Петр Ингвин
Зимопись. Путь домой. Веди
Глава 3. В путь за отражением
Выехать сразу не получилось: прятки Еве понравились. Однообразные игры продолжились до вечера. Приходилось бродить по двору, прекрасно представляя, в какую сторону унесся шум шагов и где громыхнуло. Укрытием Ева выбирала только крыши, зная, что мне туда снизу не заглянуть, а чтобы забраться, понадобится лестница. Мое «поражение» делало Еву счастливой, она воспринимала «выигрыш» как личное достижение. В определении беляков «глупы и ленивы» первая часть вновь получила подтверждение.
Орк эльфовидный. Новая раса. Подвид человека разумного, совершившего неразумный поступок, создав эту расу. А достоин ли тот, кто совершает неразумные поступки, носить имя разумного? Надо бы переименовать. Допустим, «обезьяна себялюбивая».
Ближе к вечеру я устал настолько, что не выдержал и «нашел» Еву – указал туда, где, как слышал, она затаилась.
Само собой, проигрывать ей не понравилось, и мы поменялись ролями. Теперь она считала до десяти, а я…
Я стоял. Ближайший меч лежал по ту сторону колодца, в десятке метров. Шея – вот она. Успею ли?
Ева обернулась:
– Чапа забыл как прятаться? Ева хочет играть. Если Чапа будет плохо играть, Ева накажет Чапу.
Я спрятался за кладовкой, но запах разложения погнал меня дальше. Конюшня не подошла шумом: лошади внутри фыркали и перетаптывались, а мне требовалась тишина. В конце концов я оказался за кухней. Ева выдвинулась искать меня слева – я обошел строение справа. Побродив по двору, Ева двинулась вправо – я спрятался слева. Так повторилось несколько раз.
Игра дала пищу для размышлений. Беляки сильны и быстры, но другие способности у них не развиты. Впрочем, Ева меня как-то почуяла в подземелье. Возможно, угроза жизни обостряет чувства беляков, а погружение в детство, которого у них не было, сводит на ноль. Или беляки не могут сосредотачиваться на двух вещах одновременно.
Последнее стоило обдумать и запомнить. Когда настанет время решающего взмаха мечом, эта подробность может спасти мне жизнь.
Еве надоело нерезультативное хождение. Она прыгнула на крышу, оттуда перемахнула на другую, и в какой-то миг мне не удалось скрыться за спасительной стенкой.
– Ева увидела Чапу! – разнесся ликующий вопль, слышимый, наверное, и в стране башен.
Тон сразу сменился:
– Разве можно передвигаться, когда прячешься?
Я вышел из-за стены:
– Конечно, можно. Было бы нельзя, я предупредил бы заранее.
– Ты обманул! Ты не сказал главного, и Ева, когда пряталась, всегда сидела на месте!
– Но даже так Ева почти всегда выигрывала.
– А должна – всегда!
Казалось, меня ждет судьба Рябого. Игрушка надоела – ее ломают.
– Из кладовки плохо пахнет. – Ева поморщилась. – Выбрось мертвяков за стену. Только не туда, где ворота, а по другую сторону.
А то я не догадался бы. Кстати.
– Раб смеет напомнить Еве, что когда мы уедем за новым Адамом, провизия останется без присмотра, ее растащат.
– Будущие рабы соберут и принесут еще.
Никакой проблемы Ева не видела. Ее дело – приказать себя накормить, а где рабы возьмут продукты – дело рабов. Подход ужасный и в высшей степени логичный. Каждый занят своим делом: Ева командует, рабы выполняют. Не подкопаешься. Если рабы приказ не выполнят, их накажут. Тоже все логично.
Пока я выполнял приказ, Ева лениво глядела в небо. Узнать бы ее мысли…
В ее голове могло не оказаться никаких мыслей. Взгляд был пустой, ничего не выражающий.
Впрочем, с таким же взглядом Ева убивала. Если сейчас ее мысли тоже об этом, лучше о них не знать, все равно сил на противодействие у меня не хватит.
Когда я отмылся после грязной работы, Ева распорядилась:
– Есть хочу. Принеси чего-нибудь, быстро и много.
Я помчался исполнять новый приказ.
