Павел Владимирович Волчик
Летаргия. Уставший мир
Художница
Майя проснулась в благословенной тишине.
Никто не звал её, не требовал соску, воду, любимую игрушку. Никто не просил посидеть рядом с кроваткой, потому что приснился плохой сон.
Она потянулась, разметав по подушке свои непослушные кудри, и в этот момент сердце ухнуло куда-то вниз.
«ПОЧЕМУ НИКТО МЕНЯ НЕ ЗОВЁТ?!» – Майя резко села и вперила взгляд в часы. Семь утра. Всё в порядке: дети спят.
Она рухнула обратно на подушку и поняла, что, как бы остро она сейчас ни нуждалась во сне, уснуть ей не удастся.
Майя попыталась посчитать, сколько раз за ночь сегодня вставала. Один раз Миша попросил попить, и два раза Артуру снился плохой сон. Лиза, кажется, только единожды теряла свою любимую куколку, с которой всегда спала. Итак, сегодня счёт 3:1 в пользу близнецов. А ведь Майя наивно думала, что, когда они подрастут, станет легче.
Начало дня, как всегда, принесло тучу мыслей и тревог. Она попыталась успокоиться, насладиться минутами тишины.
За окном было 14 октября 2021 года. Ровно десять дней прошло с момента, когда на планете начались необратимые изменения, которые большинство жителей Земли пока ещё объясняло своей рассеянностью и неорганизованностью.
Над городом плыл холодный рассвет. В окне ещё в лёгкой дымке висела луна. Видно было, что она покатая, белая, как бильярдный шар, а на боках вмятины, словно от удара кием.
Майе вспомнился сон, который она видела этой ночью.
«Через мрак и звёзды идёт седая бледная старуха и хлопает в ладоши. Бах! Между её ладонями лопаются звёзды, как электрические лампочки, и гаснут навсегда. Старуха идёт неторопливо, насупив брови и выставив крючковатый нос с бородавкой. Бах! Бах!
Майя смотрит на неё с Земли, машет руками, кричит, просит, чтобы старуха прошла мимо, повернула. Но звёзды продолжают взрываться между морщинистыми ладонями, они сыплются стеклярусом в чёрные дыры её карманов. А старуха, не изменяя курса, движется к Земле. Бах! Бах! Шаг, ещё один…
Иногда старуха берёт очередную звезду или планету и засовывает в рот – так, словно собирает чернику. Песок хрустит у неё на зубах.
У Майи подгибаются ноги. Сейчас придёт конец семье: дочке и близнецам, мужу, ей самой и всему живому. Хлопок – и синие киты лопнут наподобие виноградин, стаи птиц разлетятся на перья, океаны брызнут в стороны, небоскрёбы кубиками рухнут в пропасти, и тысячи голосов вскрикнут в последний раз.
Она уже видит, как гигантские ладони приближаются справа и слева, слышит сухой треск старческих суставов. Майя в отчаянии делает глубокий вдох и начинает расти, надуваться, как воздушный шар, её тело устремляется вверх. Она летит навстречу существу, готовому уничтожить её любимый мир, и взрывается кучей осколков, капель, пуль, собственных копий.
Последнее, что она видит, – удивлённое лицо старухи…»
Странный сон. Возможно, когда-нибудь она его нарисует.
Майя приоткрыла балконную дверь и по привычке посмотрела вниз. Петербург отсюда, с высоты элитной многоэтажки, выглядел крохотным, но видно было, что муравейник просыпается.
Первый очнувшийся после сна трудоголик уже вышел на тропу войны, взял в руку портфель и топал к станции метро. Мужичок в кепке задумчиво курил, пока прогревался мотор его старенькой «Лады». В мире электронных сигарет и входящих в моду электромобилей он выглядел человеком-динозавром, застрявшим в другой эпохе.
Дамочка в пижамных штанах, зевая, выгуливала понурого лабрадора. Неоновый ошейник поблёскивал голубыми и красными огнями и делал пса похожим на китайскую игрушку.
