П. И. Ковалевский
Наполеон I и его гений

Перед отъездом Наполеон не забыл никого из служащих и каждого очень щедро наградил. Императрица, долженствовавшая проводить эльбского императора, не явилась к отъезду. Это страшно огорчило Наполеона, и он воскликнул: “Прекрасно, я сдержу свои обещания, но если мне представится еще хотя один повод к жалобе, я буду считать себя от них совершенно свободным…”

Наступил день отъезда. С раннего утра стекались жители Фонтенбло и окрестностей и с душевной тоской взирали на двор. Старая гвардия выстроилась в два ряда. Наполеон выходит и молча тихо пожимает руку всем из свиты, явившимся его проводить. Не проронив ни одного слова, он выходит на крыльцо. Молчаливо, но со слезами на глазах встречает его армия. Слишком глубокое горе сжимает грудь и императора и провожающих. Одна лишь дробь барабанов, бьющих атаку, нарушает торжественную тишину. Желая говорить, император делает знак рукою и все умолкает.

“Солдаты старой гвардии, я с вами прощаюсь! Двадцать лет я видел, как вы неустанно шли по пути к чести и славе. В эти последние дни, как и в дни моей славы, вы не переставали быть образцом храбрости и верности. С такими молодцами, как вы, я мог бы еще бороться; но война продолжалась бы нескончаемо. Это была бы война междоусобная, и положение Франции было бы еще печальнее. Я пожертвовал всеми моими интересами ради интересов страны. Я уезжаю, а вы, друзья мои, продолжайте верой и правдой служить дорогой Франции. Ее счастье было единственной моей мыслью; и оно навсегда останется предметом моей мечты и пламенных желаний! Не печальтесь о моей судьбе. Если я решаюсь пережить события, то только для того, чтобы послужить на пользу вашей славе. Я опишу великие дела, которые мы совершили вместе с вами… Прощайте, мои дети, я всех вас хотел бы прижать к своему сердцу, как я обнимаю вашего генерала. Идите сюда, генерал Пти, дайте прижать вас к моему сердцу! Дайте сюда знамена, орлы, я хочу с ними проститься! О, дорогое знамя! Пусть этот поцелуй отзовется в потомстве! Прощайте, мои дети! Мои мысли, мои мечты будут всегда с вами… Не забывайте и вы меня…” Император уехал. Его провожали всеобщие слезы.

Наполеона сопровождал взятый с собою на Эльбу батальон гвардии и очень ограниченная свита.

Император Александр, с обычным своим великодушием, откомандировал сопровождать Наполеона своего комиссара, генерала Шувалова, сказав ему: “Я поручаю вам важную миссию, и вы ответите мне собственной головой за каждый волос, который упадет с головы Наполеона…”

“В Э император сильно заболел. По-видимому, с ним сделался такой же припадок, как перед тем в Фонтенбло. Этот припадок, впрочем, скоро прошел, благодаря своевременно поданной медицинской помощи. Прусский комиссар утверждал, будто он обусловливался дурной болезнью” (Слоон).

Прибыв на остров Эльбу, император Наполеон с первого же дня серьезно отнесся к своим обязанностям владельца, так как для него это был все-таки мир, хотя и маленький. Он правильно устроил администрацию, создал армию, улучшил пути сообщения, правильно распределил налоги, позаботился о благоустройстве солеварен и рудокопов, – словом, гений Наполеона теперь направлен к благоустройству Эльбы точно так же, как раньше к благоустройству мировой империи. При нем была мать и сестра Полина; вскоре также приехала к нему Валевская с сыном. Все говорило, что Наполеон на своем островке “отдохновения” действительно посвятит свою жизнь мирным занятиям, оставив в стороне Европу и ее интриги. Главным условием изоляции Наполеона было соблюдение полной самостоятельности и государственной независимости на острове Эльбе и нарушение этого условия развязывало Наполеону руки и давало свободу действия. Это не мешало Англии иметь на острове своего агента под почетным именем посла при дворе императора. Разумеется, весь остров кишел шпионами, следившими за каждым шагом Наполеона.

