковое, существует только физически, как вещь, а в абстрактном виде – как понятие. Человек не обладает индивидуальным Я. Вместо него существуют сотни и тысячи отдельных маленьких «я», нередко совершенно неизвестных друг другу, взаимоисключающих и несовместимых. Каждую минуту, каждое мгновение человек говорит или думает: «я». И всякий раз это «я» различно. Только что это была мысль, сейчас это желание или ощущение, потом другая мысль – и так до бесконечности. Человек – это множественность. Имя ему – легион».
«Смена «я», их постоянная и явная борьба за верховенство контролируются внешними влияниями. Тепло, солнечный свет, хорошая погода немедленно вызывают целую группу «я»; холод, туман, дождь вызывают другую группу «я», иные ассоциации, иные чувства и действия. В человеке нет ничего, способного контролировать эту смену «я», – главным образом потому, что человек её не замечает или не осознаёт; он всегда живёт в последнем «я». Конечно, некоторые «я» бывают сильнее других. Но это не их сознательная сила; просто такими их создала сила случайностей или механических внешних стимулов. Воспитание, подражание, чтение, гипнотизирующее влияние религии, касты и традиций, очарование новых лозунгов создают в личности человека очень сильные «я», которые господствуют над целыми группами других «я», бодрее слабых. Их сила – это сила вращающихся «валов». И все «я», образующие человеческую личность, того же происхождения, что эти «валы»: они – результаты внешних влияний; и те, и другие приводятся в движение и управляются внешними воздействиями ближайших моментов».
«Человек не имеет индивидуальности; у него нет единого большого Я. Человек расщеплен на множество мелких «я».
«И каждое отдельное малое «я» может называть себя именем целого, действовать во имя целого, соглашаться или не соглашаться, давать обещания, принимать решения, с которыми придется иметь дело другому «я» или всему целому. Этим объясняется, почему люди так часто принимают решения и так редко их выполняют. Человек решает начиная с завтрашнего дня рано вставать.
Это решение принимает одна группа «я»; а подъём с постели есть дело другого «я», которое совершенно не согласно с таким решением, возможно, даже ничего о нём не знает. Утром человек, конечно, вновь будет спать, а вечером опять решит вставать рано. В некоторых случаях это имеет очень неприятные для человека последствия. Малое, случайное «я» может в какой-то момент что-то пообещать уже не себе, а кому-то другому, просто из тщеславия или для развлечения. Затем это «я» исчезает; но человек, т. е. сочетание других «я», совершенно не ответственных за это обещание, вынужден расплачиваться за него в течение всей своей жизни. В том-то и трагедия человеческого существования, что каждое малое «я» имеет право подписывать чеки и векселя, а человек, т. е. целое, вынужден их оплачивать. Нередко вся жизнь человека и состоит в том, чтобы оплачивать векселя малых, случайных «я».
«Восточные учения приводят различные аллегорические картины, в которых изображают природу человека с этой точки зрения. Так, в одном учении человека сравнивают с домом, где находится толпа слуг, но нет ни хозяина, ни управляющего. Все слуги позабыли о своих обязанностях, никто не желает делать то, что ему следует; каждый старается занять место хозяина хотя бы на одно мгновение; в этом состоянии беспорядка дому угрожает серьёзная опасность. Единственная возможность спасения для более понятливых слуг заключается в том, чтобы собраться всем вместе и выбрать временного управляющего, т. е. заместителя управляющего. Этот заместитель управляющего сможет расставить слуг на их места и заставить каждого выполнять определённую работу: повара он отправит на кухню, кучера – на конюшню, садовника – в сад и т. д. Таким путём можно приготовить дом к приходу настоящего управляющего, который, в свою очередь, подготовит дом к прибытию хозяина».
«Сравнение человека с домом в ожидании прибытия хозяина часто встречается в восточных учениях, сохранивших следы древнего знания; оно же, как известно, появляется под разными именами во многих евангельских притчах».
«Но даже самое ясное понимание своих возможностей не приблизит человека к их реализации. Для того, чтобы реализовать их, он должен обладать очень сильным желанием освобождения, быть готовым ради этого освобождения всё принести в жертву, пойти на любой риск».