Одинокие, никогда не спящие такси, шурша шинами, ехали в сторону аэропорта. По проспекту тащился, позвякивая, пока ещё пустой трамвай. Эта новая модель должна была ездить бесшумно, но что-то в ней всё равно время от времени звякало.
Может быть, Майе показалось, но даже отсюда, с высоты, люди выглядели какими-то вялыми, потерянными. А трамвай ехал так, словно ему публично сделали выговор в депо.
«Может быть, что-то с атмосферным давлением?» – предположила она.
Зевнула, поёжилась и подумала, что всегда хотела жить ближе к земле. Во всех смыслах.
Когда-то они с родителями жили в крохотной хрущёвке на окраине города, и Майя считала за радость, если от сестёр ей доставалась какая-нибудь обновка из одежды. И хотя в те времена, ей так не казалось, сейчас она бы была счастлива иметь меньше вещей. Особенно в те минуты, когда бралась за уборку.
Её дети, по-видимому, будут воспринимать холл с хрустальной люстрой, большую ванную и отдельную комнату для игр как должное. Отец дал им всё, о чём можно было мечтать. Только его самого с ними почти не бывает…
Майя вздохнула и юркнула в ванную. Начала приводить себя в порядок – такая возможность выпадала ей нечасто. Она долго смотрела в зеркало, пока расчёсывала волосы: искала признаки старения в тонких морщинках у глаз и вдруг поняла, что уголки рта у неё смотрят вниз. Майя с усилием улыбнулась, стараясь отыскать в себе едва бьющие источники беспокойства.
Их оказалось много.
Во-первых, муж снова в командировке. Во-вторых, ей нужно успеть до вечера организовать собственную выставку картин, на которую уже приглашены гости. В-третьих, скоро проснутся дети и их снова – да, снова – нужно будет кормить и развлекать.
Она набрала в ладони воду и опустила в неё лицо. Одновременно с этим спокойное утро закончилось и тревожные мысли полились через край. Они смешивались, разделялись, снова смешивались, и Майе казалось, что она думает обо всех проблемах сразу.
«…Он в командировке. Ну и что такого? Он и так всё время в разъездах. Да, в этом и проблема. Я тут одна. С детьми. Одна – и с детьми. Странно звучит…
Ладно, я справлюсь. Выставка. Надо выбрать, что показывать. Нужно было сделать это раньше, в субботу. Но когда? Глеб опять уезжал куда-то по работе. Так. О прошлом думать нельзя. Только о настоящем. Иначе я свихнусь. Итак, что ещё нужно для выставки? Успели они распечатать буклеты или нет? И починили лампу в углу? Послать приглашение Хлемингу, он может написать в журнале «Чёрный квадрат». Опять я это делаю в последний момент. А картина, конечно, не высохла…»
Майя засунула в рот зубную щётку, повесила на шею полотенце и, босая, побежала вниз по лестнице. Привычно скользнула глазами по фотографиям на стене. Они с мужем рядом с палаткой на берегу озера в Карелии. Сбежали от всех, растворились на три дня в сосновых дебрях, напились хвойного воздуха, накупались голыми ночью в озере, наелись черники и, пропахшие дымом, вернулись в город. Это было так давно, что кажется неправдой. Неужели это больше никогда не повторится?
«О прошлом думать нельзя».
Она встала на носки. Достала с верхней полки потайной ключ от двери под лестницей, повозилась с замком и… вошла в свою мастерскую.
Майя до сих пор не верила, что у неё есть собственная мастерская. Это была небольшая комнатка с окошком. Недостижимая мечта, которая сбылась раньше времени. Лучший подарок мужа, уступившего свой кабинет, в котором он почти не бывал. То, что у большинства женщин стало бы гардеробной, у неё было местом творческого безумия.
Однако хаоса здесь не наблюдалось – краски аккуратно убраны, кисти, разложенные по размеру, сохнут на тряпице. Только лежащая на подоконнике палитра, похожая на морское дно, за которое борются мидии, звёзды и рапаны, хранила следы битвы за нужный цвет.