После ужина Ева развалилась на сене:
– Иди сюда.
Как она уже говорила, делать хозяйке приятное – обязанность раба. Я вновь приступил к «глажке и выжимке» – сначала, как обычно, в сторону успокоительного «утешения»… и до опустошительного дело не дошло, Ева заснула.
***
Ева всегда спала очень долго. Возможно, все беляки спали больше, чем люди. Сравнивать не с кем, да и не хочется. За последние дни я отъелся и отдохнул, организм полностью восстановился, после многочасового сна проснуться у меня получалось, как правило, раньше Евы. Ее сон был чуткий, мне приходилось делать вид, что тоже сплю. Любое неаккуратное движение – и меня куда-нибудь пошлют. Или, наоборот, позовут. Лучше спокойно полежать, пока время есть.
Вот так и становишься глупым и ленивым. Как говорится в пословице, «с кем поведешься…»
А еще, как я понял, Ева не хотела, чтобы я занимался хозяйством самостоятельно, то есть без присмотра. Чем я беззастенчиво пользовался и потому отдыхал вволю. Когда с приходом нового Адама пара беляков восстановится, лафа закончится, а пока на рабство жаловаться не приходилось. Ну, разве что убьют за лишнее слово или неправильный жест, а в остальном – сносно. Так много есть и спать (не «или», а именно «и») в этом мире мне, когда я был свободным, практически не доводилось.
Незаметно пролетела ночь. Утро, начавшееся с завтрака, закончилось очередным «иди сюда». Поскольку уехать вновь не получалось, я гнул выработанную линию:
– Чапа вспомнил еще одну игру.
Что-то обязательно сработает. Не хватит реальных игр, придумаю новую. Не может быть, чтобы во время игр впадающий в детство разум не допустил ошибку.
Ева перевернулась на спину, на меня поднялся радостный взгляд.
– Ева слушает. – Она перехватила мою руку и опустила на себя – мол, говори, а от дела не отвлекайся.
Отторжение, которое было еще вчера, а несколько дней назад просто сводило с ума, плавно сходило на нет. Память затирала плохое, и если в миг раздражения Евы я видел в ней кровожадного орка, то в остальное время передо мной сверкала прелестями прекрасная эльфийка. Это действовало на нервы и прочие части организма. Возможно, не будь Ева столь ленива и прояви она какую-нибудь инициативу, во мне что-то всколыхнулось бы. К счастью, Ева ни о чем подобном не догадывалась, ее мысли работали в другую сторону, и я мог быть за себя спокоен.
То, что мне приходилось гладить ее и всячески ласкать, роли не играло, передо мной лежала не женщина, а белячка – очень похожий на человека враг рода человеческого, о чем я не забывал ни на минуту. Кожа Евы под моими пальцами была неестественно чистой, гладкой, абсолютно белой. Несколько дней на солнце – и ни тени загара. Неужели первоначальные догадки верны, и Ева – нечто созданное искусственно, плод труда неизвестного психа-гения от механики, кибернетики и бионики, и кожа ее – не настоящая, а какая-нибудь силиконовая? Что же тогда находится внутри?!
В чем сомневаться не приходилось, так это в наличии сердца и теплоты организма. Сердце стучало. Оно реагировало на мои действия. Дыхание Евы сбивалось, кожа краснела, но не от солнца, а исключительно от удовольствия.
Не переставая гладить, я «поделился опытом», придуманным тут же:
– У нас была такая игра. Хозяин и раб на время менялись местами…
– У тебя были рабы?
– Когда я говорю «у нас», то имею в виду…
«Все человечество». Скажу так – и голова полетит с плеч. Обезьяны не должны равнять себя с людьми, только жизни людей имеют значение. А как же сказать? «Весь обезьянник»? Какое производное от «обезьяны» подойдет к случаю?
Надо же, наш язык даже не предназначен для признания других общностей равными себе. Мы – человечество, а остальные твари (в изначальном смысле, от глагола «сотворены») – просто твари (в другом, обидном смысле) по сравнению с нами. Кто круче – тот и прав. Сейчас правой была Ева. Всегда.
