Антон Азаренков
Номинация «Поэзия». Короткий список премии «Лицей» 2018
Авторы: Азаренков Антон, Безносов Денис, Жамбалова Елена, Комаров Константин, Матковский Максим, Морякова Дарья, Серебрякова Софья, Синицын Тихон, Фамицкий Андрей, Финогенов Павел
© Антон Азаренков, 2018
© Денис Безносов, 2018
© Елена Жамбалова, 2018
© Константин Комаров, 2018
© Максим Матковский, 2018
© Дарья Морякова, 2018
© Софья Серебрякова, 2018
© Тихон Синицын, 2018
© Андрей Фамицкий, 2018
© Павел Финогенов, 2018
ISBN 978-5-4490-8803-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Антон Азаренков
Две ягоды
1
Отрок взобрался на дерево,
старую заповедную вишню,
на сто девяносто шестой странице
Псалтыри Ла́ттрелла;
забрался и не замечает
садовника, караулящего внизу
с неизбежной дубиной,
и нависающих сверху
острым чернильным дождём
готических литер,
но, сбросив ботинки и ошалев от радости,
набивает щёки, пото́м – карманы
сладкими-сладкими ягодами…
И ни одной шишки.
Истинно говорят:
Восходят до небес
и низходят до бездн
душа их в злых таяше…
2
Между левой стеной и правой,
прямо над теплотрассой,
выросла возле Центра медицинской радиологии
огромная белая черешня.
По местной легенде, кто-то
бросил косточку из окна —
с тех пор и тянется это вредное
«радиоактивное» дерево
выше первого этажа,
где празднуют выздоровленье,
выше второго,
где отмывали чернобыльцев,
выше третьего,
где не останавливается обычный лифт,
и четвёртого,
самого светлого – и пустого.
И лет, говорят, ей столько,
сколько и мне: много и вечно мало.
В солнечную погоду
ослепляет разлапистая черешня
пациентов изнанкой своих жестяных листьев,
так что некоторые тут не различают —
то ли кружится голова,
то ли дует с востока незлой и обильный ветер…
Жизнь – это бросок костей
с пятого этажа,
и счастье тому,
кто её попробует.
«Неслышно ковыляет человек…»
Неслышно ковыляет человек.
Вокруг, колыша ветхий борщевик,
клубится снег. Ложатся покрова
на кровли, трубы, бани и хлева
(дрова, сараи, тряпки, конуры
и прочее скупое иудейство).
В прихожей собирается семейство.
Шипят говоруны.
Где мыкается бедная дочка́?
Чем угощать священника, дьячка
и певчиих? Аль выгнали Дружка
и Муську из гостиной? Мужичка
позвали, Сашку с Костырей? Скажи
яму́, шоб подсобил. А свечки?
На кухне вчетверо по луковой дощечке
быстрей стучат ножи.
Сижу на лишней табуретке, разделив
сестру и мать – как дикобраз
какой-то – молчаливо: здесь табу
на разговоры. Лезет снег в избу
постылой панорамой, но белей
рассохшаяся краска крестовины
и на трюмо спадающие криво
лавины простыней.
Там пятна растекаются гвоздик.
Мы обступаем, будто борщевик.
Клубится ладан, сходятся лучи —
семь лезвий – в сердце. Мати, умягчи!
И полностью пропитанный покров
на зеркале. Стоим, не замечая:
спелёнатую куколку качая,
Кто высится, поправ.
Автограф
Дорогая мама!
Герой моей первой книжки
пьёт и курит.
И часто болеет.
И изменяет женщинам, как твой первый
благоверный
«козёл азаренков».
Герой этой книги много пьёт
стыда, красного и сухого;
зуда, живого и тёмного.
И не герой, конечно, а так – субъект,
в меру упитанный, порой лирический,
особенно когда выпьет.
Ладно, мама,
знаю,
что дед Колька умер от этого,
что Витька умрёт от этого,
что все мы стоим в этом, как в огне, в говне, в гиене…
Знаю. Ну а что с этим делать? От осинки
не родятся апельсинки.
Кстати,
Егорьевская церковь на Фурманова
теперь общежитие:
бельё на фоне общипанной панорамы…
Старушка выводит из ветхого закутка
трёх-четырёх коз
и кособокого Боньку
пастись на церковной лужайке.
А когда тот залезает на чей-нибудь огород,
раздаётся окрест: «Бонька! Ти ты соусем оборзел?
А ну дывай тика́й оттудава, кому скызала!
Получишь тут! У-у-у, козлище поганый, чёрт ты
лысый! Фашист проклятый, вредитель,
конченный…»
Сочельник
Ну что тебе ещё написать…
Бог есть,
раз есть дьявол,
умеющий растравить —
до психоза – простую спичку,
показывающий кино в засыпальной тьме,
подпиливший и ножку стула, небось, нарочно…
Устроивший в вино-водочном на углу
распродажу и даже – под Рождество! – ангину.
Потому что все ангелы ждут, а дьявол здесь.
Ну, не совсем настоящий
(настоящий, говорят, красивый),
а такой, обычный:
ворчащий, глупый.
Тетёшка, пушной зверёк.
Мелкая сошка.
Даже немножко жалко.