Ещё одним местом боя было полотно, над которым Майя работала уже больше года. Картина стояла на мольберте посреди комнаты, и в рубиново-жёлтых мазках, как в огне, когда на него долго смотришь, постепенно начинали проступать фигуры. Это были силуэты женщин, стремящихся прочь друг от друга. Их руки, ставшие ветвями, мешали им разъединиться.
Она обошла мастерскую по кругу, как делала каждый раз, когда заходила сюда.
Её знакомые художники многое готовы были отдать за то, чтобы иметь возможность свободно работать в специально отведённом для этого месте. А у Майи такая возможность была. Вернее, была лишь призрачная иллюзия возможности.
Она редко находилась здесь.
Злая ирония! Пока у Майи не было своей мастерской, она работала каждый день и могла выдать до сотни картин за год. В её голове всегда рождались новые композиции. Но стоило ей так легко получить собственный уголок, как вся жизнь ощетинилась на неё и стала за шиворот тянуть из мастерской. Больше не было времени, чтобы часами стоять у холста.
С каждым годом идей становилось всё меньше. Одновременно с новой квартирой на свет появились близнецы, и с прежней жизнью было почти покончено.
Как же это порадовало свекровь и мать, которые терпеть не могли друг друга, но в одном были единодушны: Майя занимается ерундой и ей давно пора завести детей.
А когда она родила троих, ей говорили, удивляясь: «Почему ты так мало пишешь? Ты же называешь себя художницей!»
Ей хотелось послать всех подальше: они только и делали, что говорили. За пять лет материнства бабушки всего пару раз предложили Майе посидеть с внуками. Всякий раз, когда она просила об этом, её просьбу или не слышали, или выполняли с секундомером в руке.
Она не хотела жаловаться, особенно самой себе. Муж сделал всё возможное, чтобы она могла воспитывать детей и заниматься делом, которое любит. Он дал ей не только мастерскую, но и нашёл знакомых, которые помогали устраивать выставки. Это была непростительная роскошь.
Несмотря на это, все попытки мужа вернуть её к прежним занятиям только увеличивали страдания. Ведь самое горькое – не иметь возможности пользоваться тем, что имеешь. Она действительно не успевала заниматься и живописью, и детьми. Наверное, она согласилась бы остаться без мастерской в обмен на то, чтобы муж чаще мог проводить время дома.
Майе часто приходила в голову мысль, что родиться художником в этом мире, если вдуматься, отвратительно. Большинство людей только делает вид, что живопись для них что-то значит. Они даже профессией это не считают. Художники никогда не смогут дать то, что дают пекари, врачи или инженеры. Для многих художники – это балласт человечества.
Но ведь ей дан зачем-то именно такой талант! Она ни бум-бум в музыке и математике, а рисовать у неё всегда получалось лучше всего. Значит, она кому-то нужна? Если за тысячи лет существования человечества художники не исчезли как вид – приспособились, выжили и научились оставлять себе подобных, – может быть, они что-то значат?
Но невозможность заниматься любимым делом – это далеко не всё, что волновало Майю. Выставки были её единственным способом заработать.
Удобства, которыми семья окружила себя, появились в период расцвета компании мужа, – тогда её прибыль достигла максимума. В то время у них ещё не было детей. Однажды Глеб Шатров пригласил молодую супругу на свидание в их будущую квартиру. Это был один из красивых жестов, которые он так любил, а ипотека, хотя её ещё нужно было выплатить, в то время казалась сущим пустяком.
В квартире уже был сделан ремонт, и Майя почти ничего не могла добавить к внутреннему убранству. Всё до мелочей предусмотрел дизайнер. Наверное, многих женщин это только порадовало бы, но у Майи, как художника, возникло чувство собственной бесполезности.
Конечно, её поразило в этой квартире всё, включая два яруса и лестницу, – но она ещё долго не могла почувствовать себя здесь хозяйкой. Она была достаточно умна, чтобы не сказать об этом мужу, ведь он так старался! Но, как оказалось, за деньги можно купить жилплощадь, но нельзя купить дом.
