Петр Ильич Пономар
Охотничьи рассказы
– Ну, теперь-то я его за пояс запихаю.
Крепкий и кряжистый был мужик, и молод.
– У меня, мол, уже больше сотни будет, а Володи всё ещё нет.
А Пекур уже пенсионер, среднего роста и весь высох от работы и водки. Вот только мышцы на руках и какая-то природная выносливость, резвость и скорость в работе, и сила. Правда, и на ногах мышцы (у сапог все голяшки распороты ножом, голень не входит). Но вот к концу месяца он опять Василия обогнал по кубам. И подошёл ко мне:
– Ну так как уговор-то, в следующем месяце мы с тобой на охоту сходим аль нет?
– Да когда, Володя? Ты же опять дней 10 будешь пить, а после захочешь быть первым. Накопать больше всех.
– Э… да ты меня не знаешь. Я, конечно, пью горькую, и помногу, но это от безделья. Будет дело, я брошу и появлюсь в партии раньше. Без дела я не могу сидеть и жить, а копать больше, не закроют более потолка, а после и расценки срежут. Это я уже проходил, знаю. Ребята и так на меня обижаются, из-за меня расценки и резали.
Видимо, он вспомнил тот случай, когда задумал съездить на родину повидать мать. И тогда он накопал за месяц ни много ни мало, а сравнимо с трактором – 750 кубиков канав. И 120 погонных метров шурфов (что тоже норма на человека на месяц). Шурф – это яма 1,2 на 1,2 м и глубиной до коренных пород. В основном 2—3,5 м. Конечно, два раза прилетала комиссия, писали объяснительные и протоколы. Дело в том, что даже рабочим нельзя было платить больше 300 рублей в месяц. А ИТРы были на фиксированных окладах от 90 до 130 рублей. А он стоял на своём – платите, я заработал. В итоге и срезали расценки на кубик выкопанной канавы по горным породам. Ему тоже заплатили только какую-то часть. Мол, он придумал как-то подставить железный лист и не кидал лопатой, а прямо от кайлушки порода ползла по листу с канавы сама.
– Ну, если у тебя будет время, то я уже графики опережаю, точно сходим.
Он опять выехал домой 26-го, но появился пятого с собачкой и ружьишком. Вскоре мы сходили на охоту, но собачку он обманул, привязал возле канавы и кое-каких его вещей и продуктов. И нам повезло, я убил небольшого кабанчика.
И был у нас праздник. Кочкин снарядил двух рабочих в ближнее село – продать часть банок тушёнки, каш с мясом и купить водки. Вот мы и выпили вечером – раньше поуходив с работы. Но праздники редкость. А тут и необычная задачка подпёрла. Рудное тело уходило под большие осыпи. Я Валентину и говорю:
– Нужно бросить, не вскрывать, глубокая будет канава, метров шесть, а то и восемь. Да и руда-то хренова, один только разлом земной коры. Зачем его вскрывать?
– Ильич, ты не прав. Комиссии по приёмке полевых материалов ничего не докажешь. Я уже столько раз сдавал полевые материалы и отчёты, знаю. Скажут, вы зря потратили кучу народных денег и спокойно прошли мимо руды. А значит – мы с тобой дерьмо, а не геологи. И будет нам большой минус, оправданий наших не примут. А я, Валентин Кочкин, ещё за отчёты и полевые работы троек не имел. И в институте тоже троек не имел. А тут вообще полевые работы могут не принять, задробят всю нашу полевую работу. Там рудное тело и нужно опробовать – что в нём… Мы попадём в неё (зону) десятиметровкой.
– Да такую глубину нужно копать с двойным перебросом породы. С двумя полками, угол стенок 60 градусов – золотая канава по кубикам получится. И кто её пройдёт?
– А Володя Пекур же у нас работает, вот его и уговорим.
– А камешек может свалиться с выброса или с борта канавы, и нет нашего Пекура, голову пробило. Забыл ты жену Скипор. Так у неё был шанс отскочить в сторону, на дороге документировала обнажение. А с канавы куда отскочит, куда деваться?
Вечером пошли к Пекуру.
– Ну что, Володя, сможешь?
