Ник Перумов
Один на один
Глава третья
Сокровища мадам Петуховой
До конца недели Шестаков успел четыре раза крупно поссориться с Гмызой, один раз – с Толиком и раз пятьсот, по-мелочи, – с СССР. Отпраздновав чудесное возвращение Матильды, Савелий Сергеевич с ходу включился в работу. За три дня он совершенно освоился в метро, бесстрашно шныряя по всем углам и расставляя хитроумные ловушки. Появлялся СССР обычно около шести вечера и сразу садился пить чай с уборщицами. И хотя темой его разговоров были исключительно крысы, женщины слушали Савелия Сергеевича развесив уши.
В пятницу вечером в подсобке разгорелась жаркая дискуссия. СССР как раз рассказывал о шиншиллах, утверждая, что шуба, сшитая из шкурок этих, по его словам, милейших животных, стоит столько же, сколько хороший автомобиль.
– Подержанный? – деловито уточнял Витек.
– Новый! Новый «Мерседес»! – Профессор окинул слушателей сияющим взглядом, наслаждаясь произведенным эффектом.
– Да это сколько ж этих шишиллов на шубу нужно? – поинтересовалась, наверное, на всякий случай, Тамара Сергеевна.
– Специалисты называют разные цифры. От ста пятидесяти до трехсот.
Все помолчали минуту, видимо, представляя себе ораву из трехсот крыс, а потом разом заговорили:
– Да на хрена такая шуба нужна! Лучше машину взять!
– Это все капиталисты выпендриваются!
– Сергеич, а какого они цвета?
– А я б купила! Были б деньги. С большими деньгами на все по-другому смотришь!
– Слушай, – сердито спросил Миша Толика, – он что, на посиделки сюда приходит? Как ни посмотрю – все лясы точит. А толку от него – никакого.
– Как – никакого? – За своего обожаемого Профессора Мухин был готов перегрызть горло любому. – Много ты понимаешь! Человек по науке все делает!
– То-то я и вижу, что твоя наука нам еще ни одной крысы не поймала!
– Дурак ты, – снисходительно бросил Толик. И тут же заученным тоном прилежного ученика процитировал – Серая крыса, она же пасюк, отличается крайней осторожностью. Поэтому к приманке ее надо приучать постепенно. А именно: 6–7 суток к ненастороженным ловушкам и не менее 10–12 суток – к настороженным.
– Тьфу, зануда, – только и смог ответить Миша.
Он послушал еще минут пять, как взрослые люди всерьез спорили, брать ли новый «Мерседес» или все-таки шубу из шиншиллы, – как будто и то и другое находилось в соседней комнате и ждало их выбора. Любит, любит наш народ примерить на себя красивую сказку…
– …А с другой стороны, мороки с этой шубой… – задумчиво говорила Тамара Сергеевна, – ни на попе с горки не скатишься, ни в гардеробе не оставишь…
– Опять же – моль… – подхватил ее мысль машинист Ермолаев.
Шестакову вся эта беспочвенная дискуссия окончательно надоела. Он пожал руку Толику, поймал взгляд СССР, молча кивнул ему, прощаясь, и вышел.
Непривычное ощущение праздности охватило Мишу. Ну действительно, когда в последний раз он оказывался свободен в семь часов вечера? «Пойду-ка я просто прогуляюсь», – решил он и двинулся к эскалаторам.
Наверху еще светило солнышко, радостно горланили птицы и нетрезвые продавцы сосисок и колготок.
«Пивка, – решил Шестаков, – отдыхать так отдыхать».
У первого же ларька его громко окликнули:
– Рэмбо! Трам-там-там-там-там-там! – Сложный оборот, составленный исключительно из ненормативной лексики, должен был означать немереную радость и удивление. – На ловца и зверь бежит!
– Нашел зверя, – нелюбезно отозвался Миша. Здоровенный парняга по кличке Штука был ему хорошо знаком еще по прежней работе, но Шестаков никогда не допускал фамильярностей в общении «а-ля Глеб Жеглов». – Чего тебе, Фролов?
– Так тебя ж Носатая ищет!
Пришла очередь удивляться Шестакову.
– Меня? Зачем это? Я уж почти полгода как не мент.
