Павел Малов
Яик-Горынович
Глава 2
Детство
Малорослый крепыш лет четырнадцати Матюшка Бородин с Андрюхой Овчинниковым, соседским мальчуганом, забавлялись на речке Чаган, пуская по воде кораблики из щепок с воткнутыми в середку веточками-мачтами и швыряя в них комьями засохшей глины. Кораблики были с белыми и зелеными тряпицами на мачтах. Матюшка пускал кораблики с белыми тряпицами и старался потопить Андрюхины – с зелеными. Рядом пересмеивались, наблюдая за их забавой, Анфиса и Ульяна Кирпичниковы – двоюродные сестры.
Андрюха Овчинников бросал земляные комья лучше Матюшки, и кораблики с белыми тряпичными флажками то и дело переворачивались кверху днищами, накрытые меткими попаданиями. Матюшка, обозлившись, в конце концов, не сдержался и кинул глиной в самого Андрюху.
– Так не честно, ты, Андрюха, туркам подыгрываешь!
– Вот еще чего, – обиделся, счищая с рубашки грязное пятно, Андрюха. – Я ж не виноват, что ты, Мартемьян, мажешь все время. Хочешь, белые мои будут?
– А что, верно, – засмеялась, сидевшая на берегу на корточках, зажав между колен цветную юбку, Анфиса, Матюшкина сверстница. – Так будет по правде, потому что у Мартемьяна деда – сам вылитый турка. Черный, как грач, и лопочет не по-нашенски.
– Что ты сказала? – попер на нее, бросив игру, Матюшка. – Сама ты, Анфиска, таковская. Мой деда, как напьется пьяный, сказывает, что он в полон к туркам попал, и ежели б, грит, не дал добро вступить в ихнюю армию, то его бы янычары заживо на костре спалили, во как! А еще посля плакался и кричал, что в первой же баталии ушел он от басурман обратно к казакам, в Азов-город.
– А мой деда говорил, – подала голос Ульяна Кирпичникова, сидевшая на траве возле Анфиски и болтыхавшая босыми ногами в воде, – что пора приканчивать войну с башкирским королевичем Бек-Булатом Бекбулатовичем. Сцепились, говорит, как кобели уличные и грызутся неведомо за что.
– И вовсе не правду твой дедуся брешет, – перебив Ульяну, торопливо зачастил Андрей Овчинников. – А вот я точно знаю, почему воюют. Потому что башкирцы и татаровья некрещенные казаков убивают. Вон моего батьку тожеть убили. Я как вырасту большой и сильный, сам в казаки пойду.
– Тю, придумал, – засмеялась веселая Анфиска Кирпичникова, – та тогда и войны никакой не будет. С кем же ты воевать пойдешь?
– С кацапами, – упрямо стоял на своем Андрюха. – Взрослые говорят: в России москалей завсегда много, не переводятся, как тараканы. Вот с Россией и стану воевать, за казаков. Как Стенька Разин…
– Гля, гля, ребята, кто сюда идет! – вскрикнул вдруг Мартемьян Бородин, указывая рукой на ближайший к речке переулок.
Оттуда к берегу спускались недавно обосновавшиеся в городке с родителями черкасы, братья Кавуны: Богдан и Василий, а с ними – младший Мишка Атаров, сын кузнеца, и дочка Варфоломея Добрякова, Фелицата, с подружкой Варварой, приехавшей погостить к родственникам из Оренбурга.
– Понаехали в городок голодранцы, – зло прошипела, глядя на них, Анфиса Кирпичникова. – Вишь, наглючие морды, как хозяева по городку ходют.
– А энто мы еще поглядим, кто здеся хозяин, – вызывающе процедил сквозь зубы Мартемьян Бородин и принял бойцовскую стойку. – Нехай только подойдуть сюда, мы их с Андрюхой зараз же отколотим, не сунутся больше.
Богдан Кавун, верховодивший в компании, не боясь, подошел со своими вплотную, приветливо взмахнул рукой.
– Шо, хлопцы, рибу ловите, чи шо? А то мы поможем уху вариты. Е шо-небудь на уху?
– А ну чеши отсель, хохол-мазница, тут наше место, – с ходу отшил его Матюшка Бородин.
