Павел Владимирович Волчик
Четыре месяца темноты
II. Первый месяц темноты
Время года неизвестно.
Мгла клубится пеленой.
С неба падает отвесно
Мелкий бисер водяной.
Фонари горят, как бельма,
Липкий смрад навис кругом,
За рубашку ветер-шельма
Лезет острым холодком.
Саша Черный
«Будьте обходительны с зубрилками и ботаниками. Не исключено, что вскоре вы будете работать на одного из них».
Билл Гейтс (из советов выпускникам)
Землеройка
Люба долго смотрела на геркулесовую кашу. Она взяла ложку и потыкала ею в кусочек сливочного масла. В горячей жиже желтый кубик растаял, и вокруг него появилось янтарное озеро. Края кубика стали округлыми, блестящими, и масло медленно погрузилось в густое варево.
Люба вспомнила, как две недели назад папа возил ее в край голубых озер. Там солнце, садившееся за лес, очень было похоже на это масло.
– Мам, а можно мне шоколадку?
– Съешь кашу. Шоколадка с собой в школу.
– Я не хочу в школу.
– Я тоже не хочу на работу, но ведь собираюсь.
Мама накрасила перед зеркалом нижнюю губу, и Люба удивилась, как она это делает: умело и быстро.
– Ты очень красивая, мамочка.
– Спасибо, радость моя. Кушай, времени нет. Ты тоже у меня красивая.
– Не! У меня скобки.
– Ну и что?
Люба взяла ложкой комочек каши и попробовала его языком на вкус. Потом пристально разглядела и вернула в тарелку.
– Мам, а давай, ты не пойдешь на работу, а я в школу?
– Люба, ты же так спрашиваешь меня каждое утро и знаешь, что я отвечу.
Мама взяла позвякивающие висячие сережки и, приоткрыв рот, продела их в уши.
Люба посмотрела на свое отражение в окне и увидела там то ли девочку, то ли мальчика двенадцати лет, с пушистыми волосами до плеч, на ощупь как солома. Она улыбнулась, закатив глаза, и подняла верхнюю губу, обнажив стальные скобки, – собственная гримаса очень рассмешила ее.
– Если ты корчишь такие гримасы, неудивительно, что с тобой никто не хочет дружить.
– Это землеройка, мам, она все вынюхивает.
Затем Люба посмотрела туда, за стекло: там темно и давно уже идет дождь – всю ночь – и будет идти еще всю неделю. Люба вспомнила, как мама рассказывала про двух ангелов, играющих в кости над городом на погоду. Темный ангел всегда мухлюет и подбрасывает фальшивые кости, поэтому в Городе Дождей так редко бывает солнце. В лучшем случае шестьдесят солнечных дней из трехсот шестидесяти пяти – разве это справедливо?
– Мама, почему в этом городе всегда так?
– Как?
– Нету солнца.
– Еще даже ноябрь не наступил, а ты уже недовольна. Вот когда он наступит, тогда ты поймешь, что значит холодно и темно.
– А что, если такая погода до весны?
– Что поделать, мы все-таки живем на севере. Но до ноября солнце еще появится. Обещаю тебе.
«Может быть. Пару раз», – подумала Люба.
– Это нечестно, мам.
– Помнишь легенду…
– Про ангелов? Я рассказала на уроке, и надо мной опять все смеялись.
– Любаша, ну давай переведемся в другой класс…
– Папа говорит, что дождь идет, потому что люди здесь угрюмые и злые. Дождь смывает с города все зло. Он очищает дома, и дороги, и людей.
Мама поправила прическу в последний раз и серьезно взглянула на Любу.
– А может быть, люди угрюмые, потому что всегда идет дождь? И потому что из-за кого-то они опоздают сегодня на работу. Ешь, пожалуйста.
– Гы-гы, – Люба показала скобки и засунула ложку остывшей каши в рот, а потом ее лицо вдруг стало взрослым и серьезным. – Я не хочу идти, они не любят меня.
– Зато тебя любит Мария Львовна. С тобой играет вся начальная школа и те девочки из одиннадцатого. И мы с папой любим тебя.
– Это да. Но не мой шестой «А».