– Имею в виду всех, – закончил я. – Говорят, в такие моменты приходят очень интересные ощущения и новые мысли.
– Ева не поняла. В чем здесь удовольствие?
– А в чем удовольствие от пряток?
– В выигрыше. Ты проигрываешь – Ева получает удовольствие. Какое удовольствие Ева получит, если на время будет вынуждена обслуживать раба?
– В том и дело! Поставить себя на место другого…
Опять едва не вылетело неприменимое в условиях чужой правды слово «человека». Я просто повторил:
– На место другого – это само по себе сильное ощущение.
– Ева еще поняла бы, если бы Чапа был нормальным самцом, и вот это, – в мою сторону, в район бедер, дернулась ее рука – настолько быстро, что я засек лишь смазанное движение, – висело бы не для украшения и поливки. Тесно поиграть с рабом как рабыня – такую игру Ева попробовала бы, но ты ни что не годен.
Коснувшись меня, ладонь Евы вернулась на место. Я сидел ни жив ни мертв. После жарких и, главное, регулярных любовных баталий с Зариной организм в нужном объеме вырабатывал все необходимое и удивлялся, что выработку не используют по назначению. Душевные вопросы его не волновали. Если в понятие «обслуживать» Ева однажды внесет активные ласки, то я не ручаюсь…
Черт бы побрал мое тело с его собственными запросами и неподконтрольной разуму идеологией! Сонно ворочаясь, запросы тела проснулись, как медведь в конце зимы: «Уже весна или мне почудилось?» Я вскочил и помчался прочь, на ходу крича:
– Новая игра! Догонялки! – Только бы Ева не заметила, что медвежья спячка висит, как говорится, на волоске, а если быть до конца откровенным, то уже прошла указанную стадию. – Нужно догнать другого и дотронуться, например, до его спины, и тогда догонять должен тот, кого догнали!
Ева дослушала пояснения и лишь тогда бросилась вдогонку.
– Поймала!
Удар в спину опрокинул меня на траву. Я успел сгруппироваться и совершить кувырок, чтоб ничего не повредить – лучше чуть-чуть помять сразу много мышц и костей, чем сильно – одну. Встал я с трудом, потирая ушибленное.
Ева улыбнулась:
– Догоняй!
Будь я птицей, у меня получилось бы. Как-то раз, в детстве, я выстрелил из рогатки в летавших над головой стрижей. Мне казалось, что я с рогаткой – охотник, а птицы, соответственно, – дичь. Наивный. Запущенный мной стальной шарик, добытый из подшипника, сначала разогнал птиц, но затем две из них с разных сторон подлетели к несущемуся снаряду, сопроводили в течение пары секунд, после чего поняли, что он неопасен и несъедобен, и продолжили заниматься привычным делом – кружить и выяснять между собой отношения или делиться сплетнями – или что они там, в вышине, обычно делают. Для меня стало откровением, что не я был охотником. Птицы не восприняли серьезной угрозой мой снаряд – для человека опасный и, как рассказывали, даже смертельный, если угодит, к примеру, в висок. Все мои усилия, оказались, перефразируя поговорку, стрижам на смех. Выводы я сделал правильные: можно быть сильным, а можно быть быстрым. А лучше быть умным, чтобы видеть разницу и как-то использовать.
Новая игра Еве понравилась до чрезвычайности, приятно быть непобедимой. Догнать ее не удавалось, и не удалось бы до конца жизни. В плане скорости мы с ней были, так сказать, в разных весовых категориях. Иногда, дразня меня, Ева не торопилась, и когда я оказывался рядом, легким отскоком отпрыгивала метров на десять в сторону или на пару моих ростов вверх – на крыши крепостных построек, откуда она могла путешествовать с одной крыши на другую не слезая вниз, и останавливало ее от такой прогулки лишь то, что большинство крыш на бег по ним не рассчитывались.
Запыхавшись, я взмолился:
– Ева знает понятие форы?
– Чего?
Не знает.
– Когда кто-то заведомо сильнее или быстрее, он дает другому больше времени на то, чтобы убежать или спрятаться.
– Зачем? Но ты прав, так тоже интересно. Давай играть с форой. Пусть Чапа подойдет ближе и догоняет Еву с расстояния в два шага.
