Павел Анненков
О значении художественных произведений для общества

Мы принуждены были обратить внимание на практическую сторону нашего предмета и будем продолжать исследование. Каждый народ, каждое общество имеют свой особенный способ выражать себя, свой исключительный, тому или другому принадлежащий характер деятельности. У одних общее выражение деятельности имеет ясную печать живой восприимчивости, быстрого исполнения плана, словом, импровизации; у других мысль и труд подчинены расчету, преднамеренной идее, достижению ближайших целей; у третьих творческая деятельность проявляется не иначе, как под условием упорного, всестороннего, долгого труда, способного под конец овладеть живым элементом импровизации и практическим расчетом. Если не ошибаемся, выражение нашей собственной деятельности всего ближе подходит к последнему из этих родов. Все, что мы видим у себя в литературе, науке и по другим частям, утвержденного на крепком основании, досталось нам неусыпным трудом, совсем не из первого порыва и не из потребности удовлетворения мгновенных требований. Поспешных дел, в строгом смысле слова, у нас нет: мы как будто обращены лицом к будущему. Все попытки ввести легкий способ занятия предметами словесности, науки и проч. остались безуспешны и поражают своим безобразием, обличающим с первого раза природу выродка. Даже для популяризации ученого предмета или понятия потребна у нас своя строгая, глубоко придуманная форма без утайки трудных сторон того или другого. Опыт ясно показывает каждый день, что самые отвлеченные идеи принимаются у нас только тогда, когда изложение их требует со стороны читателя усилий ума и внимания. Если произведение мысли или искусства не вызывает такого умственного труда, то оно скоро улетучивается, превращается в явление эфемерное и пропадает без следа в жизни и в обществе, хотя бы оно сопровождалось еще десятками и сотнями подобных ему. Это особенный склад народного ума. Все, что ему легко говорится, хотя бы говорилось ежечасно, в нем не задерживается настолько, насколько нужно, чтоб он превратил понятие в свое неотъемлемое добро. Еще менее способен он подчиняться быстрому, мгновенному решению какого-либо вопроса, а если подчиняется, то не из доверенности к решению, а из предположения, что другого лучшего еще не отыскано. Общественный ум настроен подозрительно на всякую вспышку в литературе: вдохновению по существу своему он плохо верит и всегда сомневается в слове, если оно не есть плод долгого, предварительного искуса, долгого изучения и труда. Словом, труд есть единственный источник нашей деятельности; всех успехов в прошедшем, всего замечательного в настоящем; эта наша нравственная сила. Гениальничания, то есть создания на скорую руку чего-либо в области литературы и искусства, мы почти и вообразить не можем у себя. Такому состоянию народного ума соответствует как нельзя более сущность художественности, которая предполагает самый усиленный труд для разрешения своей задачи. Мы видим даже в истории нашей литературы примеры, что один голый труд, без участия таланта, производит сильное движение в умах. Поэмы Хераскова и Шихматова, имевшие такое глубокое влияние на образованнейших людей их времени, свидетельствуют лучше всех наших слов о невольных инстинктах общества, о настроении его духа, и это не пропало доселе, только устранена опасность принять тяжелую работу слагателя стихов, романов, историй за творческий труд, которого общество ищет постоянно и которому только и доверяет.

Вообще надо сказать, что история русской литературы весьма мало обработана с одной стороны, именно еще не было обращено достаточного внимания на тайную связь литературы с обществом и отношений, возникавших между ними. Слабый луч, вносимый по временам записками старожилов в эту еще не исследованную область, открывает много любопытных фактов. О других мы можем только догадываться. Так, недавно стали подозревать у нас, что порывы к достижению высоты творчества возникали у всех замечательных деятелей наших на поприще словесности, начиная с Ломоносова до Дмитриева включительно, преимущественно на самом тяжелом и упорном труде. Зато и влияние их на общество, настроенное совершенно под их лад, было огромно. Внезапного и неудержимого течения производительной силы, какая встречается у других народов, мы почти и не знаем у себя: исключения весьма незначительны, а иногда и весьма печальны. Со всем тем нельзя не заметить, что рядом с великими деятелями были у нас и такие, которые изредка отдавали публике собственную мысль без особенного осмотра и многое было сказано умно и дельно этими второстепенными производителями, а многое даже и хорошо сказано. Однако же дело их не удержалось в памяти современников и становилось чуждым, незнакомым для ближайшего поколения. Причина одна и та же: неспособность общества удовлетворяться мимолетным явлением, вспышкой, случайностию, как бы умны, горячи, счастливы они ни были сами по себе. Кому не случалось находить в старой литературе нашей одушевленные строки и мысли, которые и ныне были бы кстати благодаря искренности и благородству своих намерений, и кто не задумывался над участию этих явлений, никем не замеченных и вскоре пропавших без вести в пыли библиотек и книжных лавок? Нам могут, возразить, что содержание этих литературных метеоров было, вероятно, несвоевременно, понятно лишь малому числу людей и, к сожалению, пропало вместе с ними, но есть еще более разительные примеры упорного равнодушия публики к легким произведениям: это сатирические журналы 70-х годов прошлого столетия, являвшиеся тогда в значительном количестве и недавно еще открытые вновь как редкость библиографии и самой литературы^[13]. Сатирические журналы эти занимались предметами до того общеизвестными, что никакого сомнения в животрепещущем интересе их, как говорят обыкновенно, допустить нельзя, а притом в указаниях, поучениях, выходках, анекдотах некоторых из них заключалось именно все то, что производит впечатление на современников: много умных слов, счастливых соображений, существенного дела под покровом шутки и веселости. И, однако ж, мы имеем весьма побудительные причины сомневаться во влиянии их на эпоху и умы тогдашних читателей, а что сделалось с ними почти тотчас после выхода, известно: только люди специально ученые, для пополнения исторических своих исследований, нечаянно напали на их след и открыли существование их! Мы нисколько не отрицаем, просим заметить, словами нашими великой пользы, принесенной общим развитием науки, образования, нравственности, чему, без сомнения, способствовали и второстепенные деятели; мы только указываем на относительную важность ролей в этом воспитании общества. Но если уже доказано, что оно мало способно увлекаться бойкостию ума, цепкостию заметок и всею игрой импровизации в изложении предмета, то сама собой является мысль о неизмеримой важности художнических приемов в искусстве, которые одни имеют силу выводить общество из равнодушия. И действительно, начиная с сатир Кантемира и до «Бедной Лизы» Карамзина, всякое произведение, имевшее какую-либо долю влияния на общество, носило на себе отражение существовавшей тогда теории искусства и было художественным, в смысле своего времени. Ведь «Бедная Лиза», с которой обыкновенно начинают новый, легкий род словесности, была только оборотною стороной оды Ломоносова или Державина и выросла на одном и том же корне. Успех эпиграмм и легких произведений Пушкина тоже не противоречит словам нашим: ими любовались втихомолку, как шалостию, что и прежде бывало с подобного рода произведениями, но они нисколько не изменяли образа мыслей читателя и его отношений к окружающим предметам, как не изменялись они после произведения и у самого автора.