Рядом с ним встал, сжимая твердые кулачки, Андрюха Овчинников, готовый не ударить лицом в грязь перед сестренками Кирпичниковыми.
– Цэ ваше мисто? – злорадно усмехнулся Богдан, с нескрываемым презрением оглядывая казачат. – Та я вас, куркулей недобитых, зараз в цэей речке скупаю, тильки пискните!
Рядом со старшим братом, плечом к плечу, стал щупленький с виду Васька Кавун, с другой стороны к Богдану прижался Мишка Атаров. Но это нисколько не поколебало Мартемьяновой решимости не уступить противнику ни пяди своей территории.
– Ну, хохол, в последний раз предупреждаю: не уйдешь – пеняй на себя! – Матюшка продолжал петушиться, выпячивая впалую грудь и наскакивая на Богдана Кавуна драчливым кочетом. К нему на подмогу поспешила, с неприязнью оглядывая Фелицату Добрякову, Анфиска Кирпичникова.
– Нэ, цэ вы уходьте отсель, – стоял на своем черкасенок Богдан. – Цэ вам нэ ваш баз, дюже нэ выкаблучивайтэся.
– Ах ты так, хохол! – Мартемьян вдруг, угнув по бычьи голову в плечи, с силой боднул Богдана Кавуна в живот. – Получай, шаромыжник поганый… Казаки, бей хохлов!
На его призыв прытко бросился в драку Андрюха, сбив с ног хлюпкого Ваську Кавуна, насел на Атарова. Анфиска с Ульяной, как кошки, налетели на Фелицату Добрякову и ее подругу Варьку.
– Ну погодьтэ, куркульски диты, – зло выкрикнул Богдан, сцепившись с наседающим на него Мартемьяном.
– А ну, что тута происходит, что за побоище? Прекратить! – раздался вдруг за спинами дерущихся ребят грозный мужской бас, и Мишка Атаров, обернувшись и подняв глаза кверху (он лежал на земле), увидел стоявшего поодаль своего отца Родиона.
– Батя с войны вернулся! – радостно крикнул он, вскочив на ноги, бросился к отцу, повис у него на шее. – Батя! Вернулся наконец. Мы так тебя заждались…
– Ну, ну, сынок, полегче, – аккуратно отстранил его от себя казак Родион Атаров, прибывший из Башкирии домой на излечение после тяжелого ранения.
Он заметно прихрамывал на правую ногу и то и дело хватался за побаливавшее до сих пор на непогоду плечо, порубленное башкирским воином в той памятной горячей схватке в деревне Уразово, где засел с основными силами легендарный предводитель мятежников Батырша.
– Батя, а что ты мне в подарок из Башкирии привез? – простодушно спрашивал Мишка, продолжая тяжело виснуть на шее у вернувшегося отца.
– А вот пойдем домой, поглядишь, – отвечал Родион, увлекая с собой сынишку.
Оставшись без верного товарища, братья Кавуны прекратили драку с яицкими казачатами и поспешно ретировались, грозясь подстеречь их где-нибудь в глухом закоулке. Мартемьян с Андреем в долгу не остались – тоже посулили братьям-черкасам добрую взбучку при первом удобном случае.
Глава 3
Ребячьи забавы
Вскоре Матюшка Бородин – верховод местных казачат – собрал в степи на берегу все той же речки Чаган свое грозное войско. Здесь были верный товарищ Андрюха Овчинников, Петька Тамбовцев, Андрей Витошнов, Петр Скворкин, Максимка Шигаев, старший по возрасту Митька Лысов и другие. Всего двадцать с лишком человек. В основном это были дети богатых казаков или старшин, но попадалась и голытьба вроде Митьки Лысова, которым было все равно, на чьей стороне – лишь бы подраться.
Братья Кавуны тоже кликнули по городку свою партию. К ним пристали Мишка Атаров, Ванька Зарубин, Федька Чумаков, Ванька Кирпичников, Афоня Перфильев, Тимоха Мясников, Сидор Рублев и еще человек с тридцать отчаянных казачат – сплошь городская беднота и голь перекатная. Из них Афоня Перфильев был из более-менее зажиточной семьи, да еще пару человек от силы.
Богдан Кавун начал было командовать казачатами, но тут его осадил гонористый задира Ванька Зарубин, которому ребята дали прозвание Чика.