Люба отхлебнула чай из кружки специально громко и некрасиво, хитро посмотрела на маму и захохотала над ее шутливым укоряющим взглядом.
– Зато я старше всех в классе.
Ну и что, что она старше? Все это результат того, что однажды Люба поскользнулась на горке, повредила позвоночник, целый год восстанавливалась и отстала. Ей нельзя было подолгу сидеть на уроках, и она иногда ложилась на стулья и так слушала учителей. Мама тогда тоже ходила с ней в школу. Пока она была с ней, никто не осмеливался смеяться над Любой. Но потом…
Любу не дергали за волосы, не зажимали в туалете, не били и не обзывали открыто, но если она спрашивала что-нибудь, ей нехотя отвечали или попросту молчали, как будто заговорить с ней считалось чем-то постыдным. Она понимала, что отличается от них: подбирает не те слова, когда говорит, не так быстро двигается, как остальные, не может вовремя ответить на вопрос на уроке. Но с чего началось это презрение? Что именно она сделала не так? Никто уже не помнил, и она тоже. Это случилось слишком давно или всегда так было.
Люди, которые только-только появились в школе, – вот ее единственная надежда найти друзей. Потому что они еще не знали, какая она. Не знали, что с ней нельзя дружить.
А для тех, кто знал Любу и не принимал, существовала Землеройка – зверек, который больше времени предпочитает находиться в одиночестве, в своей норе.
Перед выходом из дома мама поцеловала девочку и поправила капюшон.
– Я забыла тебе сказать. Кажется, у вас теперь будет новый классный руководитель. Может, это порадует тебя? Говорят, он еще молод, значит, должен лучше вас понимать.
Люба пожала плечами и накинула на спину громоздкий рюкзак. Теперь спина не болела, и врач разрешал носить его.
Ее предыдущую учительницу тоже нельзя было назвать старой. Но она и слышать не хотела о том, что девочку все обижают. Она всегда изображала, будто слишком занята делами.
На улице фонари горели тускло. Но Землеройка видит в темноте. Сейчас она доберется до подземки и спустится в тоннель метро. Землеройке там нравится – следить за людьми, рассматривать их одежду и лица, вдыхать запах духов и слушать, о чем они говорят. Землеройка должна жить под землей. Она знает все тайные ходы. Она слышала, что в Городе Дождей самое глубокое метро в мире.
Землеройка пересекла небольшой сквер и нырнула под детскую горку на площадке; вжав голову в плечи, она миновала туннель из живого кустарника – с веток капала холодная вода.
Скоро она пересекла по «норам» половину города и появилась на поверхности в другой его части.
Чем ближе Землеройка подходила к школе, тем чаще встречала знакомые лица.
Сначала она узнала Илью Кротова, который, шагая по тротуару, неизменно рассматривал что-то на земле. Этот новенький пока еще ни разу не говорил с ней. Но когда она попросила линейку, он протянул ее. Никто другой в классе не дал бы ей ни линейку, ни какую другую вещь, словно девочка была прокаженной и все, чего она касалась, тут же покрывалось микробами.
Илья Кротов шел от дома пешком и смотрел на желтые окна. Его непромокаемая куртка с капюшоном светилась яркими полосами, когда на них попадал свет от фар. Это очень ему нравилось.
Девочка надеялась, что он дал ей линейку, потому что хорошо к ней отнесся. Он был добрый, вежливый. Даже слишком. Это выделяло его из класса, делало смешным.
Наступит день – и он промолчит и не обернется, когда она попросит линейку. Так думает Землеройка, а это очень осторожный зверек.
Прямо перед ней в школьную калитку зашел Емеля Колбасов. Он – это она, только в параллельном. Колбасов – тоже другой. Но он не умеет прятаться в нору. Он выставляет свои странности напоказ, чудит, рассказывает сказки и психует, когда его совсем достают, – и потому ему еще хуже, чем ей. Она могла бы научить его прятаться в нору. Но он меньше всего напоминает землеройку. Емеля – тапир. То ли медведь, то ли поросенок, с хоботом на морде. Неповоротливый и любопытный. Тапиры не живут в норах, они обитают на равнине. На равнине видны все странности. Иногда тапиры уходят в реку и садятся на дно. Но долго так не просидишь: вода мокрая.
