Павел Гушинец
Годы в белом халате
Скоро дембель
На заре карьеры довелось мне послужить в санитарноэпидемиологической лаборатории Вооружённых Сил. С армией мы в итоге не сошлись характерами, но в памяти осталось с десяток историй, одну из которых я вам и расскажу.
Нарушения бывают устранимые и неустранимые. Например, в зоне моей ответственности был военный госпиталь, в котором располагалось отделение хирургии. Основное правило любой хирургии – разделение потока больных на гнойных и чистых. Гнойные не должны контактировать с чистыми никак. Поэтому ОЧХ и ОГХ разводят на разные этажи.
У хирургии в госпитале был всего один этаж. И пациенты, как их ни сторожили, ходили в общий туалет.
Неизменно при каждой проверке я писал в акте: «Обеспечить изоляцию гнойной хирургии от чистой». При этом и я, и начальник госпиталя понимали, что нарушение это неустранимое. Не может же госпиталь себе ещё один этаж пристроить или туалет в какой-нибудь палате оборудовать.
А вот с устранимыми нарушениями я боролся не на жизнь, а на смерть, за что в подконтрольных частях меня за глаза называли «принципиальной сволочью».
Наш военный городок имел историческое значение. Он был основан больше полувека назад, и с тех пор ремонт в его зданиях не проводился.
Хотя я видел и более древние постройки. Например, в одной из частей на территории моего коллеги на казарме висела мемориальная доска: «В этой казарме с 18… по 18… квартировал гусарский полк его Императорского величества».
Некоторые казармы в моей части были построены немцами в годы Второй мировой для своих нужд. А когда на старте своей карьеры я запросил документы по водоснабжению части – мне принесли коричневую папку с хрупкими пожелтевшими листами, под которыми стояла подпись некого народного комиссара.
Это предыстория. История началась однажды в декабре.
Прихожу в понедельник в лабораторию и начинаю обзванивать медпункты на предмет поступивших за выходные больных. Отчёт по заболеваемости ещё никто не отменял. Первый медпункт – в норме, второй – в норме. А вот в третьем какая-то вспышка ОРЗ. Сразу восемь человек, и с утра ещё четверо поступают. Бросаю всё и мчусь в третий медпункт.
Картина грустная. Медпункт полон сопливыми и кашляющими бойцами. Провожу краткий опрос: так и есть – все из одного подразделения, из одной казармы. Мало того – с одного этажа. Третьего, верхнего.
Бегу в казарму. Так и есть! Декабрь в этом году выдался слякотный, температура болталась в районе нуля. Снег, выпадавший на крыши и плац, не успевали убирать. Он немедленно таял. А казарма старая. Её крышу кое-как летом залили битумом, от морозов тот потрескался, а теперь началась оттепель, крыша не то что протекает, а ручьями течёт.
Поднимаю одеяло на одной из коек. Простыню и наволочку хоть выжимай! Влажность в помещении зашкаливает. Подхожу к висящему на стене гигрометру-психрометру. Тот сходит с ума. А в журнале учёта влажности – всё в норме. Начинаю медленно закипать.
– И давно у вас так? – спрашиваю у дежурного.
Молчит. Глаза на меня пучит. Боится, что по шапке получит. Не от меня, так от командира. Ну что взять с солдата?
Прихожу к командиру подразделения.
Так и так – в казарме крыша течёт, поэтому и заболеваемость среди личного состава. Рекомендую крышу починить. А на время ремонта переселить третий этаж ниже и изолировать в целях нераспространения заболевания.
Командира я застал в парке, поэтому он сразу кричать начал и могучим волосатым кулаком по броне танка стучать.
– Да ты, доктор, совсем о…ел! Ты мне подготовку личного состава срываешь! Какое расселение? Какой ремонт?
А бойцы всё болеют.
Делать нечего, пошёл я к начальнику командира подразделения. Тот принял меня в своём кабинете, поэтому тоже начал кричать. И могучим волосатым кулаком стучать по полированной столешнице стола советского производства.