Между тем в Европе не забывали о Наполеоне. На венском конгрессе уже с первых заседаний начали трактовать, что Наполеон слишком беспокойный сосед для Европы и будет безопаснее упрятать его подальше, например, на остров Св. Елены. Все это стало известно Наполеону, но он жил спокойно и тихо. Здоровье Наполеона стало поправляться. Он производил впечатление крепкого и сильного мужчины. Слегка отвисшие щеки и полная нижняя губа выказывали признаки чувственности, но это впечатление стушевывалось высоким лбом и открытыми висками. Движения его, несмотря на присущую ему нервность, казались спокойными. Глаза были ясные и проницательные. К эльбским крестьянам он относился ласково и доброжелательно. Посетители всегда в обращении видели в нем много такта и добродушного юмора. Желание Европы – переселить его куда-либо подальше – наводило на него ужас.

Дела Франции шли, однако, неблестяще. Возвратившееся правительство и аристократия вели себя нисколько не лучше прежнего и несчастье не послужило им уроком. Возвращающаяся армия подверглась оскорблениям и унижению. Офицеры изгонялись со службы, солдаты удалялись в отставку с такой пенсией и пособием, которые очень успешно вели их к голодной смерти. Порядки и учреждения Наполеона немилосердно уничтожались, а всегда ли к добру – этого нельзя сказать. Расходы на двор увеличились, а общее благосостояние государства понизилось. Общее недовольство существующим порядком возрастало быстро и повсюду. Лица, близкие Наполеону, следили за всем этим, поддерживали недовольство и подготовляли его возвращение. Вскоре по всей Франции циркулировала мысль о возврате Наполеона. Всюду были слышны условные лозунги: “мужайтесь и надейтесь”, или “он был и будет”, или “проснитесь, французы, император бодрствует” и т. д.

Все это Наполеон знал. Поводов к нарушению данного им отречения было достаточно: было несколько злодейских покушений на его жизнь, масса невыполненных его совершенно правильных и законных требований, наконец, неуплата обещанного ему содержания 2 000 000 франков в год, – все это давало ему полное право отказаться от своих слов отречения. Вместе с тем своим появлением во Францию Наполеон явился освободителем ее от гнета, введенного новым правительством.

26 февраля 1815 г. маленькая армия из 1600 человек с 80 лошадьми и несколькими пушками была посажена на суда и затем благополучно прибыла во Францию. 1 марта в 4 часа утра вся эта армия успешно высадилась на берегу Жуанвильского залива.

Передают о следующем происшествии. В числе многих лиц, в этот момент ехавших по побережью и захваченных на пути, оказался и князь Монако. Наполеон спросил его: “Куда вы едете?” – “Возвращаюсь в свои владения”. – “Клянусь Девой Марией, я делаю то же”, – весело ему ответил Наполеон.

Весть о высадке Наполеона быстро разошлась по Франции и достигла Парижа. Против него немедленно высланы были войска. Понемногу и около Наполеона стали группироваться. Встреча с королевскими войсками произошла у Гренобля. Офицер, командовавший королевскими войсками, завидев Наполеона, приказал им готовиться к стрельбе. Наполеон подошел на пистолетный выстрел. Королевский офицер скомандовал: пли! Но солдаты, все бледные, дрожали, и никто не выстрелил. Наполеон был в своем сером сюртуке, дешевой треуголке с трехцветной кокардой. Подошедши еще на несколько шагов, Наполеон сказал: “Солдаты 5-го линейного полка, – узнаете ли вы меня?” – “Да, да”, – раздалось со всех сторон. Затем, расстегнув сюртук и обнажив грудь, Наполеон произнес: “Я пред вами. Если здесь между вами найдется хоть один солдат, расположенный убить своего императора, он может это сделать беспрепятственно. Моя грудь к его услугам”. – “Да здравствует император!” – крикнули все солдаты и бросились целовать его платье. “Солдаты, – воскликнул Наполеон, – я прибыл лишь с горстью храбрецов, именно рассчитывая на вас и на весь французский народ! Бурбоны царствуют незаконно, так как возведены на престол не народом…” Вместе с солдатами на сторону Наполеона стали переходить и офицеры. По мере движения его по направлению к Парижу, его армия все увеличивалась и увеличивалась.

Рассказывали, что один из предводителей отрядов, посланных против Наполеона, именно граф д'Артуа, сказал унтер-офицеру: “Ну, камарад, крикни: “да здравствует король”! – “Нет, ваше высочество, я этого сделать не могу, единственное, что я могу крикнуть, это “да здравствует император!”

Вскоре к Наполеону прибыли его маршалы. По мере приближения к Парижу Наполеона и газеты постепенно изменяли свои отзывы о нем: “ Бонапарт высадился в Жуанском заливе”; “Гренобль раскрыл свои двери генералу Бонапарту”; “Наполеон вступил в Лион”; “ Его величество император изволил прибыть в Тюильрийский дворец”.

