Павел Михайлов
Я услышал это где-то
Сон
Мой брат старше меня на 12 лет. Мне было 6, а ему, соответственно, – 18, и он проводил почти каждый вечер со своими друзьями, шатаясь по району. По рассказам с тех времен, а это было начало двухтысячных, я помню, что в их компании были и парни, и девушки. Но почти никого я не видел вживую. Вспоминается только пара имен: какая-то Светка с улицы Волгоградской и Виталик Коняхин или, может быть, Конюхин – с другого квартала. В общем, фамилия его была как-то связана с лошадьми. Однако одного человека я все же знал лично.
Он жил на нашей улице – через пару домов, и звали его Леха, как, к слову, и моего брата. И если брат был жилистый, как гончая собака, то тот, другой Леха, был полным. Отчего по простоте душевной был окрещен Лехой Толстым. Кто именно придумал это прозвище, я уже не помню, да и не важно это.
Леха Толстый часто ходил мимо нашего дома. Сначала один, а потом и с девушкой. Звали ее Верой, и она была полной противоположностью Лехи. По крайней мере внешне: он смуглый и крупный, а она белокожая и очень худенькая.
Через какое-то время они сыграли свадьбу и стали жить в маленьком доме на соседней улице. Вскоре у Лехи и Веры появился сын – Серега. Он был похож на маму.
Компания, с которой гулял мой брат, постепенно испарилась. Да и сам он стал семьянином. Правда ненадолго. А Вера с Лехой все также жили на соседней улице, но видел я их все реже. Возможно потому, что из-за учебы и работы дома появлялся только вечером.
В 23 года я съехал от родителей, но когда приезжал в гости, всегда, сидя на кухне, расспрашивал маму о наших соседях. В очередной раз речь зашла про Леху Толстого.
– Ой, там история такая, – говорит мама, отхлебнув чай и резко переведя взгляд на окно – она всегда так делает, когда речь заходит о чем-то неприятном.
– Умер чтоли?
– Тьфу на тебя. Не умер. Уехал на заработки в Москву и пропал без вести.
Сама формулировка «пропал без вести» еще с детства нагоняла на меня ужас. Наверное, благодаря «Криминальной России». В этой передаче почти всех без вести пропавших находили убитыми. Поэтому судьба Лехи Толстого выглядела в моих глазах печальной.
Спустя месяц новостей о Лехе Толстом по-прежнему не было – я периодически интересовался у мамы.
Весной, когда с пропажи Лехи прошло уже больше двух месяцев, мама не дожидаясь моего вопроса, сама начала рассказывать.
– Тетя Люба – это мама Лехи – к бабке ходила. Она сказала, что живой он, но найти его не получится.
– Как это так?
– В рабстве, наверное, на кирпичном заводе. Знаешь, сколько таких случаев?
– Да уж, – вздыхаю – но хотя бы жив.
Мама молчит какое-то время, задумчиво глядя в окно, и я понимаю, что у истории есть продолжение.
– Тетя Люба сон видела. Снится ей Леха и говорит: «Мама, не ищи меня больше. Меня убили и сожгли».
Вот дела. Меня даже немного передернуло от услышанного. Убили все таки.
Я пытался рассуждать рационально: работящий семьянин уже несколько месяцев не выходит на связь. Полиция его найти не может, а значит, скорее всего, его нет в живых. Тут мои рассуждения из рациональной плоскости перетекли в мистическую – да и сон тете Любе приснился явно недобрый. Сердце матери все чувствует – так любит повторять моя мама.
В общем, в своих мыслях я Леху похоронил. Его убийство не отпускало меня несколько недель. Мир уже не казался таким добрым, я понимал, что есть в нем и жесткость. А в случае с Лехой явно неоправданная – он был неконфликтным парнем.