– Вы в своей СЭЛке от действительности оторвались! Как я тебе посреди зимы ремонт буду проводить?
А больных всё больше.
Я набрался наглости и пошёл к самому главному.
У главного были полковничьи погоны и мечта о генеральских лампасах, поэтому кулаком стучать он не стал. Презрительно посмотрел на меня и спросил:
– Ты чего, летёха, хочешь мне весь план учебной подготовки сорвать?
– Товарищ полковник, – вытянулся я. – Прогнозирую заболеваемость среди личного состава в данном подразделении на уровне 70–75 %. Высока вероятность повторных случаев среди уже переболевших, что чревато осложнениями. Поэтому план учебной подготовки и так будет сорван.
Командир берёт телефонную трубку, звонит начальнику третьего медпункта.
– Капитан? Сколько у тебя больных на текущие сутки? Да, сэловец тут примчался с шашкой. Сколько? Вот, б…ть! – полковник от души хрястнул трубкой по телефону.
– Так что будем делать, товарищ полковник?
Командир части мрачно посмотрел на меня.
– Уже сдал, небось?
– Отчёт по заболеваемости отправлен моему непосредственному начальнику в восемь утра.
А сам думаю: «Тебя, гад, если не сдать, то ремонт на месяц затянется».
– Вот не можешь ты, лейтенант, по-человечески. Иди. Сегодня всё будет.
В течение часа на крышу загнали двух прапорщиков с вёдрами расплавленного битума и рубероидом, и те при помощи матюков и славянского «авося» кое-как крышу залили. До весны хватило, а там опять началось всё по-старому.
Раз в полгода на мою голову сваливалась из столицы комиссия в составе пары подполковников. Вместе со мной они ездили по частям на подконтрольной территории и проверяли уже мою работу. Естественно, о приезде комиссии я знал за неделю, поэтому успевал подтянуть хвосты и запастись вазелином. Потому что без вазелина в армии никак.
В очередной раз приезжает грозный подполковник. Вожу его по частям, показываю столовые, медпункты. Начальство морщится, но особо не придирается. Ещё бы. Заранее предупреждённые начпроды и начмеды перед ним чуть ли не ковровую дорожку расстилают.
Проверяющий притомился. Возраст всё-таки. И захотел кушать. Везём его в ближайшую столовую. Поварихи в накрахмаленных до хруста передниках выносят поднос с яствами. Начальство кушает, благожелательно посматривает по сторонам.
И тут с потолка, прямо перед носом подполковника (хорошо, что не в тарелку) падает огромный жирный таракан. Проверяющий смотрит на меня и хмурит брови. Я разрываюсь между желанием расхохотаться и спрятаться под стол.
Шлёп! Ещё один крупный таракан повторяет путь своего собрата и звонко приземляется на плитку пола. Читал я, что бывает дождь из рыбы, но чтоб из тараканов, да ещё в закрытом помещении…
Оказывается, начстоловой накануне проверки решил экстренно потравить тараканов. Что за порошок рассыпали бравые повара по углам – это я не знаю. Но тараканов торкнуло только через два дня – как раз к приезду проверки. И они, во-первых, перестали контролировать свои лапки, во-вторых, повылазили изо всех щелей. Наверное, для того, чтобы умирая, проклясть коварных людей последними тараканьими проклятиями. Дальнейший приём пищи проходил под градом падающих с потолка и стен тараканов.
Подполковник уехал недовольный, грозя мне выговором и дальнейшими карами. А я усмехнулся, достал из кармана блокнот и зачеркнул ещё одно число. До дембеля оставалось двадцать два дня.
Несвежий взгляд на дедовщину
Сразу начну с того, что я против дедовщины. Сам, будучи офицером, очень жалел затюканных «старшими товарищами» солдат и пытался им помочь по мере сил. Иногда борьба с дедовщиной доходит до маразма и напоминает стрельбу из зенитки по воробьям. Иногда спасает молодых парней от поступков, которые изменят в худшую сторону всю их жизнь. Вот несколько историй.