– А что это пришлый, без роду-племени, черкас, нами, казаками природными, яицкими, раскомандовался? – нагло вопросил он, уставившись на Богдана. – Ну-ка, гэть с атаманского насеста, не то я тебя чик-чика – и поминай как звали!
Кавун разобиделся на Чику, сплюнул ему под босые, в цыпках, ноги, подхватил за шиворот младшего братишку и ушел.
– Скатертью-самобранкой дорога! – помахал ему вслед ручкой черномазый, похожий на цыганенка Ванька. – А ну-ка, робя, гуртуйся в круг, как у взрослых, выбирай себе ватамана!
Казачата мигом образовали плотное человеческое кольцо и под громкие одобрительные выкрики выбрали самого Ваньку Зарубина своим атаманом.
– А теперя полковника выкликай и есаула, – не унимался, продолжая завлекательную взрослую игру, Ванька Зарубин.
– Мишку Атарова – полковником, а в есавулы – Тимоху! – дружно загалдели казачата.
Кандидатуры старшин все «войско» поддержало единогласно, и вновь избранные старшины заняли места по правую и левую руку от атамана.
– Любы мы вам, атаманы-молодцы, или не очень? – спрашивал по традиции казачьих демократических кругов ушлый Ванька Зарубин.
– А чего нам любить вас-то, чай не девки, – засмеялся в ответ хитроватый, себе на уме, Федька Чумаков.
– Так положено, Чумак, – обиделся на приятеля Зарубин. – А будешь много болтать, мы тебя со старшинами чик-чика – и в кутузку, на хлеб да на воду.
– Да у вас в хате, Чика, сроду хлеба не бывало, – не унимался настырный Федька.
– Энто у нас-то хлеба не бывало?! – полез на него с кулаками Зарубин.
Чумак, парень не робкого десятка, дал Чике сдачи. Их еле разборонили казачата.
– Атамана не слухать? – кричал на Федьку, брызгая слюной, Зарубин.
– Будет брехать, ты дело говори, – рассудительно урезонивал его Федька.
– А дело вот какое, атаманы-молодцы, – приглушенным баском, подражая взрослым, заговорил Ванька Зарубин. – Думаю я, нужно разведку во вражеский стан послать да выведать, сколь велики у Матюшки Бородина силы.
– Верно говоришь, Чика, – поддержали своего атамана казачата.
Тут же выделили двух лазутчиков: Сидорку Рублева и Афоню Перфильева, направили их в зажиточную часть Яицкого городка на разведку. Не обнаружив никого из Мартемьяновой ватаги в городке, они вышли к берегу Яика, где повстречали сестер Ваньки Кирпичникова Анфису и Ульяну, якшавшихся с Матюшкой Бородиным.
– Где ваш друзьяк, Бородин? – поинтересовался у девчонок Афоня Перфильев.
– А нашто он вам сдался? – пожала плечами Анфиса. – Шукайте сами, коли нужно.
– Ванька Кирпичников, брат ваш, грозился вам все волосья повыдергать, ежели еще хоть раз с Матюшкой Бородиным увидит, – подал голос Сидор Рублев. – Ответствуйте, длиннохвостые, где энтот сукин сын?
Младшая Ульяна расплакалась, а Анфиса неопределенно махнула рукой в сторону городской околицы, на северо-запад.
– Тамо они, недалече отсюда, на речке, как раз сбоку дороги. В камышах.
Афоня Перфильев с Сидором Рублевым сейчас же бросились по указанному девчонкой направлению, на речку Чаган. Забрели в самые кушери, куда и не захаживал-то никто в здравом уме из городка, но бородинской команды нигде не отыскали. Хотели уже поворачивать в обрат, как послышался им от реки слабый водяной плеск и веселые вскрики.
Казачата ползком приблизились к месту, откуда доносились странные звуки, осторожно раздвинули молодые, зеленые побеги чакана. В реке, в каких-нибудь нескольких десятках саженей от них, болтыхались три статные, гладкотелые, грудастые, совершенно нагие девки – молодые казачки. Вздымая вокруг себя фонтаны прозрачных изумрудных брызг, они носились по мелкой прибрежной воде как угорелые, с разбега бросались на глубину, звонко хохотали, обдавали друг друга тугими водяными струями. Косы их – полурасплетенные, спутанные – мотались на головах, как мокрые шлейфы; полные, тугие груди с приплясом подпрыгивали на каждом шагу, белизна незагорелых молодых телес ослепляла.