Мы сыграли, введение нового правила ничего не изменило. Мощный прыжок Евы уносил ее практически у меня из рук.
Выиграть не получилось бы ни при каких условиях, но игра того стоила, она позволяла узнать пределы возможностей беляков. Пусть не всех, а конкретной Евы, но тоже немало. От нее зависели мои жизнь и свобода.
И оттого, что выяснялось в игре, мне на душе становилось все гаже и гаже.
Я предложил новые условия:
– Пусть Ева стоит спиной, когда я начну ее догонять.
– Тогда Ева тебя не увидит, – озаботилась она.
Значит, в активной игре (вместо которой я по аналогии представлял схватку) Ева не полагается на слух в такой же мере, как на зрение. То есть, зрение главнее. Это уже кое-что.
– Я побегу издалека, а Ева пусть убегает в любой момент, когда захочет, мне больше не нужна фора.
– Без форы ты даже не приблизишься к Еве.
– Пусть Ева убегает в самый последний миг, тогда будет интересно. Самое важное в игре – это…
– Удовольствие! – перебила Ева.
– Не только. Еще больше – впечатления. Когда вспоминаешь приятно проведенное время, то особые впечатления дают не постоянные выигрыши, а, например, как ты выиграл в тот миг, когда чуть было не проиграл.
То, что выглядело игрой, для меня игрой уже не было. Для Евы – было. Отвернувшись, она дождалась моих приближавшихся шагов и сорвалась с места, когда между нами оставалось примерно четыре шага. Похоже, я нащупал минимум, на который хватило ее нервов. То есть, подпускать меня ближе она боялась.
Информация получена. Пока непонятно, насколько она ценна, но выиграть в большом смысле однажды мне позволит знание именно таких мелочей
– Есть еще похожая игра, – сказал я. – Сейчас сделаю реквизит.
– Чего?
– Снаряд.
– Наряд?
Ева не знает снарядов. Тоже важная информация.
Узнать бы, что она знает. Пули? Яды? Заклинания? Бластеры и вакуумные бомбы?
– Снаряд – это такая вещь, которой Ева и Чапа будут кидать друг в друга, а правила игры те же, как в догонялках: нужно убегать, чтобы второй не попал.
Снарядом выступила рубаха одного из убитых, многократно перевязанная веревкой таким образом, чтобы превратить ее в подобие мяча. Сначала, когда идея только появилась, я хотел кидать обычный сапог, но здравый смысл восторжествовал, и только поэтому обошлось без членовредительства. Первым же ударом мяча Ева едва не свалила меня с ног. Даже не верилось, что такое возможно. Вроде бы, обычная тряпка, а боль – как если вместо волейбольного мяча в спину прилетит со всей дури запущенный баскетбольный.
От моих бросков Ева легко уворачивалась. Еще бы, если ей даже стрелы не помеха. Но я, опять же, обращал внимание на мелочи. Спиной ко мне Ева больше не поворачивалась. Боязнь нападения сзади можно отметить как возможность для будущей атаки. Копье, стрелу, нож или камень со спины Ева может пропустить, что отвлечет внимание и, возможно, даст время приблизиться для решающего удара по шее.
– В эту игру можно играть на конях, – сообщил я как бы между прочим.
И на этот раз сработало!
– Седлай, давно пора ехать.
Только бы виновным в задержке не сделали меня. С Евы станется. Я помчался в конюшню.
– Ты говорил, что для путешествия знаешь и другие игры, – донеслось вслед.
– Много! – уверил я.
Сборы заняли несколько минут, все давно было продумано. Две лошади для нас, еще одна под поклажу. Заготовленные сумки с продуктами несколько дней дожидались в углу конюшни, чтобы не пропахли трупным запахом из кладовки. Я вывел лошадей, и только тогда Ева вспомнила про одежду.
– Где вещи Евы?
Я развел руками:
– Чапа не видел.
– Найди и принеси.
Я бросился исполнять.