– Да, сложновато будет, да и ошибётесь, ещё метра два будете добавлять, я знаю. И глубина может и не 6 м, а больше быть. Хорошо, если в носок канавы добавлять будете, а если в пятку, там глубже будет. Да и неизвестно, шесть или больше получится? Когда уговаривают, всегда поменьше говорят. Я знаю…
– Да сочтёмся, Володя, не обидим тебя, но надо, для Родины надо… И пойми, за какой хрен мы здесь несём все лишения цивилизации, не из-за денег же. У нас же оклады знаешь. А тебе мы заплатим. Ты же паспорт таких канав знаешь?
– Знаю, конечно. Но и моё условие – закрывать наряд будете, как положено, по паспорту, а я выкопаю как знаю. И к концу третьего дня чтобы пришли принять, а то не постоит – завалится.
– Да, Володя, тебя же может камешком вернувшимся и убить, и стенками задавить. Стоит ли рисковать? – пытался вразумить его я.
– Ну, раз уж надо, то и сделаю, да и деньги мне дармовые не помешают – приписка будет.
Я столкнулся с этим впервые. Но к вечеру третьего дня пошёл с прибором опробовать. Скажу честно, мне было страшно в ней и жутко. Средняя глубина была восемь метров. А в пятке – девять. Полотно 65 см, а вверху ширина около трёх метров. Опробовал я её быстро прибором, наметил бороздовые пробы и вылез по суковатой макушке дерева, поставленного в угол канавы, с дрожью в теле и стучащим сердцем где-то в висках. Прибор вынес из канавы Пекур.
Кочкин пошёл на канаву утром следующего дня и вниз не спускался. Просто светил в неё фонариком и рисовал, а Володя ему отбивал образцы пород и проводил нужные замеры, бороздовые пробы он отобрал ещё вечером после меня и вытащил их на поверхность. Канава начала заваливаться в конце их работы. Вечером я Кочкина спросил:
– Ну, побывал ты в той канаве?
– Да что я, дурак совсем?
– Всё-таки ты ловок, брат, чужими руками жар вынимать, – обвинил я его.
Вот таковы были Пекур Владимир и Кочкин Валентин. Я думаю, что и рабом на галере Володя работал бы легко, грёб веслом, не уставая и не унывая, раз надо для Родины.
В тот год экспедиция по основным трём показателям (прирост полезных ископаемых) заняла первое место по Союзу. И меня с Кочкиным отметили в приказе среди лучших работников. К нам в партию приезжал корреспондент. Брал у нас интервью. В итоге повесили наши портреты на доску почёта. И была статья в краевой газете и приказ по министерству. По которому мне и присвоили звание (заслуженный) работник.
Но вспомнил я всё это из-за секача. К тому времени я научился владеть ружьём неплохо. И пулелейку сделал к двадцать восьмому калибру, точную, до ста метров. Правда, попытки с 5—6-й, но это уже неважно. Поскольку наша промышленность к тому времени ничего лучшего и на 50 м не делала. Может, была такова установка сверху. И я неоднократно попадал в ситуации на охоте, скажем так, плохие и наносил вред и себе, и природе. Потому как два зимних отпуска охотился любителем по договору с коопзверопромхозом. И понял, что охотник должен быть хорошим стрелком и иметь точное оружие, прежде чем идти на охоту, а раз понял и решил, значит, я и работал над этим.
Но вот уже и жёлудь начал падать на землю. Наконец-то мы с Пекуром вышли на охоту. С нами пошёл его пёс (Дружок). Обычная дворняга. Я был против.
– Теперь уже поздно. Он ружьё увидел. Теперь он на цепи никому покоя не даст. Будет выть и рваться, а то и ошейник снимет и нас догонит. А мешать он нам не будет. У него болячка на левой передней лапе кровит, так что он, видишь, на трёх идёт. А прикажу, и он от меня никуда не отлучится. Будет идти сзади нас.
– Ну, тогда пусть идёт, – сказал я.
А пошли мы по конной тропе, особо не заморачиваясь куда идти. Дело в том, что охотник он был плоховат, но очень азартный. Он считал, что ни о чём на охоте думать не надо. Иди и смотри. Главное, нужно вовремя оказаться в нужном месте. А там уж не зевай, Фомка, пока ярмарка.
Прошли мы с ним около двух километров. И вдруг он занервничал. Снял рюкзак и начал его содержимое проверять. Я ему: чего случилось?
– Да курево, запас забыл, а в кисете уже одна пыль. Надо же, впервые. На столике оставил запас.
– Ну и ладно, поживёшь день без курева.
