Павел Вишняков
Выписка из журнала маневренных карточек (За период с 04.07.1977 по 17.11.1998)
О бликах
На самом деле море я первый раз по настоящему увидел в 78-м году, на первой балтийской корабельной практике. Каспий морем не назовёшь (простите, каспийцы!), а до этого как-то не складывалось…
Но красота моря впервые открылась мне через год – в походе вокруг Европы, в Эгейском море. Необыкновенная голубизна и прозрачность, сменяющиеся ежесекундно образы на колеблющейся поверхности, барашки на гребнях волн – становилась понятной любовь древних греков к этой стихии.
Дежурили мы по камбузу – посуда, приборка, жир на тарелках, грязь, запахи соответствующие. И вот понесли мы с напарником мусор выбрасывать. Не особо разбираясь где наветреная, где подветренная стороны, вываливали лагуны за борт, вот дошла очередь и до батареи пустых консервных банок из-под варёной картошки. Набрали полны коробки и понесли, а выбрасывать почему-то стали по одной, а не скопом.
И вот тут я увидел этот свет из голубой глубины – банки погружались медленно-медленно, свет Солнца отражался от них, а в толще воды этот свет давал необычайные блики и ореолы. Банки уходили в глубину, и каждая играла свою световую мелодию в окружении необычайно чистой голубой воды, такой голубой, такой прозрачной…
Долго мы стояли у лееров и смотрели на исчезающую красоту, пока камбузный мичман не вылетел на палубу и, двумя словами нагадив нам в души, вернул нас в реальность.
Помнилась эта картин долго. И забылась – больше, чем на 10 лет…
…
Боевуя службу в 93-м году мы несли тремя кораблями – с СФ «Ленком» и «Бессменный, а с Балтики – «Дружный», у которого в плане БС был пункт, вызывавший если не жгучую, то вполне реальную зависть: официальный заход в Кадис. Нам, северянам, ничего подобного в плановом порядке не грозило, впереди маячила только Арабия (Тартус, конечно), поэтому решение Главкома пойти на Ленкоме в Стамбул вызвало среди экипажа нездоровый ажиотаж.
Комбриг Жаринов, обеспокоенный эмоциональным состоянием корабельной семьи, для начала закрутил гайки, поставив над каждым бычком флагманского офицера, и обозначив прямую зависимость между благополучием штабных и результатами визита. Но грех было жаловаться на корабельных – старались изо всех сил, и Жаринов, успокоившись по поводу покраски, прокладки и прочей рутины, решил лично заняться подготовкой парадного расчёта. Для начала из арсенала вынулись палаши…
Срамнее этих палашей плац-парады не видели – даже в увольнение с ними было стыдно идти. Перевязи выцветшие и драные, медь облезлая… «Бессменный», получив информацию о необходимости готовить свои палаши, впал в радиомолчание. Вдоволь поорав и плюнув в трупы командира БЧ-2 и старпома, имевшего рогатое прошлое, Жаринов вызвал на связь командира «Дружного» и, намекнув на возможность повышения оценки за боевую с «удовлетворительно» до «удовлетворительно с плюсом», приказал готовить смотровое холодное оружие. «Дружный» готовили к визиту и палаши на нём были с иголочки.
Меня вся эта парадно-смотровая суета не волновала ни на йоту. Штурманская служба «Ленкома» была вполне себе удовлетворительной на момент выхода из базы, но сейчас я попытался взглянуть на неё глазами Главного штурмана ВМФ Алексина (грозился прибыть в персональной телеграмме!) – и пришёл в ужас!
Из десятка исправных и повереных секудомеров в строю не оказалось ни одного! А как же служба времени, Скрипниченко – орал я, – как ваши рулевые часы проверяют, а? Может, вообще не проверяют?! И не надо мне тыкать в нос ваши CASIO, по ПШСу 34-му положено с секундомером? Вот и ходите с секундомерами! А барометр, ну-ка, покажите мне барометр, что значит неисправен? Вы каменное лицо жене своей показывайте, что вы стоите, воды в рот набрав? Не набрав?! А что ж тогда – жопой пятачок сжимаете?! Не сжимаете?… Поорать я тоже мог, да.
В самый разгар этих прыжков в ширину голос подал мой любимчик – КЭНГ лейтенант Гаврилюк, закончивший Каспийское училище в последнем выпуске. Знал, прощелыга, мою приязнь к нему: «Та-а-ащ, может на Дружном возьмём? Сейчас туда катер за палашами пойдёт?» Посверкав глазами для острастки, я вызвал на связь штурмана «Дружного». Но парень оказался кремень – не дам, но после уговоров смилостивился – дам, но под расписку, с оформлением накладных и корабельной печатью.