– Ух ты, заглядение… Глянь, глянь! – с восторгом подталкивал дружка Сидор Рублев.
Афоня сторожко приложил палец к губам, разглядывал купающихся казачек с затаенным, еще не ясным, мальчишеским томлением. Едва сдерживал себя, чтобы так же, как Рублев, не вскрикнуть от телячьего восторга.
День был жаркий солнечный, прогретая река манила к себе голубоватой прозрачной свежестью. Казачатам и самим захотелось купаться.
– Знаешь, ну их к бесам, ватагу Бородина, айда искупаемся, – предложил Рублеву Афоня.
– С ими? – лукаво оскалился в улыбке Сидор Рублев.
– Поди сунься, они тебя искупают, – скептически хмыкнул Афоня Перфильев, – зараз без чуба останешься.
– А мы их – крапивой, либо ужаку за шиворот пустим, – нашелся чем застращать ничего не подозревающих купальщиц Сидорка.
– Не, лучше одежу стащить и на дерево, на самую макушку привязать, – сказал Афоня. – Вот смеху будет, как они доставать начнут.
– А давай я! – враз загорелся Сидор Рублев, казачок не робкого десятка.
– А стоит?
– А то!.. Побудь в карауле, я мигом.
Пока веселые подружки плескались да кувыркались в воде, Сидор юрким ужом сползал к берегу, где по траве была разбросана одежда казачек, и, собрав ее в большой бесформенный узел, потащил за собой в камыши. Неподалеку на берегу Чагана возвышался старый кряжистый клен. Давясь от смеха, озорник Сидорка Рублев ловко вскарабкался на самую его вершину и привязал там узел с девичьим бельем и одежей.
Дело было сделано, и, уже не опасаясь купающихся девок, Сидор смело вышел из камышей на берег и по-разбойничьи, в четыре пальца, свистнул. Сбоку показалась улыбающаяся рожа Афони Перфильева. Он дурашливо закричал, заулюлюкал, указывая пальцем на купальщиц. Те, дико завизжав, прикрывая руками груди, стремглав бросились на глубину. Застыли там, по шею в воде, со страхом поглядывая на беснующихся на берегу малолеток.
– Афонька?.. Вот я матери-то твоей все обскажу, выпорет! – узнала Перфильева одна из казачек. – Верни одежу, байстрюк.
– А вона она, вишь, на самой макушке, – засмеялся в ответ Сидорка. – А ну-ка достань, спробуй.
– Уходи, нечистый. И лупатого с собой забирай, – закричали остальные девки.
– Мы-то пойдем, а одежу как доставать будете? – не унимался с веселыми ужимками Афоня. – Так и быть, гоните по целковому каждая, достану ваше барахлишко.
– Ишь чего захотел!.. Иди прочь, мы и сами достанем.
– Ну, как знаете. – Афоня подал знак приятелю, и казачата с гоготом пошли прочь, обсуждая по пути детали забавного приключения.
– А давай поглядим, – предложил Рублеву Афоня.
Сделав большой круг по берегу, он с другого конца подполз к одинокому клену. Сидор Рублев – за ним.
Девки, крадучись, то и дело с опаской оглядываясь по сторонам, приблизились к заветному дереву. Поверив, что казачата ушли, они не прикрывались руками, и шутники теперь без помех рассматривали их обнаженные груди и другие части тела, что обычно скрыто одеждой.
– Рассказать ребятам – не поверят! – ухмылялся взволнованный необычным приятным зрелищем Сидор Рублев.
Одна из купальщиц, самая проворная, смело полезла на дерево. Казачатам снизу было все хорошо видно. Они то и дело подталкивали друг друга локтями и прыскали в кулак, боясь, как бы их не обнаружили стоявшие у дерева девки.
Комедия продолжалась долго, ведь Рублев не просто связал девичью одежду в узел, но для крепости намочил концы рукавов в воде и так их затужил, что казачки еще с четверть часа мучались с узлами, обламывая ногти и полушепотом матерясь. Казачата просто покатывались от беззвучного смеха в кустах, хватаясь за животы. Когда бесплатная потеха закончилась и девки наконец-то облачились во влажные платья, озорники тихо отползли в сторону.