К этому же периоду, т. е. к началу петербургских лекций, относятся ещё две интересные беседы.
Однажды я показал Гурджиеву снимок «факира на гвоздях», который сделал в Варанаси.
Факир этот не был просто ловким фокусником, подобно тем, что я видел на Цейлоне; он, несомненно, был профессионалом. Мне сказали, что во дворе мечети Аурензеба, на берегу Ганга, находится факир, который лежит на ложе, утыканном железными гвоздями. Это звучало очень таинственно и даже устрашающе. Но когда я пришёл туда, там оказалось только ложе с гвоздями; мне сказали, что факир ушёл за коровой. Во второй раз я застал факира на месте. Он не лежал на своём ложе и, насколько я мог понять, ложился на него лишь тогда, когда приходили зрители; впрочем, за рупию он продемонстрировал мне своё искусство. Он действительно улёгся почти нагим на ложе, хотя ложе было усеяно длинными и довольно острыми гвоздями. Хотя он явно старался не производить быстрых движений, он всё же поворачивался на гвоздях, когда ложился на них спиной, боками и животом; было очевидно, что они не кололи и не царапали его. Я дважды сфотографировал факира; но объяснить себе этот феномен никак не мог. Факир не производил впечатления интеллигентного или религиозного человека; на его физиономии лежал отпечаток тупости, утомления и безразличия; в нём не замечалось ничего такого, что говорило бы о его стремлении к самопожертвованию или самоистязанию.
Я рассказал обо всём Гурджиеву и показал ему фотографию, а затем спросил, что он думает о данном случае.
– Нелегко объяснить это в двух словах, – ответил Гурджиев. – Прежде всего, этот человек, конечно, не был факиром в том смысле, в каком употребляю это слово я. Вместе с тем вы правы, думая, что это вовсе не фокус. Он сам не знает, как он это делает. Если бы вы подкупили его и заставили рассказать всё, что он знает, он, вероятно, сообщил бы вам, что знает некоторое слово и должен повторять его про себя, после чего ему можно лечь на гвозди. Возможно, он даже согласился бы сообщить вам это слово. Однако оно нисколько не помогло бы вам, потому что оказалось бы самым обычным словом, не оказывающим на вас никакого воздействия. Этот человек пришёл из школы, но не был там учеником. Он был объектом опыта. В школе просто экспериментировали с ним и над ним. Видимо, его много раз гипнотизировали и в состоянии гипноза сообщили его коже сначала нечувствительность к уколам, а потом способность сопротивляться им. В некоторой степени это удаётся даже обычному европейскому гипнотизёру. Впоследствии нечувствительность и непроницаемость его кожи были закреплены посредством постгипнотического внушения. Вы знаете, что такое постгипнотическое внушение. Человека погружают в сон и говорят ему, что через пять часов после того, как он проснется, он должен сделать определённую вещь; или ему велят произнести особое слово, и как только он его произнесёт, он почувствует жажду, вообразит, что умер, или ещё что-нибудь в этом роде. Затем его пробуждают. Когда наступает назначенное время, он чувствует непреодолимое желание сделать то, что ему было приказано. Если он помнит данное ему слово, то, произнося его, он немедленно впадает в транс. Как раз это и сделали с вашим «факиром». Его приучили лежать под гипнозом на гвоздях; затем, пробуждая, говорили, что если он произнесёт некоторое слово, то сможет опять лежать на гвоздях. Это слово погружает его в гипнотическое состояние. Вероятно, именно поэтому у него был такой сонный, апатичный вид – в подобных случаях это часто бывает. Возможно, над ним работали много лет, а затем просто отпустили, чтобы он жил, как сумеет. Поэтому он забрал с собой железное ложе и зарабатывает на нём по нескольку рупий в неделю. Таких людей в Индии много. Школы берут их для экспериментов, обычно покупая у родителей ещё детьми. Родители же охотно продают их, потому что впоследствии сами извлекают из этого выгоду. Но, разумеется, такой человек не знает и не понимает, что и как он делает.
