bannerbannerbanner
Антон Попов

Павел Владимирович Засодимский
Антон Попов

Полная версия

II

Я в шутку назвал Антошу Попова своею «совестью», потому что его советы и внушения почти всегда совпадали с указаниями того внутреннего голоса, который зовут совестью.

Года через два по моем поступлении в гимназию, как мне помнится, вышла, например, такая история.

Я был в хороших отношениях с одним товарищем, Васей Березкиным. Он был славный, простой парень, но несколько обидчивый; особенно он недолюбливал в товарищах барских замашек… Однажды я весь вечер пробился над какой-то запутанной математической задачей и никак не мог решить ее. Антоша, конечно, помог бы мне развязаться с задачей, но я из упрямства и самолюбия не обращался к нему. «Сам добьюсь!» – говорил я себе; но задача не давалась. Наконец, голова моя разболелась, я страшно устал и был раздражен.

После чая, надувшись, ходил я по зале, недовольный и злой, ворча на бегавших и шумевших вокруг меня мальчуганов: они мешали мне сосредоточиться на моей задаче. Впрочем, в те минуты мне все мешало: мешали даже скамейки, стоявшие вдоль обеденного стола, и я пинал их… Вдруг сзади кто-то наступил мне на пятку. Я вздрогнул, как ужаленный, и обернулся. За мною шел Вася Березкин, глазея по сторонам и что-то весело насвистывая себе под нос. Под влиянием своего раздражения я, не говоря ни слова, грубо оттолкнул его.

– Ты что… с ума сошел? – сердито проговорил он, с удивлением, как мне показалось, посмотрев на меня.

– А ты на ноги не наступай! – крикнул я, взбешенный.

– Скажите, пожалуйста… какая фря! – насмешливо отозвался Березкин, разозлившись в свою очередь. – На ногу ему не наступи!.. Ах, ты дрянь!

– Сам ты – дрянь!

Слово за слово, и разбранились самым основательным образом.

– Ты теперь не подходи ко мне! Слышишь? – крикнул Березкин.

– Я-то не подойду… сделай милость! Ты-то ко мне не прилезь! – огрызнулся я, с холодным презрением посмотрев на своего врага.

Обмен последними приветствиями означал, что между мною и Васей Березкиным уже «все кончено»… С этой минуты мы были «в ссоре», то есть не должны были обращаться друг к другу с просьбами, не должны были говорить друг с другом, и если бы когда-нибудь пришлось, волей-неволей, упоминать фамилию неприятеля, то следовало упоминать ее не иначе, как с самым невозмутимым равнодушием; с другой стороны, мы могли подстраивать один другому всякие мелочные каверзы, ставить друг друга в неловкое положение и, при случае, имели полное право подраться вволю.

Когда после девяти часов мы, по обыкновению, сошли в спальню и улеглись на свои койки, я чувствовал себя очень скверно. Мне хотелось поскорее рассказать Антоше о моей ссоре с Березкиным, и, в тоже время, я медлил со своим признанием: я уже предчувствовал, что Антон Попов на этот раз окажется не на моей стороне.

– Антоша! Я хочу рассказать тебе что-то… – заговорил я, приподнимаясь и облокачиваясь на подушку.

– Что такое? – пробормотал Антоша, уже начинавший подремывать.

Тут я наклонился к нему и начал исповедываться в своих вечерних похождениях. Антоша протер глаза и старался внимательно выслушать меня до конца.

– Ты не прав! – позевывая, проговорил он, когда я закончил свое повествование. – Что ты, в самом деле, как собака, бросился на него… Ведь, он же, вероятно, не нарочно наступил тебе на ногу?

– Вероятно… Но он тоже ругал меня! – заметил я.

– И ты бранился? – переспросил Антоша.

– Да!..

Антоша закрыл глаза и лежал молча. Я пытливо, вопросительно смотрел на его спокойное лицо, тускло освещенное мерцаньем сальной свечи, далеко висевшей на стене в железном подсвечнике.

– Как же теперь быть? – проговорил я шепотом. – Так в ссоре и оставаться?

Антоша поднял голову; его голубые глаза блеснули мне в полусумраке.