– Не знаю, Шестаков, не знаю, может, у нее какой личный интерес к тебе? – Штука двусмысленно подмигнул, но почему-то обоими глазами.
– Да иди ты… – Миша снова повернулся к ларьку.
– Я серьезно, Рэмбо, – голос Фролова стал умоляющим, – она всем сказала: увидите, скажите, что он мне нужен!
Миша с наслаждением отпил, не отрываясь, почти полбутылки пива и сразу подобрел.
– Охрану, что ли, набирает? Так не пойду я к ней…
– Не, с охраной у Носатой все нормально.
– Хм, ну, тогда, наверное, замуж позовет, не иначе.
Штука довольно заржал и тут же засуетился:
– Ну что, двинулись?
– Прямо сейчас? – Встреча с местной бандершей, прямо скажем, не входила в планы Мишиного отдыха. Он уже пожалел, что разговорился с Фроловым.
– Пошли, Рэмбо, я только что ее машину около конторы видел.
– Не егози, – сурово одернул его Шестаков. – У вас что, премия положена за мою доставку?
– Да ладно тебе. Она сказала: очень нужен. А мое дело – передать.
Танька Петухова, она же Носатая, как раз выходила из конторы – обыкновенного ларька, но без окон и с официальной табличкой «ТОО АФРИКА».
– Привет, – бросила она Шестакову, ничуть не удивившись, – садись в машину.
В принципе из нее могла бы получиться очень стильная дама, учитывая идеальную фигуру и родителей-академиков. Но… Карьеру фотомодели Татьяне перечеркнул лет двадцать назад дворовый пес Марс. То ли играя, то ли разозлившись на приставучих детей, он цапнул за нос ближайшего к нему. Этим ближайшим оказалась Танька. С тех самых пор неровный розоватый шрам стал чуть ли не ее визитной карточкой. Ничьи уговоры – ни родителей, ни друзей, ни обоих мужей – не заставили ее сделать пластическую операцию. Ей нравилось быть Носатой. И вообще, с младенчества девизом Танькиной жизни было: «Не как все!» Татьяна на окружающих производила убийственное впечатление. От цвета ее нарядов сводило скулы даже у бесчувственных грузчиков овощных магазинов. Лексикон – как у доктора филологии, отсидевшего лет пятнадцать в колонии строгого режима. По городу Носатая разъезжала в «БМВ» неуловимо-поганого оттенка, который Валерка Дрягин, увидев однажды, охарактеризовал как «цвет бедра ошпаренной нимфы».
– Ты ел? – буднично спросила она, словно жена, припозднившаяся с работы. – Ужинать будешь?
– Буду, – в тон ей ответил Шестаков. «Ну-ну. Посмотрим. С вопросами пока подождем. Пусть Татьяна сама разыгрывает свои козыри».
Ему пришлось больше часа покататься с Носатой по окрестностям. Они заехали в ларьки на «Площади Мужества» и «Академической», посетили большой магазин хозтоваров на Гражданском проспекте (оттуда Татьяна вышла разъяренная и даже пнула носком изящной туфельки чью-то «девятку») и ненадолго притормозили около развала «секонд-хэнда» на проспекте Науки. У Шестакова закралась неприятная мыслишка, что Танька не столько занимается своими делами, сколько демонстрирует его своим приближенным. «Не иначе, в охрану к себе позовет. Соврал, значит, Штука». Когда они наконец сели за стол в небольшом ресторанчике, Миша напрямик спросил:
– Ну что, всем меня засветила?
– Фу, Рэмбо, что за жаргон? – Татьяна наморщила нос. Из-за шрама это у нее получилось жутковато. – Просто ты должен понимать, что правильно проведенная рекламная кампания – это восемьдесят процентов успеха.
– Начало интересное. И что же продаем?
– Слушай, давай вначале поедим? У меня уже голова от голода кружится.
– Угощаешь?
– Спрашиваешь! Небось подсобным рабочим ресторан не по карману?
– Так ты и это знаешь?
– Конечно.
– Тогда я не понимаю, зачем шухер разводить?
– Какой шухер?
– С поисками. Штука у меня чуть на рукаве не висел: «…Носатая тебя ищет…» – Миша намеренно провоцировал Петухову. – Ты бы еще в газетах объявление дала: «Срочно хочу Рэмбо!»