Гаврилюка и отправили: и за палашами, и за секундомерами с барометром. Печать, правда, командир ему не доверил – мичман-секретчик с важным видом запрыгнул в катер с опечатанным портфелем.
К моменту возвращения барказа разгулялся бриз. Пошли барашки, и подошедший к трапу барказ ощутимо болтало. Гаврилюк, стоящий на планшире, являл собой вид настоящего маремана – опустил ремешок на тропической пилотке и стоически терпел брызги по физиономии. 3 палаша он держал под мышкой, намотав портупеи на себя. Барказ раскачивало, крюковые выбирали момент, чтобы зацепиться отпорниками за площадку трапа, но младший штурман решил доиграть свою роль морского волка – и прыгнул! В этот момент волной барказ и трап развело и лейтенант оказался в воде. Из нагрудного кармана у него выскакивают два секундомера, он пытается их схватить, конечно! И в этот момент палаши плавно выскальзывают из ножен и отправляются за секундомерами…
Долго мы наблюдали проблески уходящих на глубину 150 метров секундомеров, иногда водное пространство рядом с ними пронизывали сверкающие молнии – «Палаши,» – вздыхал рядом со мной Сашка Матушкин, старпом «Ленкома», «Да, красиво,» – поддакивал ему я…
Списывали потом всё это барахло, объяснительные писали. Но красоты необыкновенной было это зрелище, уж поверьте…
Такие дела.
О картошке
Вот иногда вспомнится что-то, и давняя досада проснётся и никак не успокоится.
Наряд на картошку – по графику выходили все взвода с 1 по 3 курс, ну, 2-3 раза в семестр. Как водится – в ночь, магнитофон ротный с собой с полным правом, ну, и под занавес себе противень картошечки нажарим.
Возвращались в роту часам к 2-3, а с утра по распорядку дня.
В хозпомещении была машина для чистки – вращающийся на электроприводе барабан с шершавыми стенками. Работала на моей памяти один раз, полночи после неё глазки выковыривали. Так что – ножиками, товарищи курсанты, ножиками! Дежурный по камбузу выдавал эти самые ножики – обычные столовые, со скруглённым острием, тупые до абсолютного состояния.
Помнится, первые разы просили: товарищ мичман, может, наждак есть, поточим? Нет, говорит, такими чистите. Так и чистили, а позже уже какие-то свои приносили, вплоть до бабочек.
Так я потом поинтересовался у начфака (приборщиком был в его кабинете) – в чём сложность поточить-то? А в том, говорит, товарищ Вишняков, что столовыми ножами вы точно друг друга не порежете, а острыми – запросто. А в караул автоматы с боекомплектом зачем выдают, спросил я, постреляем же друга друга. Начфак побагровел и вежливо сказал: пошёл вон за командиром роты.
Тот, когда вернулся от него, поставил меня перед строем и минут десять пророчил мне тяжёлую флотскую судьбу, если я не перестану следить за языком, или пока не найдётся начальник, который мне его подрежет. «Но это буду не я, Паша, – закончил он, – я-то в тебе души не чаю. Да, и к начфаку ты больше не ходи, у него теперь другой приборщик…»
Я себе для картошки купил в хозмаге спецприспособу за 13 коп, и проблем не было.
Но до сих пор удивлён – ну, боитесь вы ножей острых, так купите эти приспособы, штук сорок, и выдавайте на наряд, с ними же и быстрее, и шкурка толщиной с тетрадный лист, а не с палец…
Нет ответа.
Такие дела.
О верблюдах
Возвращались мы с практики – дальнего похода вокруг Европы. Второй курс, который уже третий – это, я вам доложу, те ещё ребята… Управлять ими трудно, контролировать практически невозможно, а когда ВОСО объявляет, что в Баку из Питера мы поедем не через Москву (там Олимпиада шла вовсю), а через Астрахань – и теоретически невозможно.
Две роты курсантов Каспийского училища, заняв четыре плацкартных вагона в середине состава, разорвали поезд «Ленинград – Астрахань», прекратив сообщение между вагонами-некомбатантами, которое осуществлялось только на остановках. Москву объехали по кольцевой дороге, проследовав через станцию «Дулёво» – обидно было до слёз, вот он, дом родной… Но скоро забылось – поездка была насыщенной и по части попеть под гитару, и по части выпить-закусить.