Сам Наполеон о своем положении выразился так: “Вплоть до Гренобля я был еще искателем приключений, но в Гренобле стал уже государем”. И действительно, все высылаемые против него королем войска немедленно переходили на его сторону. Однажды утром нашли на решетке, ограждавшей Вандомскую колонну, напечатанное большими буквами объявление:

“Наполеон Людовику XVIII

Дорогой кузен, незачем посылать мне более войска. У меня их и без этого довольно”.

Наконец наступил день, когда Людовик XVIII уехал из Парижа, а Наполеон въехал в него.

Наполеон встречен был с энтузиазмом. Искренним ли? Были люди, которые искренне радовались его возвращению, – были индифферентные люди, – были и такие, которые с глубокой болью в сердце встречали его. В самом деле. Одно имя Наполеона вызывало неизбежные в будущем войну, потерю детей, разорение и несчастье… Понимал это и Наполеон. Взявшись, немедленно по прибытии в Париж, за благоустройство государства, он чувствовал возникновение новой войны, войны беспощадной, и готовился к ней, но готовился втихомолку, чтобы не устрашать Францию. Много труда, много усилий и много забот выпало теперь на долю Наполеона. И он их нес безропотно. Нес с прежней энергией и с прежней гениальностью. Но tempora mutantur et nos mutamur in illis. Не те теперь были люди, не те времена, не те средства, не те нравы и даже не тот Наполеон. В короткий срок, за какие-нибудь два месяца, Наполеон заметно изменился. Лицо сохраняло спокойное свое бесстрастное выражение, но сильно похудело и челюсти начали очень выдаваться вперед. Он похудел всюду, за исключением талии… Иногда у него вырывался тяжелый вздох… К тому же времени явилась у него привычка щуриться и глядеть в полуоткрытые веки, как если бы у него начала обнаруживаться чрезмерная дальнозоркость. Миганье левым глазом и подергивание уха стали проявляться с большею, чем когда-либо, силой. По мере накопления трудностей и неприятностей общее состояние здоровья императора значительно ухудшилось. У него начались серьезные страдания желудка и уринальных путей, к которым присоединился также упорный сухой кашель… Ввиду быстрых изменений душевного настроения, перемежающегося возбуждения и упадка духа, усиленной чувствительности и грубой резкости, находили возможным объяснить состояние французского императора особою формой истерической апоплексии (Слоон).

Как и следовало ожидать, война началась, и притом с многочисленными и отборными войсками Пруссии и Англии пока, а на подмогу им шли и войска других государств. Несмотря на проявление гения Наполеона и удачи в войне, удачи были уже не те, что прежде. Много усилий, много напряжения и много крови стоили эти удачи Наполеону. Да и сам он стал утомляться, поддаваться болезни. Так, под Катр-Бра, сделав надлежащие распоряжения, Наполеон погрузился как бы в летаргическое состояние… Под его командою находились главные силы, и он должен был произвести главный натиск, “но его гениальные способности были отуманены или болезнью, или же чрезмерной самоуверенностью” (Слоон).

Ватерлоо было решающим моментом в судьбе Наполеона. Диспозиция сражения была составлена самим Наполеоном достойно его гения; тем не менее он чувствовал себя во время сражения так плохо, что вынужден был сойти с коня. Сидя у стола, на котором разложена была карта, император то и дело впадал в дремоту и мгновенно из нее опять пробуждался. Энергия и деятельность английского главнокомандующего представляли собою резкий контраст с постоянно возраставшей апатией Наполеона.

Сражение при Ватерлоо было проиграно. Проиграно было и дело Наполеона. К концу сражения “у Наполеона обнаружился полнейший упадок сил, так что на него жалко было смотреть. Глаза его неподвижно уставились вдаль, голова качалась из стороны в сторону, и сам он находился почти в бессознательном состоянии. Ментион и Бертран усадили его на лошадь и поддерживали его с обеих сторон” (Слоон).

Наполеон поспешил в Париж. Но было поздно. Париж знал о поражении, и палата представителей решила предложить Наполеону добровольно отречься от престола. Можно себе представить нравственные страдания великого человека. Наконец, он подписал и вторичное отречение.

“Французы!