– Ты спошлил или мне показалось? – спокойно поинтересовалась Танька, оторвавшись от салата.
– Прости. Показалось.
Они помолчали немного, занимаясь едой. Первый раунд, по всем статьям, остался за Носатой. Шестаков, однако, не унимался и через некоторое время, проследив, как его дама лихо хлопнула третью рюмку, вслух удивился:
– Ты что – все ГАИ скупила?
– Рэмбо, ты наивен, как дитя. На эту прорву никаких денег не хватит. Неужели ты считаешь, мне некого посадить за руль?
Мише почему-то почудилась в этих словах горькая жалоба. Действительно: «посадить за руль» это немного не то, что «отвезти домой». Он испугался, что разговор сейчас скатится в скучнейшее бабское болото, и, уводя разговор в сторону, предложил:
– А на трамвайчике не желаете? Или на метро? – Шестаков честно не хотел язвить. Но, как оказалось, попал в точку. Татьяна вздрогнула, остро и внимательно глянула на него и серьезно спросила:
– Как, по-твоему, это надолго?
И снова Мишка не врубился, решив, что спрашивают про затопленные тоннели:
– Не знаю, я же не инженер-строитель. Говорят, там подземная река…
– О-о-о… – закатила глаза Носатая, – ну, я не понимаю, как можно с мужиками о деле разговаривать? Пока голодный – вообще не подступись, а поест, так просто дурак дураком! Шестаков! Я тебя не об этом спрашиваю!
Далее разговор проходил почти конструктивно. Убедившись, что Татьяна не преследует в его отношении личных целей и не просто собралась послушать «страшилок» на сон грядущий, Миша рассказал Таньке все. Даже про СССР с Матильдой. Петухова выслушала внимательно, чуть нахмурившись. Немного помолчала и внезапно расхохоталась.
– Ты чего? – испугался Миша.
– Ой, подожди… Сейчас отсмеюсь… – Татьяна достала из сумочки носовой платок, шумно высморкалась (Шестаков заметил, как изумленно обернулся на нее мужик за соседним столом) и весело сказала:
– Ох, и повезло тебе, Рэмбо, с бабами в команде: хвостатая есть, теперь и Носатая будет…
– Тоже в подсобные рабочие уходишь?
– Не-ет, Рэмбо, у меня, конечно, на земле забот – выше крыши. Но к вам, туда, – Петухова ткнула пальцем вниз, – мне пока рановато.
– Тогда – не понял.
– Тогда слушай. Ты меня знаешь? – Вот-вот, пошла Манька Облигация. Дальше по сценарию: «…я сроду с „мокрушниками“ дела не имела!» Татьяна, похоже, и сама вспомнила любимый фильм, потому что снова хохотнула басом. Но продолжила вполне серьезно – Моя «Африка» сейчас держит почти всю торговлю у метро, от «Площади Мужества» и до конечной. А народ теперь все верхом ездит. И норовит покупать свои долбаные сосиски или в центре, или уже около дома. Ты не представляешь, в каких я «минусах». А скоро лето… Холодильников не хватает. Я не могу товар неделями на улице гноить. Понимаешь?
– Нет, – честно ответил Шестаков. – Холодильниками помочь не могу, у меня дома – один, да и то старый.
– Ладно, хватит прикидываться. Короче говоря, мне нужно, чтобы народ опять в метро ездил. Как обычно. И не шугался.
– Что ж я их, за руки тянуть буду?
– Зачем – за руки? Ты делай то, что делал. А я помогу.
– Чем?
– Чем надо. Деньгами. Людьми. Оружием. Только скажи.
У Шестакова, видимо, было настолько обалделое, недоверчивое выражение на лице, что Танька просто налила две полные рюмки, протянула ему одну, чокнулась и выпила со словами:
– Не сомневайся, Носатая не обманет.
Миша послушно выпил. На душе было тепло и радостно. Мадам Петухова не прятала свои сокровища в стул, а сама принесла Воробьянинову.
– Ну? Тебе, наверное, подумать нужно? Так ты подумай, списочек мне составь – чего и сколько.
– А ты не боишься?
– Чего? – удивилась Носатая. – Я ж не людей убивать собираюсь. Я ж на благое дело…
Миша ненадолго задумался.
