Павел Владимирович Рязанцев
Разговоры с живым мертвецом
Пролог. Смерть улыбается
– Я всегда хотел помогать людям.
– Сочувствую.
Максим в сопровождении Дмитрия Емельянова, прозванного персоналом больницы им. Буянова Доком, толкал тележку от лифта до самого конца коридора. Рядом с ними, тяжело дыша, шагал фельдшер Вячеслав и легко трусила медсестра Марина.
Участь медика незавидна, особенно если он пришёл в медицину по зову сердца, а не по зову желудка. К тому времени, как диплом займёт почётное место в рамочке на стене или в прикроватной тумбочке, студент успеет поседеть, заработать невроз (а то и не один) и расстаться со всеми своими иллюзиями. А дальше… как жить дальше?
Проблема даже не в напряженности работы, так можно сказать абсолютно о любой добросовестной деятельности. Да, статус и достаток большинства врачей оставляют желать лучшего, но самое неприятное заключается в том, что ангелы-хранители рода человеческого вынуждены постоянно копаться в слизи, крови и прочих нелицеприятных вещах, наблюдать увядание тела и распад сознания – и осознавать, что их борьба лишь отдаляет неизбежное.
Врач ведёт переговоры со смертью, а улыбка у сей особы отнюдь не из приятных.
– Док, как думаешь, этот выживет? – Вячеслав кивнул на тело на тележке. То был мужчина лет двадцати – двадцати пяти, можно сказать, парень. Он лежал без сознания, но Док был уверен: жизни пациента едва ли что-то угрожает. С другой стороны, интуиция и опыт – это, конечно, замечательно, но карта, лежащая на покрывале поверх тела, сама собой не заполнится. Как любил говорить Маркус, патологоанатом и старый друг Емельянова, «чуять нутром – это что-то из области боди-хоррора».
«Будь у него уже бирка на пальце, жилось бы мне на свете чуточку легче…» – подумал Емельянов, но вслух отозвался:
– Как знать, – и весело подмигнул коллегам, – пока «утконос» толкает телегу, может случиться всё что угодно.
Максим сопел, пыхтел и заливался краской от натуги и обиды, но колёса конструкции всё ещё катились с крайней неохотой, будто увязшие в сыре.
– Тебя только за смертью посылать, – пробурчала Марина и потеснила интерна; две человеческие силы позволили развить большую скорость, чем одна. Док велел поместить пациента в самой дальней из палат, хотя Максим точно знал, что в других тоже были свободные койки. Пот обильно стекал со лба, и от напряжения мерцало в глазах. Медсестра же, казалось, была к таким нагрузкам совершенно привычна.
Вячеслав выбежал вперёд медицинского конвоя и распахнул дверь в палату.
Стандартное помещение для складирования шести тел, которые, может быть, покинут его своим ходом, а может, и нет. Возможно, чуть более обшарпанное и блеклое, чем Максим мог ожидать, но и только. Две колонны по три койки, дальние из которых расположены в полуметре от широкого окна, прикрываемого грубой болотной занавеской; тумбочки между кроватями, а перед ними – металлические табуреты; пара заброшенных капельниц в углу. Собственно, это всё, чем богата последняя палата.
– Давай туда, ближе к окну!
Док вышел вперёд и потянул тележку в дальнюю часть помещения. Скорее всего, в случае с ним было больше места для манёвра… А может, это лишь маленький приём для упрощения жизни в экстренной ситуации: чем стабильнее состояние пациента, тем дальше его надо засунуть, чтобы не мешал завозить тяжело пострадавших – с ними дорога каждая секунда.
Ещё один удар, ещё один вздох, ещё один миг…
Часть 1. Глазами свидетеля
Можно ли работать медсестрой, не испытывая к людям сочувствия хоть на грамм? Вопрос риторический, но тлевшие угольки человеколюбия отнюдь не мешали Марине злорадно скалиться, глядя на переводящего дух интерна. Док с Вячеславом тем временем перекладывали пациента на койку – в джинсах, кедах и футболке.
– Бух! – воскликнул Дмитрий, не очень аккуратно опуская ноги спящего. Фельдшер жиденько посмеялся и чуть более аккуратно пристроил голову, венчавшую длинную шею парня, на подушку.