Когда на свет появились близнецы, выплачивать ипотеку стало сложнее. Майя и Глеб уже не путешествовали так часто, как раньше, и почти никуда не выходили по выходным. Пройдя через бессонные ночи и все тяготы материнства, Майя стала куда более практичным человеком. И если в гости на ужин приходили коллеги мужа – ей приходилось хорошенько продумать список продуктов, чтобы дотянуть до следующей зарплаты. Когда она говорила об этом Глебу, он словно не слышал её. Статус успешного специалиста в крупной компании «Дон Кихот Групп», занимавшейся строительством альтернативных источников энергии, слишком нравился ему. Он свято верил, что ветряки скоро появятся на территории всей России, и не желал замечать, что с момента покупки квартиры цены выросли, а его доходы уменьшились.
Единственное, что Майя умела делать хорошо, – это рисовать. Поэтому она планировала пополнять семейный бюджет своим ремеслом. Продажа картин приносила хоть нерегулярный, но ощутимый доход – в том случае, если находился безумный коллекционер, готовый купить хотя бы одно полотно за большие деньги. Но для того, чтобы покупатель нашёлся, следовало организовывать новые и новые выставки.
Майя на цыпочках подошла к холсту и сделала то, за что в художественном училище её страшно наказали бы, – потрогала кончиком пальца жирный мазок краски. На коже осталась красная точка. Конечно, за ночь краска не успела высохнуть, и теперь Майе придётся проявить чудеса изобретательности, чтобы довезти полотно до выставки. Ей пришлось дописывать картину в последний момент – и вот результат.
Майя долго глядела на своё творение, кусая губы и думая, что ещё необходимо добавить. Она уже коснулась лакированной кисточки, как вдруг сверху послышался тоненький голосок.
«Уже? Ох… Это Лиза. Она всегда встаёт первой».
Майя с трудом оторвала взгляд от холста. Повернулась к двери и поняла, что всё ещё держит во рту зубную щётку.
Добежав до ближайшей раковины, она прополоскала рот.
По мере того как Майя поднималась по лестнице, голосок всё больше превращался из жалобного призыва в плач. Она ничего не могла с собой поделать, но этот звук раздражал её, сводил с ума.
Вроде бы она давно должна была привыкнуть к детским слезам и крикам, но в них слышались голоса её матери и свекрови, голоса её сомнений – всего того, что она хотела и не успевала совершить. Первый крик утром означал конец её личной жизни и начало механической заботы о детях.
Когда Майя вошла в комнату, Лиза сидела в кроватке и смотрела на дверь взглядом, полным вселенской скорби. Стоило маме приблизиться, как лицо девочки в мгновение засияло. В каких бы мрачных чувствах Майя ни приходила утром к детям, одной такой улыбки было достаточно, чтобы все проблемы на время забылись. Неподдельная радость, которая сквозила в лице дочки, когда в начале дня рядом с её кроваткой появлялось самое дорогое существо, рушило стену любого уныния.
Обычно Майя начинала целовать маленькие ручки и лоб, а дочка долго обнимала её в ответ, рассказывая, что ей снилось. Затем они шли будить близнецов и вместе завтракали. Но сегодня был необычный день, это Майя ощутила уже в тот момент, когда, проснувшись, выглянула из окна. Лицо девочки, несколько секунд сиявшее, вдруг снова сделалось капризным, она плюхнулась обратно на подушку и закрылась одеялом.
Майя попыталась поиграть с девочкой, хватая её за ножки. Но Лиза только недовольно хныкала, глубже зарываясь в одеяло.
Будить близнецов Майя пошла одна – нужно было вести их в садик, а Лизу придётся тащить с собой – не оставишь же её дома. Она представила, как одевает троих детей, как они разбегаются кто куда, и от этого ей стало дурно.
Братья ещё спали. Артур лежал поверх одеяла, раскинув руки, и жалобно поднимал во сне брови. Миша свернулся в калачик и мирно сопел. Майя хотела тихонько выйти – они ещё не опаздывали, – но Лиза решила, что о ней забыли, и снова начала стонать и плакать. Артур, разбуженный её воплем, заметался по подушке. Майя провела ладонью по его лбу и поняла, что у мальчика жар.