Однажды вечером в медроту поступил звонок из первой казармы. Звонок сорвал с места начмеда, хирурга и реаниматолога-анестезиолога, которые стремительно прогрохотали сапогами мимо моего кабинета.
В коридоре казармы сидел на полу солдат, лицо которого было в чём-то зелёном. Вокруг столпились его сослуживцы. Солдат выпил полбанки краски, которой в парке красили технику. Речь у него была спутанной, сознание боец терял периодически. Врачи на месте оказали первую помощь, промыли желудок, вкололи препараты из запасов реаниматолога. И на машине начмеда доставили в госпиталь.
Через неделю боец оклемался, и комиссия, созданная для расследования этого инцидента, смогла его допросить. Оказывается, боец решился на суицид из-за давления со стороны двух старших товарищей – рядовых Петрова и Сидорова. В течение последних двух месяцев они унижали его морально и физически, отбирали еду, заставляли выполнять мелкие поручения. В общем, классическая дедовщина. Всё бы ничего, если бы не один момент. Молодой боец был ростом 187 см и весом под 100 кг. Рядовые же Петров и Сидоров едва доставали ему макушками до плеча и суммарно весили приблизительно столько же. На вопрос – почему солдат с такими габаритами не решился дать отпор обидчикам, суи-цидник промолчал.
Петрова с Сидоровым осудили и отправили в дисбат.
Через полгода случился второй инцидент. Один из солдат молодого пополнения повесился в сушилке, захлестнув ремень за батарею. Батарея оказалась советской, вес бойца выдержала, а вот ремень, к счастью, оказался современного производства, поэтому лопнул. Солдат с грохотом свалился на пол, где его и повязал подоспевший дежурный.
Опять расследование. На вопрос – отчего тебе жить надоело, – солдат начинает размазывать по лицу слезы и сопли. Мол, обижают, унижают.
На вопрос – кто конкретно – солдат мямлит что-то нечленораздельное. На всякий случай взяты на заметку все пять дембелей. Дембеля после случая с Петровым и Сидоровым в ужасе. Они отрицают любые намёки на неуставняк. Никто молодого и пальцем не трогал!
Наконец старому замполиту удалось расколоть суицид-ника. Оказывается, его бросила девушка! На выпускном в школе они поцеловались, а спустя три месяца отношений парня забрали в армию. Она, конечно, обещала его ждать. Ещё через два месяца написала письмо.
Видел я это письмо. Начинается классически: «Прости солдат…»
(Отступление:
– Девушки, б…ть, кто вас учит писать такие письма! Ну приехала бы, поговорила с человеком: так мол и так, разлюбила, прости, классный ты парень, но не судьба. Так нет же, надо начитаться женских форумов и написать такую херню, чтоб человек в петлю полез. Солдату и так в армии не сахар, а тут ещё и вы со своими письмами!)
Когда же суицидника спросили – чего ж он в таком случае в причинах своего поступка указал неуставные взаимоотношения, тот ответил, что постеснялся рассказывать, что вешался из-за девки. А из-за дедовщины как-то солиднее, что ли. О том, чем грозит его признание дембелям, солдат как-то не подумал.
А вот совершенно другая история. В нашей части служил сержант Иванов. Приехал Иванов из какой-то деревни, был человеком добродушным, простоватым, но исполнительным. В армии Иванов чувствовал себя как рыба в воде. Кормят, спать можно до 6 утра, вода горячая есть, унитаз чистый. Иванов всерьёз подумывал о контракте, и грезились ему погоны прапорщика.
И вот как-то стоит Иванов в карауле, о контракте мечтает. Лето, жара, пить хочется. А тут пробегает по каким-то солдатским делам боец нового призыва. Неделя в армии – форма мешком сидит. Иванов обращается к нему:
– Сударь, не соблаговолите ли вы принести страждущему стакан воды, если вас, конечно, не затруднит?
