Пенелопа Дельта
Пират. История фокстерьера, рассказанная им самим
Неподалеку лежала тяпка. Анна схватила ее и стала рыть землю под проходом. Когда она расширила его настолько, что туда пролезла сначала Лизина голова, потом плечи, Анна схватила сестру за руки и принялась тянуть. Лиза помогала ей, отталкиваясь ногами, и в конце концов вылезла из клетки.
Но вы можете себе представить, как она после этого выглядела! Лицо, волосы, одежда, ноги – все было в земле. Вот в таком виде мы вышли из птичника и сразу же наткнулись на сеньора Амбрузиса, который как раз заходил в дом! Естественно, первым делом он начал кричать. Его услышала Ева, которая читала в беседке, и сразу же побежала спасать сестер.
– Ладно-ладно, дядя, не кричите, все это легко поправить, – спокойно сказала она ему и принялась отряхивать одежду на девочках.
Но я видел, как Ева при этом побледнела, ожидая того, что случится. Она отстегнула и свернула передники малышек и повела их домой через заднюю дверь.
– Глупые, глупые девчонки! – сердито шептала она им. – Почему вы меня не позвали на помощь?
Лиза ревела в три ручья. Анна не ревела, но растеряла свой боевой дух и напористость. Когда мы зашли в подвал, Ева сразу же раздела двойняшек, сняла даже носки и туфли и знаками показала тетушке Ирине, чтобы та ничего не говорила, а забрала испачканную одежду. Потом девочки в одних нижних сорочках и босиком бегом поднялись на третий этаж, где были детские комнаты, и Ева отправила их в ванную. Я сидел снаружи и ждал. Но буквально через несколько минут послышался сердитый голос госпожи Васиотакис:
– Анна, Лиза! Где вы?
И потом сразу:
– Ева! Ева!
В ванной с шумом лилась вода, но Ева натренированным ухом услышала голос матери и выскочила в коридор, красная и очень сердитая.
– Да, мама? – сказала она как можно более спокойным голосом.
– Пусть девочки сейчас же спускаются ко мне!
– Мама, они немного испачкались, я их сейчас мою. Я сразу же приведу их к тебе, когда они оденутся.
– Почему они испачкались? Кто им разрешал идти на птичий двор? Веди их вниз как можно скорее! – приказала госпожа Васиотакис сердитым голосом.
– Да, мама, конечно.
И Ева вернулась в ванную.
– Сеньор Амбрузис уже успел нажаловаться, – сказала она девочкам, растеряв в порыве гнева все остатки уважения к своему лысому дядюшке. – Теперь вам достанется, глупые девчонки…
Ева закрыла дверь, и я не услышал окончания ее речи. Когда двойняшки вышли из ванной, одетые во все чистое, с еще влажными, аккуратно расчесанными волосами, они выглядели как намазанные маслом мыши.
Девочки спустились вниз. Сеньор Амбрузис сидел за столом, развалившись в кресле, и улыбался так, что открывались все его длинные, желтые, позолоченные зубы. Он с удовольствием потирал руки, пока госпожа Васиотакис ругала двойняшек, а они, бедняжки, раскрасневшиеся, слушали ее испуганно, низко опустив головы.
– Я вам запретила собирать яйца… – говорила им мама.
– Потому что птичьи гнезда всегда полны насекомых и микробов, – перебил ее сеньор Амбрузис, и его улыбка стала еще шире.
– Я же говорила вам, что без разрешения вообще нельзя заходить в птичник… – продолжала мама.
– Ведь там в частицах земли обретаются птичьи педикулиды, что вдвойне опасно для здоровья, – снова перебил ее сеньор Амбрузис.
Тут уж не выдержала даже терпеливая госпожа Васиотакис.
– Дорогой Амбрузис, говори хотя бы «пыль» и «вши», чтобы дети тебя понимали, – заметила она, рассмеявшись.
– К чему это? Почему эти отроковицы не знают, как использовать другие, более правильные слова… – начал господин Сарделидис.