– Единственный вопрос: кто нас с оружием пустит в метро? Ты об этом подумала?
– Ну, это я постараюсь уладить. – Танька прищурилась, что-то соображая, затем придвинулась к Шестакову и заговорщически сказала – А бюрократ твой, пожалуй, прав. Выправь там у них какую-нибудь бумажку. Чтоб с официальным названием, счет благотворительный открой. Все полегче с формальностями будет.
– С каким еще названием?
– Я не знаю, придумай что-нибудь звучное… и боевое.
– «Рэмбо и Носатая», – сразу же предложил Шестаков. – А что, по-моему, очень боевое.
– Нескромно и слишком прозаично, – отрезала Татьяна. – Лучше так. Какая это у нас линия? Кировско-Выборгская? Вот пусть и будут: «Выборгские крысоловы». Ну, как тебе?
Пришлось признать, что очень неплохо.
– Сразу представляешь что-то сказочно-героическое, – заметил Миша.
– Точно, – согласилась Носатая. – Причем распределим сразу: подвиги тебе, а сказки – мне.
– Какие сказки?
– Сразу видно, Рэмбо, что ты – человек некоммерческий.
– Есть такой грех.
– Я же уже сказала тебе: правильно проведенная рекламная кампания – залог успеха.
– Так ты что, меня будешь рекламировать?
– Угу. – Татьяна откусила огромный кусок торта и изрядно измазалась кремом. – Народ страшные истории про метро рассказывает, а мы будем встречные слухи пускать. – Она быстро облизнулась и горячо продолжала: – Не будем ничего скрывать. Да, в метро орудуют крысы, да, было несколько случаев нападения на людей. Совсем другой поворот. Во-первых, крысы – это уже что-то реальное, гадость, конечно, но все-таки – не какие-то там призраки и «барабашки». Во-вторых, человек любит, чтобы о нем заботились… Ну, вспомни, по телеку в рекламе через слово: «мы помним о вас», «мы поможем вам», «мы хотим, чтобы вы жили долго». Клиент распускает слюни и покупает полные карманы каких-нибудь дерьмовых мульти-пульти-супер-пупер-витаминов, от которых ни толку, ни проку, одна изжога…
– Слушай, ты что, на курсы по рекламе ходила?
– Жизнь научила, – отмахнулась Татьяна, – не перебивай. Так и мы скажем: «Да, было опасно. Но теперь о вашей безопасности позаботятся наши бесстрашные парни – „Выборгские крысоловы“!»
– Ты еще дудочки перед входом начни продавать, – тихо заметил Миша.
– Какие дудочки? – недоуменно спросила Петухова.
– Да это я так, про крысоловов. Был один такой. Все с дудочкой ходил. – Шестакову было стыдно признаться, что он не помнил, как было имя того мужика, про которого ему давным-давно рассказывал Валерка. Что-то, кажется, на «г». В общем, дело там кончилось плохо. Денег ему не дали или еще чем обидели… А он взял и детей всех увел. За своей дудочкой. «Черт, я запьянел, что ли?»– подумал Шестаков.
– Рэмбо, ты меня слушаешь?
– Да, да, я просто задумался.
– Давай-ка я тебя домой отвезу, – предложила Татьяна, внимательно глядя на него. – А завтра встретимся и договорим.
– Давай, – махнул рукой Миша. На самом деле он не был так сильно пьян. Ему просто расхотелось думать, ходить, говорить…
– Славик! – крикнула Танька в сторону стойки. – Мы уходим. Будешь водилой.
Сидя рядом с Носатой на заднем сиденье ее «БМВ», Шестаков вяло размышлял о том, что вот… женщина… она, так сказать… для души… а не для работы… а вот… Танька… например… она… для дела…
Свежий ветерок быстро привел его в чувство.
– А ты действительно очень на Рэмбо похож, – призналась Носатая.
– Не, мне до него не дотянуть.
– Почему? Бухаешь много?
– Нет. Голеностопы слабые. Я ноги все время подворачиваю.
– Да ну? – удивилась Танька. И как-то очень по-матерински вздохнула.
Высаживая Мишу около его дома, Носатая черкнула что-то на листке.
– Звони мне завтра, прямо «на трубку». Вот номер.