Напоминаю, Иванов был парень из деревни, поэтому просьба, скорее всего, прозвучала чуть попроще и грубее. Боец сослуживцу в просьбе не отказал. Но, забежав в казарму, достал из кармана мобильный телефон и позвонил МАМЕ. Мол, меня тут деды прессуют. Мама оказалась женщиной деятельной, начала обрывать телефоны и электронную почту Министерству обороны и лично президенту.
Иванов стакана воды не дождался, достоял свой караул, мучаясь от жажды, а инцидент с мимо пробегавшим бойцом по простоте душевной забыл. Каково же было его удивление, когда через два дня в часть прибыла высокая комиссия в составе полковников и подполковников для расследования «случая неуставных взаимоотношений» со стороны сержанта Иванова.
Месяц вся часть стояла на ушах. Иванова таскали на допросы, грозили дисбатом, лишили звания сержанта. Ему ещё повезло, что офицеры его подразделения как один встали на защиту бойца, которого они всё время службы знали как дисциплинированного солдата, и в мыслях не допускавшего неуставных взаимоотношений. В итоге оправдали Иванова, но о дальнейшей службе, о карьере прапорщика ему пришлось забыть.
Что же молодой боец, позвонивший маме? В течение всего года службы этот тип отравлял жизнь окружающим. Несамостоятельный, неаккуратный, слабый физически и морально. Он вечно кляузничал офицерам и звонил маме. Мама, к слову, приезжала каждые выходные и подкармливала дитятко.
Сталкер поневоле
С 1986 года прошло более тридцати лет, и мы стали как-то забывать об опасности малых доз радиации. Причём забыли не только граждане, далёкие от физики и медицины, но и специалисты. В своих постоянных командировках по стране я бываю на территориях с ограниченным допуском после аварии и вижу, как туда возвращается жизнь. Как колхозные стада пасутся на полях прямо под столбами с предупреждением о радиационном заражении. Как в эвакуированных деревнях появляются люди.
Может быть, это выбор переселенцев. Кто-то не устроился на новом месте, кто-то захотел вернуться к могилам предков. Но есть определённый контингент, который никто не спрашивает. Это военные. Особенно пограничники. Вот про одну пограничную часть, точнее про её врача, с которым мы когда-то учились, и пойдёт сегодняшний рассказ.
Облаку радиоактивных газов, которое ласковый весенний ветерок нёс в сторону Гомельской области, никто не объяснил, что всего через пять лет в этом месте будет проходить Государственная граница между двумя независимыми республиками. Фонящие пыль и пепел вольготно расположились в полесских лесах, разнеслись грунтовыми и паводковыми водами, включились в жизненные циклы растений и животных.
Н-ская воинская часть оказалась не в самом центре этого безобразия, но в черте отселения. В 1986-м туда, конечно, приехали команды ликвидаторов. Они мыли здания и асфальт плаца, пичкали солдат какими-то лекарствами. Сняли верхний слой земли с газонов, закатали в рулоны и увезли на могильники. Летом 1987 года в часть приехала комиссия с дозиметрами. Комиссия походила между казарм, помахала истерично пищащими приборами, наконец вынесла вердикт: «Часть пригодна для временного пребывания личного состава».
Заброшенной оказалась одна из казарм, внутри которой превышались все мыслимые нормы, забили досками вход и окна солдатского клуба. В некоторых местах на асфальте были нарисованы белой краской неровные круги, в которые солдаты старались не наступать. Увезли в неизвестном направлении технику, оружие, форму. Вместо этого выдали всё новое, ещё блестящее и пахнущее смазкой. И зажили по-прежнему.
Военнослужащие получали спецпаёк, наблюдались у врачебных комиссий, отдыхали в санаториях. А потом Союз развалился, и всем стало пофиг. А через полтора десятка лет всё окончательно забылось. Стёрлась белая краска на асфальте, ушёл в прошлое спецпаёк и санатории. Но люди остались.
