Александр Мазин
Обережник
«Прямо профессор вещает», – с улыбкой подумал Данила.
И вдруг понял: да, профессор. Старик рядом с ним по уровню и глубине знаний вполне равен какому-нибудь академику из РАН. И дело вовсе не в разнице во времени. Житко ничуть не глупее профессора высшей математики, но пусть попробует этот профессор в условиях полного отсутствия механических приспособлений и удобрений вырастить урожай. Пускай не математик, а химик или ещё какой-нибудь технарь. Вряд ли у них что-то получится.
И тут же за одной мыслью последовала другая. Данила понял, почему в старину так уважали стариков. Они были единственным средством передачи знаний и накопленного опыта в отсутствие письменности. А массовая безграмотность на Руси процветала, считай, до середины двадцатого века. По крайней мере, Данила ни разу не видел, чтобы кто-то что-то записывал или просил передать записку. Все обходились своей памятью, очень хорошей, кстати.
Житко для своих односельчан был техническим пособием, базой данных на все возможные случаи в жизни и учебником истории в одном лице. Немалая ответственность.
Тем временем староста окончил свою речь, Данила понял только то, что полей под зерно должно быть три: одно под озимые, одно под яровые, одно обязательно отдыхает. А меж тем уже наступал вечер.
– Отдохнём здесь, – сказал Вакула, – я неподалёку полянку одну знаю, с ручейком, а завтра с восходом выйдем.
– Добре, – сказал староста.
– Слушай, Жёлудь, – спросил Данила, когда уже развели костёр и стали готовить ужин, – я опять никого не хочу оскорбить, но ваша деревня погост называется, а что это значит?
– Чудной ты, – ответил племянник Житки, но объяснил: – Мы – погост, значит, в нашу деревню дань свозят со всех окрестных деревень. Раньше этим старый занимался, – Жёлудь указал на старосту, – а теперь его боярский тиун заменил. Говорят, нечего смердам боярскими делами ведать.
– Погоди, и что ж, к вам сам князь приедет? – живо заинтересовался Данила.
– Эк ты куда хватил! Нет, дань всю в Вышгород свезут, а оттуда уже князю. Но это только в конце осени будет.
– А вообще княжье полюдье – весёлое дело, – потянувшись, довольно сказал Вакула. – Еды сколько хошь, питьё хмельное, девок тоже – сколько хошь.
– Это тебе весёлое. Он у посадника в уважении, – пояснил Жёлудь для Данилы, – а нам, общинникам, один разор.
– Да ещё девок могут попортить, – решил поддержать разговор Данила.
Жёлудь странно посмотрел на него.
– Тут ты не прав, – проскрипел Житко. – Ежели какая девка от княжьего гридня понесёт, то роду от этого будет только прибыток. Видал ты варягов на перуновом острове?
– Ну, – согласился Данила, – очень хорошо даже видел.
– Вот, а теперь представь: от того девка родит, какой муж выйдет. Сильный, здоровый и в старости опора.
Односельчане Житко дружно закивали, а Данила глянул на Вакулу и понял, что кузнец на сей счёт имеет своё мнение, но озвучивать его не хочет.
– Так, а дань какая у вас, сильно высокая? – решил сменить тему Молодцов.
– Да как сказать, – слово опять взял староста, – терпеть можно. Оброк строго определённый, лишнего не берут. Правда, может боярин какой с дружиной проехать, фураж взять и за него не заплатить, но это уж как поведётся. Живём – не тужим. Лишь бы степняк не наехал, но мы далеко от их стороны Днепра, до нас не достанут. А вот они могут и ради удовольствия людей запытать, и жито пожечь, но тоже редко. Чаще в полон просто угоняют, из него выкупиться можно. Только ежели тебя князь выкупит, ты его холопом станешь.
– А если усобица начнётся? – спросил Данила, решив мягко подвести старосту к разговору о нынешнем князе Киева. Будет совсем странно выглядеть, если чужак не знает даже правителя окрестных земель.
– А что усобицы? Нам-то какая разница, кто в Киеве сидеть будет?
– Ну, война всё-таки, землю воины разоряют.