Вещи Евы как сквозь землю провалились. Я обошел и перерыл все. Вопреки ожиданиям ничем не порадовали «княжеские» апартаменты – комната воеводы, в которой позже хозяйничал «князь» Хотей, а еще позже, скорее всего, ночевала царица. Мне кажется, вещи и флаг беляков царица спрятала или забрала с собой. Про намечавшийся финт Терентия с флагом она слышала – значит, вариант с обманом беляков тоже могла продумать.
Как сообщить Еве о том, что я ничего не нашел? Мои метания, начавшиеся после решения об отъезде, раздражали ее. Еще немного, и она найдет, кого обвинить во всех бедах.
Я вышел к ней с опущенной головой и, глядя исподлобья, сообщил:
– Кто-то украл вещи и флаг Евы, пока она и Чапа сидели в подземелье.
Казалось, настала последняя минута моей жизни. В глазах Евы полыхнуло, ее кулаки сжались…
– Пусть только попадутся мне.
…И кулаки разжались.
Пронесло. Не завидую тем, у кого с собой окажутся вещи крестоносцев.
– Принеси и покажи вещи и оружие мертвяков.
Следующие полчаса мы подбирали Еве наряд. В ней проснулась настоящая женщина. Что-то из предлагаемого откидывалось как длинное, другое оказывалось широким, третье – некрасивым. Выбор остановился на льняном исподнем и кожаных доспехах, собранных, как говорится, с миру по нитке. Голову увенчал шлем. Не думаю, что для безопасности, просто шлем поразил изяществом, а беляки, как я уже понял, любили все красивое. Шлем был легким и напоминал обычную остроконечную шапку, лицо не защищали ни наносник, ни нащечники, а затылок и шею не прикрыва…
Рано обрадовался. В ворохе снаряжения нашлась и была прикреплена к шлему небольшая чешуйчатая бармица для защиты шеи. Сильному точному удару по неподвижной мишени она противостоять не сможет, но кто даст мне сделать такой удар – сильный, точный, по неподвижной мишени? Моя задача усложнилась. Когда представится момент, закончить дело единственным ударом будет непросто.
Из оружия Ева взяла длинный меч и красивый нож. Ни лук со стрелами, ни копье, ни метательные ножи или топоры ее не заинтересовали. Действительно, зачем что-то кидать в противника, если скорость приближения беляка к врагу сравнима со скоростью полета копья? Проще допрыгнуть и проткнуть мечом или сломать позвоночник.
Я тоже оделся и вооружился приготовленными кривым мечом и кинжалом. Лук и стрелы, так же заранее отложенные для похода, я, поразмышляв, с сожалением оставил, они мне не понадобятся: охотиться здесь не на кого, с возможными врагами разберется Ева, а ее саму стрелы не берут. Зачем же таскать лишние вещи? Сейчас мне нужно больше заботиться о сохранении жизни. Поэтому я тоже надел шлем – тоже легкий и не столько красивый, сколько крепкий. Береженого Бог бережет.
– Может быть, вывесить флаг, – рискнул я предложить, – чтобы крепость никто не занял?
– Сейчас у Евы нет флага.
– Флаг можно нарисовать или сделать из чего-то, если Ева покажет, как он выглядит правильно.
Подспудной мыслью было научиться делать фальшивые флаги.
– Некогда. – Ева вскочила на коня. – На месте возьмем новый.
– Где?
– Скоро.
Я рассчитывал на другой ответ, но лучше такой, чем сломанная шея, как у Рябого. «Эта обезьяна слишком много себе позволяла».
Оставшихся в конюшне двух лошадей я отвязал: сена здесь достаточно, проживут как-нибудь. Или сбегут на волю, если ворота оставить открытыми. О таких мелочах, как чужие жизни (тем более, жизни животных) Ева не задумывалась. Когда понадобятся новые лошади, она пошлет за ними рабов, и проблема, по ее мнению, решится.
Выезжая, о воротах Ева не распорядилась, и они остались открытыми. Лошади не пропадут. Пока их не найдут люди. Когда вокруг царит голод, лошади, скорее всего, станут не транспортом, а просто кониной.
Я люблю животных и не желаю им такой участи. Но… Пусть лучше лошади станут кониной, чем люди – человечиной, в этом плане я шовинист, антропоцентризм у меня в крови.
Может быть, беляки – прививка от антропоцентризма?