Однажды летом командир вышел на крыльцо штаба и заметил, что шиферная крыша медпункта неприлично весёленького зелёного цвета. Вместе с начмедпункта командир подставил лестницу и обнаружил, что крыша плотно заросла целым ковром изо мха и какой-то травки. Часть-то посреди леса. На крышу заносило семена, споры. Вот и разросся целый огород.
– Безобразие! – сказал командир. – Что за непотребство творится у вас в хозяйстве, товарищ доктор? Немедленно устранить и привести крышу в надлежащее состояние.
– Ять, ять! – привычно отозвалось лесное эхо.
Командир сказал – подчинённые сделали. Начмедпункта нашёл двух сержантов, выдал им инструмент и отправил устранять огород на крыше. Час проходит, два. Сержанты скоблят шифер лопатами и скребками, весело переговариваются. Солнышко припекает, сержанты разделись по пояс, загорают, курят, планируют, что в увольнительной делать будут. А ещё через час мимо окон медпункта пролетело первое тело. Доктор выскочил на крыльцо. В голове одна мысль: «Поскользнулся, сучёныш! Ноги переломает!»
Сержант лежит на газоне, глаза закрыты, но в сознании. Доктор зовёт второго – тишина. Солдаты лезут на крышу: второй сержант лежит, вцепившись в мох обеими руками, на губах – пена, глаза закатываются, вся крыша в следах рвоты. Доктор обоих в машину – и в ближайший город! Сержанты сидят бледные, дышат с трудом.
И тут до врача начинает медленно доходить. В 1986 году молодой доктор только родился. Поэтому весь этот страх перед радиацией прошёл как-то мимо него. Когда отправляли по распределению в часть, намекнули, конечно, что находится она на самом краю зоны. И в лес без нужды ходить не надо, а местные грибы-ягоды лучше внутрь не употреблять.
Привезли сержантов в больницу, а там уже люди поопытнее да постарше начмеда. Поставили солдатам целый ворох диагнозов. Тут и солнечный удар, и воздействие неизвестного пока отравляющего химического вещества, ну а через некоторое время и острую лучевую болезнь. Оказывается, за годы своего роста мох накопил в себе радиоактивную пыль. Лежала она, нетронутая, в толще зелени, и никакие дожди её не смывали. А тут сержанты с лопатами. Мох срывали, пыль столбом, попадала в дыхательные пути, желудок, глаза. Какую дозу успели схватить сержанты, пока сознания не лишились, – это только через неделю спецкомиссия определила.
Врачу, конечно, вставили по самое не балуй. Мол, он должен был знать и предвидеть. Командиру тоже неслабо досталось. Сержантов вылечили, но проблемы со здоровьем у них будут. Через месяц приехала группа в оранжевых комбинезонах и весь мох с крыши соскоблила, упаковала в мешки и на могильник увезла. Краску на асфальте обновили, новый дозиметр доктору выдали.
А вскоре наступила зима. А с ней – режим экономии. Кому-то в правительстве пришла чудесная мысль, мол, давайте будем экономить российские газ и нефть, а топить вместо этого будем отечественным топливом – то есть торфом и дровами. Что ж, правительство сказало – военные сделали. Часть, о которой я рассказываю, отапливалась собственной котельной. Её переоборудовали на твёрдое топливо, и пошли в лес дрова искать. Умудрённый опытом доктор за дровяным нарядом отправился с дозиметром.
Лесхоз выдал разрешение на добычу твёрдого топлива в ближайшей дубраве. Прошёлся доктор по дубраве – вроде всё в норме. Дозиметр показывает нехорошие цифры, но только в определённых местах. Мы туда ходить не будем. Оградил зону порубки и пошёл себе в часть обратно.
Солдаты поработали хорошо. Сложили на хоздворе целую кучу отличных дубовых дров. Доктор опять к куче с дозиметром. Цифры скачут, но в пределах нормы. Ну, отлично.
