Павел Санаев
Хроники Раздолбая
Глава третья
«Что бы мне сейчас хотелось?» – спросил себя Раздолбай, решив, что с момента отправления поезда приключение началось и пора получать удовольствия.
«Сигарету и пиво», – тут же нашелся ответ.
Затянуться после нескольких глотков пива ароматным дымом фирменной сигареты считалось у Раздолбая одним из высших наслаждений, но он сомневался, стоит ли предаваться ему в первые же минуты поездки, и стал вспоминать другие радости. На ум ничего не шло. Магнитофона с собой не было, «пробуждать зрелую сексуальность» в поезде казалось неудобным, а другие удовольствия были Раздолбаю неведомы. Признав, что выбора нет, он достал из чемодана пачку «Мальборо», ловко утянутую из портфеля дяди Володи незадолго до поездки, прихватил «СПИД-Инфо» и двинулся в вагон-ресторан.
«Учитель, ты велел нам грузить лед, и мы работали до полудня, но один ящик открылся, и среди льда мы увидели белый порошок. Не наркотики ли это?» – бубнил переводчик, вторя персонажу китайского боевика, который показывали в вагоне-ресторане на подвешенном к потолку «Рубине».
«Да, это наркотики, – продолжал бубнить переводчик теперь уже за учителя. – Вы же понимаете, что, продавая лед, не заработаешь на безбедную старость. Держите язык за зубами, и я хорошо заплачу вам».
За первым столиком в ресторане сидели двое парней чуть старше Раздолбая.
– Учитель – дикий король! – прокомментировал один из них. – Открыто толкает наркоту ящиками.
– Да уж, не то что мы с тобой, – подхватил приятель. – Я представляю, как менты повязали бы нас в ГУМе с твоими джинсами, а ты говорил бы им: «Да, это «Левис». Вы же понимаете, что на стипендию не поедешь в Юрмалу».
Приятели захохотали так, словно в этой шутке скрывался понятный им одним и очень остроумный смысл.
«Веселые ребята», – подумал Раздолбай, усаживаясь через два стола от них.
Учитель и ученики в фильме обменялись еще несколькими репликами, после чего началась такая драка, что экран старого «Рубина» не выдержал и замельтешил зелеными полосами. Шутники отпустили по этому поводу еще пару комментариев, из которых до Раздолбая долетели слова «…король в диком просере», и снова засмеялись на весь вагон. Раздолбай позавидовал им. Ему тоже хотелось бы сейчас шутить на пару с каким-нибудь своим другом, но сигареты и «Курземское» пиво, которое принес официант, были его единственными компаньонами. Бросив на веселых приятелей еще один взгляд, он заметил, что те косятся в его сторону. Отгораживаться сосредоточенным изучением сигаретной пачки у него получалось до тех пор, пока к взглядам не добавилось перешептывание.
«Может со мной что-нибудь не так?» – насторожился Раздолбай.
Из-за стола пересмешников снова раздался взрыв хохота, после чего один из парней поднялся и направился прямиком к Раздолбаю.
– Любезный, позволите нарушить на секунду ваше уединение и задать вопрос? – витиевато заговорил он, усаживаясь напротив.
– Допустим… – уклончиво ответил Раздолбай, быстро оценивая весельчаков и пытаясь понять, чего от них можно ждать. Оба выглядели старше года на два. Тот, что подсел к нему, угрозы не представлял. Он был полноват, а его бледное добродушное лицо казалось бы изнеженным, если бы не массивная нижняя челюсть. Такая челюсть подошла бы фашистскому агрессору с плаката сороковых годов, но никак не мягкотелому парню, который скорее всего не дрался даже в детском саду за лопатку. Его приятель, оставшийся за столом, казался опаснее. Сразу было видно, что он крепыш и способен размолотить в падаль кого угодно. На грубоватом веснушчатом лице крепыша выделялись очень светлые глаза с черными зрачками-иголками, и эти иголки насмешливо покалывали Раздолбая издали. Решив, что над ним хотят подшутить, он насторожился и приготовился искать в каждом услышанном слове двойной-тройной смысл, но незваный собеседник спросил прямо, хоть и замысловато:
– Будет ли вам интересно отложить чтение своей номенклатурной газеты и расписать с нами на троих партию в «кинга»?