Когда разгорелся спор между ним и сестрой его жены, Ева знаком показала девочкам, что они могут идти. На этом выволочка была окончена. Но наказания было не избежать. Весь вечер малышки просидели запертые в классе и всё чему-то учились и учились. А за ужином ни одной из них не дали фруктов. Потом об их проделке узнал отец, увидел раскопанный выход для куриц и перекошенную проволочную дверцу и тоже их отругал. Ох, как я ненавидел этого злого, противного, невыносимого Сарделидиса! Он никогда не упускал возможности нажаловаться матери на детей. Он говорил ей, что они «погрязли в отвратительной и устрашающей нечистоте», что они «неусердные, обленившиеся неучи», что они «непременно падут жертвами тифа или столбняка». Он не успокаивался до тех пор, пока госпожа Васиотакис не вызывала к себе детей и не отправляла их в класс заниматься. Вот тогда он оскаливал все свои зубы в улыбке и, потирая руки, говорил:
– Они не понимают, несчастные, сколько опасностей их подстерегает!
Даже Ева не могла ему угодить, потому что она читала «разрушительные для морального облика произведения», вместо того чтобы «проводить время за изучением Нового Завета и душеполезных книг». Ух, как я на него злился! Я хотел спросить его: разве он не читал сказки, когда был маленьким и жил в деревне? Неужели он никогда не возился в земле, пока еще был жизнерадостным ребенком с волосами на голове? Хотя ребята говорили, что он никогда не был маленьким и никогда в жизни не играл и не смеялся. Что он родился старым, лысым и ворчливым. И кажется, я готов был им поверить.
Ева его не любила. Хри́стос всегда слушал его с иронической улыбкой на губах, но никогда не перебивал, как человек, который считает себя выше собеседника и предоставляет ему самому распутывать клубок сложных мыслей и идей. Когда тот замолкал, Хри́стос, ничего ему не отвечая, начинал говорить о другом. Даже у госпожи Васиотакис иногда заканчивалось терпение, особенно когда он начинал пугать ее болезнями.
– Типун тебе на язык, братец Амбрузис! – в ужасе говорила она ему.
А Мицос постоянно бунтовал. Как только за господином Сарделидисом закрывалась дверь, он говорил:
– Матушка, как ты терпишь этого зануду? Ты никогда и слова ему не говоришь, чтобы намекнуть, как он всем нам надоел со своими теориями!
– Ну что ты, что ты, сынок, – говорила она ему со своей вечной добротой. – У нас у всех есть недостатки. Мы все должны учиться терпеть странности окружающих. А если мы не будем терпеливы, как окружающие смогут выносить нас самих?
Тогда Мицос смеялся и обнимал мать.
– У тебя ангельское терпение, матушка, – говорил он ей. – У нас его нет, и могу сказать тебе точно, наш дядя – невыносимый человек!
Мицос был главным бунтарем в нашем доме.
– Это у него критская наследственность, от отца, – вздыхая, говорила терпеливая госпожа Васиотакис.
Очень аккуратный и внимательный к своей внешности (всегда казалось, что он одет с иголочки), он тем не менее восставал против «установлений», как он сам выражался. Он очень любил свободу. Ему нравилось лежать на диване и дремать в летнем послеполуденном зное. А мама всегда начинала волноваться и просила его положить себе под голову какую-то кружевную тряпочку, которую она называла «антимакассар».
– Мама, не обижайся, но убери его, прошу тебя, он натирает мне шею.
– Но как же так, сынок, ты ведь испачкаешь кожаный диван.
– Что ты, мама, я моюсь каждое утро.
– Но это же не мешает…
– Нет-нет, матушка, мешает.
– Ну что за ребенок! Маленьким ты был гораздо послушнее.
Мицос снова смеялся и целовал матушкину руку.
– Наряди меня снова в младенческое платьице, – ласково говорил он ей, – и увидишь, что я стану самым послушным мальчиком на свете.
– Ну, сними по крайней мере туфли, с них на диван летит пыль.
– Что ты, матушка, я хорошенько почистил их перед тем, как войти в дом.
– Ну что за ребенок…
Несчастная госпожа Васиотакис в отчаянии качала головой и возвращалась на свое место. А мой хозяин смеялся и поддразнивал ее.
– Конечно, – говорил он ей, – меня ты держишь в строгости уже столько лет и привыкла, что все тебя слушают. Но сынок вырос и устроил бунт.