Девочка поднялась на крыльцо и окинула взглядом школьный двор.
К школе оживленно стекались люди, десятки муравьиных троп вели ко входу в муравейник. Малыши бежали с гигантскими рюкзаками, и непонятно было, как их не перевешивает назад. Некоторые родители приезжали в домашних штанах и даже в пижамных – в темноте все равно никто не разглядит. Другие были одеты в очень хорошие костюмы и платья, видневшиеся из-под дорогих плащей и пальто. Эти последние садились в блестящие автомобили, словно актеры голливудских фильмов шестидесятых годов, и уезжали прочь.
Взрослые держали тяжелые рюкзаки за ручки и иногда, увлекшись, поднимали их вместе с детьми.
Под козырек заходили учительницы, поправляли прически и встряхивали зонтиками.
По грязному асфальту беспощадно тащил мешок со сменной обувью Каштанов, носатый, нервный, вечно лыбящийся девятиклассник, в первую же неделю успевший утомить всех учителей и одноклассников.
Ергольцева бежала под дождем с подругами – она забыла зонт, но не забыла надеть короткую юбку.
Учитель физкультуры Роман Андреевич Штыгин поставил машину на сигнализацию и, ничем не прикрывая голову, размеренной походкой направился к пешеходному переходу. Струи дождя стекали по его суровому лицу.
Омытый дождем светофор горел ярче. Левая рука Романа Андреевича была словно окаменевшей – он совсем не двигал ею при ходьбе.
Ученики здоровались, и это могло показаться приятным, если бы учитель физкультуры не знал, что в течение всего остального дня его будут «приветствовать» на каждом шагу, при каждом удобном случае. В школе скучно, и обычный ритуал приветствия превратился для учеников в игру: каждый считает своим долгом поздороваться с учителем не менее двадцати раз на дню.
Люба вошла в вестибюль. Помещение, в котором было светло и тепло, сразу показалось ей уютным по сравнению с сырой улицей.
У вахты с ключами Монгол что-то объяснял угрюмой гардеробщице, которая стояла в мокром плаще и держала за руку мальчишку-первоклассника.
Люба подошла ближе, повертелась перед ними, поздоровалась и помогла мальчику расстегнуть верхнюю одежду – она часто играла с ним в рекреации начальной школы.
– Приходить под самый звонок опасно такой девушке! – говорил Монгол гардеробщице. – Нужно встречать детей, нужно смотреть за порядком, чтобы школьник с грецким орехом в черепе не начал скидывать чужую одежду и топтать! Нужно давать учителю ключи заранее! Много дел! Старик давно здесь ждет. Старик ждет девушку в который раз! Девушка долго едет. Старику все равно, он здесь живет. Он подстрахует. Но если придет гневная женщина, что сделает старик? На гневную женщину не действует шутка. Рот у нее как ловушка на птичку. Глаза – как у голодного волка! А если старик однажды не сможет прийти, что сделает девушка?
– Я поняла-поняла… – вяло отвечала гардеробщица Наталья, – мы на электричку не успели из-за этого сони.
Она дернула за рукав парнишку.
– Беги на урок. Спасибо вам еще раз!
Старик проводил взглядом малыша:
– Ребенок не знает, чем начнется день. Как взрослый устроит, так и начнется. Снимай мокроту и приходи, садись за ключи, пока не пришла громкая женщина.
Монгол повернулся к Любе.
– Такая маленькая мышка! Хорошо подслушивать, когда ты маленький.
– Я землеройка, а не мышь, – осклабилась Люба.
– Землеройка должна питаться каждые десять минут, – услышала девочка позади себя высокий мужской голос, – иначе погибнет. У нее слишком быстрый обмен веществ.
Сначала Люба подумала, что это сказал старшеклассник. Но обернувшись, сразу поняла, что это новый учитель, о котором ей говорила мама. Это мог бы быть и чей-нибудь папа, но родителей не пускали в вестибюль, потому что они создают давку.
Он улыбнулся ей едва-едва, больше глазами, чем ртом, и почему-то девочке сразу показалось, что с ним легко будет подружиться. Девочке или зверьку? Кто на этот раз почувствовал?