Перспектива стать добычей поездных катал показалась Раздолбаю такой абсурдной, что он даже не удивился странному слову, которым назвали его «СПИД-Инфо». Он уже открыл рот, чтобы отказаться, но собеседник словно прочитал его мысли.
– Я понимаю, что предложение сыграть в поезде в карты выглядит дешевой разводкой, но мы не предлагаем играть на деньги или на что-то еще. Просто дико хочется перекинуться в «кинга», нужен третий партнер, а проводница нам компании не составит.
– Соседям в купе предложите.
– Мы едем в «СВ». Я дико извиняюсь за навязчивость, но еще раз уверяю – на деньги мы играть не будем и никакой опасности нет. Или вам интереснее смотреть кино про учителя, которого дико отоварили собственные ученики?
– Мне? Нет… Почему на «вы»?
– Наследственная вежливость в общении с незнакомыми людьми. Прадед по матери был графом. Как только познакомимся, будем совершенно дико на «ты». Меня зовут Мартин.
– Лютер Кинг?
– Я думаю, ты – стотысячный человек, который так шутит. Первым был мой отец, когда ему показали метрику. Самое смешное – мама даже ни фига не знала, кто такой Лютер Кинг. Просто услышала такое имя, и был март. Продолжить историю моего детства или все-таки дико в «кинга»?
– В «кинга», – немедленно согласился Раздолбай. Он уже понял, что ему ничего не грозит, и радовался возможности провести вечер в новой компании.
Мартин поднялся из-за стола и кивнул своему товарищу-крепышу.
– Боец согласен? – оживился тот. – Пусть берет свое пивчанское – у нас в купе дососет.
– Друг никак не отвыкнет от казарменных манер, извиняюсь за его солдафонскую лексику, – предупредительно сказал Мартин, а крепыш протянул Раздолбаю руку и представился:
– Валера.
Когда роспись «кинга» пошла на пятый круг, Раздолбай знал о своих новых приятелях все, что можно выведать ненавязчивыми вопросами. Валера и Мартин действительно были на два года старше и дружили со школы. Когда они назвали институты, в которых учились, Раздолбаю показалось, что голос у него вот-вот сорвется на писк от чувства собственного ничтожества – Мартин закончил третий курс МГИМО, а Валера первый курс иняза, отслужив перед этим танкистом в Германии. Оба института воплощали недосягаемость, и студентов, которые там учились, в кругу Раздолбая считали кем-то вроде рок-звезд – известно было, что они есть в природе, но лично их никто никогда не встречал.
– Сложно туда, говорят, поступить… – промямлил уважительно Раздолбай.
– В танкисты? – усмехнулся Валера, в манере которого было оборачивать слова собеседника в шутку при любой возможности.
– В иняз.
– Блат, дикий блат, – подтвердил Мартин.
– Про блат молчи лучше. А то пока одни защищали дальние рубежи Родины… – Валера замялся, придумывая шутку поостроумнее, но Мартин подхватил и закончил вместо него:
– …другие пользовалась дикими привилегиями, но регулярно присылали «одним» номенклатурный коньяк.
Слово «номенклатурный» Мартин вставлял в речь так же часто, как слова «дикий», «дико» или «совершенно дико», и Раздолбай решил наконец выяснить, что это значит.
– Слушай, я так давно живу с этим словом, что перестал задумываться о смысле, который в него вкладываю, – ответил новый друг. – Прилипло оно давно, когда мы отдыхали в одном хорошем пансионате. Пансионат был номенклатурный, мы номенклатурно там отдыхали, и все хорошее с тех пор стало называться «номенклатурным». Как-то так.
– Я бы все понял, если бы ты еще объяснил, что такое «номенклатурный пансионат».
– Пансионат для «номенклы» – кажется, от ВЦСПС или УПДК. Сейчас мы едем в еще более номенклатурный совминовский дом. Придешь к нам в гости, почувствуешь себя «номенклой» – все поймешь.
Чтобы не выглядеть дураком, Раздолбай не стал больше ничего уточнять, хотя смысл объяснения ускользнул от него, как если бы Мартин говорил по-английски, употребляя много незнакомых слов.
Снова раздали карты. Посмотрев прикуп, Мартин заказал не брать «кинга», с третьего хода умудрился сам же его забрать и обиженно изрек:
– Вы – дикие короли. Впарили номенклатурного «кинга» мне, я теперь нахожусь в совершенно диком просере.