Ей под сердце будто подвесили сетку с кирпичами. «Ну конечно! Именно в этот день ему нужно было заболеть!» Пришедшее следом чувство раскаяния в том, что она плохая мать и думает о своих делах, а не о ребёнке, Майя отогнала. Только самоедства ей и не хватало!
Никакая она не плохая мать. Она устраивала эту выставку полгода, неужели она не может хотя бы один день провести так, как хочет!
«Не могу, – с горечью подумала она. – Мать и свекровь правы. Я должна забыть о себе и заниматься только детьми».
Майя заметила, что нервно грызёт ноготь. Она быстро отняла палец ото рта (ещё одна вредная привычка, от которой её в подростковом возрасте отучала мать, но так и не отучила).
Крик Лизы достиг максимума. Майя рванула к её кроватке, спотыкаясь о разбросанные игрушки и припоминая, что вечером убиралась.
«Близнецы опять играли ночью с фонариком».
Она взяла дочь на руки и прижала к себе. Девочка выглядела неважно: из носа вода, глазки красные.
Майя вспомнила, что примерно последние две недели после того, как они забежали в кофейню и сходили на кружок лепки из глины, дети почти всё время капризничали и выглядели совершенно измученными. Да и сама она еле ноги волочила. Голова была заполнена туманом, уборку, которую она затеяла неделю назад, никак не получалось довести до конца, – Майя падала на кровать и засыпала.
На то, чтобы поднять всех детей и умыть, у неё ушло около сорока минут. Артур с видом сомнамбулы шёл за ними на кухню и через каждый шаг опирался стенку. Майя отправила его в кровать.
С двумя оставшимися справиться было немного легче, правда, она никак не могла решить: отправлять в садик Мишу одного или оставить его дома. Вчера она говорила с матерью по телефону, и та со скрипом согласилась посидеть с Лизой при условии, что девочку привезут к ней домой. Теперь же получалось, что Артур, лежащий с жаром, остаётся дома, Лиза, конечно, с ним, а Миша… Мать точно не согласится сидеть с троими. Она и так жаловалась, что единственный выходной между сменами ей придётся подстраивать под «причуды дочери» и отменять гостей. «Причудами» она, конечно, называла предстоящую выставку – пятилетний труд, тридцать холстов тонкой, ювелирной живописи.
Мать Майи работала на кассе возврата в крупном супермаркете, где к ней относились как к надёжной кофемолке, у которой устарела розетка, но если подобрать нужный переходник, то она будет молоть и молоть. Работа стала для неё привычкой, она давно могла выйти на пенсию, но терпеть не могла оставаться дома одна. Самое страшное оскорбление для неё было – если кто-нибудь из подруг подумает, что она бездельничает дни напролёт.
Майя могла бы попросить о помощи отца – внуки в деде души не чаяли, но он работал сварщиком на газопроводной трассе и надолго, на несколько месяцев, уезжал из города. Поэтому ей пришлось засунуть подальше свою гордость и просить о помощи мать.
Теперь же всё выходило совсем скверно. Артура придётся оставить дома, и Лизу, скорее всего, тоже. О том, чтобы отменить выставку, не могло быть и речи. Майя должна была провести её ради того, чтобы снова почувствовать себя человеком, а не роботом-нянькой, готовящей кашу, стирающей штанишки и кофточки, заляпанные этой кашей. В какой-то степени провести выставку нужно и ради детей, иначе ещё один день с ними превратит её в чудовище.
«Как я отведу Мишу в садик, если Артур едва ходит? Как отвезти Лизу к бабушке?»
Она судорожно пыталась найти решение, в исступлении взбивая вилкой в миске яйца с молоком.