Потом они еще долго купались в неглубоком, мелководном Чагане, гоняясь друг за другом наперегонки. Пуляли комьями грязи в лягушек, спугнули в густых камышах средних размеров сома. Назад в городок возвратились затемно, усталые, но довольные весело проведенным временем.
Глава 4
Ватага Бородина
1
Давно отцвел по буеракам шиповник, на Яике полновластной хозяйкой распоряжалось знойное и засушливое азиатское лето. В июне яицкая степь наиболее красочна – как цыганская, расшитая яркими цветами шаль. Безудержно цветут метелистые ковыли, покачиваясь под слабым ветерком, как море. Пышно распускается богатое разнотравье на будущих сенных покосах, ярко цветут полевые цветы, которых здесь великое множество видов: тюльпаны, ромашка, татарник, кашка, молочай, мать-и-мачеха. Воздух густо напоен эфирными ароматами чабреца, лабазника, подмаренника, шалфея. В начале июля созревает в казачьих садах вишня, черная смородина, зацветают на огородах овощи, на бахчах – кабаки, арбузы и дыни. На барских полях достигает восковой спелости озимая рожь. В середине июля крестьяне приступают к жатве ранних зерновых.
С этого же времени в дикой и первозданной яицкой степной целине, издревле не знавшей крестьянского плуга, начинается изнуряющая все живое засуха. Днями напролет задувают в истомленной солнечным жаром степи томительно знойные, обжигающие восточные суховеи, то и дело налетающие из-за подернутой парным горячим маревом реки, с левой, киргиз-кайсацкой стороны. Ветры не затихают и ночью, а с утра небо над головой – опять дымчато-белесое, почти без синевы небо; облаков нет и в помине, стеклянный, расползающийся над землей золотистый зной давит на плечи одинокому путнику, затрудняет дыхание.
В середине дня раскаленный, пропеченный солнцем воздух тонкими, едва заметными струнами дрожит на подернутом легкой дымкой недосягаемом горизонте. На проезжей большой дороге, на шляху, налетевший внезапно жаркий тропический ветер подымает и крутит в воздухе целые смерчи черной дорожной пыли. Высоко в небо взвивается высохший за лето легкий куст пепельного перекати-поля или оброненная проехавшим обозом ненужная тряпица, а то и брошенная кем-то из пешеходов рваная онуча.
От жары, острой жажды, обезвоживания организма, солнечного жгучего припекания не хочется ничего делать: лень пошевелить рукой или ногой. Наваливается какая-то непреодолимая истома, общая апатия, сонливость. Все время клонит в дрему, в спасительную тень, к речке. Но и здесь все как будто вымерло: не слышно заливистого кваканья лягушек, уханья жерлянок и тревожного крика степных птиц.
Но работникам даже в эту гиблую пору нельзя расслабляться. Казачья яицкая беднота и часу не сидела сложа руки. Летом, вестимо, один день весь год кормит. Казаки, не разгибая спины, трудились на огородах и приусадебных участках, любовно возделывали мать-кормилицу, землю. У кого имелись хутора, а таких среди основной казачьей массы были единицы, проводили там все лето. Самые дальновидные уже с конца августа начинали готовиться к третьему в году рыбному лову – так называемой плавне. Смолили и конопатили будары, чинили снасти для лова рыбы. В середине сентября начиналась заготовка на зиму сена.
Кому выпадала по жребию очередь нести сторожевую службу, отправлялись в начале лета на форпосты Яицкой оборонительной линии, где проводили время до самой зимы, возвращаясь в родные курени как раз к четвертому рыбному лову в конце ноября.
2
Дети бедноты, помогая родителям по хозяйству, все лето трудились наравне со взрослыми. Старшины же и яицкие богатеи своих отпрысков работой не неволили, давая им полную свободу.
Мартемьян Бородин со своими ребятами днями проводил на речке Чаган или на степных сыртах, на охоте. Охоту, по старинному казачьему обычаю, они называли «гульбой». Охотились в основном пешими, только у Матюшки Бородина да еще у нескольких казачат были кони. Самопалов и ружей тоже было раз, два и обчелся. Казачата наловчились стрелять из тугих татарских луков, которые имелись почитай в каждом казачьем дворе. Некоторые выпросили у родителей боевые казачьи шашки.