– С овцы две шкуры не спустишь, с поля два урожая не соберёшь. Зачем воинам да боярам нас голодом морить? Погибнет община – и им дани не будет. Придут воины – дадим, сколько сможем, и только. А кто на стол княжеский сядет, нам всё равно. Лишь бы князь был сильный, богам любый, да урожай от него был. Вот раньше сидел в Киеве сын Святославов, Ярополк. Да его Владимир оттуда выгнал.
– Да что там, Ярополк сам сбежал, – влез Вакула, – сам сбежал и всё наследство отца оставил.
– Сбёг, – подтвердил Житко, – в Родне засел. Так пока дружинники Владимировы город этот в осаде держали, весь народ там с голоду помер. Не дай боги нам такой беды, как на Родне. Сейчас княжит Владимир, он князь сильный, за старых богов, а Ярополк-то был ромейской веры.
– Так вроде в Киеве тоже есть бояры ромейской веры? – сказал Данила, вспомнив какого-то боярина Серегея.
– Есть, и что с того? Богов на земле много, всех и не узнаешь, а каждого уважить надо. Тем более бояре с ромеями много торгуют. Конечно, им надо и ромейского бога уважить, как же иначе. Владимир сам ромейских жрецов и бояр с подворья привечает, церкви, те, что его бабка построила, многие оставил. Всё по уму. И земля при нём каждый год хорошо родит.
– Что, урожай тоже от князя зависит?
– Ну а как же? Он землю перед богами держит!
– Понятно, – усмехнулся Данила.
Всё у этого старосты ловко получается. А интересно, те люди, в Родне, тоже думали, что князь больше положенного не возьмёт?
– Весёлая у вас жизнь, – сказал Молодцов.
– Да уж, не грустим. Ну, будет пустые разговоры сказывать. Давайте почивать.
Все молодые мужики беспрекословно выполнили распоряжение старика.
Едва красный шар солнца стал проглядывать между елей по сторонам тракта, путники собрались в дорогу. Данила ехал по-прежнему со старостой и продолжал донимать его вопросами. Старику, похоже, нравилось.
– А расскажи о вашем князе Владимире? – попросил Молодцов.
– Ну, нашёл у кого спрашивать. Хотя ты нездешний, многого не знаешь. Володимир, он за старых богов. Старший сын Святославов. Не от законной жены, а от рабыни, но сам Святослав принял его в род, так что всё по Правде. Отправил Святослав Владимира с дядькой его княжить в Новгород, а сам отправился воевать чужие земли, да в них и сгинул. В Киеве после него сел его сын Ярополк, старший сын от законной жены-угорки. По Правде он вроде бы старший, да по годам – отрок. Владимир его много старше. Пока Ярополк был в Киеве, всем верховодил Свенельд – лучший Святославов воевода. Говорят, именно он подбил выгнать князя Владимира из Новгорода. И даже снарядил в поход своего сына – Люта. Тот выгнал Владимира из Новгорода, и отправился Святославов сын к нурманам-разбойникам, с кем давно дружбу водил.
Но, видимо, не понравилось богам, что устроил Свенельд – сына Святослава законного стола лишил. На следующий год Лют встретился со вторым сыном Святослава, Олегом, младшим, от угорки рождённым. Что-то они там не поделили, и Олег убил Люта, хотя по годам был тоже ещё отрок. А Лют и с булгарами воевал, и с ромеями. Понятно, здесь боги вмешались. Свенельд от этого дюже осерчал, Лют у него был последний сын, и опять подбил Ярополка выступить уже против родного брата. Собрал Ярополк войско и сразился с Олегом у Обруча – стольного града удела Олегова, что в древлянской земле. Да в битве той брата и убил. В толковище Олега воинами его завалило.
Ярополк, говорят, сильно переживал и Свенельда от себя прочь прогнал. Да только тем, кто родную кровь пролил, боги пощады не дадут. Из-за моря вернулся Владимир. Сначала вокняжился в Новгороде, потом Полоцк взял – тамошний князь его сильно оскорбил – и на Киев пошёл. А при Ярополке тогда большую власть взял боярин Блуд… У-у-у, тварь ненасытная, тиуны его и с нашей общины оброки драли, чтоб им повылазило, пока Владимир ему укороту не дал. Но это было после.