Тогда Мицос одним прыжком вскакивал с дивана, подбегал к матери и обнимал ее.
– Ну ладно, матушка, давай сюда свои кружевные салфеточки.
Хозяйка с радостью накрывала салфеткой диванную подушку, но теперь вздыхал Мицос:
– Ох уж мне эта хиосская чистота… Она нас всех погубит, матушка, и детей, и отца, и весь дом…
Даже хозяин никак не мог привыкнуть к строгости хозяйки. Он сам бунтовал не меньше Мицоса. И госпожа Васиотакис в конце концов всегда ему уступала, смиренно говоря:
– Как хочешь, милый Йоргос.
За несколько дней я привык к жизни в Александрии, и, должен вам сказать, мне она нравилась. Я был бы вообще всем доволен, если бы меня не терзала одна забота. Прошел уже целый месяц, а я до сих пор не смыл с себя позор первого дня и той бесславной охоты на кошку. Не знаю, что случилось после первой моей неудачи, но с тех пор я не видел не то что ни одной кошки, но даже ни одного кошачьего хвоста. В конце концов госпожа Васиотакис это заметила.
– Знаете что, детки? – сказала она. – С тех пор как в доме появился Пират, в округе пропали все кошки, от которых было столько мучений. Кажется, достаточно одного его присутствия, чтобы они не высовывали нос.
– Я думаю, – сказала Лиза, – что первая кошка, за которой погнался наш Пират, рассказала о нем всем остальным, поэтому они испугались и убежали подальше.
– Думаешь, так она им и сказала? – задумчиво спросил Лукас.
Анна ничего не ответила, она о чем-то размышляла. А потом повернулась к отцу и сказала:
– Знаешь что, папа? Поставь в саду ловушку, чтобы туда попалась та первая рыжая кошка, которая сбежала от Пирата, и тогда остальные вернутся. А то сейчас она их запугивает.
Господин Васиотакис засмеялся и в шутку шлепнул дочку.
– Глупышка моя, разве нам не все равно, переловит их Пират или они разбегутся от страха? Мы от них избавились, и хорошо, даже лучше, что Пират их не убивал. Мы же просто хотели избавиться от кошек. Убийство – жестокое дело, попусту не нужно к нему прибегать. Пусть уж кошки останутся живы.
Но я был совсем с ним не согласен! Моя честь была задета, и я должен был смыть с себя позор первой неудачной охоты. С каждым днем моя печаль все росла.
Глава 7
Первая победа
Однажды я увидел, что садовая калитка открыта, и вышел на улицу. Я очень обрадовался, что оказался на свободе. Мне вдруг показалось, что я хозяин всего мира. Перед глазами у меня не было забора или вьющихся растений. Я мог пойти куда угодно, завоевать новые территории, повидать новые места. Но не успел я пробежать и нескольких шагов, как за спиной услышал крики:
– Пират, Пират!
Только я остановился посмотреть, что там происходит, как меня тут же схватил Али, запыхавшийся от быстрого бега, вернул обратно в сад, в мое рабское положение, и хорошенько запер калитку.
Я был ужасно зол на Али: он просто окружил меня своей тиранической заботой! Это сильно ранило мое самолюбие. Насупившись, я уселся на солнышке перед своей будкой и с грустью положил голову на вытянутые лапы. Дейзи была впряжена в легкую двухместную коляску и ждала, пока спустится хозяин. Она видела всю сцену, заметила, как я рассержен, поняла почему и смотрела на меня с пренебрежением. В любой другой ситуации я бы тоже просто взглянул на нее пренебрежительно. Но сейчас я был совсем не в духе.
– Что уставилась? – спросил я.
Она ничего не ответила и даже не пошевелилась, только смотрела вперед, стоя с высоко поднятой головой, прижав подбородок к шее, гордая, похожая на лошадей, которых рисуют на картинах. И это разозлило меня еще больше.
– Чем гордишься? Тем, что пойдешь на улицу, а я останусь дома?
Она снова ничего не ответила и продолжала стоять, отстраненная и неприступная. Это вывело меня из себя.