Новый учитель поздоровался за руку с Монголом, взял ключ и пошел в сторону учительской. Люба осторожно последовала за ним.
Старик легонько дернул ее за рюкзак:
– Чтобы так часто кушать, нужно поменьше сидеть в норе и много искать добычи! Кушать, чтобы жить. Жить, чтобы кушать. Девочка Люба кушает то, что слышит. А старик еще не завтракал. Во сколько откроют столовую?
– В девять! – Люба потянула рюкзак. – Ну-у-у!
Она рванула следом за новым учителем и, увидев его, сбавила темп.
Ему не очень далеко удалось уйти.
Он шел словно через минное поле: после полупустой улицы нижний этаж школы напоминал стихийное бедствие. Землетрясения, сопровождаемые хохотом старшеклассников, сменялись цунами первоклашек, рядом с которыми были разбросаны рифы рюкзаков. Некоторые из малышей, не замечая сидений, могли сесть на пол и переобуваться прямо посреди прохода, не обращая внимания на людей вокруг.
Внезапно среди них, как ураган, появилась Маргарита Генриховна. Ее стараниями ребятишек сдувало и уносило вверх по лестнице, словно маленький домик Элли. Но на кого сегодня должен был рухнуть домик, на какую Гингему – оставалось загадкой.
Люба затянула лямки на портфеле и ловко спрыгнула со ступеньки, прошла по узкому коридору прямо между галдящими старшеклассниками и юркнула под мышкой одного из них к дверям учительской. Сначала она просунула нос, а потом в проеме оказалась вся ее голова с соломенной копной волос. Любопытные глаза девочки уставились на группу учителей, которые, столпившись у экранов, изучали информацию, записанную с камер наблюдения. Очевидно, они просматривали какую-то недавнюю запись.
– Еще назад перемотай. Говорю тебе, это было раньше.
– Кирилл Петрович, какой это был урок?
– Кажется, четвертый, – новый учитель внимательно вглядывался в доску с расписанием, – я еще плохо ориентируюсь. Мне только сказали, что случилось это вчера.
Маргарита Генриховна раздосадованно хлопнула себя папкой по бедру.
– Это вам подарок к первому дню работы. Не успели еще встретиться со своим шестым классом – и на тебе, сразу новое происшествие. Но не пугайтесь, их еще будет много. Впереди зима. Зимой детям особенно скучно.
– Пока мне не совсем понятно, чего пугаться. Что они сделали с раковиной?
– Заткнули ее тряпкой. И открыли воду.
– Зачем?
Люба на всякий случай убрала голову обратно в коридор и посмотрела по сторонам. «Значит, они уже знают, как девочки вчера устроили потоп».
Землеройка снова просунула в дверную щель любопытный нос.
– Да нет, ты смотришь другой день. Это было двадцать пятое! – Заведующая хозяйственной частью, перетаптываясь с ноги на ногу, нехорошо выругалась.
– Во-от, ставим время. Это около двенадцати сорока случилось.
Кто-то из учителей – девочка не видела, кто именно, – нажимал кнопки, меняя настройки камеры наблюдения.
– И что там? Вот идут барышни.
– Это не они. Да это еще перемена, перемотай вперед. Теперь назад. Что ж это такое!
– Ваш класс, Кирилл Петрович?
– Наверное, мой. Я же их в лицо еще ни разу не видел.
«А вот и видел, – обиделась Люба. – Я тоже твой класс».
– Двенадцать сорок. Ага! Вот, глядите! Заходят в туалет. Вон и тряпка у них. Долго, перемотай! Стоп. Так. Выбежали. Все точно так!
– Подождите, смотрим дальше.
Люба с интересом пыталась разглядеть, что там, на экране, но спины взрослых мешали ей. Вчера девочки на уроке ИЗО устроили потоп в туалете. Для чего? Этого Люба не знала.
– Ты что здесь торчишь? Фью-ить! Знаешь, что сделали любопытной Варваре на базаре?..