Это объяснение сильно заинтересовало меня, потому что раньше я никогда не слышал и не читал ничего подобного. Во всех попытках объяснить чудеса «факиров», которые мне встречались, независимо от того, считались ли эти «чудеса» фокусами или чем-то другим, предполагалось, что исполнитель знает, что и как он делает, а если не говорит о своих приёмах, то потому, что не хочет или боится это сказать. В данном случае положение было совершенно иным. Объяснение Гурджиева показалось мне не только вероятным, но, беру на себя смелость утверждать, единственно возможным. Сам факир не знал, как он совершает своё «чудо», и, конечно, не мог его объяснить.
В другой раз мы говорили о буддизме на Цейлоне, и я выразил мнение, что у буддистов должна быть магия, хотя они не признают её существования, и сама её возможность официальным буддизмом отрицается. Вне всякой связи с этим замечанием, по-моему, тогда, когда я показывал Гурджиеву свои фотографии, я рассказал о небольшом святилище, которое видел в одном частном доме в Коломбо. Там, как обычно, стояла статуя Будды, а у ног Будды находилась маленькая дагоба в виде колокола из слоновой кости, вернее, небольшая её копия, украшенная узорами и пустая внутри. Её открыли в моём присутствии и показали то, что в ней хранилось. Реликвия представляла собой маленький круглый шарик размером с крупную дробину; он был вырезан, как мне показалось, из слоновой кости или перламутра.
Гурджиев внимательно меня выслушал.
– И вам не объяснили, что это за шарик? – спросил он.
– Мне сказали, что это часть кости одного из учеников Будды, чрезвычайно древний и священный предмет.
– Это так и не так, – сказал Гурджиев. – Человек, показавший вам шарик, или сам не знал, что это такое, или не пожелал сказать. Это вовсе не часть кости; вы видели особое костное образование, которое в результате особых упражнений появляется у некоторых людей в форме ожерелья вокруг шеи. Вы слышали об «ожерелье Будды»?
– Да, – ответил я, – но это нечто совсем иное: «ожерельем Будды» называют цепь воплощений Будды.
– Верно, – сказал Гурджиев, – таково одно из значений этого выражения; а я говорю о другом: об ожерелье из косточек, которые окружают шею под кожей и непосредственно связаны с так называемым «астральным телом». «Астральное тело», так сказать, прикреплено к нему; точнее, «ожерелье» связывает физическое тело с «астральным». В том случае, если «астральное тело» продолжает жить после смерти физического тела, человек, обладающий косточкой из такого «ожерелья», может общаться с «астральным телом» умершего. Это магия; но о ней никогда не говорят открыто. Относительно буддийской магии вы правы, этот случай как раз к ней относится. Конечно, отсюда ещё не следует, что виденная вами кость была подлинной. Такие косточки вы найдёте почти в каждом доме. Но я говорю о веровании, которое лежит в основе обычая.
И опять мне пришлось признать, что никогда раньше я не встречал подобного объяснения.
Гурджиев нарисовал мне небольшой рисунок, показывающий расположение косточек под кожей; они шли полукругом, начинаясь несколько спереди ушей и опоясывая затылок.
Рисунок напомнил мне схематическое изображение лимфатических желёз шеи из анатомического атласа. Но более я ничего не смог об этом узнать.
Глава 4
Общее впечатление от системы Гурджиева. – Взгляд назад. – Одно из фундаментальных положений. – Линия знания и линия бытия. – Бытие на разных уровнях. – Расхождение между линиями знания и бытия. – Что даёт развитие знания без соответствующего изменения бытия? – Что даёт изменение бытия без увеличения знания? – Что значит «понимание»? – Понимание как равнодействующая знания и бытия. – Различие между пониманием и знанием. – Понимание как функция трёх центров. – Почему люди стараются назвать вещи, которых не понимают? – Наш язык. – Почему люди не понимают друг друга? – Слово «человек» и его разнообразные значения. – Язык, принятый в системе. – Семь градаций понятия «человек». – Принцип относительности в системе. – Градации, параллельные градациям человека. – Слово «мир». – Многообразие его значений. – Исследование слова «мир» с точки зрения законов принципа относительности. – Фундаментальный закон вселенной. – Закон трёх принципов или трёх сил. – Необходимость трёх сил для проявления какого-либо феномена. – Третья сила. – Почему мы не видим третью силу? – Три силы в древних учениях. – Создание миров силой воли Абсолютного. – Цепь миров, или «луч творения». – Число законов в каждом мире.