– Я свободный, а ты в рабстве, – сказал я ей. – Я хожу, куда хочу, и в саду, и в доме, и в конюшне, хочу по песку хожу, хочу – по траве. А ты даже и в стойле не свободна! А чтобы тебе разрешили выйти, тебе приходится впрягаться в повозку. Тебе в зубы суют удила, а потом дергают за поводья. А если идешь не так, как нужно, можешь и кнутом получить! Так что не надо задирать передо мной нос! Слышала, тетушка Дейзи?
Но ее это совершенно не взволновало. Она посмотрела на меня сверху вниз все тем же пренебрежительным взглядом и сказала:
– Эй, карлик, да кто вообще тут с тобой разговаривает?
Я вскочил на ноги и бросился прямо на ее наглую морду. Мой сердитый лай напугал кошку, которая сидела, свернувшись клубочком, никем не замеченная, в густой листве высокого дерева, растущего неподалеку. Она спрыгнула на землю и пустилась наутек. На этот раз нас не разделяли забор и плющ.
Я забыл обо всем: о своем самолюбии, злости и противной кобыле – и, проскочив под ногами у хозяина, который как раз выходил из дома с Мицосом и младшими детьми, бросился за кошкой. Она бежала так, как будто в лапах у нее были пружины. Но и я не отставал. Она стрелой промчалась по цветочной клумбе. Я за ней. Обезумев от страха, она подлетела к веранде и в два прыжка оказалась на верхней ступеньке. Я не отставал. Глупая, она не знала, что оказалась в ловушке: толстые льняные занавески из ткани крепкой, как для корабельных парусов, были опущены и привязаны к ограде, и другого выхода, кроме как по лестнице, с веранды не было. Осознав это, она как будто превратилась в дикого зверя.
Не успел я на нее наброситься, как она первая кинулась на меня и вонзила мне в морду десяток когтей сразу. Я завизжал от боли, а она, перескочив через меня, побежала обратно в сад. Но от боли и я окончательно разъярился. Я нагнал ее одним прыжком и схватил за холку в тот момент, когда она уже вцепилась в ствол первого попавшегося дерева. Она недолго сопротивлялась, я свернул ей шею, и она сразу обмякла.
– Молодец, Пират! – закричал Мицос.
Я обернулся на крик. Они все собрались за моей спиной: хозяин, Мицос, дети, саисы и садовники.
– А она была большая, – заметил хозяин, рассмотрев убитую кошку. – И смотри-ка, как легко он ее придушил.
Я снова посмотрел. Какая радость! Это была та рыжая кошка, которую я однажды упустил. В пылу погони я ее даже не узнал. Меня охватила такая гордость, что мне даже показалось, будто я стал расти, расти и наконец оказался ростом с Дейзи, которая так и стояла поблизости с безразличным видом.
– Эй, тетушка кобыла! – окликнул я ее. – Ты все еще будешь называть меня карликом?
Она с достоинством повернула голову и посмотрела на мертвую кошку.
– Нет, – сказала она. – Все гораздо хуже. Ты стал убийцей.
– Ты просто завидуешь! – крикнул я с раздражением.
И повернулся к Анне, которая не знала, как меня приласкать.
– Хороший Пират! – ласково говорила она. – Храбрый Пират! Лукас, посмотри на бедняжку. Что с ним сделала эта кошка! У него вся морда в крови.
Лукас посмотрел на меня с сочувствием. Но я заметил в его взгляде и какое-то сомнение. Потом он повернулся к Лизе, которая стояла совершенно бледная, в стороне от всех, прислонившись к дереву.
– Да, – сказал он. – Пират весь исцарапан. Но бедная кошка…
Что?! Лукас отворачивается от меня? Он заодно с Дейзи?
– Тебе ее жалко? – спросил его отец и улыбнулся.
– Нет-нет, – покраснел мальчик. – Кошки – жадные воришки. А еще они лазают по деревьям и едят птенцов…
Да, точно, кошки едят птенцов! Как хорошо, что Лукас об этом вспомнил и избавил меня от мучительного сомнения, которое закралось во мне после его первых слов. Конечно, все кошки – воришки, их всех нужно перебить! И я всех их передушу.
С легким сердцем я подбежал к Дейзи и сказал ей:
– Кошки едят птенцов, тетушка!
– Так и собаки их едят, если им удается их поймать, – невозмутимо ответила она. – Только, в отличие от кошек, собаки не умеют лазить по деревьям.