Девочка обернулась и увидела над собой суровое лицо физкультурника: на висках уже проглядывают седые волосы, появившиеся раньше времени. Она нисколько не испугалась – откуда-то знала, что он добрый, просто грустный. Его выдают глаза. Люба понимает, что он должен так вести себя со всеми – иначе не будет порядка. Она слышала, что он был на войне, – а там без порядка никак. Она подыграла ему, хихикнула, обнажив зубы со скобками, и, подняв руки, сказала:
– Хорошо-хорошо! Сдаюсь! Но нос мне, пожалуй, еще понадобится.
– Смотри. А то я сейчас схожу за отверткой, откручу его и положу в карман.
– Нет уж! – Люба взвизгнула и поспешно спряталась в толпе.
Роман Штыгин вошел в учительскую. У него в руках даже не было портфеля. Он был здесь единственным, кто носил джинсы и свитер. Физрук лениво посмотрел на доску с расписанием и услышал позади себя голоса:
– Вот, бежит остальной класс. Бьют тревогу!
– Значит, раковина уже переполнилась и вода льется на пол.
– Пишите! Все это случилось во вторник… Кулакова и…
Прозвенел звонок, но по ступеням школы продолжали подниматься люди. Кто-то бежал, волнуясь, что опаздывает, другие даже не пытались ускорить шаг.
Люба смотрела в окно на детей и взрослых, взбирающихся на крыльцо.
«Интересно, есть ли хоть один человек, который входил бы сюда по собственному желанию?» – подумала вдруг она.
Нужно было идти в класс.
Лучше сейчас тихонько сесть, чем опоздать и зайти в кабинет под всеобщее улюлюканье.
Толик-Йорик
Гришаня долгие годы жил в шкафу. Иногда его звали Толик или Йорик. Судьба его чем-то напоминала судьбу старого школьного пианино, но в отличие от «Красного октября» он почти не издавал звуков, только порой нервно поскрипывал.
Тело Гришани – место боевой славы. По его конечностям прошли танки детского любопытства, авиация подростков бомбила его неиссякаемым запасом оригинальных бытовых предметов, которые побывали во всех его отверстиях, наконец флотилия старшеклассников превратила танцы с ним в ежедневный ритуал. Армия сама выбрала ему имя.
Гришаня (слава богу!) был сделан из пластмассы. Но не проходило и дня, чтобы кто-нибудь, увидев его, не воскликнул: «А он настоящий?»
Левая кисть была навсегда утеряна. Она хранилась у выпускника гимназии Сережи Зойтберга на даче, приделанная ржавым гвоздем к дверному косяку в его комнате. Иногда Сережа гремел костяшками и пугал ими своих гостей.
От грудины отходило несколько ребер, закрепленных металлической проволокой. Это случилось, когда кто-то положил Гришаню на парту и пытался спасти его от сердечного приступа непрямым массажем сердца. И неважно, что сердца у него никогда не было, важно, что, как и у старого пианино, у Толика-Йорика была страдальческая душа.
Альберту повезло меньше. Хотя он был гораздо моложе Гришани и снаружи сделан из резины, прожил он всего два месяца. Школа приобрела его для занятий ОБЖ, чтобы тренироваться в том самом массаже сердца. Альберт напоминал супермена, только без рук и ног. На специальном пульте мигали лампочки, обозначающие его самочувствие. У него даже был индикатор, показывающий перелом ребер. Но создатели Альберта явно не ожидали, что тайком от учителя его вытащат из-под стола, сядут ему на грудь и несколько раз подпрыгнут (потому как он «хорошо пружинит»). Альберт умер смертью храбрых – раздавленный пятой точкой какого-то упитанного школьника…
Правая большая бедренная кость Толика-Йорика имела две глубокие вмятины. Братья Мухины однажды ставили эксперимент: что прочнее – швабра или эта самая кость. К счастью для Гришани и швабры, поединок был вовремя остановлен прежней учительницей биологии.
Наконец, самым многострадальной и популярной его частью был череп, который легко снимался со штыря, крепящегося к позвоночнику. Пружинки, соединяющие нижнюю челюсть с верхней, были растянуты, отчего Гришаня всегда выглядел слегка удивленным. Передние резцы – перемазаны застывшим коричневым месивом: кто-то решил, что скелет голоден, и накормил его шоколадным батончиком. Хорошо, что это был всего лишь шоколад.