Начиная войну, чтобы поддержать национальную независимость, я рассчитывал на соединение всех усилий и стремлений народа; на этом я основал успех и не боялся воззваний государств, направленных против меня. Я вижу, обстоятельства переменились. Я предаю себя в жертву ненависти врагов Франции. Моя политическая жизнь окончилась, и я объявляю своего сына, под именем Наполеона II, императором Франции. Соединитесь все для всеобщего приветствия и для удержания национальной независимости.

Наполеон”.

“Сто дней” показали, что силы Наполеона были уже подорваны. В первые дни он проявил свой гений во всем блеске, но с каждым днем все более и более выражалась медленность, препятствовавшая немедленному и точному выполнению его планов. Слабость его бывала иногда так велика, что “произношение слов утратило у него обычную ясность”.

Не желая попасть в руки неприятелей или Людовика XVIII, Наполеон поспешил в Рошфор, чтобы оттуда направиться в Англию, а может быть, и в Америку. На пути следования народ всюду встречал Наполеона с выражением преданности и глубокого уважения. Между тем Наполеон хорошо делал, что спешил к морю, так как Блюхер отправил в погоню за Наполеоном отряд пруссаков с приказанием схватить и расстрелять бывшего французского императора там же на месте.

Наполеон рассчитывал найти покровительство в Англии, надеясь на великодушие принца-регента. Вот текст его обращения: “Ваше королевское высочество! Вследствие борьбы партий, которая постоянно тревожит мою страну, и неприязненного ко мне отношения великих европейских держав, я кончаю свою политическую карьеру и желаю, как Фемистокл, приютиться у очага великобританского народа; я отдаю себя под защиту его законов, о чем и прошу ваше королевское высочество, как самого могущественного, постоянного и самого благородного из моих врагов. Наполеон”. Наполеон очень ошибся в расчете. Великодушие у англичан – предмет едва ли доступный. Англия дает приют убийце и разбойнику, но Наполеону… напрасно.

В ожидании ответа Наполеон отправился на одном из английских кораблей к берегам Англии. Во время этого переезда августейший пассажир казался сильно утомленным и зачастую впадал в дремоту, но очень благосклонно относился к офицерам, в особенности же к капитану Майтланду. Вскоре выяснилось, что Наполеон ссылается на остров Св. Елены… Мы имеем следующий протест Наполеона против этого насилия над ним: “Я торжественно протестую пред лицом неба и людьми против насилия, которому я подвергся, против нарушения моих самых священных прав, когда, при помощи силы, располагают моей особой и моей судьбой. Я свободным человеком вступал на борт Bellerephone, я не пленник, а гость Англии… Если правительство, поручая капитану Bellerephone меня, а также мою свиту, имело в виду устроить лишь сети, ловушку, то оно обесчестило себя и запятнало свой национальный флаг… Я взываю к истории. Она скажет за меня, что противник, воевавший двадцать лет с английским народом, теперь обездоленный, является к нему добровольно, отдается под защиту его законов; какое же иное, более веское, мог он привести доказательство своего уважения и доверия? И как же ответила Англия на подобное великодушие? Она лицемерно протянула ему свою гостеприимную руку и, когда он преисполнился верой и доверием к ней, – она его умертвила. Наполеон”.

Удивительно, как Наполеон мог забыть о великодушии англичан по отношению к Жанне д'Арк и проч.

Абелль, встретившая Наполеона на острове Св. Елены еще 14-летней девочкой и бывшая его любимицей, так в своих записках описывает этот остров: “Это крутой утес, почти вертикально выходящий из воды. Удлиненная форма острова, однообразный, совсем темный колорит наводят на мысль, что его можно скорее назвать плавающим гробом, чем землей, созданною носить и кормить живых существ”.

Граф Бельмен так описывает остров Св. Елены: это место самое печальное, самое неприступное, самое удобное для защиты, самое трудное для атаки и самое годное для своего настоящего назначения. Прибавим, что эта одиночная тюрьма тщательно охранялась английской эскадрой.

“Приехав на место своей ссылки, Наполеон был очень бледен. Черты лица его, несмотря на всю его холодность, бесстрастность и что-то грубое, казались мне необыкновенной красоты. Как только он заговорил, его очаровательная улыбка и мягкость манер мгновенно уничтожали даже всякий признак страха, который я до того испытывала”

(Абелль).

Находясь в этом заключении, Наполеон был под строгим надзором стражи; он не смел никуда один ходить, ни с кем без позволения говорить. Такое стеснение страшно раздражало Наполеона. Ему оставалось читать и писать, что он и делал. Насколько губернатор острова, англичанин, был к нему придирчив, доказывается тем, что он удалил от Наполеона даже доктора О'Меага, который, по его мнению, слишком сильно привязался к Наполеону. В редких случаях остров посещали иностранцы, которые просили позволения видеть Наполеона; Наполеон их принимал и был с ними любезен и обходителен.