– Не смогу, пробовал, и часа не смогу. Петя, ты подожди с Дружком минут 10—15 от силы, и я прибегу. Ей-богу, долго ждать не придётся.
Он и работал, и ходил с этой «козьей ножкой» в зубах. Бросил рюкзак и ружьё и приказал Дружку стеречь.
– Не ходи, – говорю ему, – дурная примета возвращаться.
– Пойми, не могу без курева. Да ты не успеешь и отдохнуть, я прибегу.
И правда, он вскоре вернулся и опять завернул козью ножку толщиной в палец, и раскрасневшееся лицо засветилось радостью, не усталостью.
Эх, после я больше в своей жизни не видел такого пенсионера, чтобы так бегал, и, наверное, уже не увижу.
О его азарте и смелости я уже гораздо позднее слышал рассказ человека, работавшего вместе с ним в Береговой партии. Пошёл он на рыбалку вниз по р. Арму и захватил с собой ружьишко. Эта же двустволка двадцатого калибра, что и сейчас. Отошёл от партии километра три, если не более, до тополя, так называли место. И напоролся на свадьбу бурых медведей. Да и увидел-то поздновато, медведица уже встала на дыбы и пошла на него, как говорится, «на вы». Убегать в таких случаях – это верная гибель, как мышонка задавит.
Я думаю, что была бы у него в руках не двадцатка, а обычная рожна, он всё равно бы не отступил, а попёр бы на медведицу, как деды хаживали на берлоги. Он снял ружьё и выстрелил ей прямо в сердце почти в упор и с обоих стволов. Медведица рухнула, благодаря только тому, что вторая пуля задела позвоночник, в другом случае она бы успела его изломать, а другие медведи начали разбегаться. Два из убегавших забрались на разные тополя. Видимо, это были пестуны, но не сеголетки точно. Он, конечно, начал стрелять и их. Одного он сшиб сразу со второго выстрела. Ну а второго стрелял несколько раз, пока не закончились патроны. А медведь не падал. И это его привело в ступор. Он тут же побежал в партию, схватил патронташ и, выбегая, в дверях встретил рабочего, с которым жили.
– Ты куда это, такой заполошный с патронами?
– Да там, на тополях, медведи, – ответил Пекур и побежал.
Тот собрал ещё двух мужиков. Взяли ружьишки и пошли догонять Володю. Но пока они пришли, он уже заканчивал свежевать медведицу. Когда он подбежал к медведю, который не упал с тополя, он ещё раз в него пальнул. И только тогда понял, что медведь-то мёртв, но его заклинило между веток, и потому он не падал.
***
– Вот что, Володя, теперь ты пойдёшь впереди, потихоньку, как я шёл, заодно отдохнёшь и накуришься.
– Я не могу идти медленно, как ты. И всё от меня убегает.
– А ты иди так, чтобы успевать всё осматривать вокруг, и останавливайся, когда не успеваешь. Благо, ветерок нам боковой, так что шанс увидеть зверя есть.
Тайга в то время была не рубана и кишела всяким зверем.
– А я буду тянуться за тобой метрах в 15—20, тоже всё буду просматривать.
Мы и пошли далее в таком порядке. Володя, за ним Дружок и поодаль я. Но вот на каком-то переломе рельефа (незначительной гривке) Дружок исчез из-под ног Пекура. Мы замерли, стали на месте, как шли. И тут же раздался один гав Дружка. И сразу же треск сучьев и его вой. Плаксивое такое ай-я-яй, ай-я-яй, ай. Ещё какая-то доля секунды – и я увидел Дружка, а за ним бежал секач. Буквально метрах в 2—3. Я вскинул ружьё и начал целить. Тут же отметил, что и Володя развернулся и начал прицеливание. Мелькание деревьев и кустов мне не давало дожать спусковой крючок уверенно, я не успевал. Но вот громыхнул выстрел Пекура. Кабан как-то немного сбавил темп бега, и я тоже выстрелил. Секач тут же и рухнул на месте. Оказалось потом, это было уже в пяти метрах от Пекура. Дружок уже подбежал к нему под ноги. Я взглянул на Володю. Он стоял и улыбался.
– Ну, как я его, видал? – произнёс он.
– Да видал, конечно.
– А ты чего не стрелял?
– Да и я тоже стрельнул.
– Что-то я не слышал твоего выстрела.
– Вот после тебя сразу.