А тогда Блуд у Ярополка в большом почёте был. Слушал он его много. Блуд и уговорил Ярополка Киев покинуть и в Родню уехать, дескать, в Киеве народ бунтовать против князя станет. Что дальше было, ты знаешь… Беда, как на Родне. – Староста тяжело вздохнул и перевёл дух. – Да только Блуд этот давно уже преметнулся к Владимиру. Он уговорил Ярополка и из Родни выехать. Владимир крепость ту почти год осаждал, да взять не мог или не хотел. Блуд уговорил Ярополка ехать в Киев к брату, просить прощения. А в Киеве Владимир уже брата своего убил. Но всё опять по Правде: не он первый родную кровь пролил, но за неё спросил. Всё как уложено.
«Так-так, – думал про себя Данила, – уж не Владимир ли это Красно Солнышко – Креститель Руси? Или не он крестил Русь, а Мономах? Этот вроде язычник, брата своего убил… А кто его знает, может, это вообще какой-нибудь не известный летописи князь. Мне один знакомый реконструктор заявил, что, мол, всё написанное в Повести временных лет о ранних годах Руси наполовину фэнтези. Тут что хочешь, то и думай».
– А сам князь, какой он, ну, характером? – уточнил Данила.
– Да что сказать – правит твёрдо, спуску никому из бояр не даёт. Ещё говорят, до девок охоч жутко. Но это тоже богам угодное дело, а роду – прибыток. При нём только один раз степняки уж больно жёстко налетели, полона много взяли, но до нас не дошли. Владимир с ляхами ратился – победил. Вятичей замирил, те бунтовать против него вздумали. Сейчас вроде как на волжских булгар войной пошёл, победит, наверное. Хотя булгары много силы взяли, и боги у них свои. Вроде как Алле кланяются.
– А что тогда бояре в этого Аллу тоже не верят? – спросил Данила, вспомнив слова Житко о том, что многие бояре в Киеве крестились, чтобы удобнее торговать с ромеями было.
– Так по ихнему закону мёд и пиво пить нельзя, – серьёзно ответил староста, не стебался, – и свинину есть нельзя, как у иудеев. Нам-то без разницы, мы эту свинину раз в год видим, а князь, говорят, её очень любит.
– А по ромейскому обычаю в жёны нельзя больше одной брать, – вставил вдруг Вакула, – а у Аллы – сколько хошь бери, лишь бы прокормить смог.
И заржал.
– Ага, зато крайнюю плоть обрезают с… ну, в общем, с мужского достоинства. – Поддавшись непонятному порыву, Молодцов решил поддержать сторону православия.
Вакула смех оборвал, задумался. Крепко задумался, как и все остальные путники.
– А ну их всех, с ихними чужеземными обычаями, – изрёк кузнец. – Мы живём по своим законам, чтим пращуров, и нам хорошо. Так, старый?
– Так, – подтвердил Житко.
На этом теологический диспут закончился, а караван продолжил путь. Ехал он не в Вышгород, как сначала почему-то думал Данила, а в другой город, под названием Бродов. Всё из-за тех же жадных приказчиков боярина Блуда. В Бродове был свой посадник, и там, оказывается, жил кузнец Вакула.
По всему выходило, что этот населённый пункт станет для Молодцова точкой отсчёта для обустройства в этом мире. А заодно, может, он поймёт, что за чудеса с ним произошли. Поэтому о Бродове следовало расспросить как следует. Подходящий источник информации – Вакула – как раз находился рядом. Но уже по означенным причинам Данила не горел желанием идти на контакт с кузнецом, и кузнец отвечал ему тем же. Словом, Молодцов решил отложить сбор информации до завтра: ехать им оставалось как раз ещё один день.
А пока же телеги маленького каравана неспешно скрипели по лесному тракту. Никаких особых событий за время путешествия не произошло. Если не считать того, что пришлось пару раз быстро сворачивать, чтобы уступить дорогу конным воинам. Те неслись во весь опор и даже не подумали затормозить, наверное, могли и стоптать путников, если бы они не оказались достаточно проворными. Высшее сословие, блин. Или здесь до сословий ещё не додумались?
