Павел Владимирович Засодимский
Азальгеш
III
Иногда Азальгеш подолгу сидела в амбразуре окна, как тоскующая голубка, приютившаяся в трещине скалы. Ее хорошенькая головка с распущенными белокурыми волосами склонялась на грудь. Азальгеш, пригорюнившись, смотрела на север и желала бы заглянуть в туманную даль, за высокие горы, что стеной поднимались перед ней.
Родимый север манил ее к себе, одиночество ее пугало. Горы, казалось, все надвигались и надвигались, теснили и давили ее… Ах, зачем тогда снежные метели и вьюги не догнали их, не отняли ее у Бурумира! Великолепен этот южный край, величественны его горы, много в нем чудес и диковинок, но родная сторона ей милее! Прекрасен этот громадный, пирамидальный тополь и темный кипарис, но рябина и черемуха, да белостволая березонька милее и краше их! Пышны эти белые и алые розы – слов нет! царственно пышны они, но незабудки и ландыши внятней душе говорят…
Грезилась Азальгеш ее родная сторона – равнины, простор, даль бесконечная… Легче дышалось ей в этих сладостных грезах. В мечтах до нее доносилась порой вдали замиравшая унылая песня; слышалось ей чириканье знакомых птичек и степной ветерок сладким цветочным запахом ей веял в лицо…
И прекрасна была Азальгеш в те минуты! В ее голубых глазах, грустно, задумчиво смотревших вдаль, словно отражалось само голубое, сияющее небо… Она могла мечтать обо всем, пока взгляд ее тонул в небесной лазури…
При первом же взгляде на землю пропадала ее мечта. Она опять видела себя узницей в каменной башне… Опять перед нею бежит, шумит Юрзуф и скрывается во тьме дикого ущелья. Опять перед нею стеной встают высокие горы, по склонам их леса темнеют, а выше их нагромождены серые, голые массы каменных глыб. На вершинах гор снег белеет и блестит. Иногда облака спускаются низко, заволакивая горы густыми клубами, и в ту пору их снежные вершины как бы висят на воздухе… Горы и горы, одна другой выше; утесы да скалы, одна другой круче, и там и сям между гор – черные, зияющие трещины… Словно боги в минуту раздражения и гнева на род людской набросали эти горы одна на другую и, бросая как попало раскалывали, разбивали их на тысячи кусков и обломками их усеяли все окрестные долины, ложбины, ущелья и русла рек… Азальгеш грустно вздыхала и слезы туманили ей глаза. Конечно, и здесь природа была прекрасна во всей своей дикости: величавы эти горные громады, живописны их леса, красивы их цветущие долины. Но все эти прелести не могли утешить Азальгеш… Она тосковала. Сердце-вещун шептало ей, что вокруг нее творится что-то недоброе… Порой из селений смутно доносились до нее как будто крики, стоны и плач… «Что происходит там?» – в тягостном раздумье спрашивала она себя. Темные предчувствия томили ее…
Вечером Бурумир, возвращаясь домой, повсюду оставлял за собой скорбь и отчаяние. Перед мостом он раздавался со своими воинами и громко, пронзительно свистал. Этим свистом он давал знать жене о своем приближении. Если ночь была темна и месяц не светил, Азальгеш подходила к окну башни и, выставив свою правую светящуюся руку, озаряла ему путь. А путь был опасен: один неверный шаг и можно было полететь с этого холщового моста в холодные и быстрые волны бурливого Юрзуфа… Голубоватым, ярким светом сияла рука Азальгеш, и на этот спасительный огонек тихо и осторожно пробирался по висячему мосту князь Бурумир.
Бурумир являлся к жене, приняв свой обычный спокойный, беспечный вид.
– Не скучала ли ты, моя дорогая? – спрашивал он жену, раздвигая свои мрачно-нахмуренные брови.
– Мне было очень, очень скучно, князь! – со вздохом отвечала ему та.
– Ну, вот я опять с тобою! – утешал он ее.
– Мне слышалось, что там, в долине, как будто кто-то стонал! – говорила Азальгеш.
– То, вероятно, ветер в лесу завывал!.. – успокаивал ее Бурумир.
– Мне слышался чей-то плач… – продолжала она.
– Это на могиле матери плакала одна девочка-сирота…
– И ты утешил ее? – спрашивала Азальгеш.
– Утешил! – глухим голосом отвечал ей Бурумир.