«Этот едва помещающийся на койке акселерат больше юнец, чем мужчина», – отметила про себя медсестра.
– Ладно, Славик, что это за фрукт и с чем его едят?
Вячеслав окинул лежащего без сознания пациента беглым взглядом и ответил:
– Там лежал, у пруда, – кивнул в окно: предзакатное солнце мягко очерчивало сосны Аршиновского парка. – Возможно, сотрясение. Документов нет, денег нет. Наверное, жертва местных ремесленников.
– Радость-то какая! – прошипела Марина, с прищуром поглядывая на окно. – И так житья нет, а теперь ещё и парк обнесут.
– Зачастили что-то, – согласился Док, – хоть легализуй разбой на территории парка. Свободная экономическая зона, блин!
– Зато ходить далеко не надо! – выпалил фельдшер, и вся троица рассмеялась.
Интерн не смеялся. Он даже не понял и не услышал шутки, всё ещё приходя в себя после забега (или заезда?) по коридору. Уставший Максим смотрел перед собой и ничего не видел.
– Ну ладно, – протянул Вячеслав, – пойду я.
– Да, давай… Что? – Док положил ладонь на плечо Максима, тем самым выведя его из полубессознательного состояния. – Нравится? Да, хорошего клиента Славик подогнал. Постереги его, а то убежит! – и направился к двери. Медсестра бросила студенту едкое «Служить!» и, улыбаясь собственной остроте, последовала за доктором.
Дверь захлопнулась, и интерн остался наедине с единственным «клиентом» в палате.
Максим не имел сил для возмущения, их хватало лишь на то, чтобы доковылять до табуретки и усесться на неё. Потребовалось ещё около минуты, чтобы парень окончательно пришёл в себя и смог рассмотреть того, с кем на тот момент дышал одним воздухом.
На койке лежал тощий и долговязый парень с нездоровым цветом кожи и губ
(«Авитаминоз, почти наверняка»)
и неопрятными чёрными волосами. Чёлка свисала на лоб и лезла в глаза, делая чуть ли не ровесника Максима похожим на великовозрастного эмо-кида.
Как-то сам собой вспомнился эпизод «Интернов» с то ли готом, то ли недосатанистом на приёме; Максим усмехнулся забавному совпадению.
«Больше, чем врачи, странностей и чудачеств наблюдают только таксисты, – Максим сложил руки на коленях. – И патологоанатомы, если не считать их за врачей».
Тишина в комнате не была абсолютной. Отвлёкшись от безмятежного соседа, будущий врач удивился обилию звуков в комнате, в которой ничего не происходит. Из коридора доносился стук каблуков. В соседней палате – звукоизоляция не есть сильная черта этих стен – общались пожилые пациенты. За окном тоже бурлила жизнь: птицы, автомобили, прохожие…
– Так и вся жизнь пролетит, – прошептал Максим. Ему вдруг стало жарко, а комната, рассчитанная на стационарное пребывание шести человек, показалось тесной и для одного.
Максим упёр локти в колени и уткнулся лбом в ладони.
– Жизнь полна разочарований.
Интерн встрепенулся и огляделся. Дверь по-прежнему закрыта, значит…
«Очнулся».
Из-под чёлки на Максима смотрела пара мутноватых карих глаз. Поймав взгляд будущего врача, пациент вяло передвинул подушку, чтобы было удобнее лежать.
– Не двигайтесь! – интерн вскочил с табурета. Не то чтобы он точно знал, чего ещё не обследованному больному можно делать, а чего нельзя, но рисковать не хотелось.
Больной (раз он здесь, значит, больной, верно?) простонал.
– Как ваше самочувствие? – пробормотал студент, жалея, что под рукой нет конспектов.
Больной скорбно засмеялся. Словно он задыхался, и смех вышел непроизвольно, сам собой.
– Тяжёлая же работа тебе досталась. Династия?
– Нет, сам захотел.
Пациент насмешливо улыбнулся, но внезапно охнул и потянулся к затылку.
– Говорю же вам, не двигайтесь! – Максим подскочил к койке и вернул руку пациента в исходное положение.