Мне показалось, он немного притормозил, и я тоже стрельнул. Я раскрыл ружьё и вынул с патронника ещё дымящуюся гильзу.
– Ты смотри, я и не слышал.
– А ты второй раз чего не стрелял? Ещё секунда, и тебя бы он сшиб и распорол клыком.
– Да, если честно, то не успевал поймать его на мушку, быстро бежал и близко, и Дружок мешал. Да и зачем, он же рухнул как подкошенный?
Мы осмотрели добычу. Но прострел был всего один: возле уха вошла пуля, явно моя. И настроение у него упало. Он даже покраснел, от стыда, наверное.
– Да, не ты бы, и покатал бы он меня на клыках, Дружок-то между ног у меня пробежал, а он почти его догонял. Да, хорошо ты стрельнул. Я ведь сразу понял, что с тобой можно куда хошь. Дела делать и на охоту, и хоть на медведя.
– Ты леща мне кидаешь лишнего в мою корзину, мы с тобой ещё мало соли съели. Когда же ты понял?
– А вот, когда ты один для всех баню строил. Кочкин нам сказал, что это личная баня Петра, не помогайте «барину».
– Ну да ладно, не горюй ты, промахнулся и промахнулся, в таком случае каждый может, не на стенде. Да и какая разница, кто убил, мясо-то на котёл добывали…
И мы начали свежевать. Он ещё пару раз произносил: как же так получилось, промазал, в такую тушу и так промазать. Я стал вырезать кабаньи яйца и смотрю – а одно яйцо прострелено.
– Володя, пошли осматривать его бег.
И вот метрах в семи-восьми от кабана ветка на земле. А на ней борозда от пули. Видимо, круглая пуля прошла под лычём, ударилась о лежащую ветку на земле, отрикошетила вверх и пробила секачу яйцо. Он и сбавил темп бега. И мне удалось поймать его голову в прицел.
– Видишь, не было бы твоего выстрела, и мне бы пришлось стрелять по твоим коленям. Да, крупный секач и клыки-то, ранее таких не видал.
А я второй раз в жизни увидел такое сало на секаче. Первый раз видел на старом, который уже за самками не бегал, а тут глаза не верили – в два добрых пальца. Может, у него что-то было не в порядке с половой системой? Так или иначе, но получилось семь рюкзаков мяса с салом, и в каждом было не менее чем по 25 кг.
Дружка я прооперировал после. В том чудном наросте на лапе оказался острый треугольничек стекла. И он ещё долго послужил Пекуру. И был на нашем участке ещё один праздник и с песнями до полуночи.
Отступление и размышление
Были у меня ещё два случая, когда я один добывал крупных секачей и они падали возле моих ног. Одного я стрельнул метров с 80. И он развернулся на меня, но и вторая пуля в это время вошла в него. И пока он нёсся ко мне, я и успел ещё перезарядить один ствол и замереть на месте с поднятым ружьём. И уже метров с 10 стрельнул третий раз. Может, он ещё успел бы сбить меня с ног и распороть. Но третья пуля перебила ему переднюю лопаточную кость. И он упал с храпением и яростью возле меня.
Второй похожий случай: стрелял метров с 70. Всё это происходило в старом лесе. После порубов росли густые молодые ели и кустарник. Так что, шансов, просветов чистых было мало. Но, может, мне везло. Второй выстрел был уже рядом. Когда секач почти пробежал меня в 5 метрах и застыл на месте, я и стрельнул ему в ухо. Я охотился уже тогда один, без напарников. Перестройка всех размела. Так что, мало ли что можно (намолоть), бумаге на всё наплевать. И ничего такого необычного вроде и не было. Кроме такого вот большого подъёма – радости. Какого-то великого чувства победы, что ты ещё что-то можешь. Ты ещё силен и велик в охоте. И не боись, надейся на себя и своё оружие и не бросай охоту. Ты ещё мужик, и всё тебе по плечу. И в голове всплывает песня: «Чёрный ворон, ты добычи не добьёшься, я казак ещё живой». Охота за зверем – это борьба двух интеллектов. Конечно, важно хорошо стрелять и быстро перезаряжать хотя бы ещё один патрон. А когда не успеваешь, надо понять, когда уже нужно замереть и не двигаться. Зверь стоит возле тебя, стоит и тоже затаился в ярости, и его бесит твой запах. Но он тебя вычисляет, а видит нечётко. А ты медленно уточняешь прицел… и после «летаешь», ты на седьмом небе. Есть ещё порох в твоей пороховнице. Это не передашь словами. И, конечно же, не из-за добытого мяса, как некоторые думают. Но вот из-за таких охот и ходишь за зверем.