– Старичок, карты – как жизнь, такая тебе выпала фишка, – пустился в рассуждения довольный Валера. – Вот я в армии играл ночью в подсобке в карты, пил с бойцами присланный тобой коньячок. Прапор застукал, сказал, что завтра все пойдут на говно. Идти в свинарник и грести большой лопатой свиное говно – не лучшее занятие для мирового интеллекта, но я решил, что раз жизнь бросает мне такую фишку – пойду на говно, как стоик. Но утром в часть приехал помощник прокурора, спросил, кто хорошо знает немецкий язык. В итоге я поехал на «мерседесе» в чистый дом переводить документы, а все остальные пошли на говно. Будь готов принять плохую фишку стоически, тогда рано или поздно выпадет хорошая.
– Мудовая рабская психология фатализма, – отрезал Мартин. – Фишка должна всегда быть такая, какую хочешь.
– А-а, так ты хотел «кинга» забрать?
Валера и Раздолбай засмеялись, а Мартин вдруг не на шутку завелся.
– Я играю, чтобы расслабиться, поэтому не контролирую игру так, как свою жизнь. Если хочешь, чтобы я относился к этому серьезнее, то я могу.
– Ладно, боец, не заводись. Кто сдает?
Сдавать была очередь Раздолбая. Раскидав карты на троих, он отложил две штуки на середину стола в прикуп.
– Чаю попроси, пожалуйста, – попросил Мартин Валеру, которому предстояло заказывать игру.
Валера выглянул в коридор, чтобы позвать проводницу, и в эту секунду Мартин быстро подсмотрел и прикуп, и его карты.
– Ты чего? – удивился Раздолбай.
– Тихо.
Валера вернулся за стол. Мартин сохранял полную невозмутимость. Раздолбаю не хотелось выдавать Мартина и, возможно, ссорить приятелей, но еще больше не хотелось нечестно играть.
– Давайте пересдадим, – сказал он, – я сдал неровно.
– Ровно, ровно – у всех по десять.
– Пересдадим!
Раздолбай бросил свои карты на стол и смешал их с прикупом.
– Что за дешевое чистоплюйство? – разозлился Мартин.
– Карты подсмотрел, что ли? – догадался Валера.
– Да. Хотел тебе показать, как играть, если карты – жизнь. А ты… – Мартин обратился к Раздолбаю, – объясни, что тебе лично мешало молчать. Ты что – дико правильный король?
– Просто не хотел нечестно.
– Ты за честность всегда?
Раздолбай задумался. Мартин не раздувал ссору, а как будто хотел выяснить его позицию, чтобы завести мудреный разговор «за жизнь». Мудреные разговоры «за жизнь» Раздолбай любил, поэтому решил отвечать серьезно.
– В детстве врал иногда, конечно. В милиции, например, когда в женскую раздевалку подсматривал и меня поймали. А так – за честность всегда.
– То есть ты считаешь, что сейчас поступил честно, и всегда сделал бы точно так же? И сам бы в чужие карты никогда не взглянул?
– Не взглянул бы.
– Хорошо, а если бы мы играли на деньги и ты проигрывал?
– Все равно.
– А если бы деньги нужны были на операцию твоей маме, которая без нее умерла бы?
– Мартин, зачем такое предполагать?
– Я просто спрашиваю – ответь. Представь, что мы играем на большие деньги, которые нужны тебе, чтобы спасти мать. Другой возможности их достать у тебя нет. Ты проигрываешь и случайно получаешь возможность незаметно подсмотреть карты. Ты этого не сделаешь?
Раздолбай опешил. Мягкотелый Мартин превратился вдруг в сгусток энергии и обрушился на него с таким натиском, что уйти от неудобных вопросов было невозможно, а соврать, чтобы выглядеть в лучшем свете, значило перечеркнуть собственное утверждение, что всегда надо быть честным.
– Ради мамы подсмотрел бы, наверное, – нехотя признался Раздолбай.
– Значит, в иной ситуации ты готов сам поступить нечестно, но сейчас мешаешь поступать так мне и считаешь себя при этом дико порядочным. Что это, как не дешевое чистоплюйство?
– Но ты же не на деньги для мамы играешь! – почти взмолился растерянный Раздолбай.
– Ладно, что ты на него насел? – примирительно сказал Валера. – Пересдавай.