– «Сам захотел» значит «не заставили, но внушили», – неторопливо продолжал собеседник
(пора бы уже и спросить об имени, паспорта-то нет),
смотря не столько на студента, сколько в стену за ним. – Я прав, не так ли?
Максим задумался, но не ответил.
– Ладно, будем считать, что это осознанный выбор, – примирительно поднял ладони незнакомец. – Призвание, любовь к ближнему, все дела.
– Вас нашли в парке без сознания, – начал интерн. – В карманах ничего не обнаружили, – кивнул он на джинсы, – мы даже не знаем, кто вы. Как вас зовут?
– Симеон.
(«Армянское, вроде, имя, но что-то не похож он на армянина».)
– Симеон, на вас напали? Били по голове?
Симеон отвёл взгляд. Судя по выражению лица, он обдумывал, что ответить.
– Не только по голове…
– Вы пили?
– Нет. Не пью, смысла нет.
– А раньше пили? – Максиму вдруг пришло в голову, что Симеон не жертва нападения, а просто напился с друзьями и попал в какое-то пьяное приключение, о чём не горит желанием рассказывать.
– Нет, не пил.
– Даже по праздникам? – не унимался интерн. – Я врач, мне можете рассказать.
– Мы, русские, можем и без повода, – пациент разразился каркающим смехом. – Шучу-шучу.… Не пью.
Максим вздохнул. Разговор только-только начался, а он уже устал.
– Ну а так, чем занимаетесь?
– Даже не знаю, – пациент пожал плечами, – работаю. Или думаю, что работаю. Сейчас много за что платят деньги, да пользы от всей этой «работы» как будто и нет.
– Понимаю. В офисе сидите?
– Ах да, эта тесная, как гроб, коробка, в которой торчишь до пенсии либо до нервного срыва, после чего тебя вежливо попросят уйти…
Максим закатил глаза, едва сдержавшись, чтобы не зевнуть.
– Ты тратишь лучшие годы жизни на непонятно что, а затем наступают эти пресловутые «сроки дожития», и даже близкие отворачиваются от тебя, денег-то в дом уже особо не приносишь. Разве что за наследство какое-нибудь могут пободаться.
– Скучная у вас жизнь, раз вы так быстро в ней разочаровались, – студент прервал этот поток сознания. – Может, я чего-то не понимаю, но мы с вами вроде как ровесники. И я не считаю свою работу бессмысленной и бесполезной. Помощь людям всегда была в цене.
– Посмертные почести и статья в газете – такая себе награда за жизнь, потраченную на других.
– Лучше такая жизнь, чем потраченная в никуда, – студент повысил голос, не сдержавшись.
Симеон расплылся в улыбке и затрясся в беззвучном смехе. Отсмеявшись, он вновь обратился к интерну.
– В чём-то ты, наверное, прав. Извини, – в его голосе звучала нотка издёвки. – Каждый выбирает свой путь, исходя из жизненного опыта. Видимо, наш опыт не совпадает.
– Выбор зависит не от опыта, а от принципов и характера, – парировал Максим с самодовольной ухмылкой. – Если ты разочаровался в людях из-за горстки дегенератов, то это больше говорит не о них, а о тебе самом.
Симеон комично выпятил нижнюю губу и одобрительно потряс головой.
– Сильно! Правда, хороший панч! – и снова мерзко засмеялся. – Ну, раз уж ты тоже перешёл на «ты», пока врач не вернулся – ты ведь ещё учишься, да? – можешь рассказать что-нибудь интересное?
– На самом деле, ничего особенного, – смущённо начал студент после паузы. – Латынь на первом курсе учил, – демона в шутку призывали, как видишь, безуспешно…
– Безуспешно? – протянул Симеон, разглядывая ногти на своих пальцах, но, встретившись с интерном взглядом, улыбнулся и махнул рукой. – Шучу-шучу! Продолжай.
– М-да…Пару раз, значит, подрался с хулиганами… не знаю даже. На самом деле, скучная у меня жизнь. Может, даже скучнее, чем у тебя, – Максим подмигнул пациенту.
– Трупы уже доводилось видеть?