– Слушай, Петухова, а может, тебе и тоннелями затопленными заняться? С твоей энергией ты любую подземную реку перекроешь.
– Посмотрим, – серьезно ответила она, – вначале с твоими крысами разберемся.
«БМВ» лихо рванула с места и исчезла за поворотом. А Миша пошел домой – пить крепчайший чай и соображать, сколько ему нужно видеокамер круглосуточного слежения, винтовок, приборов ночного видения и, главное, людей, из которых должны получиться «Выборгские крысоловы».
Глава четвертая
СССР
С момента их знакомства прошло ровно две недели.
Вечно мрачный Шестаков и любознательный Мухин прочно вошли в жизнь Савелия Сергеевича. Уже почти все сотрудники узнавали по телефону голос Толика, на «Политехнической» СССР проходил в метро бесплатно, а Витек Гмыза собственноручно написал для сестры Профессора рецепт «корейской капусты».
А результаты?
Единственным пока и самым неожиданным результатом была, извините, беременность Матильды. Несчастное животное, пережившее тяжелейший стресс из-за вынужденного побега, оказывается, подверглось насилию со стороны грубых диких тварей! И, мало того, этот инцидент имел последствия! Профессор переживал ужасно. Матильда же, придя в себя по возвращении домой, казалось, напрочь забыла о своем приключении. Она с аппетитом принимала пищу, гоняла по длиннющему коридору морскую свинку Дуську и на прежней скорости удирала от обоих котов, не обращая внимания на злополучные «последствия», потихоньку распиравшие ее брюшко.
В лаборатории был полный (как это метко назвал бы Виктор Гмыза) «тухляк».
Крысы, как и положено по науке, попривыкнув к ловушкам, начали исправно попадаться. Сбылись Мишины ядовитые слова: Савелий Сергеевич дествительно стал «торчать на работе до ночи». После аккуратных, чистеньких лабораторных подземные родственники Матильды вызывали у Профессора чувство брезгливости. Вскрывать эти блохастые и грязнейшие экземпляры приходилось в отдельном «боксе», соблюдая все меры предосторожности, – за один особо урожайный день, например, у Профессора запросто уходило до трех пар отличных финских одноразовых перчаток. Как-то вечером в комнату к СССР наведался начальник лаборатории, заинтересованный столь внезапным проявлением трудового рвения своего сотрудника.
– Савелий Сергеевич, – ласково начал он, – да вы, никак, мой дорогой, за кандидатскую взялись? Не поздновато?
СССР натужно покраснел. И поскольку врать не умел вовсе, принялся что-то длинно и путано объяснять про эволюцию генотипа, подавление метаболизма антропогенными факторами и прочие тонкие материи. Ему удалось быстренько забраться в такие дебри, что начальнику осталось лишь покивать с умным видом и уйти, пожурив напоследок за неэкономное отношение к материалам и оборудованию.
Нет, не приносила Профессору эта работа никакого удовлетворения. Ищи то, не знаю что. Приходилось потрошить и проглядывать от кончика носа до кончика вонючего коричневого хвоста каждую пойманную крысу. Если они на самом деле носители какого-то галлюциногена или отравляющего вещества, то:
– где-то оно должно вырабатываться;
– где-то оно должно храниться;
– как-то они его должны выделять в воздух (плевать или пукать, в конце концов!).
Десятки выпотрошенных грызунов – и ни одного ответа.
К середине второй недели Савелий Сергеевич решил немного развеяться, а заодно и попытался подойти к проблеме с другой стороны. Он взял на работе несколько дней отгулов и решил еще раз встретиться и поговорить с пострадавшими. Ну, не со всеми – с кем удастся, кто будет не против. Миша эту затею не одобрял, но вызвался ехать с ним.
– Простите, Михаил, – как можно мягче отговаривал его СССР, – ни в коем случае не хочу вас обидеть, но разговор предстоит доверительный, я бы даже сказал – интимный. А вы с людьми разговариваете несколько резковато.
– Угу, угу, резковато! – подхватил Толик. – Это у него с ментов еще осталось. Бывало, войдет, только поздоровается, а ты уже чувствуешь себя главным подозреваемым!
– Муха! А в глаз? – Шестаков почти привык к тому, что Толик «спелся» с Профессором, но иногда эта парочка его сильно раздражала.