Именно неустанное внимание погубило Толика-Йорика. Любовь школьников была столь велика, что его на долгие годы спрятали в шкаф и забыли вместе с остальным хламом. Звездный час Гришани прошел, рейтинг его популярности стремительно упал. Скелет заменили электронными схемами и картинками. Там, в пыльном хранилище всего ненужного, разобранный по косточкам, разложенный по полкам, словно останки испанского католического дворянина в склепе, он пребывал до прихода нового учителя, как будто в ожидании второго пришествия. Это можно было бы считать отпуском Гришани, если бы он не был создан, как и старое пианино, затем, чтобы служить…
Кирилл нашел Метательницу Ядра на заднем дворе школы, куда она вышла покурить, и простоял там минут пятнадцать. Первый день начался с кучи обязанностей: нужно было все подготовить к урокам, найти хоть какие-нибудь учебные материалы и понять – о чем вообще рассказывать детям.
Он уже ходил в библиотеку. Дверь была открыта, а в помещении – сумрак. Озеров нащупал на стене включатель, и лампы, мигнув, осветили книжные полки и стол, усыпанный формулярами.
Одновременно с щелчком раздалось громкое «Апщхи!», такое, что стекла в окнах задрожали. За столом, закинув ноги на соседний стул, сидел уборщик, которого дети между собой называли Монгол. Старик закрыл ладонью глаза, а потом быстро-быстро потер нос, чтобы не чихнуть снова: «Человек включил свет слишком быстро! Старик чихает, когда видит горящую лампочку или солнце. У старика от яркого света свербит в носу! Очень щекотно!» Озеров с удивлением узнал, что Монгол работает еще и библиотекарем, кроме этого он убирает классы и чинит школьную мебель:
«Но найти меня можно здесь, в библиотеке. Старик любит читать детские книги. Они делают старика не таким глупым».
У него Кирилл получил все необходимые учебники, новенькие, еще пахнущие свежей краской. Полистав, он нашел их довольно запутанными, но общая картина стала ясна. Пока с него не потребовали учебную программу, он решил давать по параграфу за урок. Расписание было составлено таким образом, что ему придется вспоминать совершенно разные разделы биологии и быстро переключаться с одного класса на другой. К счастью, то, что он обнаружил, проглядывая учебники, показалось ему знакомым и даже несколько упрощенным. В голове сразу стали всплывать старые знания, дополняющие тему, и идеи, как подать материал интересно. Пока это была единственная и главная задача – постараться заинтересовать учеников. «Они сожрут тебя с потрохами», – вспомнил он слова сестры.
Теперь Озерову нужно было найти заведующую хозяйственной частью, потому что учебные пособия хранились неизвестно где. Он обегал всю школу, посветил физиономией во всех кабинетах, пока выяснил, что она вышла на улицу покурить.
– Получается, кабинета биологии нет как такового? – Озеров успел продрогнуть. Снаружи было сыро.
– Ну, у нас ведь языковая гимназия.
– Но у нас ведь не филологический факультет!
Метательница Ядра подбоченилась и грозно взглянула на Кирилла:
– Чиво вам от меня надо? Где я возьму щас другой кабинет? Иди к директору!
– Я только от нее. Она сказала, вы знаете, где лежат учебные пособия.
– Ничего я не знаю.
Озеров понял, почему завхоза называли Метательницей Ядра. Она все время сбрасывала с себя груз ответственности и зашвыривала его далеко-далеко.
– Где мне взять наглядный материал для уроков? – Кирилл не собирался отступать. Его сестра сказала бы, что он нудит. Но этот навык был ему сейчас необходим. Если потребуется, он возьмет эту крепость измором.
– Прошлая учительница и без них работала. На компьютере.
– Компьютер зависает. Он открывает каждое окно по десять минут.
Кирилл ожидал новой вспышки ярости, но она докурила сигарету, сказала: «Ща…», огляделась по сторонам и повела его за собой по лестнице черного хода.