В детстве отец загадывал ей загадку про козу, волка и капусту. Лодочник должен отвезти животных и урожай на другой берег, но в его маленькой лодке помещается только что-то одно или кто-то один. Если оставить козу с волком, то он съест её. Если возьмёшь волка – коза съест капусту. Как же долго Майя, будучи пятилетней девочкой, ломала голову над этой задачкой. Она сидела на нижней полке плацкартного вагона, кусала ногти и дёргала себя за кудряшки, но это не помогало. За окном пролетали телеграфные столбы и залитые солнцем крыши деревенских домиков, тянулись зеленеющие пашни и мелькали ёлки вперемешку с берёзами. Отец лежал на верхней полке, поглядывал на неё и тихонько посмеивался. И когда она нашла первую разгадку (всего-то нужно оставить волка с капустой, а козу забрать!) и замахала руками от радости, опрокинув стакан с чаем, мать вышла из себя, больно схватила её за волосы и велела всё убрать…
«Нужно всего лишь решить, кто сегодня сядет в лодку, а кто останется на берегу».
Она вылила густую белковую массу на горячую сковороду. Омлет какое-то время держался, а потом забулькал и зашипел. На столе вспыхнул смартфон, Майя лёгким прикосновением, ответила на видеозвонок, вставила в ухо наушник.
На экране появилось лицо мужа.
– Всем привет!
Дети радостно завизжали:
– Па-па!
– Вы уже проснулись?
– Да!
– А где Артур?
– Он заболел, пап! – сказал Миша.
Майя пожала плечами:
– Извини, я не успела тебе позвонить вчера. Сил не осталось…
Она вгляделась в лицо на экране. Под глазами супруга темнели круги, он был небрит, что обычно для него не характерно. Галстук на шее ослаблен и сдвинут в сторону, словно мешает ему.
– Ты, я вижу, тоже не в лучшей форме. Простудился?
Он крякнул:
– Нет. Страшно хочу спать. Ты ведь знаешь – я жаворонок. Но со школы не помню, чтобы мне так тяжело было вставать утром. Как будто ацетона надышался. Голова шальная…
Он выпил воды из пластикового стаканчика.
– Разве у тебя не совещание? – спросила Майя.
Он криво улыбнулся.
– Должно было начаться пятнадцать минут назад. Пришёл только Николай Львович…
Поворот камеры – и Майя увидела пустой стол для переговоров. В самом конце сидел, развалившись, заместитель директора Николай Львович, мужчина с пивным животиком и масляными глазками. Увидев, что его снимают, он перестал играть на смартфоне и вяло махнул рукой. Майя неловко запахнула халат и подняла руку в ответ. Она сто раз просила мужа не звонить по видеофону с работы, когда рядом коллеги, но он всё равно её не слушал.
– И где все?
– Понятия не имею. Пара человек звонили, что опаздывают. Но так, чтобы все и сразу, – это впервые. Видать, сегодня магнитные бури или вроде того…
– Глеб, – Майя заговорила тише, чтобы её слышал только муж. – Мне нужна твоя помощь, ты можешь сегодня приехать пораньше?
Он взял со стола шариковую руку и нервно защёлкал ею.
– А что такое, Майя?
– У меня сегодня выставка, ты помнишь? Артур слёг с температурой, Лиза, кажется, заболевает. Мне не справиться одной.
Глеб рассеянно покрутил головой, он избегал смотреть на экран.
– Ты же знаешь, для нас конец месяца всегда аврал. К тому же в финансовом отделе напортачили с документами…
– Я не прошу тебя приезжать прямо сейчас, просто отпросись с работы пораньше, хотя бы на час. Да они и так тебе должны отгулы за работу в выходные дни…
Она вовремя спохватилась и замолчала.
– Боюсь, это невозможно, малыш, – сказал он, наклоняясь к самой камере, так что его нос стал казаться невероятно большим. – После обеда придёт новый заказчик. Каждая минута на счету. Я ведь предлагал тебе найти няню. Не все они такие ужасные…
Майя только фыркнула. Она не хотела говорить об этом. У одной её знакомой няня курила в присутствии младенца. Какое-то время ей удавалось это скрывать, но она забыла, что детская одежда тоже впитывает запах табака.
– Нет. Тут нечего обсуждать.
Муж задумчиво потёр переносицу.
