Павел Николаевич Сочнев
Размышлялки. Небо, смена, осень, сон и другие. Сборник
А небо? Днём будет некогда, а к ночи я устану, и буду спать. Смотреть в небо и думать – это страшно не только детям. И мы играем. Дети в детские игры, а взрослые в настоящие взрослые игры. И не смотрим в небо, не потому что некогда, а потому что страшно и безысходно. Это глупо просто долго смотреть в небо, ведь столько важных серьёзных взрослых игрушечных дел. Этим всем надо заниматься.
А моя старенькая мама как-то грустно сказала: «Как быстро жизнь пролетела».
**********
Похороны
Наш дом стоял в конце улицы, почти на вершине сопки. С одной стороны открывался замечательный вид на море и посёлок. Вечером хорошо было сидеть на горке «горбыля» и любоваться закатами. Они никогда не повторялись. Или смотреть на посёлок.
Осенью в залив входила целая флотилия сейнеров, они ловили селёдку. И тихоокеанскую и иваси. Днем было просто много кораблей, а ночью это был целый город, больше и светлее нашего посёлка. Там была другая жизнь. Неизвестна, но романтическая и манящая.
А с другой стороны, прямо за огородом, стоял лес, который я называл «чёрным», было кладбище, и ещё дальше, до другого побережья, сопки и овраги.
Дорога на кладбище проходила прямо за огородом, поэтому я видел все похороны. Если был дома.
В те, уже, наверное, стародавние времена, почти всегда хоронили с духовым оркестром. Он приезжал из райцентра и, вне зависимости от положения дома, где умер человек, процессия сначала выходила на центральную улицу и двигалась по ней, делая большую петлю и проходя, как минимум, через пол посёлка. Даже если покойник жил рядом с кладбищем.
В посёлке было два железнодорожных вокзала – Ильинск, второй Ильинск, а кладбище, зачастую называли третьим Ильинском. Как последний в жизни вокзал.
Иногда я тоже шёл с похоронной процессией. Из детского, неосознанного любопытства. Весёлые музыканты играли протяжные печальные мелодии, дуя в трубы, гремя тарелками и бухая в огромный барабан. А когда они прерывались для отдыха, снова становились весёлыми и запросто могли потрепать, снующих туда-сюда пацанов, по макушке.
Огромных процессий не было, наверно из-за небольшого количества людей, проживавших в посёлке. Но и мало людей, тоже не было. Потому, что все друг друга знали.
Многие люди, идущие в процессиях, чтили память усопшего только своим присутствием. Почему только присутствием? Потому что, идя за машиной с гробом, говорили о чём угодно. Но говорили в полголоса, не смеялись и не шутили. Те, что несли венки, были особенно задумчивыми, но тоже, не изображали вселенской скорби.
Громко, навзрыд, но неразборчиво голосили только женщины, сидящие на машине у гроба. Почему они голосили и плакали, я не знал, да особо и не задумывался. Человек умер. Конечно, грустно, но что поделать. Так случается.
Сам я умирать пока не собирался и мысли, о неизбежной смерти, навевали тоску, только когда я смотрел в небо. Родители были ещё молодые и, тоже, к своим похоронам не готовились. Как все дети, я не часто думал, что будет потом. «Потом» распространялось на завтра, Новый год, 1 сентября и другие значительные даты. Дня своего рождения я не помнил, никогда к нему не готовился и подарки не заказывал.
Однажды, в отпуске, гостя у бабушки в деревне, маленьким перочинным ножиком вырезал на лежащих под навесом досках своё имя. Красиво вырезал. Думал, что меня похвалят. А отец сказал, что я чуть не испортил доски, которые дедушка приготовил себе на гроб. Дедушка был старый, постоянно лежал на своей кровати и часто кашлял. Мысль о том, что он может умереть, возможно, уже скоро умрёт, меня не посещала. Дедушку я видел очень редко и, у меня, не было страха его потерять.
Почему так убиваются родственники умершего понял, когда на нашей улице умер мужчина. Говорили, что он сгорел от водки. Интересно, как сгорел? В гробу он был накрыт, но лицо было открыто, и руки лежали поверх покрывала. Они не были обгоревшими. Может, он себя облил до пояса и вспыхнул? Или водка загорелась в животе? Спрошу обязательно у папы.
Когда его вынесли из дома и поставили на табуретках у машины, его жена, падая в гроб, голосила, что он ушёл слишком рано и оставил не перекрытой крышу, и обещал переложить печку, которая еле-еле топится, и картошка осталась неубранной, и как она одна в пустом доме, и кто в погреб без него полезет?
Говорили, что они пили «на пару» и видно одной ей будет не так весело и придётся кого-то нанимать, чтобы перекрыли крышу и переложили печку, а картошку надо будет убирать самой, да ещё и спускать её в погреб. А в доме одному действительно скучно и в погреб, холодный темный погреб, спускаться страшно. Я не очень любил. Там пахло землёй, причем не так как на огороде, а по-другому и висела паутина.
**********
Тоска
Иногда вдруг наступает тоска. Сама. Вдруг. Всё хорошо, всё замечательно… Хлоп. А на душе, почему-то, тоскливо. Не сильно, не больно, но как-то тоскливо. Ни с того ни с сего.
А машина, точнее Геннадий Леонидович, везёт меня на пассажирском сиденье служебной машины домой. Неделя командировки вместе с «магазинскими» пельменями, холодной гостиницей, рабочей беготнёй и стояниями под дверями разрешителей – позади.
На сером асфальте дороги пляшут, водят хороводы и носятся за проезжающими машинами, яркие осенние листья. А на душе тоска…
Ветер полощет, оставшуюся на деревьях, листву, гнёт верхушки, пытается, раскачивая, столкнуть машину с дороги. Деревья, послушно кланяясь ветру, неохотно сбрасывают листья, как будто знают, что в золотой листве они прекрасны.
На фоне синего неба, освещённые солнцем, листья сияют золотом. Настоящая золотая осень. Может быть – это осенняя тоска?
Ковыряясь внутри, обнаруживаю, что вроде бы чего – то хочется, но настолько слабо и неясно, что прихожу к выводу: «Ничего не хочется!»
А листья, слетая с деревьев, собираются в стайки и несутся, кувыркаясь и сверкая, по полю, гоняются за машинами и, устав, ложатся толстым слоем в новые бетонные кюветы.
По выцветшему за лето небу вяло плавают редкие, неразборчивые перистые облака.
Наверное, год заканчивается осенью, а начинается с зимы. С первого снега. Осенью всё живое, выполнив намеченное, ярко и из последних сил прощается с природой и друг с другом, а потом кто засыпает, кто улетает, кто умирает.
А зима – это как чистый лист бумаги. Это просто – начало нового цикла. Жизнь начнёт просыпаться позже, ближе к весне. А сейчас – ничего. Но это ничего не после, а перед. А тоска не отступает. Ну и пусть. Душе тоже надо потосковать, не всё радоваться.
Впервые я испытал это чувство во втором классе, ранней весной. В яркий солнечный день. Оно пришло вдруг и ушло только вечером.
Потом тоска (не часто) навещала меня вне зависимости от времени года, но, примерно, в одно и тоже время суток – после полудня.
Вот и сегодня… Вроде всё хорошо, всё замечательно, а на душе тоска. Она пройдёт ближе к вечеру. А мы будем ближе к дому. К главной и конечной цели любой командировки.
**********