– Не надо пересдавать. Ты затронул жизненную философию и дико обломал мне расслабленную игру. Если наша игра – это жизнь, проигравшим вы меня не увидите.
Мартин взял листок с записанными очками и разорвал его на четыре части.
– Утверждать, что я в просере, вы не можете, так как теоретически я мог бы еще отыграться. Но закончим про чистоплюйство. Если в одной ситуации ты поступаешь честно, а в другой – готов честность преступить, не будет ли самым честным признать это перед собой, не корчить из себя порядочного и всегда поступать, как выгодно? Скажи мне.
Мартин снова обращался к Раздолбаю, который пребывал в полной растерянности. Он привык к простым понятиям, что есть хорошо, а что плохо, и никогда не сталкивался с такой казуистикой. Он знал, например, что его отчим дядя Володя – порядочный человек. Когда он продавал свою «шестерку», восстановленную после аварии, то честно говорил покупателям, что в ней было разбито, и в итоге продал машину дешевле, чем было возможно. Но это были не последние деньги, и лишних пятьсот рублей ничего не меняли в их жизни. А если бы меняли? Если бы от этих денег зависела жизнь мамы? Стал бы дядя Володя говорить правду тогда? Мартин замкнул в сознании Раздолбая какие-то цепочки, и привычные ориентиры обрушились. Он отчетливо понял, что если бы жизнь мамы зависела от полученных за машину денег, то дядя Володя скорее всего стал бы врать. А если бы не стал, то Раздолбай заявил бы ему, что принципы для него дороже маминой жизни, и смертельно с ним поссорился. Получалось, порядочность условна, а раз так – выходило, что Мартин прав, и честнее всего признаться себе в этом сразу. Какой смысл держаться за принципы, если знаешь, что в определенных обстоятельствах нарушишь их все равно?
– Допустим, я с тобой соглашусь… – заговорил Раздолбай, со страхом чувствуя, что вот-вот откроет тайну, которая испортит его мнение о себе самом и об окружающих людях. – Представь, что я оставил на вешалке пиджак, в котором лежат пять тысяч. Мы с Валерой на минуту вышли. Ты возьмешь деньги?
– Не возьму пять, не возьму десять, не возьму сто, потому что у меня нет в них нужды и они ничего не изменят в моей жизни, – ответил Мартин. – Но если бы на вокзале в Риге я должен был отдать пять тысяч, которых у меня нет, или иначе меня убьют уголовники, то я взял бы их из твоего пиджака. Станешь уверять меня, что ты бы не взял и выбрал смерть?
– Не знаю… Я бы у кого-то занял…
– Представь, что ты и так занял, продал все, что было, и собрал пять тысяч. Ты везешь их в Ригу, чтобы отдать бандитам, которые убьют тебя, если ты им не привезешь. По дороге на вокзал тебя обокрали в метро, и ты заметил это только в вагоне. Теперь украсть самому – твой единственный шанс. Пять тысяч торчат из моего пиджака. Утром без денег – смерть. Ты возьмешь?
– Наверное, возьму, но постараюсь потом как-то вернуть… – юлил Раздолбай, из последних сил цепляясь за остатки принципов.
– Потом вернуть будет дико поздно. Представь, что эти деньги я вез маме на операцию, о чем рассказал тебе за чаем. Ты точно знаешь, что без них она умрет, но если ты не украдешь их – тебя самого убьют завтра утром. Я вышел из купе. Твои действия?
Мартин обладал большой силой внушения, потому что Раздолбай ощущал себя так, словно в самом деле находился перед суровым выбором – смерть или кража, влекущая смерть кого-то другого. Он не мог отмахнуться и перевести все в шутку – он должен был дать ответ, но не способен был ответить даже самому себе, и от этого в его душе что-то разламывалось на колючие рваные части. Он словно окаменел, на висках выступила испарина.
– Похоже, ты грузанул бойца, – вмешался Валера и дружелюбно хлопнул Раздолбая по плечу. – Представь, что я одолжил тебе пять штук, и расслабься.
– Не надо сводить к фиглярству психологический опыт, – жестко сказал Мартин. – Человек считает себя порядочным, а я хочу помочь ему понять свою суть. Можешь тоже включиться и подумать над выбором вместе с ним.
– Над каким выбором? Украсть у тебя пять штук или получить перо от бандитов? Украду, конечно! Мама твоя перекукует без операции – все равно она меня не любит, говорит, что я тебя приучил к водке.