Ещё встретили настоящий купеческий караван. Поезд, как здесь говорят, из семи телег. Житко степенно поздоровался, и оба каравана с трудом разминулись на узкой лесной дороге. Всё время, пока поезд оставался в пределах видимости, Вакула и Житко выглядели настороженными. Похоже, помочь расстаться с имуществом здесь могут не только разбойники, но и местные коммерсанты. Как говорится, медведь в тайге прокурор, и ничего не попишешь.
Ехали весь день, но не очень быстро, чуть быстрее скорости пешехода. Остановились затемно, выехали опять рано утром.
– А засветло добраться сумеем? – беззаботно спросил Данила, полагая, что уже знает ответ.
– Вряд ли, – ответил Житко, – ну да это ничего страшного. Город уже рядом, нас и по тёмному времени пустят.
– А вот это уже очень плохо, – враз посерьёзнел Данила и мысленно обругал себя. Надо было раньше узнать маршрут, может, удалось бы подогнать старосту, глядишь, и раньше в город приехали бы.
– Чего плохого? – удивился Вакула. – Сказано же тебе – город рядом.
– В том-то и дело. Перед домом или другим безопасным местом человек всегда расслабляется, успокаивается, тут его всякая шваль разбойная и поджидает.
На полянке, где ночевали путники, повисла тишина.
– А чужак дело говорит, – сказал один из деревенских.
– Тихо ты, без тебя разберёмся, – оборвал его кузнец.
– Делать нечего, – пожал скошенными плечами староста, – будем ехать. Куда деваться? Авось, пращуры оберегут.
«Авось – это великое русское слово», – подумал Данила, нащупывая шнурок кистеня в рукаве и стискивая рукоять ножа, одолженного, а не подаренного, старостой на время поездки.
Оказывается, наличие оружия на поясе, даже самого плохонького ножа, – признак мужчины. Конечно, куда более солидный признак – это гривна на шее. Гривна здесь что-то вроде денежной единицы и одновременно статусная вещь. Представляла она собой обруч из драгоценной проволоки, серебряной или золотой, который носился на шее. Как раз те самые штуки, которые видел Данила на молодых воинах, встретившихся ему на невольничьем рынке.
Данила пока свою гривну не выслужил, и даже кистень с ножом у него были дарёные, но какие его годы. Он освободился из рабства и стал свободным без чьей-либо помощи, если не считать того, что в деревне Житко его накормили и вылечили. С другой стороны, Молодцов своё пребывание в этом удивительном мире не рассматривал как нечто необратимое. Вдруг есть какой-то способ вернуться? Или всё путешествие вроде какой-то временной петли: надо выполнить какое-то задание, как в квесте, и тебя вернут обратно? Только чем мир, в котором жил Молодцов, лучше теперешнего, в который он угодил? Да, там из него не сделают раба вроде как по закону, но не зря же умные люди говорят, что ипотека заменила крепостное право.
Проблема в том, что всякий раз, когда Данила пытался обдумать своё невероятное перемещение, он скатывался в какую-то лютую шизофрению. Тем более что и обстоятельства не способствовали отвлечённым думам. Их караван подходил к самому опасному участку пути. Данила это кожей чувствовал.
С каждым часом их неспешного путешествия напряжение нарастало. Колёса телег мерно поскрипывали, и Даниле ужасно хотелось подгонять кобылок, влекущих телеги. Но тощие животины и так тащили их с максимальной скоростью, а после полудня стало понятно, что засветло караван до города не доедет.
«Птицы замолчали», – так о подобных ситуациях пишут в плохих романах. Но в том-то и дело, что птицы вполне себе мирно цвиркали, солнышко светило и травка зеленела. Никаких видимых признаков угрозы. А у Данилы по спине бежали мурашки и в животе холодело. У него было ощущение, что кто-то недобрый противным липким взглядом уставился ему в спину.
Молодцов даже пару раз оборачивался. Осторожно, чтобы не заметили мнимые преследователи, но сам разглядеть в кустарнике по краям дороги никого не смог. Своими переживаниями Данила не стал делиться с попутчиками, те на него и так косились после слов, сказанных утром, и сами, похоже, испытывали сходные ощущения. А может, это просто было самовнушение, может, Данила и в самом деле на всех страху нагнал на пустом месте. Мда… выглядеть трусом и идиотом в глазах местных не хотелось, но Молодцов очень хотел ошибиться в прогнозах.