На секача с Кайдаловым
Какое-то время зимними отпусками моим напарником по охоте был Кайдалов М. Ф. Ходили мы с Фадеичем вместе, гуськом. Один он боялся ходить. Но когда я находил свежий след и решал, где сейчас находится зверь, как и с какой стороны мы будем к нему подбираться и где будем начинать скрад, то всегда поддерживал моё решение. Он хорошо параллелил мне, дублировал мой скрад, но уже в 50—80 м. И у нас иногда неплохо получалось. Стрелок он был неплохой, но по мелкой дичи. Когда же крупный зверь оказывался в его видимости или недалеко, то это был явный промах. Его внезапно начинало трясти. Спешка, азарт, а может, и жадность. Но он начинал палить, не видя прицел и просвет для пролёта пули, а только мушку и силуэт зверя. Часто были подранки. И нам приходилось по дню, а то и два – добирать. И это меня удручало. Я пытался его вразумить, но он не считал, что это важно. Или у него наступало такое состояние, что голова отключалась…
Всю свою жизнь, после армии, он шоферил (а служили тогда по 5 лет). И к 50 годам уже был полной развалиной, с букетом всех болезней. Но мы как-то разговорились.
– О, я тоже любитель охоты. И парнем до армии и после по выходным. На уток и гусей по молодости ездил. И за косулями хаживал. Возьми меня с собой зимой.
– А ты пойдёшь на пушнину и зверя?
– Пойду, если возьмёшь.
И я взял его с собой. Вначале он не мог пройти с рюкзаком и 300 м. Но не сдавался, ложился прямо на снег, отлёживался и вставал, и за день дотащил свой рюкзак до барачка (примерно 2 км от мотоцикла). На следующий день отлёживался. Не горюй, Миша, подбадривал его я, в конце сезона с таким вот рюкзаком и пойдём пешком напрямик домой. Всего-то 25 км будет. Он обижался:
– Не дразни душу, не смейся над моей слабостью, вот доживёшь до моих лет, я посмотрел бы на тебя. И зачем я, старый дурак, согласился. Сидел бы по выходным на печи и плевал в потолок. Не послушал жену, дурень…
В конце того его первого сезона нам и точно пришлось выходить на лыжах пешком по компасу. И он легко преодолел этот поход и забыл почти про все свои болезни. И денег мы не заработали, и мяса добыли немного. Но он понял главное: поддерживать своё здоровье нужно не на каких-то там курортах, в домах отдыха и лечебницах, а на охоте. А он часто до этого ездил на лечения и курорты, дома отдыха. На охоту я тоже хожу не за деньгами или мясом или удовлетворить свою страсть, агрессию убивать – в первую очередь, поправить здоровье и отдохнуть от работы, дома и почувствовать себя мужиком.
Вот такой у меня появился напарник. После он ждал отпуска и первого снега, как манны небесной, как глотка воды в жаркий денёк. В тот год мы с ноября и начали охоту. Начали ставить капканы на пушного зверька, по ходу начали стрелять белку. План-задание от коопзверопромхоза был серьёзным. Нужно было выполнять, иначе отдадут участок другим. Уже два года не было на участке следа кабанов, и у нас пропадали лицензии. До этого свиная чумка прошлась, точно никто не знает. И коопзверопромхоз так никак и не реагировал в этом плане. Продолжал выдавать задания на добычу. Два года назад я находил весной две кучи мёртвых кабанов в гайне. Как спали зимой, так и помёрзли. Но это уже другая тема, большая и больная. Один раз осенью того же года я нашёл жирную большую чушку, без всяких признаков ранения. Как бежала, так и легла замертво.
В декабре гон у кабанов начался. А на участке и следов не появлялось. Как-то шли мы уже к вечеру к барачку по капканной тропе. Недалеко от барачка проходили древние переходные тропы кабанов. И вот, большая неожиданность: большой табун кабанов пересёк днём наш утренний след.