– К водке приучил дико. Но все-таки подумай серьезно.
– Я серьезно. Все эти балансы давно известны – умри ты сегодня, а я завтра; порядочный человек – тот, кто ради малой выгоды не сделает большой подлости, и так далее. Сам знаешь, что в подобной ситуации любой человек украдет.
– Я хочу, чтобы он в этом честно признался.
Раздолбай молчал в ступоре. Поддавшись внушению Мартина, он действительно представлял себя на пороге смерти, но признаться вслух, что он украдет деньги, обрекая на гибель чью-то мать, значило сломать внутри себя какой-то зубчик, без которого весь внутренний механизм будет работать не так, как прежде. Он не мог сломать его. Это казалось даже страшнее смерти, потому что смерть была выдуманным условием игры, а зубчик был совершенно реальным и даже ощущался где-то в области сердца.
– Я… Я… – выдавил Раздолбай, ругая себя, что пошел в незнакомую компанию, где ему устроили такую душевную пытку. – Я не знаю.
– «Не знаю» – не ответ. Украдешь или нет?
– Все, баста! – резко сказал Валера. – Позвали человека в гости, нечего его прессовать. Ты предлагаешь надуманную ситуацию, в которой никто никогда не окажется. Долг, бандиты, мать, пиджак… Все равно такого не может быть.
– Я могу предложить другую ситуацию, в которой реально оказывались миллионы людей. Ответишь мне честно, как бы ты поступил в положении, которое я сейчас опишу, и будем считать тему закрытой – откроем бутылку номенклатурного шампанского, начнем дико кутить.
– Давай валяй, Фрейд хренов.
– Тридцать седьмой год. Нас с тобой привезли ночью в лубянский подвал. Тебя в один кабинет, меня – в другой. Тебе дают подписать свидетельство, что я готовил покушение на вождя. Не подпишешь – вышка. Ты знаешь, что в другом кабинете передо мной положили точно такое же свидетельство против тебя. И, внимание! Ты знаешь, что под угрозой смерти я готов украсть из кармана пиджака пять тысяч, и значит, принципы для меня не дороже жизни. Твои действия?
– Да ну, это херня какая-то, – заартачился Валера, не желая поддаваться внушению Мартина.
– Это реальная ситуация, в которой были миллионы людей. Я предлагаю тебе представить это и сказать, как бы ты поступил.
– Я с тобой пил-гулял, а ты, значит, подписал бы на меня доносец? – с прищуром спросил Валера, пытаясь съехать на шутовстве.
– Ты не знаешь, подпишу я или нет. Ты знаешь только, что я украл бы из чужого пиджака пять тысяч, а значит, можешь предполагать.
– Ну и катись на лесоповал, раз ты такой гандон!
– То есть ты подписал бы?
– Ну, ты же на меня подпишешь!
– Ты этого не знаешь, в том-то и дело. Ты только предполагаешь это на основе того, что под угрозой смерти я могу украсть. Но ты сам говорил только что – «любой человек в подобной ситуации украдет», значит, и ты тоже. Стало быть, в отношении принципов порядочности мы с тобой совершенно дико равны, и я тебя спрашиваю – сидя в кабинете следователя в тридцать седьмом году, подписал бы ты под угрозой вышки свидетельство против меня, зная, что я в этот момент делаю точно такой же выбор? Только давай честно, не пытаясь казаться лучше, чем есть. Мы же все тут дико правильные короли, верно?
Валера задумался. Насмешливые искры ненадолго погасли в его светлых глазах, отчего они стали безжизненными, но тут же вспыхнули вновь.
– А я скажу: дяденька следователь, все напишу как есть! Дайте только сперва протокол моего кореша почитать. Интересно, что он про меня накляузил.
– Такой возможности нет.
– А ты за гражданина следователя не решай! Вот привезут нас в подвалы, там и увидим, какая возможность есть, а какой нет!
Раздолбай засмеялся. Насмешка Валеры словно разбила чары, которыми опутал его Мартин, и он даже удивился, что всерьез терзался каким-то надуманным выбором.