Солнце коснулось верхушек деревьев вдоль тракта, и вскоре на него набежала тень.
– Уже скоро, – сказал староста, а лошадки сами прибавили ходу, должно быть, учуяли запах человеческого жилья.
Данила не успел обрадоваться. В скрип колёс вплёлся похожий, но другой звук, уже знакомый Даниле. Молодцов краем сознания смог уловить его, а тело на этот раз не опоздало, а само приняло решение. Данила на голых рефлексах кубарем слетел с телеги, уже в воздухе услышав звонкий щелчок и то, как над ним с шорохом пролетает смерть. Молодцов приземлился на подставленные руки, перекувырнулся, запоздало прокричал:
– Враг!
И увидел, как на него нападает заросший мужик с топором. В куртке с металлическими бляшками. Данила с колен метнулся в сторону и махнул наугад кистенем. Шнурок его оружия обмотался вокруг голени нападавшего. Тот на миг потерял Молодцова из виду, развернулся. А Данила ещё раз перекатился по земле и, вставая опять на колени, потянул захваченную ногу за собой, как рыбак, подсекающий рыбу. Разбойник от такого неожиданного маневра потерял равновесие, с воплем повалился на Молодцова, замахиваясь топором. Данила рывком начал подниматься, чтобы сократить замах возможного удара. А рука, опять будто сама, нащупала рукоять ножа и нанесла мощный удар. Нож вошёл точно между ног, с противным скрежетом проехался по кости.
Топор разбойника больно ударил Данилу рукоятью в плечо – хорошо, что древком, а не лезвием. Сам разбойник дико заорал, плюхнулся спиной на землю и задёргался. Данила потянул нож, но тот увяз. Раздумывать времени не было. Молодцов аккуратно приподнялся над дёргавшимся разбойником, поднял оброненный им топор, попытался в темноте кустов разглядеть лучника. Услышал знакомый скрип, метнул топор на звук. Раздался щелчок, стрела пролетела над Данилой, а он сам с криком побежал к лесу. Увидел тёмную фигуру, прыснувшую за дерево, резко затормозил. Развернулся на пятках и бросился ко второй телеге, где от пятерых разбойников отбивался Вакула с двумя деревенскими. Втроём они были прижаты к борту. Один из разбойников уже взобрался на телегу, но кузнец так ловко орудовал оглоблей, что добраться до него пока не получалось. Именно пока, потому что из плеча у него уже торчал черенок стрелы.
Данила подбежал к разбойнику, который взобрался на телегу. Но тот, гад такой, будто почуял удар, подпрыгнул, пропуская кистень под собой. Спрыгнул на землю и сразу нанёс косой удар. Один, второй и тут же – по низу. По ногам. Данила подпрыгнул, махнул кистенём, достал, но только вскользь. Каменное грузило только чиркнуло по шапке с металлическими заклёпками. Разбойник оскалился, не спеша начал наступать. Ух, ну и рожа у него – чистый помойный кошара, и морда так же изодрана.
Данила стал отступать, не испугался – просто решил поймать свой шанс. Потом вспомнил про лучника за спиной. Развернулся полубоком, чтобы оставаться на линии с разбойником, и попробовал изобразить что-то вроде «качания маятника». Разбойника, похоже, это только развеселило. Тут Молодцов сообразил, что время играет на стороне его противника: Вакула, без вопросов самый сильный боец в их компании, вот-вот может пасть.
«Интересно, как он там? Ни черта не разглядеть, только силуэты мелькают, и крики, – размышлял Молодцов. – Эх, была не была!»
Решившись, Данила нарушил главную заповедь боя с оружием: бить всегда не по оружию противника, а по телу. Молодцов махнул кистенём издалека, изобразил удар. Разбойник небрежно защитился (ясно же, что не достанет), выставил топор на уровне лица. Наверное, рассчитывал, что кистень обмотается вокруг рукояти, тогда он ловко выдернет последнее оружие из руки Молодцова. Только Данила целил не в рукоять, а в обух. Кистень не обмотал его, а всего лишь захлестнул, после чего спружинил обратно. Молодцов чуть повернул кисть, вытянул вперёд руку и вытянулся сам. Кистень, послушный его воле, прочертил обратную дугу и заехал разбойнику точно в челюсть.