– Вот, Фадеич, смотри, и на нашу улицу свадьба кабанов пришла. Должно быть, с песнями. Голов в 60, не меньше. А я уже думал, они исчезли вообще с нашего района. Завтра догонять пойдём, далеко не уйдут. Возьмём паёк на 2—3 дня, пилочку, топорик, котелки и прочее. Может, и ночевать в тайге придётся. Но этот шанс упустить нельзя – два года лицензии пропадают, мы же за них платим. Да, могут уйти далеко, не догоним. Сейчас гон в разгаре, матки обгуливаются, у них остановки долгие, с драками и криками, услышим издалека. Подойдём на выстрел. Догоним, на то мы и охотники.
Рано утром мы и вышли по их широкой утоптанной тропе. Километров 10 тропа была одна, и нам легко было идти по утоптанному снегу. Но вот кабаны остановились, топтались на месте, на широком поднятии рельефа в дубняках.
– Смотри, Фадеич, на кормёжку и ночёвку разбрелись. Вчера к вечеру, видимо, сюда дошли. Нам нужно уйти под ветер и больше слушать их (песни), чем ходить.
Зашли. Прошли параллельно с километр скрадом. Спугнули старую чушку с поросятами.
– Смотри, отдельно от табуна спали, значит она уже нагулялась, сюда жить пришла. Значит и табун рассыпался. Мы можем найти только остаток, чушек молодых, ещё не догулявших, и секачей. А к отгулявшим нам сложно будет подойти и не спугнуть. Здесь всё уже истоптано. И солнышко уже садится, за землю прячется.
– А где мы сейчас, Петро? Надо бы о ночлеге думать. Не хочу у нодьи, мороз ночью за 30 будет, чёрт нас дёрнул за ноги.
– Да не боись, возле печки на полатях в моём нижнем барачке ночевать будем. Вот так по компасу часа 2, и в нём будем.
– Как ты его найдёшь потемну?
– Найду, это уже моё дело…
Переночевали в тепле. Утром прошли небольшой полукруг. Кабаны разделились и не пошли дальше на запад. Большая часть перешла ключ Еловку и потянули следы на его левый борт к водоразделу. Мы обошли (обрезали) все следы и вышли на водораздел. Кабаны остались на правом борту и тянут в его верха.
– Уйдут, Петро, откуда пришли.
– Ну, часть-то осталась, да ещё и не вечер.
Мы проходим с километр, полтора, спускаемся пониже на борт ключа, слушаем, слушаем. И опять к перевалу. Так и продвигаемся на восток. Сварили чай в обед и опять такой же методикой тянем на восток, в верха ключа. Вот мы с водораздела спустились пониже к ключу. Их следов нет, ещё не подошли значит. Мы к водоразделу. Медленно идут и пасутся. И мы стоим, ждём… слушаем. И вот явный визг, драка.
– Слышал (песню)?
– Слышал.
Я беру азимут, направление, и быстро идём на крики. Вот и взвизги уже метрах в 250.
– Всё, Миша, пасёшь меня слева. Ветер нам в правый бок, тихонько, скрадом пойдём. Стрелять будем самого крупного, мелочь не трогать.
И мы разошлись. Немного я прошел и потерял его из вида. А с правой стороны, с востока, на меня идут чушки. Мелочь, прошлогодки и сеголетки. Я медленно опустился на одно колено и сижу не двигаюсь. Идут лавиной, метров от 25. Чмихают, фыркают, сопят, хрюкают, приостанавливаются, обходят подалее, слышат мой запах, но идут, не побежали. Штук 20 я видел неплохо. Я не стреляю. Ниже по склону ещё взвыл крупный кабан и слышны гики и драка, и резкие гулкие выдохи. Я дожидаюсь прохода последних поросят. Встаю и направляюсь на звуки. Вскоре я вышел на начало мелкого ключика. Трава, кочка, мелкий осинник. Дубняк и орешник расступились. Внизу в этой траве и кочке, метрах в 80 от меня, стоит боком крупная чушка. Вокруг неё ходит 5 крупных секачей. А сразу за её хвостом – секач повыше и подлиннее других. Он выше тех секачей и её сантиметров на 30. Всё, далековато, но двигаться нельзя, заметят сразу. Буду стрелять его. Он пытается запрыгнуть на чушку. Но другой секач вонзает ему клык в задницу. Он спрыгнул и ударил соперника. Тот с визгом отлетает в сторону. И альфа-самец опять занял место за хвостом чушки. Я взял его в прицел и выстрелил кировчанкой. Вся свадьба выскочила из кочки в орешник и встали. Остановился и стреляный, постоял с минуту и начал двигаться в мою сторону по густому молодому лесу и орешнику. Пройдёт метров 10—12 и стоит, слушает. Я уже не вижу других, но понимаю: все стоят, ничего не поняли. А стреляный неточно взял ориентировку. Пройдёт опять с десяток метров и стоит. Густой подрост осинника и кустарника не даёт мне чёткого просвета стрельнуть точно. Наконец я взял просвет примерно в 10—15 см. Выстрелил со второго ствола по левой лопатке. Он так же тихо пошёл и, пройдя с десяток метров, встал, слушает и втягивает воздух – где, ну где ты, вражина, покажись – разорву, давай сразимся…
А я медленно, спокойно перезаряжаю ружьё. Расстояние между нами метров 40, он обходил меня дугой. Уже явно почуяв мой запах, опять стал, уже смотрит на меня. Я поднял ружьё и выстрелил в очередной, как мне казалось, просвет. Он прошёл ещё десяток метров и встал. Теперь я у него как на ладони, заряжен ещё один ствол.