– Моделировать этические дилеммы с тобой ни фига невозможно, – обиженно сказал Мартин. – Впредь отказываюсь вовлекать тебя в серьезные беседы и выходить за рамки номенклатурного веселого трындежа. Но чтобы не терять плодов нашей небесполезной дискуссии, предлагаю напоследок еще один выбор. – Мартин снова обратился к Раздолбаю. – Представь такой вариант: пока ты решаешь, украсть из моего пиджака пять тысяч или умереть завтра от рук бандитов, к тебе подходит следователь, случайно оказавшийся в поезде, и обещает уладить проблемы с долгами, если ты подпишешь маленькую бумажку – протокол, по которому Валере светит условный год. Подпишешь, и малознакомый чувак, с которым ты даже не доиграл партию в «кинга», поимеет немного проблем, зато ты останешься жив и не придется красть деньги, косвенно убивая этим чужую мать. Украсть-умереть-подписать – выбирай.
После остроумного ответа Валеры размышлять над «этическими дилеммами» Мартина не хотелось, а хотелось тоже шутить, по возможности еще более остроумно.
– Я скажу следователю: «Таки что вам этот мелкий кагтежник Валера? Есть гыба покгупнее!» – заговорил Раздолбай, изображая персонаж еврейского анекдота. – Сдам ему бандитов, которые ждут меня в Риге, и таки не надо будет ничего красть.
– Ха, боец, дай пять! – засмеялся Валера и подставил Раздолбаю ладонь, по которой тот радостно хлопнул. – А то он хитрый, договорился со следователем ловить в поезде лохов на живца. У него и пять штук-то в пиджаке фальшивые, ментами помеченные. Хорошо, ты не взял!
– Таки я сгазу просек эту фишку! Какой фгаер оставит в пиджаке башли, котогыми спасают больную маму?
Оседлав волну веселого балагурства, Валера и Раздолбай пустили в адрес Мартина еще десяток безобидных шпилек, которые тот принимал молча, с видом непопираемого достоинства. Когда юмор шутников иссяк и каждая новая острота стала получаться глупее предыдущей, Мартин покачал головой и снисходительно молвил:
– Дикие короли.
– Хватит умничать, доставай шампаня! – потребовал Валера.
– Шампаня дико. Но прежде чем нырнуть с вами в пучины бессмысленного кутежа, хочу все-таки оставить за собой последнее слово в единственной за сегодня полезной теме.
«Как он все-таки странно разговаривает», – подумал Раздолбай, не желая терять веселую волну, на которую настроился вместе с Валерой, и предвкушая, как вспенит эту волну шампанское.
– Запомни ситуацию, которую я тебе описал, – про деньги, бандитов и следователя с протоколом, – очень серьезно продолжал Мартин, обращаясь к одному Раздолбаю. – Подумай над ней, когда будет время. Ответ нужен только тебе. Найди его, запомни и вспоминай, когда захочешь выступить где-нибудь «честным человеком». Может быть, тогда твой сегодняшний поступок с картами не будет казаться тебе проявлением совершенно дикой порядочности.
– Мартин, ты какой-то максималист, – ответил Раздолбай, ощущая себя кроликом, выработавшим иммунитет против удавьего гипноза. – Хочешь сказать, что если в такой экстремальной ситуации я выберу не умирать, а украсть или подписать бумагу, то нет вообще никакого смысла соблюдать порядочность в обычной жизни?
– А какой смысл? Я знаю про себя, что в такой ситуации я украду или подпишу. Это более серьезное этическое преступление, чем смотреть в чужие карты, а удерживаться от маленького зла, зная, что способен совершить большое, есть, на мой взгляд, то самое дешевое чистоплюйство, в котором я тебя упрекнул. По-моему, это самое честное отношение к себе и к жизни. Можете мной теперь номенклатурно ужасаться, я же открываю шампанское, и начинаем дикий кутеж.
Пробка хлопнула, шампанское вспенилось в стаканах из-под чая, и волна балагурства подхватила всех троих. Вместо заумных «этических дилемм» посыпались шутки, анекдоты и смешные истории из жизни, которых у Валеры и Мартина было множество. В двенадцать ночи Раздолбай вспомнил, что его завтрашний день рождения уже можно праздновать, и это стало поводом принести из вагона-ресторана еще пару бутылок шампанского.
Когда хлопнула третья пробка, Раздолбай был влюблен в своих новых приятелей. Ему казалось, что никогда в жизни он не находился в такой веселой, интересной компании. Он подстроился под стиль общения Мартина и Валеры и быстро научился «великому искусству веселого трындежа», в которое Валера посвятил его, когда они пошли курить в тамбур.