Вот в таком беспробудном состоянии мы и оказались в Астрахани, где нас никто не ждал. Начальники долго ходили к местному коменданту, пытаясь выбить ходя бы полтора вагона под нашу перевозку, а мы расползались по окрестностям в поисках приключений – успешных, надо отметить. И скоро патрули начали приводить в комендатуру станции расхристанных курсантов в разных степенях опьянения, число нарушителей росло и, когда оно перевалило за второй десяток, комендант понял смысл угрозы, прозвучавшей в словах нашего командира роты: «Ну, ладно… Сам себе могилу роешь» Конечно, можно было вызвать на подмогу гарнизонную комендатуру, но комендант решил разрулить ситуацию одним ударом.
Он лично отправился на поиски вагона. Надо было видеть его торжество! – он нашёл ДВА пустых вагона, и по его подсчётам их должно было хватить на 180 человек.
Хватило, конечно – наши командиры тоже были не дураки и настаивать на соблюдении «Наставления о воинских перевозках» в обстановке трогательного единения военно-морского флота с народом, не жалевшим портвейна, чтобы приветить молодых ребят, они не решились.
Загрузились, заняв все третьи полки, настелив матрасы в проходах вагонов, которые прицепили к поезду «Астрахань-Махачкала». Возраст вагона, в котором ехала наша рота, угадывался приблизительно – грязью было покрыто всё. Не работали раковины, не было слива, но самое главное – не открывались окна, забитые гвоздями. Но мы не успели вспотеть – поезд резко остановился, едва выехав за пределы городской черты, и толпа курсантов высыпала на пути.
В голове состава виднелись люди, вскоре появился милицейский уазик. Разведка доложила о сбитой поездом корове, возмущении местных крестьян и путях, перекрытых ими до получения полной сатисфакции за животину.
И в это время кто-то разглядел в непосредственной близости верблюда. Корабль пустыни жевал какие-то растения буро-серого цвета, горбы висели на боку. Окружив дромадера, будущие лейтенанты начали вспоминать «Джентльменов удачи», постепенно сближаясь с объектом насмешек, попихивая его хворостинами в бока.
И вдруг я вижу (а я был у него на кормовых курсовых углах), как хвост верблюда (размером примерно в два кулака) поднимается, из-под него прорисовывается примерно четырёх-пятидюймовое жерло, наполненное продуктом жизнедеятельности…
Я сделал несколько шагов назад, и тут бахнуло! Негромко, но с хорошо видимым аэрозольным облаком и неплохим накрытием окружающих. Крик, шум, гам – верблюд неторопливо начинает движение сквозь поражённых биологическим оружием курсантов, ещё не до конца поверивших, что этот запах с ними надолго.
Практически на каждого из участников этого сафари попало по нескольку весомых порций продукции. Чисть – не чисть: вонь не отступала, воды в вагоне не было…
До Махачкалы мы доехали живыми только потому, что выломали две рамы, а там уж, на берегу Каспийского моря, отстирались, ожидая очередной оказии до Баку…
Такие дела.
О воспитании курсантов
– Ну, что вы здесь сидите? Отпускают вас на все четыре стороны, а они в роте сидят, в праздничный день. Дебилы какие-то… Что, некуда пойти что-ли? Практически выпускники, а в городе так базы и нет? …
Это небольшой кусочек из монолога нашего командира роты Вржижевского, за глаза Казика. Монолог произносился на фоне унылого шарканья по плацу – неуволившиеся остатки 14Б роты двигались на обед. Из 7 шаркавших четверо заступали в наряд, так что Стас, Чича и я могли смело все эти диатрибы отнести к себе.
Досада командира вполне объяснялась – в 16 заканчивалось его старшинство на факультете, и он отправлялся домой, а здесь оставалось трое нестреноженных половозрелых и неоднократно замеченных в употреблении бойцов…
– Товарищ командир, да некуда пойти, – заныл Чича, – нигде никто не ждёт нас, альбатросов, скитальцев морей…
– Ага, никто не ждёт, – саркастически отреагировал командир, – девушек своих нигде сводить вместе не надо, по пьяни болтать не надо много, глядишь – и подождут.
– Чего уж теперь, – философски вздохнул высокий черноволосый красавец Чича, – поезд ушёл, рельсы разобраны.
– А у вас какие планы на вечер, товарищ командир? – набрался наглости будущий доктор военных наук и доцент Иванов.
– Какие планы, какие планы… Светка в гости уехала на Баилов, вернётся поздно, включу телевизор, выпью рюмочку коньячку…
– Так мы к вам подрулим, – черт в очередной раз дёрнул меня за язык.