– Атаман, теперя можно и в поход за зипунами отправляться, – подмигнул Мартемьяну грамотный, почитывающий исторические книжицы Андрюха Овчинников. – Я буду, чур, Стенькой Разиным, а ты, Мартемьян, – головным донским атаманом…
– Ну нет уж, – отрицательно затряс головой строптивый Бородин, – врешь, Андрюха, Стенькой Разиным буду я! А ты – моим верным есаулом-помощником.
– Так ведь Стенька Разин был крамольником и душегубцем, – охладил их горячий спор рассудительный Андрей Витошнов. – Он супротив государя пошел, и ему за то в Москве, на Болоте, руки-ноги поотрубали… Он, разбойник, и к нашему городку приступал, да казаки приступ отбили. Он и ушел ни с чем, не солоно хлебавши. Утерли ему неумытое рыло наши деды да прадеды.
– А ты откель все это знаешь, Андрей? – удивился Матюшка Бородин.
– Старшие сказывали, – уклончиво ответил Витошнов.
– Ну тогда, Овчина, так и быть, будь ты Стенькой разбойником, а я супротив своих не ходок, – решительно переменил позицию Мартемьян Бородин.
– А мне все едино, – бесшабашно и лихо тряхнул русым казачьим чубом Андрей Овчинников. – Мне лишь бы за простых казаков, а там можно и супротив царя… Что он нам, на Москве, хорошего сделал?..
На гульбу двинули в конце недели всем «войском». В самом начале, едва отошли от Яицкого городка версты на три, Матюшка Бородин подрался со скандальным типом Митькой Лысовым, не признававшим никаких авторитетов кроме тяжелого ременного арапника собственного папаши, частенько потчевавшего его по одному интересному месту за всяческие непозволительные проделки.
– Гэй, лыцари мои степные, а ну вяжи смутьяна! – гневно указывал на своего противника Митьку шмыгавший разбитой сопаткой Мартемьян Бородин.
– Токмо подойди, эгей! – пятясь по рачьи от обступивших его казачат старшинской послушной стороны, визгливо кричал, светясь подбитым глазом, Митька Лысов. В руках его блеснул кривым лезвием нож.
От Митьки отпрянули, и он, злобно, по-взрослому переругиваясь с казачатами, ушел прочь. Дальше пошли без приключений. Дичь на глаза не попадалась, лишь далеко на горизонте маячило несколько испуганных сайгаков, которые тут же скрылись, едва завидели опасность. Гулебщики вскоре притомились и разбили бивак в небольшой рощице, в лощине.
– Куда двинем далее, робя? – вопросил своих Матюшка Бородин, смутно представлявший себе весь сложный механизм казачьей гульбы.
– Надо поучиться стрелять из луков и ружей, – поделился своими соображениями Андрюха Овчинников, – не то доведется сайгака убить, так и не попадут, мазилы.
– Это дело, – согласился сразу же Мартемьян.
Он велел двум казачатам снять с одной из лошадей войлочный потник, растянуть его меж двух, близко притулившихся друг к другу берез. Сам начертил в центре потника куском мела большой, неправильной формы круг и другой, посередке, поменьше.
Ребята отошли на двадцать шагов и начали поочередно пускать в нарисованную мишень стрелы. В маленький круг не попал ни один. Только Андрюха Овчинников послал свою стрелу ближе всех к центру, у остальных стрелы легли по краям большого круга или вообще за чертой. Мартемьян Бородин не смог попасть даже в сам потник, его стрела пролетела мимо мишени и ее потом не нашли, как ни искали.
– Не, я из этой басурманской оружии не стрелец, – брезгливо скривился посрамленный атаман гулебщиков. – А подайте-ка мне ружье.
Ему протянули одно из трех охотничьих ружей, имевшихся у ватажных казачат. Мартемьян сорвал у одного из приятелей шапку, подбросил ее высоко вверх и, быстро вскинув тяжелое ружье, выстрелил почти не целясь. Шапка упала к ногам хозяина, зияя огромной, с кулак, дыркой.
– Ну вот, шапку спортил, атаман, – заканючил разобиженный казачок, – че я теперь батяне скажу?.. Трухменка почти что новая, неделю назад на ярмарке в Оренбурге справили.