– Если рассказывать друг другу, кто в каком институте учится и кто какой фильм смотрел, это иссякнет за полчаса и станет скучно, – объяснял Валера. – Главное, уметь весело говорить ни о чем. Это как теннис: один делает смешную подачу, другой стремится отбить так, чтобы стало еще смешнее, и нагромождается веселый абсурд.
– Как с темой про следователя, когда мы застебали Мартина?
– Да, да, да! Ты воткнул тогда.
Раздолбаю нравилось, что он «воткнул». Мартин и Валера были старше, но у него получалось общаться с ними на равных. Несколько раз ему удавалось делать хорошие «подачи» для шуток, а пару раз он так удачно отбивал «подачи» Валеры, что тот с хохотом хлопал его по плечу и приговаривал: «Бое-ец!» Раздолбаю хотелось закрепить дружбу, сделать так, чтобы в Риге они сошли с поезда одной компанией, а не разошлись на перроне, обменявшись холодными кивками, как случайные попутчики. Он использовал любую возможность, чтобы усилить расположение к себе, и, когда Мартин предложил выпить по стакану чая, чтобы «дико осадить номенклатурный хмель», вызвался этот чай организовать, несмотря на то что проводница легла спать, а вагонный титан давно погас. Ветер эйфории сорвал в пьяной раздолбайской голове все якоря, и, насобирав по вагонам деревянные вешалки, он собственноручно растопил ими титан, с хрустом ломая полированные деревяшки напротив купе с надписью «начальник поезда». Безрассудство себя оправдало – когда перепачканный сажей Раздолбай гордо принес кипяток, Валера одобрительно сказал:
– С таким бойцом доедем, даже если дрова в паровозе кончатся.
– Дикий король! – согласился Мартин.
Чай действительно осадил хмель, а с ним и веселую волну. В третьем часу ночи всем захотелось спать, и Раздолбай отправился в свой вагон с ощущением, что первый день взрослой жизни прошел как нельзя лучше. Мартин и Валера сказали ему на прощание: «Встретимся на перроне», а значит, предлагали продолжить дружбу. Перебираясь из вагона в вагон и освежаясь в грохочущей прохладе между тамбурами, Раздолбай радостно улыбался, и только в дальнем уголке души что-то неприятно царапало… Ах да – «этическая дилемма»! Где этого Мартина научили такой зауми, в МГИМО, что ли? Раздолбай вспомнил, как терзался, и пожалел, что холод тамбуров согнал с него остатки хмеля. Неразрешимый выбор начал грызть его снова, и больше всего мучил вопрос, которым Мартин огорошил в конце, – зачем удерживаться от маленького зла, если знаешь, что способен совершить большое?
Как просто было до сегодняшнего дня считать себя хорошим парнем! Раздолбай всегда знал, что не возьмет чужое, не будет отбивать чужую девушку, не станет доносить, не взглянет в чужие карты… Но Мартин заставил посмотреть на жизнь другими глазами, и вдруг выяснилось, что возможны ситуации, когда от хорошего парня не останется следа.
«Я украл бы деньги, если бы знал, что в Риге меня убьют за долг, – думал Раздолбай. – Подписал бы протокол против Валеры, если бы меня привезли в подвал и пригрозили вышкой. А раз так – не мелочь ли, в самом деле, смотреть чужие карты? Зачем упираться в «принципы», если знаешь, что их сдует в случае большой угрозы? Не честнее ли, как сказал Мартин, отбросить мнимую «порядочность» и всегда поступать как хочется?
Эти мысли до рассвета мучили Раздолбая под стук колес и разноголосое храпение трех попутчиков. И только первые лучи солнца, пробившиеся золотыми вспышками через клеенчатую купейную штору, принесли ему спасительную мысль – все это понарошку! Никто не собирается убивать его за долг, никто не повезет в подвал. И пусть вопросы Мартина загнали его в ступор, таких дилемм никогда не будет в жизни, а значит, принципы лучше сохранять. Очевидно ведь, что быть хорошим парнем приятнее, чем плохим!
Поверив, что жизнь будет к нему добрее, чем дилеммы Мартина, Раздолбай вернул покой и уснул сном человека, который с боем спас от поругания свое честное имя. Проснулся он от выкриков проводницы:
– Labrit, cenijami pasazieri! Celamies, atbraucam! Riga! Labrit…[2]