«Кряп!» – разбойник без шума повалился на землю. Данила не раздумывая упал на него, ни на секунду не забывая о лучниках в лесу, выдернул из крепкой хватки поверженного врага топор. Быстро приподнялся и, размахнувшись, швырнул кистень. Куда-то туда, в мельтешение тел, где бился Вакула. Услышал глухой шмяк обо что-то, вроде попал. Вцепившись покрепче в незнакомое оружие, Данила в два прыжка – на телегу и с телеги – добрался до Вакулы. Спрыгивая, заорал:
– Вакула, я свой!!! На, твари, бл…
Молодцов замахал топором, на дурака, просто чтобы не подходили, уже понимая, что выстоять против ещё четверых разбойников с лучниками у них нет ни малейшего шанса.
– Тикаем, хлопцы, – тонко завизжал кто-то.
Данила не поверил своим ушам. Секунда – и все тени перед ним растворились в лесной темноте с еле слышным шелестом. Вскоре и этот звук пропал. Данила только успел заметить, как кто-то спрыгнул с мешком на плечах с телеги, на которой ехал Житко. Неужели правда всё закончилось?! Молодцов и сам не мог в это поверить, он уже почти примирился с мыслью, что это и правда… всё. Из враз ослабевших рук выпал топор. Данилу всего затрясло. Сердце в груди часто заколотилось, в голове и ушах застучала кровь. Молодцов прислонился к борту телеги и осел на землю, пытаясь хоть как-то справиться с дрожью. Голоса вокруг он слышал словно сквозь вату. Вдруг рядом задолбил кто-то кресалом, затрещали факелы, и свет от них озарил поле боя. Совсем близко валялся убитый разбойник. То, во что превратилось его лицо после удара дубиной Вакулы, чуть не вызвало рвоту у Молодцова. Спазм скрутил желудок, Данила отвернулся. Его ласково тронули за плечо:
– Данила, ты как?
Жёлудь. В одной руке факел, другая замотана окровавленной тряпкой.
– Нормально, как другие?
– Не очень.
– Помоги, пожалуйста.
Оперевшись, Данила поднялся на ослабевших ногах. Тут же увидел, как Вакула, держа дубину одной рукой, обрушил её на голову разбойника. Того самого, которому Данила вогнал нож в шейку бедра. Никаких угрызений совести или рвотных позывов Молодцов не испытал, потому что увидел, как на другой телеге лежит Житко с окровавленной грудью, а рядом – ещё один деревенский, убитый. Вокруг старосты крутились его ближние. Вдруг ещё живой? Данила поспешил к нему, Жёлудь за ним.
Житко был жив, но всякому было понятно, что ненадолго. На губах у него пузырилась кровь, из раны на груди раздавался свист.
– Жёлудь, Душан, нагнитесь ко мне. – Старик с трудом протянул руку. Жёлудь выполнил просьбу, староста прохрипел: – Главное, береги род!
И что-то зашептал на ухо своему родичу. Меньше чем через минуту Жёлудь с окровавленной щекой поднялся. Его дядя, который ему был вместо отца, умер. Жёлудь посмотрел на Данилу полными слёз глазами, прошептал:
– Пойдём, надо Вакуле стрелу из плеча вытащить.
Молодцов, с трудом осознавая происходившее, смотрел на трупы старика и ещё одного деревенского парня. Люди, которые ему были больше чем друзья, которые спасли его, теперь мертвы, убиты. Из шока его вывел дробный стук. В свете факелов вдруг показалась грозно храпящая морда лошади, всадник в броне трубным голосом велел:
– А ну, что здесь произошло, рассказывайте?
– Не очень-то ты рад гостям, Радогаст. – На освещённое место вышел Вакула.
– Вакула, ты?! – воскликнул воин в посебреном панцире и остроконечном шлеме. – А остальные, что с тобой, из твоей деревни?