Солнце постояло в зените и поползло умирать на запад. Время обеда. Ева о нем забыла – начались долгожданные приключения. Сначала ей не хотелось куда-то ехать, оттого и появлялись постоянные причины отсрочек, а сейчас ее захватила жажда новых впечатлений.
Вороной конь Евы шел рысью вдоль берега вверх по течению, я следовал позади на гнедой кобыле и, на привязи, с запасной, рыжей, что, вообще-то, ближе к светло-коричневому. Этой же дорогой мы с царицей добирались к порталу. Меня направление более чем устраивало. С каждым пройденным метром я приближался к цели. Простое сопоставление фактов убеждало: мы едем в «деревни» оружейников (теперь, увидев их собственными глазами, не могу называть без кавычек). Все следы и слухи вели туда. Кроме портала в мой мир там же должно быть место, где, как сказала Ева, беляки «появляются на свет».
– Ты обещал игры, – на ходу бросила Ева.
– Можно сыграть в города, – объявил я.
Сколько же информации можно выудить из ответов об известном белякам мире…
– Объясняй.
– Например, я говорю: Еконоград. Оканчивается на «дэ». Еве нужно ответить названием города или деревни на эту букву… – Еж копченый, она же не знает букв. – На звук «д»…
– Скучная игра. Давай другую.
Облом-с. Ничего, однажды я выведу разговор и на эту тему, а пока…
– Можно продолжить играть в мяч, но теперь на конях.
– Не поняла – во что играть?
– Этот снаряд, – я подкинул в руке тряпичный шар, – называется мячом.
Мы попробовали. Еве не понравилось. Результат зависел не от ее способностей, а от возможностей лошади и от умения управлять. Оказалось, что опыта верховой езды у меня больше. Ева привыкла полагаться на свои ноги, и в экстренной ситуации (когда в нее летел запущенный мной тряпичный мяч) лошадь ей только мешала.
– Все, никаких мячей и догонялок, давай другую игру.
– Прятки? – с надеждой спросил я.
Справа лес, слева река, условия для побега вроде бы идеальные.
Вопрос номер один: догонит ли бегущий беляк несущуюся галопом лошадь? Если взять с места в карьер…
Не хочу проверять. Помню, как Ева раскидывала всадников, которые стремились вырваться а ворота.
Тогда – вопрос номер два: беляки плавают так же быстро, как бегают и прыгают?
Зависит от того, умеют ли они плавать. Если умеют – лучше мне в реку не соваться.
– Никаких пряток.
– Тогда вот еще игра, называется «Камень, нож, лопух». Кулак обозначает камень, он разбивает нож, но завертывается в лопух. Нож – выставленные два пальца – режут лопух и боятся камня, а лопух – открытая ладонь – побеждает камень и проигрывает ножу. На счет «три» нужно показать одну из фигур. Раз, два, три!
Ева показала кулак, я – ладонь.
По коже побежали холодные мурашки, но я сообщил:
– В этот раз Ева проиграла.
– Нет, Ева выиграла. Камень раздавит и порвет любой лопух. Он сильнее всего.
– Но в игре…
– Глупая игра. – Ева поглядела на небо. Солнце с упорством отъявленного диссидента стремилось на запад, словно ему там медом намазано. – Надо поторопиться.
Она пустила коня галопом.
Пришлось не отставать. Если расстояние между нами увеличивалось, Ева оборачивалась. Одного такого взгляда хватало, чтобы выровнять дистанцию и дальше соблюдать ее строго.
Время летело, мы тоже летели. Похоже, Еве не терпелось быстрее прибыть в нужное место. Похвальное желание, но лошади – не машины, они не рассчитаны на долгий бег в таком темпе. Галоп надо чередовать с рысью и шагом намного чаще, а Ева периодически замедлялась не потому, что заботилась о здоровье нашего транспорта, а из-за смены рельефа: по илистому мелководью или камням нельзя скакать так же, как по утоптанным тропам.
– Если Ева позволит обратиться…
– Что еще?
– Лошади не могут бежать с такой скоростью так долго.
– Как видишь – могут.
– Они не выдержат.