Она открыла кабинет географии и пространно указала на огромный шкаф:
– Вот здесь…
Потом прошла по коридору и, распахнув дверь в кабинет ОБЖ, показала другой гигантский шкаф:
– И здесь. Берите, как говориц-ца, все что душе угодно.
Кирилл открыл покрашенные белой масляной краской дверцы. На него, заваленный сверху тетрадками, смотрел череп.
Гришаня увидел свет! Если бы у него были веки, он сомкнул бы их. Но у него вообще не было глаз. И все-таки Толик-Йорик умел любоваться миром.
Череп улыбался. Ничего удивительного – всякий череп улыбается, но то ли так падал свет, то ли экспонат был сделан таким образом, что улыбка его как бы говорила: «Ну вот ты и пришел, я так долго ждал тебя».
Озеров обрадовался: в школе, где он учился, никогда не было учебного скелета. Ему почему-то не хотелось показывать цифровые картинки, это он всегда успеет сделать.
Кириллу так и не удалось очистить Гришане зубы – шоколадка стала как камень.
Чтобы собрать Толика-Йорика по частям, потребовалась смекалка и инструменты. Далеко не все части нашлись в шкафу. Например, не хватало оси, чтобы крепить на нее позвоночник, и Кириллу пришлось использовать подручные предметы.
Он нашел в шкафу металлическую трубку и подставку для географических карт. С помощью плоскогубцев и отвертки закрепил конструкцию, хорошенько толкнул плечом – устойчивая (вдруг врежутся головой?).
Гришаня смотрел на нового учителя и благодарно улыбался. Он бы расплакался, но в его черепе отсутствовали слезные железы. Только отверстия от них остались в кости. Ему больше не придется лежать в темноте в шкафу. Несомненно – такая участь ожидает многие скелеты, но у него другое призвание. Да не обидятся на него все органические друзья, питающиеся кальцием!
Первый урок анатомии должен был проходить в восьмом классе. Увлекшись, Озеров не услышал звонка. Однако по двери, которую пытались выломать, и по дергающейся ручке он сообразил, что пора впускать учеников. Похоже, дети привыкли к тому, что биология проходит в разных кабинетах, и уже нашли класс, сверившись с расписанием.
Кирилл перекрестился и повернул ключ в замке. Когда он приоткрыл дверь, лица юных «дергалетелей» сконфузились и их пыл угас. Многие, как он отметил, не ожидали увидеть учителя в классе и думали, что он придет со стороны лестницы, а кое-кто был обескуражен тем, что новый учитель – не женщина и к тому же молод.
Река незнакомых лиц влилась в кабинет. Поводов для разговоров было много, некоторые только что разглядели Гришаню, и он вызвал у них живой интерес. Один подросток попытался потрогать скелет за челюсть, но что-то во взгляде Озерова заставило его передумать и встать у своего места. Одна худенькая девочка, входя в класс, воскликнула с облегчением:
– Значит, у нас больше не будет замен! Наконец-то начнется нормальная биология!
Ее возглас обрадовал Кирилла. И воодушевил. Значит, не все из них хотят сожрать его с потрохами. В классе стоял гвалт, но кто-то крикнул: «Ти-и-ихо», – и все замолчали. Озеров понял, что продлится это недолго, только пока любопытство сильно. Он чуял, что первые минуты решают все, и быстро поприветствовал собравшихся. Слишком официальное обращение не подходило. Он постарался не быть очень уж серьезным, но и фривольности не хотел допускать.
– Присаживайтесь! – его голос прозвучал хрипло.
– Присаживайтесь! – повторил кто-то со смешком. Им говорят «Садитесь!» – понял Озеров. Разница небольшая, но она сразу обнаруживала, что в школе он – человек новый.
– Считайте, что вы у меня в гостях. Гостей обычно приглашают присесть.
Дальше последовали вступительная речь и процедура знакомства. Все это Озеров представлял себе несколько слаженнее и эффектнее, чем вышло на деле.
Так как внимание к скелету с каждой минутой росло, Кирилл решил не тянуть и дал первое задание.
– И что, нам всего его нужно нарисовать?! – Худенькая девочка уже не выглядела такой довольной, как в начале урока.
– И выучить. Но это ваше первое задание на дом. А сейчас мы только разберем основные отделы.