– Из моей, к посаднику мы ехали. Да вот видишь, как на твоей земле нас встретили.
– Вижу, воронья сыть, Шишкоеда работа. У-у-у, выкормыш дохлой козы! Говорил я сотнику: надо эту тварь давно было изловить. Отрок! – гаркнул воин, и к нему подъехал молодой парень в круглом открытом шлеме и броне попроще. – Скачи в город, пускай сюда приведут собачек. И десяток Бурого пускай возьмут. Ничё, Вакула, мы за твою кровь спросим, и хорошо спросим. Слово даю.
Отрок ускакал, а кузнец вежливо склонил голову:
– Верю, Радогаст. Только нам теперь помощь нужна. Раненые у нас есть.
– Помогут вам. Вижу, и тебя самого стрела задела, я её сам выну. Знаешь же: я в этом мастак. – Воин и двое его подручных спрыгнули с коней. – О! Да я вижу: проредили вы ватажку Шишкоеда.
– Они бы нас самих проредили, если бы не воин среди нас.
– Воин? Ну что ж, потом расскажешь. Показывай руку.
Что было дальше, Данила помнил словно сквозь дымку. Его похлопали по плечу, сунули в рот фляжку, потом усадили на телегу и повезли.
Ехали недолго. Молодцов запомнил противный скрип ворот, через которые его провели, ещё горький запах копоти и давно не мытых человеческих тел. Данилу усадили за стол и, кажется, предложили поесть. Кашу с мясом. Молодцов это тоже запомнил. Потому что мясо последний раз ел с месяц назад. На тех самых шашлыках у друга Кольки, до попадания в Древнюю Русь. Запил кашу Молодцов сладким компотом, слегка забродившим, и отрубился.
Первое, что услышал Данила утром, что неподалёку кто-то горланил песню. Слов не понять, зато громко. Лужёные глотки орали так, что пыль с балок сыпалась. О, балки! Похоже на второй этаж. Молодцов встал с кровати, почесал вдруг зазудевшую спину – никак, блохи покусали или клопы. Сделал шаг и споткнулся о груду сложенного барахла. Кто-то оставил возле его кровати две горки старых шмоток. У стены, в изголовье, стояли топоры – тоже две штуки. Постелей в комнате было три. Через открытое окно дневной свет заливал нехитрое убранство. Данила почесал голову – на этот раз жест был проявлением задумчивости, а не деятельности паразитов – и, не зная, куда себя деть, решился выйти из комнаты.
До этого он ночевал только в землянках или в сараях на невольничьем рынке. Правда, и в деревне у Житко Данила спал в основном на улице, а в деревенские землянки не совался. Всё по тем же причинам: духота, и вонь копоти, и блохи в тюфяках. На свежем воздухе, во вкусно пахнущем сене, спалось куда приятнее.
К этому же дому можно было применить слово «хоромы»: высокие потолки, широкие коридоры, добротно подогнанные доски, резьба на наличниках и даже на дверных косяках. Осмотрев комнату и коридор, Данила выглянул в окно. Увидел внизу ровный двор, окружённый высоким крепким забором. И десяток парней, рубившихся друг с другом на деревянных мечах в раскладе семь на три.
«Ё-моё, – подумал Данила, – так это я в княжий терем попал! Нет, стоп, как его, – Молодцов хлопнул себя по лбу, – о, детинец! Как я сюда только угодил? Ни хрена не помню. Эк меня крутило после схватки. Реакция на стресс, по ходу. Ничего не помню: как везли сюда и саму драку тоже – только урывками».
Данила вздрогнул: у него перед взором всплыли, как фотографии, картины боя. Рожа оскалившегося разбойника, Вакула с оглоблей, кистень, захлёстывающий обух топора. И свист клинка в сантиметрах от его ног. А потом он вспомнил, что стало с лицом разбойника после удара Вакулы, и его чуть не стошнило.
«Так, отбой всем плохим мыслям. Я победил, значит, я молодец. А я реально победил, завалил двух крутых парней. И повезло мне неимоверно. Ну и отлично. Ладно, как-нибудь в другой раз всё получше вспомню, в жизни пригодится. А пока надо исследовать эти… хоромы».