– Ну, подруливайте-подруливайте…
Похоже, что чёрт не одного меня дёрнул, потому что через пару часов мы уже звонили в дверь квартиры командира, придерживая две бутылки коньяка и лимоны под полурасстёгнутыми шинелями. «А, припёрлись, – ничуть не удивившись, командир пропустил нас в узенький коридорчик, – разоблачайтесь, проходите».
И мы прошли. Поставили две бутылки коньяка на стол. Командир хмыкнул:
«Картошку надо жарить, пошли чистить».
…
Светка заглянула в дверь залы, заулыбалась: «Привет, ребята. Владик, на минуточку?»
…
– Так, ребята. Командир отдыхает, а вам нужно двигать в училище. Вы в книгу увольняемых записались? Нет? Хорошо. Только аккуратно, через пампасы – иначе командира подведёте».
Надо ли говорить, что аккуратнее нашей троицы никто в училище из самохода не возвращался – ниндзя перемахнули через забор в районе бассейна и, помахивая черными крыльями шинелей, ввалились в роту, благополучно избегнув встречи с дежурной службой училища.
И никогда командир не вспоминал нам этот случай, и мы особенно не болтали.
А я эту ситуацию вспомнил уже старшим лейтенантом, придя во вновь полученную квартиру в Видяеве, где три моих доверенных моряка делали ремонт. Ну, или обмывали его – и я знал, как поступить с безжизненными телами.
Общевоинские уставы
«Товарищи курсанты! – подполковник Пефтиев, преподаватель кафедры тактики морской пехоты, грозно всматривался в наши лица, – Уставы – закон жизни воина! А законы нужно знать и выполнять!» На его шишковатой голове фуражка всегда занимала какое-то удивительное положение, придавая ему вид угрожающий и лихой.
«Служи по уставу – завоюешь честь и славу!» – вторил ему начальник этой кафедры полковник Конопельченко, с наслаждением проговаривавший фрикативное «Г». видимо, с таким же удовольствием некоторые училищные преподаватели грассировали.
«О, воин, службою живущий! Читай устав на сон грядущий…» – запомните на всю жизнь это суворовское стихотворение, товарищи курсанты,» – подполковник Жиляев, интеллигентного вида офицер в очёчках с тонкой золотой оправой, обладавший глоткой аки иерихонская труба и неисчерпаемым запасом окопных неологизмов.
Между прочим, Устав внутренней службы, Устав Гарнизонной и караульной службы и Дисциплинарный устав в советское время вводились Указами Президиума Верховного Совета СССР, а нынешние редакции объявлены Указом Президента России. Среди общевоинских уставов только Строевой устав введён приказом Министра обороны.
И именно подполковник Жиляев объяснил мне-первокурснику почему: «Первые три устава ограничивают права советского человека, предусмотренные Конституцией, вплоть до временного лишения его свободы без суда и следствия. Вот почему, товарищ курсант. Что строевой устав? А строевой устав – это приказ Министра обороны! И это больше, чем закон!»
Вспомнил этих людей, пересматривая училищные фотки, на которые они попали случайно, никто и никогда не хотел с ними фотографироваться – придиры и уставники: «как стоите», «поправьте головной убор», «бляха зеленью заросла»… Единственную свою четвёрку за всю учёбу я получил первокурсником – на экзаминированном зачёте по ТМП.
Уже на 4-м курсе меня вызвал к себе Кутафин: «Ты красный диплом-то получать собираешься? Всё равно? Тебе всё равно? А нам с твоим дедом вот не всё равно! Шагом марш к полковникам пересдавать, смотри, проверю!» Кутафин был замначфака по учебной части, имел прозвище Жаконя и переменчивый нрав. Один из его зятьёв был штурманом на лодке 641Б проекта в 4 эскпл и месяц назад погиб при столкновении её с торпедоловом.