– А я бы порисовал с натуры! – послышалось с задних рядов, кто-то явно не рассчитывал, что его услышит учитель.
– Дома развлекайся у зеркала как хочешь, – парировал Озеров. Послышались смешки.
Худенькая девочка все еще глядела на скелет, не веря в то, что его можно изобразить на бумаге. Кирилл повернулся в ее сторону:
– Ты можешь, конечно, нарисовать только нижнюю часть. Но попробуй потом понять доктора, если он скажет, что сломана ключица.
– Ключица?
– Где она, кстати?
Кислицина неуверенно поводила рукой в области плеча.
– Остальные.
Правильно указало человек пять.
– Может быть, кто-то покажет, где находится крестец?
Кирилл коснулся скелета и в самый последний миг успел поймать его. Кажется, самодельная конструкция не прошла всех испытаний.
Это очень всех развеселило. На кону стояло многое: он мог так и остаться стоять, придерживая скелет и продолжая вести урок, что выглядело бы довольно глупо, или положить его на пол, в чем не было никакого смысла. Перед доской находилась высокая кафедра. Недолго думая, Кирилл посадил на нее Гришаню, как на трон, прямо у всех на виду.
– По-моему, так ему гораздо удобнее!
Класс оценил шутку. Практически все наблюдали за скелетом, чего и добивался Озеров.
– Так кто покажет крестец?
– Я покажу!
– Покажи нам джинна, Аладдин! – снова крикнул кто-то с задних рядов.
Кареглазый парень в клетчатом платке на шее показал крикуну за спиной неприличный жест.
Он вышел, потоптался и ткнул пальцем в скелет в области грудины.
– Тут же крест, так?
Озеров вместо ответа изобразил траур на лице и закрыл глаза ладонью. Все засмеялись, парень тоже. Где-то в подсознании Кирилл отметил, что все включены. Это был редкий момент торжества.
– Он гораздо ниже. Ладно. Упрощаю задачу. Пушкина ранили в бедро?
– Вроде бы.
– Где это?
Больше половины показали правильно. Кислицина задумчиво указала на бедренную кость.
– Вот за этим мы здесь и собрались, нам поможет бедный Йорик. Сейчас мы изучим на нем все, что упомянули, и даже больше…
– Зачем мне это нужно? Я и так пойму, где болит.
Озеров сделал паузу и задумчиво потер подбородок.
– Хорошо, давайте так: вы называете профессии – кем вы хотели бы стать, а я говорю, как вам может пригодиться анатомия и физиология.
– Врач!
– Очень смешно.
– Хорошо. Художник. Ему-то зачем?
– Каждый профессиональный художник должен знать анатомию, чтобы рисовать человеческую фигуру. Ты обижаешь Леонардо. Слышал о нем?
– Леонардо да Винчи? Да, он крут.
– Власти Флоренции, между прочим, привозили ему трупы для изучения человеческих тел.
– Фу, гадость!
– Вы ведь любите такие истории.
– О да! – включился кто-то с задних рядов.
– Поэтому я не буду продолжать… – Озеров почувствовал, что его голос сам собой стал тверже. – Скажу только, что его разработки до сих пор используются в медицине. Кстати, в учебнике есть его рисунки, можете взглянуть. Все равно вам целый год таскать эти книжки!
Зашелестели страницы. Еще одна маленькая победа.
– Юрист! На кой анатомия юристу? – Девушка со второй парты хлопнула накрашенными ресницами, она явно собиралась переловить всех преступников, как только дожует жвачку.
– Криминалистика. Ты собираешься расследовать убийство, не понимая, куда попала пуля потерпевшему?
– Архитектор!
Озеров вспомнил старшего братца. Его напыщенную физиономию, махровый халат и пальцы, сложенные домиком.
– Смотря какой… Есть один, его зовут Калатрава.
– Как отрава?
– Он бы не обиделся, потому что его нанимают по всему миру.
– И что в нем особенного?
– Он строит здания по подобию живых организмов.
– Это как?
– Есть скелеты куда более устойчивые, чем наш. Например, скелет черепахи – на его основе можно построить аэропорт или железнодорожный вокзал.