А через три дня свалился солдат, который выгребал золу из котельной. Доктор – к куче золы. А дозиметр с ума сходит. Деревья сгорели, а радиоактивная пыль осталась. И в золе образовался концентрат. Солдата – в больницу. Снова комиссия, снова пинки от начальства.
Доктор служит в зоне и поныне. Так испугался, что стал чуть ли не лучшим медицинским специалистом по радиации в округе. С дозиметром не расстаётся, и, видно, всё правильно делает, потому что солдат с диагнозом «острая лучевая болезнь» от него больше не привозили.
Если узнает себя в главном герое рассказа, то пусть сильно не ругается – я ведь всю правду написал.
Пришелец и ушелец
После окончания университета волна распределения унесла меня далеко от столицы – в областной центр Беларуси. И там я затосковал. Молодой жене ещё три года учиться. Видимся с ней раз в две недели. Жилье – угол в чужой двухкомнатной квартире, зарплата – жалкие гроши, подработки никакой. Один плюс – коллектив хороший. Но я последние шесть лет жил самостоятельно, зарабатывал неплохо, а тут под тридцатник пришлось опять родителям на шею залезть. А главное – никакой перспективы. И как-то сама собой созрела у меня мысль – податься доктором в какую-нибудь силовую структуру. Что я, зря тёмными осенними вечерами на военной кафедре просиживал? Там и зарплата получше. И с жильём что-нибудь нарисуется.
Сунулся в МВД – все места заняты, в МЧС – та же история. Осталась армия. Опытные люди подсказали мне адрес головной медицинской организации при Министерстве обороны, я набрался наглости и пошёл.
Этап первый: собеседование
Поднимаюсь на верхний этаж типичного советского здания на окраине города, открываю дверь и вижу длинный коридор со множеством дверей и строгого прапорщика, который эти двери охраняет.
– Извините, а мне нужен полковник Иванов – начальник…
И тут по коридору раскатывается басовитое:
– Вашу мать!!! Дибелунги!!! Какой идиот тут напортачил?
Прапор молча тыкает пальцем вдоль коридора.
Ага, это я правильно зашёл. Иду на голос.
В кабинете сидит седой полковник с иконостасом афганских наград на груди и терзает двух бледных подполковников. Завидев меня, отпускает добычу и грозно вопрошает:
– Тебе чего?
Голос меня подвёл. От страха горло издало только мышиный писк.
– Товарищ полковник, я бы хотел послужить Родине.
– Выпускник, что ли? Военная кафедра есть?
– Есть!
– Документы сдашь в третий кабинет! Свободен.
Это было самое короткое собеседование в моей жизни.
Этап второй: медкомиссия
Примерно через месяц на моё имя пришла повестка, и меня отправили на прохождение медкомиссии. Естественно, никто ради меня врачей собирать не стал, и новоявленного доктора засунули в толпу очередных призывников.
Забава ещё та, я вам доложу. В небольшом замкнутом пространстве коридора районного подросткового диспансера носятся с выпученными глазами три сотни семнадцатилетних школьников в трусах, а то и без них. И я среди них. Двадцать восемь мне уже, а я в армию собрался!
Хирург долго изучает мои документы. Потом внимательно смотрит на меня из-под очков.
– Коллега, вы в своём уме?
– А чего? – удивляюсь я.
– Первый раз вижу человека, который добровольно кладёт голову в пасть полковника Иванова.
– Неужто так плохо?
– Не то чтобы плохо, – пожимает плечами хирург. – Ну что ж, приедете с проверкой – вспомните, кто ваш сколиоз пропустил.
И с грохотом ставит печать.
– Какой сколиоз? – кричу я, но меня уже смывает толпа беструсых призывников.
Этап третий: я бы ещё немножко шил
Ещё через месяц мне пришла вторая повестка, я посетил Генеральный штаб, где на меня долго смотрел глазами Феликса Эдмундовича молчаливый особист. Видимо, лицо моё внушало доверие, а в родственниках не было арабских террористов, потому что не прошло двух недель, как мне приказали явиться на склад за комплектом формы.