– Я мог бы попросить маму взять кого-нибудь одного…
На мгновение Майя подумала, что вариант с няней не так уж плох, но у неё не было времени искать достойную кандидатуру, поэтому она тяжело вздохнула и сказала:
– Хорошо, попробуй.
Экран погас.
Миша уплетал омлет, Лиза поморщилась и отодвинула от себя тарелку.
Майя чувствовала голод, но не могла заставить себя сесть за стол, пока в голове царил такой хаос. Она начала размышлять, как поведёт одного ребёнка в садик, второго к одной бабушке, а третьего к свекрови. План ей не нравился. Всё у неё внутри клокотало от негодования, и не было сил, чтобы сосредоточиться.
«Хоть разорвись на части! Майя, клонируй себя!»
Находиться наедине со своими мыслями стало невыносимо. Так ничего и не решив, она нажала на панель и включила последние новости.
По телевизору всё так же обсуждали случай, когда премьер-министр уснул во время первого международного матча, приуроченного к открытию нового стадиона. Майя закатила глаза, узнав, что этот случай вызвал бурные обсуждения в сети. Григорий Поленов, помимо того, что был премьер-министром, считался возможным кандидатом в президенты. В интернете одна группировка обвиняла будущего кандидата в лености и вялости, а другая оправдывала излишним трудолюбием, в результате чего, по их мнению, он и уснул.
– Человеку просто захотелось выспаться, – сказала, вздохнув, Майя, пытаясь скормить хотя бы кусочек омлета дочке.
– Что ты сказала, мама? – повернул голову Миша.
– Ничего, ешь.
После новости о министре потекли рекой истории о том, что ужасного успело произойти за последние сутки. Сообщали о нескольких пожарах в Московской области, все они случились по похожему сценарию: кто-нибудь в доме засыпал с сигаретой в руках и просыпался на горящей постели, если вообще просыпался. Конечно, от этого страдали невинные жильцы дома. Репортёр назидательно советовал зрителям не курить в постели.
Затем показали баржу, перегородившую четверть Невы, с вывороченной рубкой. Капитан по неизвестным причинам не учёл время разведения мостов и высоты судна и едва остался жив, приняв смертоносный поцелуй железного моста. Этот случай был из ряда вон, современная навигация давно уже не помнила таких глупых трагедий, потому посчитали, что экипаж был в стельку пьян, хотя доказать это так и не удалось.
Говорили про конфликты между Северной и Южной Кореей, про новые кислородные маски в Японии и утихающий ураган «Элиза» на юге Техаса.
Говорили про то, что в Воронеже водитель автобуса увёз пассажиров в противоположный конец города. А когда его спросили, почему он так поступил, мужчина лишь рассеянно развёл руками и сказал, что его недавно поставили на новый маршрут и он по привычке поехал по старой схеме. Удивительно, но пассажиры никак не отреагировали на выходку шофёра. Как объяснил кондуктор, народу было мало, день пасмурный и, кажется, все уснули.
В целом новости были самые обычные, и Майя слушала их только затем, чтобы оборвать поток надоедливых мыслей, ревущих в голове.
Но если бы Майя не отвлекалась ежеминутно на детей и если бы ей не приходилось постоянно лазить под стол за падающими кусочками омлета, она, наверное, заметила бы, что дикторы сегодня ошибаются на удивление часто, а слой грима на их измождённых лицах заметен даже издалека.
Оставив наконец попытки накормить Лизу омлетом, Майя, вглядевшись в сонное и несчастное лицо дочери, решила отправить её в постель.
Миша был самым бодрым, он пошёл играть в комнату, прыгал и кувыркался, играл с мячиком, а затем попросился в туалет.
Майя впервые за день по-настоящему испугалась, когда, придя за ним через пару минут, обнаружила мальчика спящим. При этом он продолжал сидеть на унитазе со спущенными штанишками.
«С моими детьми что-то не так», – после того как эта мысль возникла в её голове, Майя машинально села в гостиной и уставилась в одну точку.