– Все время забываю, что обезьяны такие хилые и ранимые. Боишься упасть и сломать что-нибудь? Держись рядом, Ева постарается подхватить. Чапа – хороший раб, Ева ценит Чапу.
«Постарается», ага. И Ева ценит Чапу до тех пор, пока он единственный раб, а как только появятся другие…
– Я беспокоюсь о лошадях. Они погибнут.
– Беспокойся о чем-нибудь важном.
Мы во весь дух неслись дальше.
Я оказался прав. Не прошло получаса сумасшедшей гонки, как моя взмыленная кобылка пошатнулась и споткнулась. Естественно, никто меня не подхватил. Падать было страшно и больно. Счастье, что обошлось без переломов.
Это случилось на травянисто-песчаном берегу, в пяти метрах от воды. Мой шлем улетел в реку и сгинул, подхваченный течением. Лошадь дергалась в агонии, и я прекратил ее мучения ударом кинжала.
Ева остановила коня, и тот, брызгая розовой пеной, тоже завалился. На ногах осталась запасная лошадь, ее спасла меньшая нагрузка. Прихрамывая, я подошел, взял ее за поводья и стал водить по кругу. Иначе мы останемся совсем без лошадей.
Справа, метрах в двадцати, шумел кронами дремучий лес, слева текла река, по другую сторону которой высились отвесные скалы. До места переправы, куда мы с царицей добирались трое суток, оставалось недалеко. На конях прежним темпом – несколько часов. Если бы у нас оставались кони.
Ева легла на траву.
– Лошади – сильные. – Она явно недоумевала. – Почему они сдохли?
Как объяснить еще большему профану, чем я сам, понятия инфаркта и инсульта?
– Когда лошадью управляет человек, она слушается его и бежит, пока не разорвется сердце.
– А почему пена у них на морде розовая? Она всегда была белая.
– Из носа пошла кровь и окрасила пену.
– А откуда берется пена?
По сравнению с Евой я оказался академиком коневодства.
– Пена – взбитая слюна.
– Почему лошадь не глотает свои слюни?
– Она не умеет одновременно глотать и дышать.
Когда я закончил заниматься оставшейся лошадью, Ева подняла руку.
– Зажарь. – Ее палец указывал на павшего коня.
Я отправился за дровами. Впервые за много дней оказаться одному на природе – счастье не меньшее, чем остаться невредимым при падении с лошади. Я никуда не торопился. Другого раба у Евы нет, и моя жизнь, как уже понимаю, вне опасности, пока не найдется кто-то еще, согласный обслуживать Еву.
Лес полнился звуками. Треск, шуршание, шум листвы в вышине…
Давно я не был в лесу. С непривычки казалось, что за мной следят из-за каждого дерева. В крепости, за надежными стенами, я расслабился, там даже голым можно было ходить – никто, кроме такого же голого нечеловека, не увидит.
Топора у нас с собой не было, и я рубил деревца и ветки мечом. Меня же послали не корабельный лес валить, а заготовить пару охапок для костра. Порученную мне работу я превратил в тренировку жизненно необходимого навыка. Большей частью я отрабатывал рассечение небольших стволов. «Бой должен заканчиваться в один удар, и он должен быть моим. И он будет моим».
Попутно в голову лезли разные мысли. Например, было любопытно, сколько живут беляки. Надо было спросить Поликарпа, пока он был жив. В своей параноидальной перестраховке царица перестаралась, живой Поликарп пользы принес бы больше. Он знал намного больше того, чем успел поделиться. Некоторые сведения могли оказаться решающими для борьбы с беляками.
Логически, при невероятных возможностях беляков, они должны быть долгожителями.
Интересно, а сколько прожил дед Ефросиньи? Должны же остаться какие-то сведения. Хотя бы примерно – сколько лет прошло со дня, как он появился в стране башен, до его смерти? К полученной цифре прибавляем цифру визуально определимого возраста на момент прибытия – должны же окружающие помнить, как выглядел новый родственник, когда его увидели впервые…
Здесь возникнет проблема. Сколько лет Еве? Я понятия не имел. Из-за особенностей организмов внешность у беляков, скорее всего, не соответствовала той градации, что принята у людей. Еве может быть сколько угодно лет, от нескольких, если судить по ее любви к детским забавам, до неисчислимого количества, когда возвращение разума в детство вызвано глубокой старостью.