– Вот! Я же говорил!
– Не ссорьтесь, друзья мои! Михаил, поймите, мне кажется, будет полезно поподробнее узнать об этих людях.
– Зачем?
– Может быть, это поможет разобраться в механизме действия галлюциногена…
– …которого еще никто не нашел, – язвительно добавил Шестаков.
– Не беда. Найдем.
И вот уже три дня парадный плащ СССР (темно-синий югославский, надевается для официальных встреч, вполне еще хорош, пятнадцать лет назад жена в Военторге покупала) мелькал то тут, то там по всему Питеру. Под мышкой у Профессора была зажата уже знакомая нам черная папочка. Люди шли на контакт в основном охотно. В наше суетливое время не так уж много найдется желающих выслушивать чужие заморочки. А как раз слушателем Савелий Сергеевич был самым благодарным. После каждого визита, примостившись на какой-нибудь лавочке или подоконнике, он добавлял своим куриным почерком несколько фраз к сухому описанию происшествия.
В целом картина получалась ясная. Может быть, даже слишком ясная для такого сложного явления, как галлюцинация.
Для начала Профессор отделил описания происшествий в вагонах от случаев на платформах. Хотя бы потому, что последние имели, как правило, более тяжелые последствия. Два случая со смертельным исходом – обезумевшие люди толкали пассажиров под поезд. И неизвестно, сколько еще невыявленных трагедий, когда некого уже было спрашивать, почему человек упал на рельсы. К тому же на платформах галлюцинации имели другой масштаб, что ли… Взять хотя бы последний случай, когда ветеран войны, заслуженный учитель РСФСР, принял подходящий поезд за фашистский танк. Руки пожилого человека тряслись, а лицо пошло красными пятнами, когда он рассказывал об этом Савелию Сергеевичу. Беседа вышла недолгой, так как родственники ветерана сильно беспокоились о его здоровье. Но СССР успел узнать, что подобный эпизод – то есть человек один на один с танком, гранаты кончаются – уже был в жизни старого солдата. И навсегда остался в памяти.
– Я много пожил, много повидал, – признавался ветеран, – но так страшно, как тогда, в сорок втором, никогда не было. А вот теперь – такая напасть! Как наяву все увидел!
Удивляла яркость впечатления. Пострадавший почувствовал даже жесткую сухую траву под рукой.
У всех случаев, происходивших в вагонах, была одна общая особенность. Толчком к галлюцинации обычно служила какая-то незначительная деталь. И далее – словно срабатывал некий катализатор.
«Пострадавший С.
В 10.30 вошел в поезд на станции «Гражданский проспект». Сел примерно в середине вагона. Газету купить не успел, поэтому стал просто рассматривать пассажиров. Прямо перед ним стал мужчина в темно-сером плаще. Буквально через несколько секунд С. почувствовал сильный страх. Причем не перед человеком, а именно перед этим плащом. Глухая застежка, необычно тяжелая ткань. Спустя короткое время С. догадался, что плащ – просвинцованный. Поднял глаза и увидел, что лицо стоящего закрывает респиратор. Откуда-то в руках у мужчины появился дозиметр. Он навел его на С. Судя по сильному треску, С. догадался, что получил огромную дозу облучения. В ужасе нажал кнопку экстренной связи «пассажир – машинист». Снят с поезда на станции «Академическая». Госпитализирован. Алкоголем не злоупотребляет. Ранее ни в семье, ни у самого С. психических отклонений не наблюдалось. Полностью пришел в себя через сутки».
Сам Игорь Статицкий рассказывал эту историю гораздо красочней. Ему ли не знать, как трещит дозиметр в ста метрах от четвертого энергоблока…
«Пострадавшая Д.
Ехала на работу с обеденного перерыва. Села в первый вагон на станции «Академическая». Немного опаздывала, поэтому не успела дома покрасить губы. Достала пудреницу, губную помаду. В зеркальце увидела свое лицо, стареющее на глазах. Хорошо запомнила, как мгновенно поседели волосы и провалился беззубый рот. Сильная истерика. Госпитализирована «Скорой помощью» со станции «Политехническая». Пришла в себя через десять часов. До сих пор устойчивый страх перед зеркалами. Алкоголем не злоупотребляет. Ранее ни в семье, ни у самой Д. психических отклонений не наблюдалось».