Я разозлился.
– Мы никогда не едим птенцов! – закричал я. – Для нас это неприемлемо!
Дейзи тоже рассердилась.
– Ты как та лисица, – закричала она мне в ответ, – которая говорила «зелен виноград…»!
Остальное я не расслышал.
– Сама ты зеленая! – со злостью ответил я.
Я отвернулся и пошел в конюшню: мне хотелось поговорить с моим другом Бобом.
Глава 8
Звездочка и Офицер
Боб стоял в стойле и ел.
– А, вот и ты! – Он повернул голову и радостно ударил копытом об пол. – Заходи, я хочу кое о чем тебя попросить!
У меня тут же улучшилось настроение.
– Сделаю все, что пожелаешь, – ответил я, забежав в его стойло. – Для тебя в лепешку расшибусь.
– Тогда поймай ради меня вон того феллаха. – И он кивком указал на большую мышь, которая сидела на деревянной перегородке, разделяющей стойла, и в страхе смотрела на нас. – Он страшно меня донимает. Постоянно залезает ко мне в кормушку и не понимает нормальной речи.
И он еще раз кивком указал на мышь, которая спрыгнула на пол и уже собиралась скрыться у себя в норке. Но не успела, бедняжка. Вы бы и до трех не успели сосчитать, как она уже отправилась в загробный мир.
– Молодец, Пират! – радостно сказал Боб. – Если тут появится еще какая-нибудь мышь, сразу буду звать тебя.
– Сколько угодно, – ответил я, запрыгнул в его кормушку и удобно там улегся. – Главное, чтобы ты был один.
В двух соседних с Бобом стойлах стояли две другие лошади, обе вороные, Офицер и Звездочка. Офицер следил за нами, весело улыбаясь одними глазами. Сейчас он вытянул морду поверх деревянной перегородки и спросил:
– Отчего такая враждебность? Чем мы тебе не угодили?
– Я говорил не о тебе и не о Звездочке, – ответил я. – Вы мне очень даже угодили, и вас я люблю. А вот Дейзи – нет.
Звездочка, стоявшая за следующей перегородкой, услышала мои слова и поднялась повыше, поставив передние ноги в кормушку, чтобы лучше нас видеть.
– Интересно, что тебе сделала моя соседка? – спросила она, всегда готовая посплетничать.
– Да нет, она ничего мне не сделала, что такого она может мне сделать? Но она говорит мне всякие нехорошие слова.
– Какие, например?
– Ну вот, например, сейчас, когда я уходил, она сказала мне, что я… дай-ка вспомнить, а, вот, «зелен виноград».
– Что это значит? – спросил Офицер.
– Понятия не имею. Но она так сказала.
– Что-что она тебе сказала? – прокричала со своего места Звездочка.
– Я не очень хорошо понял. Когда я уходил, она мне сказала: «ты как та лисица, у которой зелен виноград».
– Пффф!.. Какой же ты глупый! – расхохотавшись, сказал Боб. – Я знаю, что она тебе сказала. Теперь это ее вечная присказка. Просто она как-то услышала, как хозяин рассказывал детям историю про лисицу: она хотела есть и увидела гроздь винограда, но та висела так высоко, что лисица не могла ее достать; она сдалась, но очень рассердилась и, уходя, сказала: «Зелен виноград».
– Так что же это значит? – спросил я.
– Не знаю, – признался Боб. – Это, наверное, такое лисье ругательство. Дейзи тоже этого не понимает. И я ей сказал: «Не говори слов, значения которых ты не понимаешь». Но она настаивает, что знает эти слова и понимает, о чем речь.
– Дейзи вообще не отличается хорошими манерами, – вставила Звездочка. – И к тому же считает себя красавицей.
– Нет, ты гораздо красивее, – сказал я ей.
Очень довольная моими словами, Звездочка дважды тряхнула своей красивой черной головой; на лбу у нее красовалось белое пятнышко.
– Хи-хи, – застенчиво сказала она. – Но зато какая у Дейзи родословная…
– Какая? – спросил я. – Разве она не англичанка, как и Боб?
– Да, – ответил Боб. – Но она очень гордится тем, что ее мать и отец оба получали награды на конкурсах красоты. Она говорит, что происходит из очень знатного рода и что у нее есть титулы.