Лекции Гурджиева вызвали в нашей группе много разговоров.
Для меня оставалось ещё много неясного; но некоторые вещи уже оказались связанными друг с другом, и часто одна из них совершенно неожиданно объясняла другую, как будто бы не имеющую с ней никакой связи. Уже начали неясно вырисовываться части некой системы, подобно тому как при проявлении фотографии постепенно появляются фигуры или какой-то пейзаж; но многие места по-прежнему оставались пустыми и незаконченными. В то же время многое оказалось совсем не таким, как я ожидал, но я старался не переходить к выводам, а просто ждать. Нередко одно новое слово, которого я раньше не слышал, меняло всю картину; и мне приходилось заново перестраивать для себя всё, что я уже построил. Я прекрасно понимал, что должно пройти много времени, прежде чем я смогу правильно представить всю систему в целом. И мне было удивительно слышать, как люди, придя к нам на одну лекцию, сразу же понимали, о чём идёт речь, объясняли всё другим, и у них немедленно возникало о нас определённое мнение. Должен признаться, что в такие минуты я частенько вспоминал первую свою встречу с Гурджиевым и вечер, проведённый с московской группой. Тогда я тоже был близок к тому, чтобы составить определённое суждение о Гурджиеве и его группе, но что-то меня удержало. И вот теперь, когда я начинал понимать, какой огромной ценностью обладают его идеи, меня буквально приводила в ужас мысль о том, что я легко мог пройти мимо них, или вообще ничего не узнать о существовании Гурджиева, или потерять его из виду, не попроси я его тогда о новой встрече.
Почти в каждой из своих лекций Гурджиев возвращался к теме, которую, очевидно, считал чрезвычайно важной, но которую многим из нас было нелегко усвоить.
– Развитие человека идёт по двум линиям, – сказал он, – линии знания и линии бытия. При правильной эволюции линии знания и бытия развиваются одновременно, параллельно друг другу, помогая одна другой. Но если линия знания слишком опередит линию бытия или линия бытия опередит линию знания, развитие человека пойдёт по неверному пути и рано или поздно остановится.
«Люди понимают, что такое «знание». Они понимают также возможность существования разных уровней знания, понимают, что знание может быть большим или меньшим. Однако они не понимают того, что бытие, или существование, также может иметь разные уровни или категории. Возьмём, например, бытие минерала и растения – это разные уровни бытия. Бытие животного разнится от бытия человека. Но и бытие двух людей может отличаться друг от друга больше, чем бытие минерала от бытия животного. И вот как раз этого люди не понимают. Не понимают они и того, что знание зависит от бытия, и не только не понимают, но и определённо не желают понимать. В частности, западная культура убеждена в том, что человек может обладать огромными знаниями, быть, например, способным учёным, делать открытия, двигать вперёд науку, и в то же время оставаться – и иметь право оставаться – мелочным, эгоистичным, придирчивым, низким, завистливым, тщеславным, наивным, рассеянным человеком. Здесь, кажется, считают, что профессор должен всегда и везде забывать свой зонтик.
Таково его бытие; а люди думают, что его знание не зависит от его бытия. Люди западной культуры высоко ценят уровень знания человека, но не ценят уровень его бытия и не стыдятся низкого уровня собственного бытия. Они даже не понимают, что это значит, не понимают, что уровень знания человека зависит от уровня его бытия».
«Если знание уходит далеко вперёд от бытия, оно становится теоретическим, абстрактным и неприменимым к жизни, а фактически – вредным; ибо вместо того, чтобы служить жизни и помогать людям успешно бороться с трудностями, которые им встречаются, оно осложняет жизнь человека, привносит в неё новые затруднения, горести и беспокойства, которых в ней не было раньше».