– Да. В «анатомичке».
– В психушку на экскурсию водили?
– Да-а…
Симеон широко улыбнулся, демонстрируя нескладно расположенные желтоватые зубы.
«Твою же за ногу! Не мог ли он видеть меня в «Столичной»?». Максим лихорадочно перебирал лица, отпечатавшиеся в памяти за время практики в психиатрической клинике.
Видимо, все мысли и переживания отразились на лице.
– Ой, не могу! Да расслабься ты! – Симеон трясся, словно в эпилептическом припадке. – Я не из этих! Просто… хочу понять, что ты видел, а чего ещё нет.
– Откуда мне знать, чего я не видел?
– Вот я и спрашиваю. Видел, как человек умирает?
– Нет, – признался Максим, не жалея, впрочем, об отсутствии такого опыта. – А ты?
Пациент прищурился и заговорщически оглядел комнату, насколько это вообще было возможно, не поворачивая головы. То ли убедившись, что в палате нет камер, то ли не найдя их, то ли совершив этот ритуал, что называется, для порядку, Симеон снова улыбнулся студенту.
– Рассказать, как это было?
Хотя Максим и не был в восторге от перспективы услышать очередную байку или лагерную страшилку, это всё-таки лучше, чем разговаривать ни о чём с каким-то чудаком. Поэтому интерн пододвинул табурет поближе к койке Симеона и устроился поудобнее.
– Валяй!
Просьба
1
– Молодой человек! Молодой человек!
Понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, что звали меня. Одиночество притупляет восприятие, и голос должен был пробиться через пелену рефлексии и музыки в голове (я и без наушников могу оградиться от этого мира). Плюс ко всему, я шёл с работы и сильно устал. Даже не от самой работы, а от дороги туда-обратно. Толпа в метро высасывает жизнь, аж в сон клонит.
На другой стороне дороги стояла пожилая пара, довольно симпатичная, если не обращать внимания на морщины: высокий старик в строгом костюме, блестящий сединой на висках, и миниатюрная, улыбчивая, с блестящими глазами бабулька-живчик в бежевых свитере, брюках и туфлях-лодочках. Она махала рукой до тех пор, пока я не пошёл в их сторону.
– Вы не торопитесь?.. Простите, пожалуйста. Видите ли, – начала старушка, – мы приехали за внучкой, забрать её за город. Поле, лес, речка… Она не в курсе, это сюрприз. Все говорят ей, что мы не сможем приехать… Мы хотим забрать её, но так, чтобы ни с кем не видеться; моего сына удар хватит, если он нас увидит – так давно мы не общались… Молодой человек, можно, мы вас попросим кое о чём?
У меня нет привычки отказывать пожилым людям. То ли они так убедительно просят, то ли мне попросту жалко их из-за присущей их возрасту немощи. Я молча кивнул, давая понять, что выслушаю просьбу, хотя, признаюсь, высказанное желание забрать ребёнка незаметно от родителей должно было насторожить.
– Динка сейчас во-он в том доме, – заговорил старик, указывая на четырёхэтажное здание в конце улицы, – срединный подъезд, третий этаж… –Старик не успел договорить, так как его перебила бабушка.
– Квартира номер 27. Не могли бы вы подняться и позвать её выйти к нам?
Тут уж я не смог промолчать.
– Лол! То есть, вы считаете, что незнакомец, заходящий в чужой дом и зовущий ребёнка выйти с ним – это нормально?
Старики переглянулись. Я, конечно, выразился жёстко и даже грубо, но – вот реально! Не хотят, чтобы их заметили, втихую вывести ребёнка уговаривают… Больше похоже на похищение, а не на сюрприз.
– Это не похищение, юноша, – произнёс старик, пристально глядя мне в глаза, – это освобождение.
***
– Пап, а мама приедет меня навестить?
– Боюсь, что нет.
– Мама всё ещё в карантировке?
– Да, Динозаврик, ей пришлось там задержаться.
– А когда она вернётся?
«Как сказать ребёнку, что мама больше не приедет?» Мужчина понуро опустил голову, словно искал ответ где-то на полу. «Сказать, что она очень-очень далеко? Что надо терпеливо ждать её возвращения?» Он не знал, что ответить. К счастью, в этот момент его позвали снаружи:
– Андрей Иванович, можно вас на минутку? Надо кое-что обсудить.