«Жди, Петро, видимо, выстрелы по молодому подросту его не задели, жди, не шелохнись. Тут кто кого, бог судья…»
Выстаиваю какое-то время, и кабан продолжил меня обходить. Может, чётко не вычислил меня. А может, ему было плохо, пуля хоть одна да всё-таки прошлась по нему. И вот уже он меня прошёл в 35—40 метрах. И метрах в 40 рванул на прыжках через мои следы. Птицей полетела эта туша, будто бы никто и никогда в него и не стрелял. Это уже позади меня, откуда я шёл. Я знал, где-то там Фадеич, и всё-таки прицельно выстрелил в прыжке (в полёте). Секач не сбавил темп бега, бежал уже в сторону, откуда пришёл. И весь крупняк стада развернулся и полетел назад. Я перезаряжал ружье, и весь шум бегущих утих… Вышел Фадеич.
– Ну что, завалил крупного, вот то-то же. Чего не стрелял, когда чушва возле тебя шла? Я всё видел. Нужно было брать, что бог давал… Я стал за дерево и решил, делай, что хочешь, а я мешать не буду, чтобы и виноватым не быть. Теперь оближемся…
– Рановато ты черту подводишь. Всё-таки я три выстрела прицельно сделал, четвёртый влёт, в просвет, не понять. Но идём, всё, что на снегу написано, прочтём, а после уже выводы делать будем.
– Я специально не стал тебе мешать, твоё «не бей мелочь»… Ну, тогда и бей сам, решил я, как знаешь. Ну и терпение у тебя, если б не видел, никому бы не поверил. Столько мяса мимо тебя шло, а ты не стрелял.
– Да ладно тебе стонать, ещё ничего не ясно. И нечего жалеть, мы же с тобой их не откармливали, убежали, значит были не наши.
Я положил ветки по направлениям выстрелов, и пошли осматривать, как пошла первая пуля. Ясности – ноль. Шерсть и там, и там лежит клочками, крови капли кругом, а от пули – ноль. И капли крови, видимо, от драк за первенство, но не от пули. Вторая и третья пули задели вначале кусты, а после и вообще плутать по осинкам.
– Видишь, как оно… – зудит Михаил. – Ни капли с него не капнуло, вот… явно не тронуло его.
– Идём четвёртый выстрел смотреть. Вот тот просвет, в который я стрелял. Прыжок был явный через просвет, видимости.
И опять ни крови, ни шерсти, ни следов пули. И уже хотели пройтись по убегавшему следу, но я всё-таки заметил в полутора метрах от следа на метровой высоте плевок крови на орешине.
– Смотри, Фадеич, это же пуля «плюнула», пролетев сквозь тело?
– Да разве же это кровь после 12-го калибра? Нет, это вовсе не кровь, а так, и не понять что…
– Да не будем спорить, пойдём тропить, искать, пока всё не станет ясно до конца.
Трудна работа траппера, смотри всё и объясняй причину увиденному. Все следы нужно прочитать и не двигаться дальше, пока не прочтёшь. А их тут много. Стадо шло сюда, и побежал крупняк обратно. Крови нет и через 200 м. Но я всё-таки верил в себя, ружьё и пулю-кировчанку. На сотню метров она сохраняет энергию, почти не садится к земле и летит точно. А вот дырочка мелкая, и из сального зверя кровь редко идёт… Зверь наконец-то вышел на нетоптаный снег и пошёл шагом.