Она ведь уже неделю назад почувствовала это «что-то не так», просто думала – полная фаза луны, вспышки на солнце или что-то там ещё…
«Подцепили ротавирус? Близнецы принесли очередной подарок из садика. Или рыба вчера за ужином была несвежей? Но Артур не ел рыбы…»
Майя заставила себя оторваться от созерцания узора на обоях, поднялась, прошла в детскую. Её встретило молчание и дружное сопение. Ещё ни разу она не видела, чтобы дети ложились в это время спать.
Наушник у неё в ухе слабо завибрировал. Майя коснулась его.
– Доброе утро! – раздался в ухе наигранно весёлый тонкий голос с латвийским акцентом. Куратором выставки была Инга Балодис, женщина с непростым характером – одинокая старая дева, которая считала себя высшим ценителем и судьёй современного искусства только на том основании, что среди её знакомых были многие известные художники. Майя давно хотела нарисовать её портрет. Тонкие костистые руки, меланхоличная ниточка губ, бледные, пустые глаза. По образованию она была искусствоведом и теоретически прекрасно разбиралась в живописи, но ни разу в жизни сама не держала кисть, имела скудное воображение, и когда дело доходило до вопроса, как использовать пространство выставочного зала, начинала спорить и предлагать немыслимо пошлые варианты. Когда Майя предложила написать от себя, а не от третьего лица небольшие рассказы о картинах на карточках и тем самым расположить к себе зрителей, куратор возмутилась и сказала Майе, что та слишком много о себе думает.
– Вы обещали привезти ещё одну картину, и я до сих пор не вижу её в нашем зале, – продолжила хозяйка студии. – Кажется, я уже говорила, как не люблю, когда всё делается в последний момент.
– Я привезу картину заранее, – ответила Майя, мыслями находясь где-то далеко и всё ещё обдумывая, что делать с детьми.
– Тогда поторопитесь, милая. На кону репутация не только ваша, но и нашей студии.
Длинный гудок.
«Напыщенная индюшка».
Майя хотела набрать номер телефона матери и обнаружила голосовое сообщение. Торопливый голос в записи говорил сдержанно, но в нём слышалось раздражение:
«Дочка, ты весь вечер не берёшь трубку! Я звонила тебе, чтобы сказать: меня попросили выйти на кассу возврата. Алиса заболела, и её некому заменить. С малышкой я посидеть не смогу, так что не приезжай».
Майя тяжело вздохнула и закрыла лицо руками. Всё сегодня против неё, против этой выставки. Может быть, послать всё к чёрту и остаться дома, как она уже делала не один раз? Расстаться с иллюзиями и продолжить своё жалкое рабское существование?
«Это не навсегда, Майя, очнись. Дети вырастут. Когда-нибудь они вырастут, – усмехнулась художница. – И тогда ты наконец сделаешь одну-единственную в жизни выставку».
А может быть, сдаваться не стоит и всё это никакие не предостережения, а всего лишь полоса препятствий, которую нужно преодолеть?
Майя подошла к окну, посмотрела, как ветер ощипывает одинокий пожелтевший тополь. Собралась с духом и набрала ещё один номер.
Бах! Старуха хлопает в ладоши, и привычный мир раскалывается на части. Бах! Звёздное крошево разлетается в чёрном холоде искрами. Зачем ей приснился этот сон?
Раздался гудок, и Майя услышала в трубке человека, которого меньше всего хотела бы слышать, – матери своего мужа.
– Алле, – ответил хрипловатый надменный голос.
Майя вздрогнула, представив её искусственные локоны и губы, накачанные гелем с гиалуроновой кислотой, на бледном стареющем лице.
– Доброе утро, это Майя. Как ваши…
– Глебчик мне уже звонил, я в курсе.
– Значит, вы сможете посидеть с ребятами?
Майя почему-то не осмелилась назвать их внуками.
– С ребятами?! – свекровь прокашлялась и продолжила. – Глеб говорил, что нужно посидеть только с Артуром. Миша пойдёт в садик, а Лиза уедет к твоей маме.
– Всё немного поменялось. Мама работает, и все трое чувствуют себя так себе. Я вызову врача, он посмотрит их.