Андрей Иванович вышел за дверь.
Дина неважно себя чувствовала. Голова болела, подташнивало, сил бегать-прыгать не было. Да и не дали бы ей играть сейчас. Все говорили, – папа говорил, – что нужно пару недель поменьше шевелиться, лежать в кровати, да в целом «поберечь себя» Тогда ей станет лучше. Но шла уже третья неделя, а лучше почему-то не становилось.
«Пара недель – сколько это на самом деле?»
Девочке стало плохо, когда они всей семьёй поехали в парк аттракционов. День прошёл чудесно. Маме нанесли на лицо боевой раскрас индейца. Папа чуть не подавился попкорном. В целом, было весело. Вечером же, когда они возвращались, она уснула в машине, а когда проснулась, то уже лежала в этой самой кровати, а папа сидел на стуле, с поцарапанным лицом, грустный и какой-то «помятый». Мамы рядом не было. Папа тогда сказал, что мама уехала куда-то по делам, в ко-ман-ди-ровку.
«Командир-коровка? Как же она носит фуражку, с рогами-то? Ах, у коровок нет рогов, они только у бычков и барашков. И у невезучих пап, как говорила воспитательница».
2
Я вошёл в комнату. Девочка лежала в кровати со страдальческим лицом и забинтованной головой; правая рука бессильно свисала с края, левая покоилась поверх одеяла.
Часы на стене как будто не шли – я не слышал тиканья. И не слышал собственных шагов. Слышала ли она их? Неясно, но, по крайней мере, она почувствовала, что больше не одна в комнате. Засопев и скривившись как от неприятного запаха, когда я приблизился к кровати, она открыла глаза.
– Ты не папа.
– Да, я не папа. А тебе пора.
– Чиво?
– Тебя. Ждут. На улице.
Ребёнок недоверчиво вскинул бровь, но приподнялся – проверить, не маячит ли кто-то в окне, однако всё, что можно было увидеть из кровати, – это окна соседнего дома.
– О, не-ет, тебе придётся встать!
Изображая на лице страдания Прометея, девочка сползла с кровати и доковыляла до окна.
– Мама!!! – взвизгнула она и, не обращая на меня никакого внимания, с улыбкой до ушей и выпученными глазами рванула в открытый дверной проём. Мне оставалось лишь последовать за ней.
Спустившись и выйдя из дома, я увидел, что все: старики, девочка и некая женщина, которая, надо полагать, и есть «мама», – в сборе.
– Я тоже рада тебя видеть, Диночка, золотко моё! – женщина заключила свою «золотку» в капкан объятий и подняла глаза на меня: «Спасибо!»
– Спасибо, молодой человек, – старушка будто бы озвучила её мысли. После этих слов все четверо собрались в кучку, словно собираясь сделать семейное фото.
Я всё ещё не понимал, что тут происходит. Почему нельзя было войти в дом самим? Что это вообще такое? Какого чёрта?!
Видимо, все эти мысли нашли своё отражение на моём лице
(«Смотри и учись, Динозаврик, смотри и учись – перед тобой настоящая drama queen»),
и все они дружно и беззлобно рассмеялись, глядя на меня. Внутри уже забурлило нечто вроде обиды, но что-то в их поведении казалось неправильным. А может, слишком правильным, картинным.
– Цените свою жизнь, мальчик мой, – всё ещё смеясь, выдала бабушка, – и близких своих тоже цените, любите и берегите.
Туман. Раньше я не замечал его, но теперь он стремительно наползал на семейство, а через мгновение и окутал вовсе. Я посмотрел на старика. Он стал ещё бледнее, чем был, ещё тоньше. Перевёл глаза на старушенцию. Её улыбка, словно натянутая на лицо, скорее устрашала, чем вызывала желание улыбнуться в ответ; казалось, на месте глаз зияли чёрные дыры, настолько они утонули в глазницах.