Красивая, моложавая дама. Ни за что не дашь ей ее сорока семи. Сильный характер, ответственная должность. Полгода назад вышла замуж за человека младше ее на пятнадцать лет.
«Пострадавшие братья С. Близнецы. 43 года. Живут в Ленинградской области. Приехали в Санкт-Петербург в гости. Вышли из пригородной электрички. Пережидали толпу, купили пива, покурили на платформе. Вошли в метро на конечной станции „Девяткино“. Сели в первый вагон. Напротив сел мужчина в мохнатом свитере зеленого цвета. Буквально через несколько секунд после отправления поезда практически одновременно братья обратили внимание на этот свитер. Оба видели, как шерсть превращается в водоросли, лицо сидящего человека бледнеет и раздувается. Одновременно вагон начал наполняться водой. При подъезде к станции „Гражданский проспект“ они уже сидели в затопленном вагоне, полном утопленников. Прибывший врач зафиксировал шоковое состояние и сильнейший бронхоспазм. У одного из братьев остановилось дыхание. Госпитализированы в тяжелом состоянии».
Поговорить ни с одним из братьев Спицыных Профессору не удалось. Их лечащий врач, удивительно любезная и сообразительная дама, охотно сообщила, что подобные случаи хоть и крайне редко, но все же наблюдаются у однояйцевых близнецов. Причину внезапного помрачения рассудка у двоих взрослых, здоровых крепких мужиков врач видела в неумеренном потреблении суррогатного алкоголя.
СССР не угомонился, а съездил в родную деревню Спицыных, где и узнал, что, во-первых, братья никаких суррогатов век не пили, да и зачем, когда дома завсегда в шкафу «четверть», не меньше, родного, «картофельного». И во-вторых, что отец близнецов утоп, уж годков тридцать как. Пошел купаться да, видать, в тине завяз. Только через десять дней его к берегу и прибило. Мальцы его как раз по берегу шастали. Ну и нашли. Переживали тогда шибко.
«Заметим, что пострадавшие – в основном мужчины. Не наблюдалось ни одного случая галлюцинаций у детей», – написал Савелий Сергеевич на отдельном листке.
– Ну и что? – нетерпеливо спрашивал Шестаков, быстро листая папку. – К чему нам эта лирика?
– Как это к чему? – СССР, как обычно в разговоре с Мишей, начал багроветь. Он совершенно не привык, чтобы его труды обзывали «лирикой» и относились столь легкомысленно. – Вы что, не видите закономерности?
Разговаривать было страшно неудобно. В комнату непрерывно входили и выходили люди, приносили какие-то ящики, что-то постоянно спрашивая у Шестакова.
– Знаете, Михаил, я лучше попозже зайду, – предложил СССР.
– Хорошо, – как-то слишком равнодушно отозвался Миша. – Да, а как с уловом быть? Сегодня три штуки попалось. И вчерашних две. Заберете?
– Заберу, – покорно ответил Профессор.
К вечеру подсобка уже не так сильно напоминала штаб, как днем. Толик уютно пил чай, вяло переругиваясь с Шестаковым. Миша выглядел уставшим, но глаза его глядели весело.
– …Завтра подписываю последние бумаги – и вперед, – говорил он Мухину.
– А по-моему, ты торопишься, – заметил Толик, отставляя пустую чашку. – У нас и доказательств почти нет.
– Все вопросы к товарищу Профессору. – Миша сделал в сторону СССР широкий приглашающий жест.
Почему-то именно это равнодушно-ироничное движение ужасно оскорбило Савелия Сергеевича.
– А знаете, Михаил, – чуть срывающимся, звенящим голосом начал он, – а вы ведь зря так легкомысленно от меня отмахиваетесь. И сейчас, простите, вы напоминате мне ребенка, который, увлекшись новой игрушкой, задвигает в угол старую.
– Игрушки? – пришла очередь побагроветь Шестакову. – Ну и сравненьица у вас, господин Профессор!
– Ага! – страшным голосом произнес СССР. – Вот уже «господин», а не «товарищ»!