– Смотри, Фадеич, за стадом не пошёл и тихо пошёл. Может, разойдёмся на десяток метров? Где-то рядом, может залечь.
– Да уж, жди, так летел, а сейчас ляжет.
И мы потянули по следу внаглую. И спугнули с лёжки секача, метров 400 тропили. По времени долго. Лежал он на левом боку. Хорошая лужа крови под ним, и, видимо, с двух пробоин кровь шла. Пробоины рядом, в 6 сантиметрах одна от другой. Видимо, в районе печени. После оказалось, первая пуля не вышла из зверя, застряла в шкуре на выходе. А вторая прошла навылет. За собой вытянула «плевок» крови.
– Ну что, Фадеич, пойдём за ним. Будет идти до конца и не подпустит на выстрел. Нужно дать ему время успокоиться и покориться судьбе. Заляжет, затяжелеет, тогда и подпустит. Нужно чай варить.
Посидели у костерка, чай попили. Миша уже ни слова не говорил, только раскраснелся у костра. Солнышко уже пошло к земле. И мы разошлись на 25—30 метров и пошли скрадом. Я по следу, а он правее от меня. Ружья в руках, взведены и сняты с предохранителей. На -товсь, как говорится. И я что-то засмотрелся, слышу выстрел Фадеича. Куда, где, почём – лихорадочно смотрю по сторонам. Ничто нигде не побежало, вон и Фадеич стоит. А, вона и туша лежит, точно, это кабан. Просто лежит на брюхе, к земле прижался. Я ещё прохожу с десяток метров к секачу. Вижу, он смотрит на Михаила, меня не замечает. Я готов его добить в голову, в нём ещё много сил. А Кайдалов идёт к нему беспечно и поближе.
– Не порть патроны, Петро, я добил его.
Я тоже шагнул к зверю поближе. И вижу, секач готовится к последней схватке.
– Миша, он тебе сейчас покажет, как ты его добил. Стреляй ещё!
– Тогда погоди, не порть кировчанку, я сейчас найду, тут у меня есть старый заряд, кругляш на такой случай.
И он раскрыл ружьё и вынул со стволов оба патрона. Глаза опустил на патронташ, начал копаться в нём. Достал нужный патрон, зарядил один ствол. Прицелился. Курок щёлкнул по капсюлю, но выстрел не громыхнул. Секач взлетает и чёрной торпедой летит к Фадеичу. Я вскинул ружьё и навскидку выстрелил в голову вепря. Секач рухнул замертво. Миша стоял бледный как мел, ружьё опущено в руках. С минуту молчал. После заговорил:
– Хорошо, что ты стрельнул, попал.
Я сорвался, напомнил ему, что он не у тёщи на блинах и не в своём сарае хряка забивает. И что не мог попасть первым выстрелом, ружьё не зарядил как следует. Расклячился, как корова на льду. А побелел-то как, проснись, всё уже прошло. Везунчик…
– Да я тогда в голову метил, чтобы мясо не портить. И рядом же было, а так получилось.
– Получилось, что получилось. А вот патроны зачем такие днями таскаешь, жмот ты старый, давно их повыбрасывать надо было. Я же и ружьё опустил, когда ты сказал, что сам добьёшь. Еле успел стрельнуть. В рубашонке ты, Миша, родился. И чего подходил к нему так близко, он же на твой первый выстрел никак не отреагировал.
– Я потому и пошёл к нему, думал, всё, мёртв.
А пуля только шерсти немного сбрила со лба секача. И он повернул только голову на Фадеича.
Пока мы разделали тушу, сложили мясо на настил, который тут же и соорудили, 1,5-м высоты лабаз, накрыли мясо шкурой, стало почти темно. И Миша заныл: и где мы теперь, и ночлег не готовили, и дров тута почти нету, замёрзнем с твоей охотой.
– У костра ночевать не будем, не боись, сил у нас много. Разделывали, чай пили и ели. Сухую осину на надью искать поздно, и балаган делать некогда. И лапника тут нет. Так что потянем в свой центральный барачек. Ну, пусть в одиннадцать ночи, но доползём до нар и печки. Пока по компасу напрямик, а там волок буровиков, и без света узнаем, не перейдём. По нему и без фонарика в тайгу не свернёшь, радуйся, что жив и ноги целы.