Туман становился всё плотнее и непрогляднее. Когда их черты стёрлись окончательно, а силуэты стали почти неразличимы, яркая вспышка (словно это не туман, а грозовое облако) осветила их
…закутанные в погребальные костюмы скелеты.
***
Всё закончилось так же стремительно, как и началось. Туман рассеялся, семейство исчезло. Вернулись звуки. Я обернулся, но на месте «хрущёвки», из которой я вышел две минуты назад, стояла больница.
(Две минуты назад? И уже стемнело? Так быстро?)
Из больницы вышел мужчина со шрамами на лице; он шатался, словно пьяный, и глядел в никуда. Шёл он тоже в никуда. Проходя мимо меня, он, впрочем, остановился и принюхался.
– Пахнет дымом и смертью… – задумчиво пробормотал он, поворачивая голову в мою сторону. В его глазах на мгновение вспыхнуло… что-то. Рот дрогнул. Я видел, он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.
– Скажи мне, они теперь в лучшем мире? – спросил он у меня с дрожью в голосе.
– Скажу лишь, что они вместе. Все вместе.
– Меня нет с ними! – почти заплакал мужчина.
Что я могу на это ответить? Его родные уже пересекли черту, он – ещё нет. Иногда обстоятельства непреодолимой силы рушат все планы и сокрушают надежды. Как торнадо проносятся по воздушным замкам, оставляя за собой бесплотные руины. Можно принять это и пытаться жить дальше, можно не принимать. Каждый сам делает выбор. И всё-таки…
Я не ангел.
– Дверь заперта, но окна…
3
В переполненном автобусе стояла почти невыносимая духота, как это обычно и бывает летними вечерами. В унисон с июньским солнцем тепло источали и разгорячённые людские тела, пытавшиеся спастись от перегрева обильным потом.
– Как в сауне, блин, – простонал менеджер низшего звена, скованно снимая пиджак; лавандовая рубашка местами превратилась в фиолетовую. Вслух мыслят только ради сочувствия слушателей, но Андрей не обратил внимания на возмущение незнакомца. Его глаза скользили по дворам и тротуарам. Кое-где уже стояли будки торговцев квасом, отчаянно нуждавшиеся в продавцах, ибо покупателей с избытком хватило бы для достижения самых смелых плановых показателей. Чуть поодаль, в глубине, иногда мелькали детские площадки. Когда за окном осень, они выглядят заброшенными и жуткими, и неважно, есть ли там дети или нет; летом все эти незамысловатые качели, карусели и горки притягивали улыбки вне зависимости от численности малышей-оккупантов.
– А где-то сейчас ветерок, прохлада… – не унимался офисный планктон. К счастью, автобус затормозил, и Андрей смог сойти до того, как возмущённый жарой пассажир попытался бы расширить свой монолог до диалога. Видит Бог, он и так сказал всё, что нужно.
На лавочке у подъезда дома, в котором жил Андрей с семьёй, шла партия в шахматы, но она не была удостоена вниманием. Пока мальчик делал ход конём в атаке на пешку ухмыляющегося старика, Андрей успел миновать дверь с магнитным замком и вызвать лифт. Как долго пришлось ждать, сказать сложно, ведь время, проведённое в пустом мире, не имеет веса, оно как дым: такое же серое и такое же бесплотное.
Лифт поднялся на самый верх, и когда Андрей дёрнул за ручку, оказалось, что…
– Дверь заперта…
Тяжёлая металлическая дверь выдержала несколько сильных толчков плечом, и он перестал упорствовать. Как это ни странно, боль всё ещё имела на него влияние.
Нужен был другой выход.
– …но окна…
Ещё одна минута в лифте, и Андрей очутился на лестничной клетке девятого этажа. В одной из здешних квартир он и жил со своими девочками: с Диной и Машей. Жил до этого самого вечера. Смерть шла без спешки, но каждый её шаг был подобен подземному толчку. Бух – из тьмы вынырнула фура, бух – в лицо Андрею глядят остекленевшие глаза Маши, бух – маленькая Дина уснула вечным сном, и поцелуй даже самого благородного диснеевского принца её не пробудит.
(Лучше без всяких там принцев: оригинальная версия сказки куда жёстче и правдоподобнее.)