«Причина этого заключается в том, что знание, которое не находится в согласии с бытием, не может быть достаточно полным и соответствовать реальным нуждам человека. Оно всегда остаётся знанием лишь одной вещи, игнорирующим другую вещь, знанием детали без знания целого, знанием формы без знания сущности.
Такое преимущество знания перед бытиём наблюдается в современной культуре. Идея же ценности и важности бытия и его уровня совершенно забыта; забыто и то обстоятельство, что уровень знания определяется уровнем бытия. Фактически на данном уровне бытия возможно знание, ограниченное известными пределами. В границах данного бытия улучшение качества знания совершенно невозможно, и происходит накопление информации одной и той же природы в пределах уже известного. Изменение же самой природы знания возможно только с изменением природы бытия.
Взятое само по себе, бытие человека имеет много разных сторон. Самая характерная черта современного человека – это отсутствие в нём единства, далее – отсутствие даже следов тех свойств, которые он так любит себе приписывать: «ясного сознания», «свободной воли», «незыблемого Я», «способности к действию». Вы удивитесь, если я скажу, что главной чертой бытия современного человека, объясняющей все его недостатки, является сон».
«Современный человек живёт во сне; во сне он рождается и во сне умирает. О самом сне и его роли и значении в жизни мы поговорим позднее; а сейчас я прошу вас подумать только об одном: какое знание может быть у человека, погруженного в сон? Если вы подумаете об этом, памятуя, что сон является главной чертой нашего бытия, вам сразу же станет ясно, что, если человек по-настоящему желает знания, он должен прежде всего подумать о том, как пробудиться, как изменить своё бытие».
«Внешние признаки человеческого бытия многосторонни: активность и пассивность, правдивость и лживость, искренность и неискренность, храбрость и трусливость, самоконтроль и распущенность, раздражительность, эгоизм, готовность к самопожертвованию, гордость, тщеславие, обман, усердие, леность, моральность, развращённость – это и многое другое составляет бытие человека».
«Но все эти качества в человеке совершенно механичны. Если он лжёт, это означает, что он не способен не лгать. Если же он говорит правду, это означает, что он не способен не говорить правды. И так во всём. Всё случается; человек не может ничего сделать – ни внутри, ни вне себя».
«Но, конечно, существуют границы, существуют пределы. Вообще говоря, бытие современного человека – весьма низкого качества. Однако это качество может быть настолько скверным, что при нём невозможно никакое изменение. Об этом следует всегда помнить; счастливы люди, чьё бытие ещё можно изменить. А есть другие люди, определённо больные, разбитые машины, с которыми уже ничего не сделаешь. И таких – большинство. Если вы подумаете об этом, вы поймёте, почему лишь немногие способны обрести истинное знание: остальным препятствует уровень их бытия».
«Вообще говоря, равновесие между знанием и бытием более важно, чем развитие того или другого из них в отдельности. В любом случае раздельное развитие знания или бытия нежелательно. Но именно такое одностороннее развитие часто представляется людям особенно привлекательным».
«Если знание получает перевес над бытием, человек знает, но не может делать. Это бесполезное знание. Если бытие получает перевес над знанием, человек способен делать, но не знает. Иными словами, он может что-то сделать, но не знает, что именно надо делать. Бытие, которого он достиг, становится бесцельным, затраченные усилия оказываются бесполезными».
«В истории человечества известны многочисленные примеры, когда из-за перевеса знания над бытием или бытия над знанием погибали целые цивилизации».
– А каковы результаты развития линии знания без бытия или развития линии бытия без знания? – спросил кто-то во время беседы на эту тему.