Во время прогулок Наполеон любил разговаривать с жителями острова и ласкал детей, которые напоминали его сына, хотя жителям острова было запрещено поддерживать разговор с знаменитым пленником.

Несомненно, Наполеону неоднократно предлагали бегство, но он решительно отвергал его как проявление трусости и слабости. В своем мученичестве он видел искупление прошлого и залог благополучия своей династии. В величии своего несчастья он видел освящение своей славы. “Для моего сына лучше, что я здесь. Если он будет жив, мое мученичество возвратит ему корону”. Мысль о неизбежности мученичества всецело наполняла Наполеона. Он перестал противиться судьбе. Он полюбил свои страдания.

“Иисус Христос не был бы Богом, если бы не умер на кресте…”

Папа Пий VII ходатайствовал о смягчении участи пленника на острове Св. Елены. “Наполеон несчастлив, очень несчастлив, мы забыли его заблуждения… Он сделал для церкви столько, сколько, быть может, никто не осмелился бы в его положении сделать… Знать, что этот несчастный страдает через нас, это одно уже для нас большое горе… Мы не желаем, мы не можем, мы не должны, наконец, быть причиною тех страданий, которые он претерпевает; напротив, мы глубоко, от всего сердца, желаем, чтобы его участь была облегчена; испросите этой милости от нашего имени…”

Однако измученный Наполеон иногда прорывался и, в раздражительности, говорил англичанам слишком нелестную для них правду. Вот что он раз приказал перевести по-английски Арноту: “Я прибыл, чтобы приютиться у очага английского народа; я искал законного гостеприимства. Вы мне надели кандалы… Это ваше министерство выискало эти ужасные скалы, где каждый месяц сокращает жизнь европейца на три года, чтобы убить меня медленной смертью… Не было такой гнусности и подлости, которые бы вы не сделали со мной, доставляя себе этим удовольствие. Вы мне не позволяли вести даже самую обыкновенную семейную переписку, которая никому не возбраняется. Вы не допустили до меня ни одного извещения, ни одной бумаги из Европы; моя жена, мой сын даже не существуют для меня больше… На этом негостеприимном острове вы заставили меня жить в месте, менее всего удобном для жилья, в месте, где убийственный тропический климат дает себя знать всего чувствительнее. Заточение меня в четырех стенах, в нездоровом климате, меня, который объехал верхом всю Европу… Умирая на этой проклятой скале, отторгнутый от всех и лишенный всего, я завещаю честь и бесчестие моей смерти царствующему дому Англии…” После этих слов император впал в обморок.

В апреле 1821 г. явилась комета. “Комета! – она была предвестницей смерти Цезаря!”

15 апреля Наполеон написал завещание.

“Вот мои сборы, – к чему иллюзии! Я знаю, что меня ожидает, и свыкся с этой мыслью”.

Через несколько дней Наполеону стало лучше. Его поздравили.

“Не обманывайте себя, – это конец мой приближается. Когда я умру, каждый из вас получит приятное утешение в том, что может вернуться в Европу; вы увидите ваших родных и друзей, Францию… А я, я встречу моих храбрецов на полях Елисейских… Клебер, Дезэ, Бессиер, Дюрок, Ней, Мюрат, Массена, Бертье – все выйдут мне навстречу… Мы будем беседовать о наших войнах со Сципионом, Аннибалом, Цезарем, Фридрихом… Хорошо еще, что там без страха можно встретиться со всеми этими полководцами…”

Великий человек и в предсмертном состоянии был велик, хотя, несомненно, бесконечно был несчастен…

В ночь на 5 мая 1821 г. над островом Св. Елены разразилась страшная буря. В эту ночь, в 5 часов, отошла душа великого человека. В предсмертные минуты он шептал отдельные бессвязные слова, из которых можно было разобрать: “Голова… армия… Боже мой!”

В 5 часов 40 минут глаза его покрылись легкой дымкой… он скончался.

Скончался не только гений, но великий гений…

Слова английского поэта как нельзя более приличествуют этому моменту:

“Среди рева и завывания бури, казалось, гений грозы, несомый на крыльях ветра, спешил оповестить всему миру, что могучая душа собиралась уйти в мрачные бездны природы и смерти!”