Павел Мельников-Печерский
Непременный
Служил-служил Андрей Тихоныч, пряжку беспорочную выслужил, титулярного получил. Человек смирный, покорный, безответный, каждое слово начальства, ровно слово из Неопалимой Купины, принимал. Оттого и начальство его возлюбило: каждый год Андрей Тихоныч получал наградные из остаточных сумм. От тех наград да от крупиц, что от казенной соли перепадали, составился у Андрея Тихоныча капитальчик тысяч в пять ассигнациями.
Однажды занимался он в кабинете его превосходительства, господина статского советника Александра Иваныча. И до сих пор в провинции статских советников зовут превосходительством, а это было еще в те времена, когда статским советникам давали Станиславские звезды без ленты. Как же со звездой-то да не генерал? – Сановник!..
Таким звездоносцем-сановником был Александр Иваныч фон-Кабрейт. Правил он много лет казенной палатой – казенная соль, винокуренные заводы, откупщики, рекрутские наборы, торги на поставки и подряды, купеческие свидетельства, казенные леса, оброчные статьи, перечисление душ – все под его властной рукой… И статьи-то какие все жирные!.. На пять, на десять таких сановников разделить – все бы сыты были… И разделили по времени – государственные имущества в особую палату отвели и Василья Трофимыча над ними посадили. И Александр Иваныч доходов не лишился, и Василий Трофимыч разбогател. А приехал в губернию в одной шинелишке.
– А что, – сказал Александр Иваныч, когда Подобедов кончил работу. – Женат ты, Андрей Тихоныч?
Сроду впервые начальство по имени по отчеству его назвало. У Андрея Тихоныча в глазах зарябило: будто крестик в петличку подвесили. И то опять, о чем спрашивает его превосходительство, не по службе, а по делу, можно сказать, партикулярному.
– Никак нет, ваше превосходительство, – задыхаясь от душевного волнения, едва мог проговорить Андрей Тихоныч.
– Тебе бы, братец, жениться… Ты человек уж степенный.
Растаял Андрей Тихоныч.
– Как прикажете, ваше превосходительство, – чуть слышно пробормотал он.
– Приходи ко мне завтра вечерком… часу этак в восьмом… Слышишь?
– Слушаю, ваше превосходительство.
– Да, оденься почище… К невесте поедем.
– Слушаю, ваше превосходительство, – не веря ушам, молвил Андрей Тихоныч.
Какая милость низошла по благости божией! И на мысль не вспадало, во сне не грезилось!..
Ног не слышал под собой, когда в темную, дождливую осеннюю ночь крупно и спешно шагал он по липкой грязи, возвращаясь от его превосходительства в дальний конец города, где нанимал горенку у вдовой дьяконицы… «Какое счастье, какое вниманье начальства!» – думал он. Целую ночь заснуть не мог. Приходило в голову о невесте: «Кто бы такая была?.. – раздумывал он. – И собой какова, молода ль, не ряба ли, иль какого изъяну не имеет ли?» Мысль о милости начальства вытесняла, однако, нескромные мысли о невесте. «Ну ее совсем! Милость его превосходительства, вот это дело!.. По имени по отчеству! Вместе, говорит, поедем!.. Вместе!.. Да этого он секретарю не скажет!»
На другой день разодетый, распомаженный Андрей Тихоныч явился в назначенное время. Тотчас позвали его в кабинет. Александр Иваныч одевался.
– Ты куришь? – спросил его превосходительство. – Гришка, трубку Андрею Тихонычу.
Если б коленопреклоненное королевство, долго и тщетно отыскивая себе властителя, – как, например, Испания, а в былые времена Польша, – со слезами и с рыданьями сказало д-ской казенной палаты столоначальнику: «Андрей Тихоныч, бери корону, царствуй над нами!» – едва ли б слова будущих верноподданных настолько смутили его душу, насколько смутили ее слова Александра Иваныча. Его превосходительство трубку табаку изволит предлагать!.. Сам изволит предлагать!.. Не сонное ль видение?.. Нет. Гришка сует ему в руку длинный черешневый чубук с громадным янтарем… Дрожат руки у Андрея Тихоныча, от умиленья и слезы в глазах и зелень туманом.
– Да ты садись, – молвил его превосходительство, застегивая помочи. – Садись вот здесь на диване. Покойнее будет.
Язык отнялся у бедного. Хотел что-то сказать, не смог. В блаженстве таял.
«Батюшка, батюшка! – думал он. – Видишь ли?.. Видишь ли ты, до какой чести дожил твой Андрюшенька?»
Слезы градом лились у Андрея Тихоныча.
– Что с тобой? – спросил Александр Иваныч.
– Так-с, ничего, ваше превосходительство. Покойника батюшку вспомнил…
– Похвально, молодой человек (а молодому человеку было за тридцать за пять). Действительно, в столь важную минуту жизни должно призвать благословение родителей… Хорошо, мой друг, хорошо!.. Похвально!.. – прибавил Александр Иваныч, целуя Андрея Тихоныча.
От полноты чувств коровой заревел Андрей Тихоныч. Насилу отпоил его Гришка холодной водой.
– Садись, – сказал Александр Иваныч, когда Андрей Тихоныч, как столб, стоял на крыльце перед каретой его превосходительства.
«На козлы аль на запятки?» – пришло на ум Андрею Тихонычу. Лакей втолкнул его в карету.
«Батюшка, батюшка! – чуть не вслух сказал Андрей Тихоныч. – В-и-д-ишь ли?»
В первый раз в жизни он ехал в карете. И с кем?..
Приехали на «дачу». Так в губернском городе Д… у великих людей звались домики, где цвели роскошные цветочки… Цветочек Александра Иваныча – одна из многочисленных сестер Стрельских, что, служа по крепостному праву князю Кошавскому, служили с тем вместе кто Талии, кто Мельпомене, кто Терпсихоре в дощатом ветхом балагане. По святцам Пелагея, по театру Полина Ивановна, служила Терпсихоре, но, отбив об неровный пол театра резвые свои ноженьки, пятый год верно, нелицемерно служила Александру Иванычу. А он ее за то на волю откупил…