И еще кое-что насчет возможного долгожительства беляков. Даже лоб взмок от пришедшей в голову аналогии. Библейский Адам прожил девятьсот тридцать лет. И другие первые люди.
Беляки – перволюди?!
В Ветхом Завете названы точные цифры: Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет. Ной – девятьсот пятьдесят, причем сына он родил в пятьсот. Кстати, библейская Ева родила Сифа, когда Адаму было сто тридцать. О таком долгожительстве современным людям остается мечтать.
Правда, следующие поколения, как указано в библии, жили меньше. Авраам – всего (всего!) сто семьдесят пять.
Я читал, что в древности на Ближнем Востоке существовало другое летоисчисление, и продолжительность года, по мнению некоторых ученых, отличалась от принятой ныне. Годом назывался оборот луны вокруг нашей планеты, а не, как сейчас, оборот Земли вокруг Солнца. То есть, возраст и многие даты у древних надо делить на двенадцать. Получится, что Адам жил не девятьсот тридцать лет, а семьдесят семь. Казалось бы, вот же истина!
Как всегда, вмешивается коварное «но». При подсчете «лунных» лет получается, что отцом Сифа Адам стал, когда ему одиннадцати не было, а до того успел сделать еще двух сыновей. А в одиннадцать, кстати, стал уже дедушкой – в это время появился на свет внучок Енох, который чуть позже, в пять лет от роду (если так же считать «лунными» годами) родил Мафусаила.
В итоге выходит: здесь верю так, здесь эдак, а здесь вообще не верю. Это неправильно. Вера на выбор – не вера, а притягивание обстоятельств к удобному и кому-то очень нужному результату.
Нарубив достаточно дров для костра, я вернулся, развел огонь и, пока деревяшки перегорали в угли, решил выяснить давно волновавший вопрос, очень злободневный и, возможно, судьбоносный. Любым способом следовало узнать, умеют ли беляки плавать. Если нет – спасительная река протекала всего в нескольких метрах.
– Ева не хочет искупаться? – спросил я.
– Ева не обезьяна, ей не требуется мыться.
Прозвучало угрожающе. Своим вопросом я, можно сказать, оскорбил «человека», приравняв к грязной обезьяне.
– Чапа имел в виду не мыться, а купаться, – поправил я смысл сказанного, – это собирательное название игр в воде.
– Например?
– Если бы, к примеру, на берегу росло дерево, то к толстой ветке можно привязать веревку и, держась за веревку, с разбегу прыгать в реку, далеко пролетая в воздухе по дуге.
– Потом покажешь, здесь дерева нет. Что еще можно?
– Брызгаться, догонять друг друга, прыгать с ладоней напарника или с его плеч… Для всех игр, в которые играют в воде, нужно умение плавать. Ева умеет плавать?
Сердце стучало так, что оружие на поясе позвякивало. Да или нет? Нет или да? И если нет…
Ева лениво вымолвила:
– Не научишься – не выплывешь.
Странный ответ. Для Евы он что-то значил. Может быть, она думает, что мне все понятно?
– Еве приходилось выплывать откуда-то, когда она не умела плавать?
– Чтобы отправиться искать свой рай, надо пройти через ад.
– Иными словами, через него надо проплыть?
– А как иначе? Как и всех, Еву бросили – Ева выплыла, теперь Ева умеет все.
Это как у нас в жестком способе обучения: кидают за борт, а дальше – твои проблемы. Получается, у них так же. Спарта отдыхает. Там из общей массы отбирали явных больных и доходяг. У беляков через испытание проходит каждый. Жесть.
Но где они проходят свое испытание? Где их ад, через который они идут, то есть плывут, в рай? Во всяком случае, их бросали не в реку, мимо которой мы двигаемся, иначе послышался бы намек или сказалось отношение. Река Еву не волновала, а от воспоминания «ада» ее до сих пор передергивало.
– Куда бросили Еву?
Ну же!!!
Она потеряла интерес к разговору:
– Водные игры покажешь в следующий раз, а сейчас Ева хочет есть. Не отвлекайся.