Пересдавал я долго, но вывалившись с кафедры вдруг понял, что львиную долю времени заняла строевая тренировка – офицеры морской пехоты обрадовались добровольно пришедшему к ним курсанту четвертого курса с высочайшим самомнение и оттянулись на мне по полной: «выйдите, заправьтесь и снова войдите,» «кто вас учил так руку держать при отдании чести,» «а стриглись вы когда»… А учебных вопросов и не было, если не считать таковым требование перечислить последовательность воинских подразделений от взвода до армии и ничего не пропустить. И только на выпуске Жаконя мне сказал, что он к моему приходу уже договорился с «чёрными полковниками» обо всём…
Штурман крейсера Жданов
Штурман крейсера Жданов Ренат Наилович Сабиров внешностью напоминал актёра Леонова. Но и корабельная кликуха у него была Шерхан, и повадки у него были тигриные – ходил тихо, появлялся неожиданно, тяжёлые двери умудрялся закрывать без характерного лязга. Что позволяло ему вносить в безмятежную обстановку нашей с Женей Погорлюком преддипломной стажировки элементы неожиданности и избыточной нервозности: «Чем заняты, студенты? Дохнете? А как же астрономия, а корректура как? И совесть, совесть не беспокоит вас, а? Капитан-лейтенант, целый капитан-лейтенант поручил вам решение задач по Солнцу, а вы? Корабль готовится на боевую службу, в Средиземное море, а у штурмана по вашей вине не выполнен норматив решения астрономических задач? И у младшего штурмана тоже… А ведь ещё звёзды ждут вас, сколько у нас навигационных звёзд, а? Не помните, понятно… И звёздный глобус тоже не помните, конечно. Ну, зачем нам глобус, у нас впереди навигационные комплексы – Тоболы, Медведицы с Симфониями, а тут глобусы, секстаны…»
Ренат постепенно ярился, и мы перестали ухмыляться, а уж когда он затянул своё любимое «у меня двое дочек, жена третьим беременна», то вскочили с дивана и начали шуршать ВАСами и МАЕ – в этом состоянии он мог и в ухо зарядить.
Выпускник нашего училища 1974 года, обладатель реденькой рыжей шевелюры капитан-лейтенант Сабиров был отличным штурманом, был на хорошем счету у командования, и был одним из главных кандидатов на заветную береговую должность в севастопольской гидрографии. На книжной полке в его каюте стояла семейная фотография – женщины в количестве 3-х единиц глядели прямо в объектив, а глава семейства явно прятал глаза, стыдясь своей неспособности стукнуть кулаком и обеспечить жилищные условия и иные функционалы главы семьи, зависящие от частоты и продолжительности сходов на берег. Так что должность в гидрографии должна была, в том числе, разрешить и застарелые семейные проблемы, раз и навсегда закрепив неустойчивый авторитет главы семейства на недосягаемой для критики высоте. Шерхан, да-с…
…
Штурманская рубка заполнилась проверяющими, от капразов рябило в глазах, флагманский штурман ЧФ с любовью глядел на Сабирова – этот рыжий татарин ни разу не подводил его, вот и сейчас Ренатик разложил на столе образцово-показательную документацию, бирочки сияли белизной, шрифт на них пленял своей «однообразной красивостью», журналы, коих ведётся бесчисленное количество, были в меру засалены, прошнурованы и пронумерованы…
А Ренат Наилыч, соблюдя политес и продемонстрировав безграничное уважение к проверяющим, бочком пробрался к тощему старлею, затерявшемуся на входе: «Товарищ старший лейтенант! Командир БЧ-1 капитан-лейтенант Сабиров!» Тот покраснел от неожиданности и прошептал едва слышно: «Старший лейтенант ш-ш-ш…»
Через некоторое время Шерхан прошипел нам с Женей: «За этого старлея мне персонально ответите. Хвостом за ним, всё записывайте, что говорит, на всё отвечайте «есть, устраним», и только по званию, поняли? Борзота каспийская…» Так мы и делали – хвостом за ним ходили, ЗКШ наготове, есть-так-точно-никак нет.
Старлей повеселел, голос прорезался: «А где тут курят?» Покурили – он из гидрометеослужбы флота оказался, пиджак питерский, начальник ГМС флота его проинструктировал, что и как надо смотреть и спуску не давать. «А приём прогнозов налажен у вас? – А как же.
А факсимильные карты от кого принимаете? – От Неаполя (первое, что пришло на ум)!
А на психрометре у вас заводная пружина сломана! – Так у нас другой есть, этот забыли убрать!
А штурман у вас уважительный какой, представился мне…
В-общем, когда Ренатик выкроил для этого старлея десять минут, тот доложился, что есть несущественные замечания, но боевая часть один к выходу на боевую службу по линии гидрометеослужбы готова. И повторил этот доклад на разборе.
Окончательно мы всё поняли, когда вечером сидели в штурманской:
«Ренат Наилыч, чего это вы перед этим пиджаком навытяжку, он вообще не в курсе же?»
«Дураки вы сопливые, вот что. Мал клоп да вонюч. А я перед ним во фрунт, ему же приятно… Зато теперь боевую отходим, а там и в гидрографию, заявки на карты подписывать от таких, как вы, бестолочей»