Теперь смерть стучится в дверь.
На полу уже собрались клочья пыли, она же успела тонкой серой плёнкой осесть на чашках и тарелках, оставленных на кухонном столе. Закатное солнце сквозь окно высвечивало витавшие в воздухе частицы и придавало пространству красноватый оттенок, словно в фантастическом фильме о мире будущего. О неоновом мире победившего киберпанка.
Андрей прошёл в спальню и остановился у окна. Закрытого, но без труда отпираемого изнутри. За двойным слоем стекла в раме сновали люди, ездили автомобили и летали голуби. Снаружи жизнь, а что внутри? Обернувшись, он увидел лишь следы своего пребывания в комнате: в спешке недозаправленная кровать, торчащий из выдвижной полки носок…
– Я иду к вам, – прошептал Андрей и распахнул окно.
– Бэтмен! – восторженно прошептал маленький мальчик, задравший голову вверх, вместо того чтобы копаться в песочнице как все нормальные дети…
Дверь неожиданно распахнулась, и в палату, чуть ли не пританцовывая, вошёл довольный доктор Емельянов с планшетом и ручкой.
– О, очнулся, жертва социал-дарвинизма! Как у вас дела, Максим? – обратился врач к интерну, от чего последний на секунду растерялся.
– Да ничего так. Общаемся вот, разговариваем…
Док перевёл взгляд на пациента. По лицу бывалого врача и не скажешь, но вид пострадавшего всё-таки вызывал у него беспокойство: чёрные круги под глазами на фоне нездорово бледной кожи делали парня похожим на Чезаре из одного старого фильма.
«А ещё эта чёлка! Знаем, плавали. Отвернёшься на секунду, и этот сыч вскроет себе вены канцелярской скрепкой».
– Да так, – пожал плечами «сыч», – кул-стори1 делимся.
– Кул-стори – это хорошо, – усмехнулся Док, сурово глядя на интерна.
«Не тем ты занят, салага, ох не тем!»
Тот спешно освободил табуретку и отошёл к стене.
– Я бы тоже послушал, но давай сначала соблюдём формальности, – Емельянов приготовился записывать. – ФИО?
– Симеон Константинович Тёмный.
– Семён? – уточнил доктор.
– Эх, – театрально вздохнул пациент, – пускай будет Семён. Мне Симеон как-то больше нравится.
– Симеон…. Это что-то из «Истории государства Российского» Карамзина, нет? – пробормотал Док. – Кажется, был какой-то Симеон Гордый.
– Да, был.
– А ещё что-нибудь из истории помнишь? – ухмыльнулся доктор, попутно занося информацию в форму. – Или ты у нас по пейрингам2 «Сумерек» да «Гарри Поттера»?
– Владимир, который изнасиловал Рагнеду, но стал святым; Василий Тёмный, которого ослепили просто «потому что»; Грозный, об которого в детстве бояре ноги вытирали, а ему – внезапно! – не понравилось; Сталин, у которого было своё видение благодарности, но у которого цель оправдала средства; «Атака мертвецов»…
– Всё-всё, хватит, – поспешил прервать Док, – всё с тобой ясно. Номер телефона, паспортные данные помнишь?
Симеон пожал плечами.
– Ну, ты, конечно, и хоббит. Адрес-то свой помнишь?
Адрес пациент помнил и озвучил, Док записал.
– Родные и близкие есть? Родители там, бабушка, девочка? Может, спиногрызы?
Симеон скривился.
– На что жалуешься, Константиныч?
– Голова болит, а так всё нормально.
– Поня-я-ятно… Ладно! – Емельянов всучил планшет студенту и развалился на табурете. – Давай, Кот Баюн, рассказывай!
– И что же мне рассказывать? – рассказчик попытался приподняться на локте, но вскрикнул от внезапной боли.
– Тих-тих-тих-тихо! – Док и Максим разом подскочили к страдальцу и помогли ему принять желаемое полувертикальное положение. – Не знаю даже, – Док развёл руками и уселся обратно на табурет, – что-нибудь из жизни своей, что ли. Интересно мне, какого цвета у тебя в голове тараканы.
– Ха! Ну смотрите, сами попросили…