Мухин, в предчувствии скандала, переводил умоляющий взгляд с Профессора на Мишу, но не мог произнести ни слова.
– Вас не устраивает мое сравнение? Я могу привести другое, и даже не одно. Вы, вероятно, относитесь к тем современным господам, которые берутся в одиночку спасать мир? И всерьез убеждены, что главный принцип жизни – неистребимое и всеразрушающее: ввяжемся, а там разберемся! Пора бы уже переболеть этой детской болезнью и начать наконец думать! Думать хоть чуть-чуть, а потом уже действовать!
– Уж не вы ли будете учить меня думать? – Шестаков медленно встал, и у Толика вдруг мелькнула жуткая мысль, что он сейчас ударит Профессора.
– Буду! – срывающимся голосом крикнул Савелий Сергеевич, и сразу стало ясно, что разговаривать в таких тонах он совершенно не умеет. – Уже в течение, как минимум, недели я наблюдаю за вашей активной деятельностью. Не надо быть гениальным провидцем, чтобы понять: здесь готовится боевая акция. Проще говоря, вы собираетесь воевать. Прекрасно! С кем? С крысами! Вот этим! – Нельзя не признать, что Профессору вполне удалось эффектно открыть ящик с винтовками. – И где? На территории противника! В плохо освещенных тоннелях, с массой боковых ходов, низкими потолками, проводами на стенах… Простите, но вы – скверный полководец. Мы не знаем, почему люди сходят с ума в метро, а вы собираетесь запустить сюда вооруженных неподготовленных людей! Вы не подумали о том, что они могут просто-напросто сгоряча перестрелять друг друга?
Шестаков так же медленно сел. Тысячи самых злых и обидных слов еще вертелись у него на языке. Но теперь все они предназначались ему самому. Страшным усилием Миша проглотил свое самолюбие и глухо сказал:
– Савелий Сергеевич, я болван.
И снова, как две недели назад, СССР сидел за столом и перебирал бумаги в черной папке. Теперь он это делал уже по-хозяйски, кратко комментируя полученные сведения. Он оценил мужественное признание Миши, поэтому старался говорить по возможности мягко и деликатно.
– Я начал догадываться об этом уже после третьего визита… Смотрите. Все галлюцинации имели, так сказать, бытовую окраску… Жуткие, нелепые видения, но совершенно жизненные: утопленники, радиация, серьезная травма… Я не нашел ни одного человека, который бы видел нечто сверхъестественное…
– М-м-м… – Толик хотел было что-то сказать, но лишь вопросительно глянул на Шестакова.
– Простите? – После своего недавнего бурного монолога СССР вернулся в привычный образ интеллигентного человека. – Вы что-то хотели сказать?
– Да… – Мухин помялся. – Вот вы говорите: ничего сверхъестественного. А я помню, что одна женщина… Давно еще… Помнишь, Мишка?
– Калашникова Антонина Васильевна, – по памяти процитировал Шестаков, – дежурная по станции «Площадь Мужества». Остановила эскалаторы. Жертв нет. Только народу много попадало.
– Вот-вот! – Толик смущенно глянул на Профессора. – Мне кажется, она-то как раз полную чертовщину видела…
СССР кивнул:
– Да, да, я понимаю, о чем вы говорите. Яркое, с многочисленными красочными подробностями видение. Врата ада. Я ездил к Антонине Васильевне. Она сейчас живет за городом у матери. Сейчас отвечу. Поймите, когда я говорю о сверхъестественном, я имею в виду образ или ситуацию, которым неоткуда взяться в нашей реальной жизни. То есть вы можете прочитать на ночь бредовую статейку в газете, затем лечь спать и во сне увидеть зеленого инопланетянина с тремя глазами. Но все это – плоды чьей-то глупой фантазии. Здесь же мы имеем дело с одной из самых устойчивых и тщательно – веками! – разрабатываемой идеей.
– Какой? – не понял Миша.
– Религией. Мне удалось поговорить не только с Антониной Васильевной, но и с ее матерью. Это очень пожилая и строгая женщина. Самое главное, что они – староверы. Настоящие, ортодоксальные, для которых загробная жизнь – такая же реальность, как для вас, Михаил, простите, Уголовный кодекс.
– Почему «простите»?
– Я побоялся, что вас может обидеть такое сравнение…