Данила спустился по лестнице в комнату, напоминавшую нечто среднее между столовой и пиршественным залом. За широким столом сидели и орали песню пятеро седых, но вполне ещё крепких мужиков. На Молодцова – ноль внимания. И это его, по правде сказать, обрадовало.
Данила решил выйти на улицу и поискать своих, заодно и выяснить, что же случилось вчера и где это он оказался. Шум от учебной драки здесь был гораздо громче, чем в комнате. Будто табун лошадей по деревянной мостовой скакал. Десять парней в кожаных доспехах отчаянно молотили друг друга деревянными мечами уже больше минуты. Причём никто из тройки оборонявшихся до сих пор не выбыл из игры. Неподалёку бдил за боем воин, одетый, несмотря на припекавшее солнышко, в кольчугу. Его длинные усы спускались ниже подбородка и были выкрашены в синий. Варяг.
Данила сглотнул, поборол неприязнь и подошёл к воину, но не успел открыть рот.
– Своих ищешь? – спросил тот.
В руке он держал непонятную деревяху, которую обстругивал ножиком, притом не глядя – всё его внимание было сосредоточено на молодых воинах. Ножик так и мелькал, как крыло бабочки, только стружка на землю сыпалась. Молодцов утвердительно кивнул.
– Жёлудь поехал тризну справлять по старосте. Вакулу у Груни в харчевне подожди, дело у него к тебе.
«Ах ты, – встрепенулся Данила, – Житко, помер старик. Жалко, хороший мужик был. Скольким я ему обязан. Царствие ему… блин, он же язычник. Он что, тогда в ад попадёт? Да не… Бог не дурак, разберётся, кого куда отправлять».
– А Груня эта где?
– Выйди из ворот и иди прямо, не ошибёшься.
– Спасибо!
Данила поблагодарил неприветливого варяга и не без облегчения вышел за ворота детинца. Снаружи город оказался довольно шумным, тесным и вонючим. На единственной улочке едва могли разъехаться две телеги, по бокам теснились подворья, окружённые крепкими заборами, из-за которых слышался собачий лай. Улочку вдоль и поперёк устилали коровьи лепёшки, так что запах был соответствующий, хотя с вонью канализации или «химии» в промзонах, конечно, не сравнить. К запаху навоза Данила так и вовсе приноровился.
Народ возле детинца в основном жил богатый. Люди, встречавшиеся Молодцову, по здешним меркам одеты были прилично. Да и не по здешним. Ткани натуральные, ручной выделки, за одну только крашеную рубаху на родине Молодцова могли полштуки баксов отдать.
А у каждого имелись ещё и драгоценности, которые он цеплял на себя, чтобы показать, насколько он уважаемый человек. Тут Данила сообразил, что вид у него совсем непрезентабельный: фуфайка с дырами на локтях, джинсы с пузырями, только и статуса, что дарёный нож на поясе. Впрочем, ножа было достаточно, никто Молодцова не задирал, не оскорблял, а сам Данила и не думал нарываться. По Правде он – свободный мужчина. Но согласно здешним понятиям, изгой – человек без роду и племени, лишённый поддержки родных, чужак к тому же. А что тут делают с чужаками, Данила хорошо знал.
Холопов и челяди в железных и кожаных ошейниках он повстречал тоже немало. Предаваясь не очень весёлым воспоминаниям, Данила подошёл к плетёному навесу, под которым сидело человек пятнадцать мужиков. Ели все, судя по запаху, кулеш с мясом. Наверное, это и была харчевня. Столами и стульями здесь служили деревянные пеньки, официанток не наблюдалось. Ели все из одного котла, а пили из разных кувшинов.
– Доброго дня! А здесь харчевня Груни? – громко осведомился Данила.
– А тебе что за дело, чужак? – вскочил из-за стола низенький мужичок, рыжий, бородатый, как и все присутствующие.
Данила и сам изрядно оброс за время своих скитаний, но, видимо, недостаточно сильно.
– Тише ты, Баламут, это ж тот самый молодец, за которого просил Вакула.
Из-за сооружения, напоминавшего прилавок, выскочила дородная баба в «рогатой» шапочке, подбежала к Даниле.