– Оставаться в ссоре? Что за вздор! – вымолвил он. – Завтра утром иди к нему и попроси прощенья. Я знаю: он и сам будет рад… ведь вы с ним были приятели!..

Антоша натянул на плечи свое красное байковое одеяло и скоро заснул спокойным, крепким сном. А я в тот вечер еще долго проворочался на своей койке и, полузакрыв глаза, машинально следил за сторожем, неслышно, как призрак, ходившим в валеных туфлях взад и вперед по спальне и снимавшим нагар со свечей… «Как, в самом деле, легко разрешалось мое недоумение! – думал я. – Попросить прощенья – и баста! И будем мы опять жить в мире… Отлично!» Но вдруг словно темное облако набегало на эти светлые думы. «Легко сказать: попросить прощенья! А с чего я первый стану протягивать ему руку? Ведь и он обидел меня»…

Поутру, когда мы пришли наверх, Антон Попов сказал мне:

– Березкин теперь сидит один… Ступай к нему!

Я послушался своей совести, пошел; три раза прошел я мимо Березкина и каждый раз ложный стыд не давал мне подойти к нему. Наконец, доброе чувство победило, и я решительно направился к тому месту, где сидел Березкин. Тот вскочил и принял оборонительную позу: очевидно, он ожидал нападения. Я протянул ему руку…

– Вася! Прости меня… я виноват! Помиримся! – с трудом выговорил я, как будто каждое слово колом вставало в горле.

Ссора была кончена, мир заключен, и я с облегченным сердцем возвратился к Антоше.

И много было таких случаев. Теперь уж я всего не упомню!

Когда я был в четвертом классе, против учителя словесности, Алексея Гавриловича Туманского, товарищи мои составили заговор: согласились не отвечать ему урок. Туманский, человек не злой, но горячий и вспыльчивый, чем-то, не помню, обидел нескольких учеников, и товарищи вступились за них.

Я считался любимцем Алексея Гавриловича. И он, действительно, любил меня, был всегда добр ко мне и, кроме того, я чувствовал себя очень обязанным ему: за год перед тем, за одну дерзкую шутку гимназический совет хотел меня исключить; директор колебался и из всех учителей только один Туманский горячо заступился за меня, стоял горой, и кончилось тем, что меня оставили в гимназии… Накануне того дня, когда заговор следовало привести в исполнение, я сказал Антону Попову:

– Как же мне теперь быть? Мне совестно отстать от вас, да не хочется идти и против Алексея Гавриловича… Ведь он мне ничего худого не сделал, а добра от него, сам знаешь, я видел не мало.

Антоша призадумался.

Уже несколько лет мы с Антошей были так дружны, так хорошо знали друг друга, что иногда с двух-трех слов понимали один другого. Теперь же я смотрел с недоумением на его поникшую голову, и никак не мог догадаться: к чему придет моя совесть. Вдруг он поднял голову.

– А по твоему мнению, в этом деле кто прав: Алексей Гаврилович или мы? – спросил он, посмотрев на меня в упор своими светлыми, открытыми глазами.

При его вопросе мигом для меня все стало ясно, точно солнечный луч озарил меня. Теперь я уже заранее знал: что скажет мне Антон Попов.

– Конечно, мы правы! – ответил я.

– А если мы правы в этом случае, то ты должен идти с нами заодно, хотя Алексей Гаврилович и не сделал тебе ничего дурного!

– Антоша, голубчик! Какое же скверное будет мое положение… ведь это ужас! – продолжал я. – Подумай! Человек спас меня, а я стану делать ему неприятности…

– Да! Я знаю: он выручил тебя из большой беды, – согласился Антоша. – Но теперь он поступил с нашими товарищами несправедливо…

– Эх, Антоша!.. Как ты рассуждаешь… – начал было я.

Он крепко сжал губы, и легкий румянец проступил на его щеках.

– Ну, что заохал! – горячо заговорил он, блеснув на меня глазами. – Ведь не всегда, брат, легко поступать по справедливости. Ведь и все зажили бы по правде, если бы это ничего не стоило. Не велика важность сделать то, что можно сделать без труда… Нет! Ты всегда будь справедлив, хотя бы это и было тяжело! Ты себя не жалей, помучься, потерпи… Вот это дело!..

Рейтинг@Mail.ru