– Не скули, – беспечно отмахнулся от него довольный случайным попаданием Бородин. – Вот тебе на бедность, держи. – Он ловко бросил казачку серебряную монету.
Постреляв еще малость и наделав с дюжину дырок в потнике, свернули лагерь и вновь направились в степь. Не пройдя и версты, заметили в степи пасущийся табун лошадей, а дальше, чуть правее, островерхие, конусообразные юрты.
– Никак татаровья али калмыки, – вглядываясь из-под ладони вдаль, предположил самый старший из казачат, Андрей Витошнов. – Перекочевывают, видать, на летние пастбища.
– Это на нашей, казачьей земле? – возмутился Матюшка Бородин.
– А что ты сделаешь? У них – сила, – флегматично протянул Витошнов.
– А вот мы их сейчас!.. – Мартемьян схватился за эфес своей казачьей, выпрошенной у отца, шашки. – Казаки, атаманы-молодцы, в сабли басурман!
– А они у нас есть? – недовольно загалдели безоружные казачата. – Сам нацепил родительскую и фасонит.
– Их там много, поди, – урезонил атамана Андрюха Овчинников. – Давай вдругорядь как-нибудь.
– Ну вот, струсили, – покривился Матюшка Бородин. – И ты, Стенька Разин липовый…
– А вот и не струсил, – загорелся уязвленный Андрюха.
– А ты докажи, докажи, – подначивал друга Бородин.
– И докажу! – стоял на своем Овчинников. – Как стемнеет, подкрадемся к табуну и словим себе по жеребцу… Идет, Матюшка? Или слабо?
– Мне слабо?! – полез на него с кулаками Бородин.
– Ну ладно вам, петухи, – встали между ними Максимка Шигаев и Петька Тамбовцев. – Овчина дело говорит. Надо у нехристей коней отбить, атаман.
– А девать посля куды? – подал голос осторожный Петр Скворкин, старшинский сынок. – В городок ведь не приведешь, враз взрослые прознают.
– А мы их в степу, в каком-нибудь дальнем глухом байраке схороним, а после цыганам продадим, – предложил Андрюха Овчинников.
– Грех это, ребята, батюшка в церкви сказывал, – предостерег Андрей Витошнов. – Да и конокрадов мужики не жалуют, смертным боем бьют.
– Так мы ж не у мужиков крадем, у косоглазых, – ответил ему Овчинников.
Петр Скворкин, боясь показаться трусом, все же продолжал высказывать свои сомнения:
– А как навалятся на нас нехристи, что тогда? Их там, в кочевье, поди, несчитано.
– Ниче, брат, отобьемся, – заверил его Мартемьян. – Значит, казаки, решено: ночью идем воровать у косоглазых лошадей. Кто трусит – скатертью дорожка, пускай возвертается в городок, токмо посля этого он мне не друг!
– Я, пожалуй, пойду до дому, – вызвался уходить один Андрей Витошнов, – и вам, робя, советую тако же… Гульба-гульбой, а на воровское дело я не горазд. Что я, тать с большой дороги, что ли? Соловей-разбойник?..
– Иди, иди, Андрюха, за мамкину исподницу держися, – помахал ему на прощание рукой Мартемьян Бородин. – А еще друзьяк мне был первейший…
– Это нарушение государственного закона, Мартемьян, – продолжал доказывать свое Витошнов. – Вас за это по головке взрослые не погладют, да и полиция из Оренбурга набежит, коней искать будут.
Витошнов удалился, а казачата, отойдя подальше от табуна, в степь, где трава вымахала уже почти по брюхо лошади, расположились лагерем у высоких густых кустарников терна. Пустили пастись несколько бывших в отряде коней, предварительно связав им веревкой передние ноги. Принялись по-взрослому играть в кости, рассказывать похабные истории из жизни гулящих девок, которых, по слухам, хоть пруд пруди в губернском Оренбурге. В Яицком же городке такого сраму сроду не наблюдалось, казачки держали себя в строгости, парням ничего лишнего не позволяли. Иначе худая слава живо разнесется по всему городку. Пропала тогда девка, как есть пропала! Ворота ночью дегтем испоганят, замуж посля никто не возьмет, батяня под пьяную руку все косы обтрепет. Что за жизнь?