– Развитие линии знания без развития линии бытия даёт слабого йогина, – ответил Гурджиев. – Иными словами, человек много знает, но ничего не может сделать; это человек, который не понимает (эти слова он произнёс с ударением) того, что знает, человек, не обладающий правильной оценкой, т. е. человек, для которого нет разницы между одним и другим родом знания. А развитие линии бытия без знания даёт глупого святого, т. е. человека, который может сделать много, но не знает, что делать или зачем делать; если он что-нибудь делает, он действует, повинуясь своим субъективным чувствам, которые могут увести его далеко в сторону и заставить совершить серьёзные ошибки, т. е. сделать нечто противоположное тому, что он желал. В обоих случаях и слабый йогин, и глупый святой приходят к остановке; ни один из них не в состоянии двигаться и развиваться дальше.
«Чтобы понять это, чтобы вообще уяснить себе природу знания и бытия, равно как и их взаимоотношения, необходимо понять, как знание и бытие относятся к «пониманию».
«Знание – это одно, понимание – другое».
«Люди часто смешивают эти понятия и не видят ясно разницу между ними.
Знание само по себе не даёт понимания; и понимание не увеличивается благодаря росту одного лишь знания. Понимание зависит от отношения знания к бытию, это – равнодействующая знания и бытия. И знание не должно отходить от бытия чересчур далеко, иначе понимание окажется слишком далёким от того и другого. Вместе с тем отношения между знанием и бытием не меняются вследствие простого роста знания. Они изменяются только тогда, когда бытие и знание растут одновременно. Иными словами, понимание возрастает лишь с возрастанием уровня бытия.
В обыденном мышлении люди не отличают понимание от знания. Они думают, что большее понимание зависит от большего знания. Поэтому они накапливают знание – или то, что называют знанием, – но им не известно, как накопить понимание; и сам этот вопрос их не беспокоит».
«Всё же человек, привыкший к самонаблюдению, знает, что в разные периоды своей жизни он понимал одну и туже мысль, одну и ту же идею совершенно по-разному. Нередко ему кажется странным, как он мог так неправильно понимать то, что сейчас, по его мнению, понимает правильно. В то же время ему понятно, что знание его не изменилось, что раньше он знал о предмете столько же, сколько знает и сейчас. Что же тогда изменилось? Изменилось его бытие. И поскольку оно стало иным, стало иным и его понимание.
Различие между знанием и пониманием станет ясным, когда мы увидим, что знание может быть функцией одного центра; а вот понимание представляет собой функцию трёх центров. Таким образом, мыслительный аппарат может знать нечто. Но понимание появляется лишь тогда, когда человек чувствует и ощущает всё, что с этим связано».
«Ранее мы говорили о механичности. Человек не может сказать, что он понимает идею механичности, если он только знает её умом. Он должен её почувствовать всем своим телом, всем своим существом – и тогда он поймёт…
«В сфере практической деятельности люди очень хорошо сознают разницу между простым знанием и пониманием. Они видят, что просто знать и знать, как сделать что-то, – две разные вещи. Знание того, как сделать, не создаётся одним лишь знанием. Но за пределами практической жизни люди не уясняют себе, что такое «понимание».
«Как правило, люди видят, что не понимают какой-то вещи, – и тогда стараются найти название для того, чего «не понимают». И когда они найдут для этого какое-то название, они говорят, что «поняли». Но «найти название» не значит «понять». К несчастью, люди обычно довольствуются словами. Человек, знающий очень много названий, т. е. очень много слов, считается обладающим большим пониманием. Но так бывает, конечно, опять-таки за пределами практической деятельности, где его невежество обнаруживается очень быстро».
«Одну из причин расхождения между линиями бытия и знания в жизни, недостатка понимания, который частично является причиной, а частично следствием этого расхождения, нужно искать в языке, на котором говорят люди. Этот язык полон ложных понятий, неправильных подразделений и ассоциаций. И главное – вследствие существенных, характерных особенностей обыденного мышления, его неясности и неточности – каждое слово может иметь тысячи различных значений сообразно материалу, которым располагает говорящий, и действующему в нём в данный момент комплексу ассоциаций. Люди не уясняют себе, до какой степени субъективен их язык, насколько разные вещи выражает каждый из них одними и теми же словами. Они не осознают, что каждый человек говорит на собственном языке и очень плохо понимает язык другого человека или не понимает его совсем».
