Павел Николаевич Чумаков-Гончаренко
Пробуждение…
Через час мы уже ехали на своем автомобиле по пригороду. Мимо пролетали, то небольшие сельские домики, то виднелись в дали огромные особняки, которые располагались на значительном отдалении от дороги, словно стесняясь своих размеров. А может просто не хотели раздражать и так значительно раздраженную, большую часть русского народа, которому капитализм не принес той свободы и благополучия, о которых так сладко пели, да и по сей день поют его адепты.
–Что-то хмарит, – сказал я волнуясь, глядя на сереющий небосклон.
–А мне все равно! – улыбнулась Оксана. – Лишь бы куда-нибудь ехать!
Когда мы уже почти выехали за город, Оксана прочла вслух надпись на вывеске, которая располагалась над воротами небольшого изъеденного временем двухэтажно здания, во дворе которого располагалось несколько беседок и игровые детские площадки:
–Детский дом «Светлячок». – И хмыкнув, сказала, обернувшись ко мне, – тебе не кажется странным, что детдом расположен на таком отдалении от города? Фактически на отшибе!
–Нет, нисколько! Я даже, наверное, знаю почему.
–Почему? – спросила глядя на меня Оксана, явно заинтересовавшись.
–Чтобы такие мелочи, как совесть не отвлекали нас от самого главного!
–Это отчего? – еще более заинтересовавшись, с неким сомнением в голосе спросила она.
–От погони за удовольствием и деньгами, – презрительно выдавил я.
–Иронизируешь? – улыбнулась она как-то снисходительно.
–Нисколько! Наоборот скорблю…,– и немного подумав, добавил, – хотя знаешь, мне кажется если даже построить детдом на центральной площади нашего города, то и тогда его мало кто заметит! А детей в нем не станет меньше. Ведь мы их не усыновляем не потому что у нас не хватает денег, а потому, что нас самих слишком много! Мы так эгоистичны, что рядом с нами и нашим "Я" уже не остается места для другого человека. И это бывает очень часто, даже с очень близкими и родными людьми. Нам просто приходится терпеть друг друга. Да в принципе мы и терпим-то друг друга чаще всего лишь до тех пор, пока нам это удобно.
–Значит, ты меня терпишь?! – шутливо – возмущенно вскинула брови Оксана.
–Да, но мне это приятно, – ответил я почти серьезно.
–Смотри мне, чтобы я тебе не надоела, – и она, улыбнувшись, откинула голову на спинку кресла блаженно прикрыв свои карие, словно янтарь глаза.
Я вспомнил маленький, светлый комочек и сам не узнавая своего голоса, спросил, боясь услышать отказ:
–А что, может усыновим какую-нибудь кроху, будет нашему малютке братик или сестричка?
–Значит, мне рожать?– бросила она на меня немного удивленный взгляд.
–Конечно, рожать! Как может быть по-другому? Если забеременела, то только рожать!– немного горячась, выпалил я.
–Раньше ты думал по-другому…
–Раньше я и был другим. – Немного подумав, добавил: – Надеюсь, что только раньше.
Оксана немного удивленная, вновь отвернулась и закрыла глаза. Я же чувствуя какой-то тяжкий груз на душе, вновь спросил:
–Ну, так что, усыновляем?
–Посмотрим, – неожиданно спокойно и серьезно сказала Оксана, пожимая плечами и не открывая глаз.
И это «посмотрим» на мгновение сделало меня, почти самым счастливым человеком на Земле, сразу подарив надежду на что-то светлое впереди и я ощутил легкое жжение на ладони. Может хоть как-то можно, что-то изменить?! Ухватился я за эту мысль, как утопающий за соломинку. «Покаяние, это единственное лекарство для души!»– вспомнилось мне неожиданно. Вскоре Оксана уснула, город остался где-то позади, лишь пару раз он мелькнул в зеркалах заднего вида, будто никак не хотел отпускать тех, кто решил хоть на время сбросить его иго со своих плеч. А может и не на время…?! Я обернулся на Оксану, ее голова в пол оборота лежала на спинке кресла, а лицо было так безмятежно и наивно, словно у ребенка. Мне стало ее жаль и, встряхнув головой, я вспомнил старческий голос и повторил сам себе: "Не унывай!"
Наш автомобиль ехал по бескрайней Русской равнине сквозь поросшие густым бурьяном поля и полузаброшенные деревни, из которых на нас смотрели пустые глазницы домов. Небо окончательно заволокло тучами и о рыбалке уже не могло быть и речи, но она меня больше и не интересовала. Лобовое окно покрылось мелкой россыпью капель, и я то и дело вынужден был включать дворники.
Мелкий моросящий дождь падал из темно-серого ковра над нашими головами, то и дело норовя превратиться в мощный, рыдающий ливень. Тучи плыли так низко, что казалось, они вот-вот зацепятся за кроны деревьев на холме и, тогда не в силах улететь будут поливать округу до тех пор пока не иссякнут, превратившись в такие же чёрно-серые лужи на земле. Небо угрожающе нависало почти над самой землей, словно там, в небесах, переполненных криками и воплями страданий безвинно убиенных младенцев уже не хватало места для боли и слез. И поэтому почернев от гнева, оно грозно предупреждало о том, что и у него есть предел терпения. Но мне уже не было так страшно и тоскливо как во сне, ведь у меня теперь в сердце и в душе была Вера, а впереди меня разрывая черно-серый ковер облаков светилась и маячила, хоть какая-то, но Надежда!..