– А это что значит?
– Не знаю. Дейзи так говорит: «У меня есть титулы». Мне кажется, это какие-то награды и подарки. По крайней мере, я это так понял.
Я впервые слышал о таком, чтобы награды и подарки давали кому-то за красоту. Мне захотелось получше об этом разузнать, но никто не мог мне ничего толком объяснить.
– Единственное, что я знаю, – робко сказал Боб, – это то, что моя мама однажды тоже получила награду.
– И что это было? Сахар? Или эти штуки, о которых ты говорил, титулы?
– Не знаю. Но мне не верится, что это были титулы, ведь Дейзи говорит, что у нее одной во всей конюшне есть титулы. Однажды так сказал хозяин.
– Офицер, Звездочка, а у вас что за родители? – спросил я.
Кажется, мой вопрос расстроил Звездочку. Она быстро спустила ноги на пол и тряхнула головой.
– Какая разница, что делали наши родители? – спросила она, насупившись. – Я вот не помню ни отца, ни матери. Но зато я Звездочка Атанасиоса Дьякоса, и мне этого достаточно. А Офицер – мавр Колокотрониса[3], и ему тоже этого достаточно.
Я окончательно запутался.
– Чья ты? – спросил я ее.
– Атанасиоса Дьякоса.
– Это невозможно!
– Как это невозможно? Точно тебе говорю!
– Но ты же принадлежишь господину Васиотакису!
Тут Звездочка тоже смутилась и замолчала.
– Что это за господин, которого ты сейчас назвала? – спросил я ее.
– Атанасиос Дьякос? Это один из героев Революции.
– Какой революции?
– Не знаю.
– Он что, родственник хозяина?
– Не знаю, – с запальчивостью ответила Звездочка. – Но, наверное, да, так и есть. Может быть, ты знаешь, Офицер?
– Нет, не знаю, – задумчиво ответил Офицер.
– Так, ну а твоего хозяина как зовут, напомни? – спросил я его.
– Господин Васиотакис, конечно. Но я – мавр Колокотрониса.
Я все больше запутывался. И на всякий случай спросил:
– Он тоже герой?
– Конечно. Один из самых великих.
– Где он живет?
– Не знаю.
– А чем занимается?
– Не знаю. Но он герой. Так Мицос сказал.
Я окончательно запутался и загрустил.
– Я ничего не понимаю! – нервно заметил я. – Вы говорите целую кучу слов, но ничего не можете объяснить.
– Это сложно объяснить, – примирительно ответил Боб. – Ведь нам тоже никто ничего не объяснил. Мы пересказываем тебе то, что все мы слышали в тот день, когда сюда прибыли Звездочка и Офицер.
– А что вы слышали?
– Хозяин был в саду вместе с Мицосом и детьми. Дети спросили: «Какие имена вы дадите двум новым английским лошадкам?» И он сказал…
– Английским? – перебил я его. – Но ведь имена у них греческие!
Боб как будто заколебался, но потом сказал:
– Это не важно, не перебивай. Так вот, взглянув на одного, Мицос сказал: «Вот этот – Офицер». – «Почему?» – спросила Лиза. «Потому что так звали черного жеребца Колокотрониса, который был с ним в битве при падении Триполицы». Тогда Лукас подпрыгнул и заговорил: «Тогда вторую лошадь, с белым пятном на лбу, мы назовем Звездочка Атанасиоса Дьякоса». Хозяин рассмеялся и сказал: «Хорошее дело. Наша конюшня пополнилась рысаками героев Революции». Вот что мы знаем, – заключил Боб. – А ты теперь делай выводы, какие хочешь. Мы тогда все утро думали в четыре головы и не смогли ничего решить.
Так никто из нас и не смог объяснить, почему у Офицера и Звездочки оказалось по два хозяина, почему некоторые из этих хозяев были знаменитыми героями (неизвестно что совершившими), почему это Офицер был с Колокотронисом в какой-то битве, хотя он в жизни не видел никакого Колокотрониса и не бывал ни в каких сражениях. И наконец, почему они, имея греческие имена, остаются при этом английскими лошадками. Наступил полдень, а мы так и не решили ни одну из этих загадок.