Павел Владимирович Засодимский
Разрыв-трава
– Отдохнешь, освежишься и с обновленными силами снова пустишься в путь – бодр и весел.
Не помня себя, Любивый уже готов сделать шаг к красавице, но вовремя вспоминает он зловещие слова старухи, отворачивается и, махнув рукой, идет вперед.
Идет он, идет и вдруг видит: сидит под деревом, пригорюнившись, молодая девушка и такая грустная, такая печальная, что, кажется, зверь лютый пожалел бы ее, самая кровожадная тигрица с материнской нежностью поласкала бы своею лапой ее поникшую головку. Сидит девушка, опершись на колени руками, и тихо плачет… На ней черное траурное платье, застегнутое наглухо, и никаких украшений. Только в виде украшения распустились по плечам ее мягкие белокурые волосы… Любивый слышит, как девушка всхлипывает.
– О чем ты, девушка, плачешь? – спрашивает он ее, а у самого сердце надрывается от жалости.
Она вздрагивает при звуке его голоса, как бы не заметив его прихода, и отнимает руки от своего разгоревшегося лица. Доверчиво смотрит она на Любивого своими голубыми глазами, полными слез, – такими глазами, кажется, только ангелы смотрят на небесах.
– Как мне не плакать! – со вздохом говорит она. – Я – сирота. Нет у меня ни отца, ни матери и никого из родных на всем свете. Друга нет… Ох, тяжко-тяжко мне!.. Был у меня жених, вместе мы с ним росли, играли. Я думала: мы вместе и жизнь проживем. Как я его любила! Как любила! А он бросил меня, променял на богатство… Были у меня братья, пятеро таких же молодцов, как ты, – смелы были мои братья: оттого теперь их и нет со мной. Они поплыли в море спасать погибавших. Разразилась страшная буря… Они не спасли погибавших, да и сами теперь лежат на дне морском. Вот я и осталась одна, хожу в лесу, выхода не нахожу… А темная сила со всех сторон наступает на меня…
Слезы застлали глаза девушки; ее милая белокурая головка опять понурилась. Как железными тисками сжалось сердце у Любивого. «Бедная ты, бедная!» – вырвалось у него прямо из души. Невыразимо стало жаль ему одинокую, брошенную девушку… Сошел он с тропинки, сел рядом с девушкой и стал утешать ее. Чем более смотрел он на нее, тем она казалась ему лучше, милее.
– Не плачь! – говорил он ей с участием. – Осуши слезы, посмотри веселее на белый свет, улыбнись приветно! Раны всякие залечиваются, время исцеляет и великое горе… Не плачь! Ну, не плачь же!
Так он говорил нежно, ласково…
– Ты – добрый человек! – промолвила девушка. – Не гони же меня от себя, я всюду пойду с тобою! Станем делить и радость и горе, станем вместе бороться с силой лесной… Согласен?
Любивый взял крепко девушку за руку, наклонился и поцеловал ее.
– О да! Согласен! – в восторге шептал он, позабыв слова старухи о том, что не мечом, а тонким голосом снимут с него голову. – Теперь, – говорил он, – мы пойдем с тобой рука об руку через этот темный лес смело, бодро, весело. Теперь мы не будем унывать.
Как в чаду похмелья, закружилась голова у доброго молодца. Прошло ни много ни мало времени, очнулся он. Девушки-друга, верного спутника, как не бывало! А Любивый, вместо нее, обнимал серый, мшистый пень старой березы… Тут он догадался, что сердце ввело его в обман, что его верная спутница была лишь одно лживое видение… Вокруг него, как темные тени, толпились высокие деревья, грозно, зловеще помахивая над ним ветвями, словно желая промолвить: «Теперь ты наш – и навсегда!» Они со всех сторон протягивали над ним, как над своею жертвой, толстые, сучковатые ветви, как длинные, цепкие руки, словно собирались схватить его и удержать. И удержали… Куда он ни шел, от деревьев не мог уйти, не мог убежать от их ветвей, тянувшихся за ним. Они его ловили на каждом шагу, цеплялись за его одежду, хватали за руки, за плечи и страшным явственным шепотом говорили: «Стой! не уйдешь!..» И в то же время густая, ползучая трава ему ноги опутывала, и он напрасно бился в ней, как в зеленых сетях, украшенных цветами. Сгинул Любивый…
* * *
Ждала-пождала нищая братия своего удалого молодца, не дождалась; догадалась, что, видно, напрасно пропадают силы богатырские в том проклятом лесу.
– Кто ни пойдет, никто не возвращается… Что за чудо! – рассуждали люди. – То ли не силен был у нас Трусивый, то ли не смел был Любивый! Какого же еще надо!
– Не на таковских, видно, мы попадаем! – молвил один оборванный мудрец. – Давайте-ка бросим жребий! Это будет вернее.
Сказано – сделано.
Созвали всех людей оборванных, холодных и голодных, бросили жеребий. Упал жеребий на Ваню – мальчугана по десятому году. Все диву дались, но никто не прекословил… Ванина мать слезами обливалась, но не удерживала свое детище, пустила его на все четыре стороны ради мирского дела. Плача, она говорила:
– Ступай, Ваня! Послужи миру верой и правдой! Не для того я тебя на свет родила, чтобы тебе на печке лежать… Иди, потрудись!
Плачет, а сама сына в путь снаряжает. Целует, милует, а сама отталкивает: Иди! Уходи!..
Сколько палок Ване ни давали, все ему оказывались не под силу. Сорвал Ваня голубой цветочек в поле и отправился в путь.
– Прости, дитятко! – стонала мать. – Ты, может быть, проведаешь о нашем кладе, да меня-то в живых не застанешь, ко мне на могилу придешь…
А Ваня идет – ушел. Вошел он в лес и прямо – к избушке: стук-стук!
– Коли есть душа живая, откликнись! – вскричал Ваня.
Выглянуло в оконце сморщенное старушечье лицо.
– Как тут у вас пройти к баушке, что живет на свете триста лет и три года? – храбро спросил ее Ваня-Юныш.
– Где же тебе дойти туда! – прошамкала старуха. – Путь дальний и опасный… Страшилища окружат тебя… А сойдешь с тропинки – и пропал: ни к баушке не дойдешь, ни домой не возвратишься! Пропадешь, как червь…
– Не стращай! Дорогу-то только укажи… – проговорил Ваня.
Старуха молча указала на заросшую тропу. Ваня сказал «спасибо» и пошел.
Напали на него страшилища ужасные, завыли, закружились кругом него, не дают прохода, визжат, скалят зубы, словно съесть хотят. Ваня нахмурил брови, махнул цветочком и смело двинулся вперед. Страшилища мигом исчезли, гробовое безмолвие воцарилось в лесу… Прошел Ваня-Юныш ни много ни мало и видит: в стороне, неподалеку от дороги, стоит избушка, у избушки на завалинке старушка сидит, пряжу прядет и не столько прядет, сколько нитки рвет. Увидала она Ваню и зовет к себе.