Всю ночь мы с женой в квартире малознакомых дальних родственников пришивали к кителю и шинели непонятные погоны и шевроны. Я же был полный профан в этом деле! Звонил знакомым армейцам, те ржали в трубку и рассказывали поэтапно, куда что пришивать.
Наутро я впервые натянул всё это на себя и посмотрел в зеркало. Из зеркала на меня глянул чужой сердитый человек с погонами. Я косо ухмыльнулся, человека перекосило, и новоявленный лейтенант понял, что где-то внутри это всё-таки я.
И поехал в часть. Иду по вокзалу, чемоданом помахиваю. Фуражка с непривычки давит.
А тут навстречу – суворовец. Мальчишка лет двенадцати. Увидел меня, в пяти шагах перешёл на строевой шаг, вытянулся и промаршировал мимо, чеканя шаг и пробивая асфальт подошвами. Я тоже вытянулся, встал, как генерал на трибуне мавзолея, и стараюсь не улыбаться. Так и тянет рявкнуть: «Здравствуйте, товарищи бойцы!» А откуда-то издалека эхом донесётся многоголосое: «Здра-а-а-а!»
Этап четвёртый: ушелец
Прошло два года. В армии мне в принципе понравилось. Но к исходу контракта выяснилось, что оставаться дальше под крылом Министерства обороны мне не с руки. С жильём я пролетел (будет про это отдельный рассказ), и поэтому влез в дикие кредиты на однокомнатную квартиру. Жена вкусила все прелести жизни в военном городке, сбила каблуки в тёмных лесах, торопясь на утренние электрички в столицу, прочувствовала хлеб офицерской подруги, в конце концов, забеременела и забастовала.
И тут внезапно оказалось, что есть такая профессия – медицинский представитель. Это когда всякие импортные фармкомпании завозят в нашу страну лекарства и рекламируют их через живых врачей (кому интересно – фильм «Любовь и другие лекарства» или книга «Как я продавал Виагру»). Я со вздохом натянул вместо кителя непривычный свадебный костюм и пошёл на собеседование. В первой же компании меня оторвали с руками, предложили оклад в четыре раза больше моей офицерской зарплаты и малолитражную «шкоду» в виде служебной машины. И сказали, что подождут, пока я разберусь со своим контрактом.
Оставались пустяки – сбежать от Министерства обороны.
За два месяца до окончания контракта звонит специалист по кадрам (не помню, как должность правильно называется) – приезжай контракт продлять.
Я:
– Не буду, идите нафиг.
Через пять минут звонит первый начальник:
– Ты чё, офигел?!
Я:
– Пошёл и ты нафиг.
Он:
– Немедленно прибыть.
Приезжаю.
Он начинает:
– Да как ты можешь, бла, бла. Родина тебя грудью вскормила.
Я:
– Иди нафиг!
Они моему непосредственному начальнику:
– Уговаривай.
Начальнику сразу говорю:
– Иди нафиг!
Тот руками развёл:
– Что я сделаю?
Меня в штаб – там какой-то суровый полковник уговаривает:
– Что ты хочешь? В столицу? Должность? Звание капитана? Всё будет в течение месяца – только подпиши.
Я уже прошаренный, меня голыми руками не возьмёшь. Наслушался историй, как молодые офицеры вот так контракт подписывали, а потом обещанного до следующего контракта ждали. Говорю:
– Утром деньги, вечером стулья, иначе идите нафиг.
Он меня ещё к одному начальнику. Тот ещё к одному. В каждом кабинете я стою на своём.
Последний кабинет – замминистра обороны по мед-обеспечению. (По совместительству отец моего знакомого военврача.) Тот уже в курсе. Устало смотрит на меня:
– Ты точно решил?
– Точно, пошло всё нафиг.
– Зарплату сколько предлагают?
Я:
– …дцать тысяч у. е.
– Больше, чем у меня, – вздыхает он. И подписывает холопу вольную.
И пошёл я в люди.