Накорми его своей кровью,
своей горячкой,
гречкой,
лучшими годами,
густотой волосяного покрова,
главой из диссертации,
пустотой наполовину тёплой постели,
нерождённой дочкой —
«Сонечкой,
со скрипочкой» —
а он всё пилит, пилит чужую мебель
и подбрасывает в костёр.
Вдалеке переливаются огоньки.
Улыбаются бумажные иконки.
Я стою на срыве своей Диканьки,
весь в пуху сухостоя, собачках, сухом репее —
сейчас загорюсь.
Мой зверёк мне терзает валенок, простофиля.
– Да есть, – говорю. —
Есть, наверно.
Только вот смотрит другие фильмы.
Элегия о Вознесенском кладбище
На потайной скамейке
встречались ввечеру
(у матушки Ирины,
Панкратовой в миру,
покинутой в могилке…
А я потом умру).
По узеньким тропинкам
гуляли наугад
до сумерек, и бёдра
скользили меж оград.
И в сумочке лежали
таблетки циклодол.
От холода дрожали,
и длился поцелуй…
Как юности детальны
и память, и вина!
И как сентиментально
то кладбище: больна.
Увидел приведенье,
знакомое лицо,
в соседнем отделеньи,
тоскливом ПСО.
«Мы всё перетерпели, —
шепну через года, —
но, сколько б ни болели,
мы здесь не навсегда».
«и гречишный мёд с райскими яблоками – зачни…»
и гречишный мёд с райскими яблоками – зачни
яхонтовый, почти любимый – и слава Богу
надоест одеяло сминать ночами, ногами
а он пригубит, он приголубит
что за бесплодное вычитание человека из образа
вычитывание человека из книг и титров
будто ходит по свету пустой и оборванный силуэт
в нимбе из букв и титл
хитрая каллиграмма
отмой от мира того, обмой
в ответ обнимающего обойми
а то сама не своя и рука на чашке
не своя, и слова-тройняшки от лукавого
даришь как волосы распуская (в скобках
преумножая скорбь)
«Кем ты будешь?..»
Кем ты будешь?
Незваной гостьей
в тихой рай-
онной больнице,
спланированной фармацевтической горстью,
ножом ревнивицы?
Кем я буду?
Профессором какой-то литерадури?
Пылью в ад-
министрации? Поэтом? (Паяцем,
сменившим ходунки на ходули.)
Всё это плюс пьянство?
Ты же моя шептунья, всегда над левым плечом…
Длинная тень урочная в час отхода ко сну.
Самая лучшая! Дай мне любить другую —
прямо и горячо;
и Другого, сорвавшего тебя саму.
Дай мне смотреть на солнце – без тебя.
Слушать бубны, лютни, рожки, кимвалы – без тебя.
Разреши не различать твой запах
среди утреннего базара и летнего сада.
Ты ж моя крохотка!
Мой роковой комочек,
расцветающий в мозгу, как бахчисарайская роза.
«Гравий на заброшенной «железке…»
Гравий на заброшенной «железке»
промерзал в лесопосадке, в перелеске.
Тёмное пиво в помятой жестянке
холодело на ходу, как таитянки
кровь, окажись бы она на краю
городка-райцентра, в панельном краю,
там где я стоял – и стою.
Смальта той далёкой «девятины»
вызывает у меня картины:
как мы шли с тобою ровно десять
лет назад, целуясь и кудеся.
(Голова мигнувшей телебашни
в облако ушла…) Из-под рубашки,
помнишь – нет, не помнишь – шоколадный
запах, потный, мятный… Школа рядом,
рядом мамин ларёк и последний упрёк,
а нам не впрок! Нас растили,
чтобы нас растлили.
На заброшенной «железке» может призрак
старого товарняка ударить в спину:
нужно призвук этого гудка расслышать в ветре,
в злой посадке, в тёмном перелеске,
и небольно спрыгнуть вовремя на насыпь.
Ты смотри, не кооператив гаражный,
а раёк – гогеновый и пейзажный…
Что-то жарят на мангале – был бы повод!
Девочка с оранжевым помпоном
бегает вокруг, как пуповина
времени, орёт, как скотина
резаная – пронзительно и ново!..
На́ве на́ве фе́нуа но́а но́а!
Денис Безносов
I
воззвах
что появляется из глубин
пены земли бетона песка
что принимается за предмет
белый немой привычный таким
нам представляется без одежд
старых иных протертых его
вид перевернутый и его
горло когда смолкает язык
вверх поднимается по ноге
дышит ползет смекает себя
в нем израсходовав все шаги
пятки свернув в утробу стремит
что растворяется там прикрыв
телом своим размеры себя
так пресмыкается что сочтя
тело свое примером других
метаморфоза
камень становится голубем сонно
крылья растут из боков колокольни
в небе покрытое плесенью солнце
стянуто проволокой в треугольник.
желтой медузой язык входит в глину
высунет голову из-под кровати.
между домов сон отрубленный вклинут
ходит по улице вдоль караваджо.
выкинет из головы полушепот.
гвозди с разбега целуют запястье.
доктор катается по полу чтобы
бились о стенку слова из запаса.
но за порогом не будет паркета
только шкафы в коридоре направо.
тенью по комнате тянется некто
мальчик-еврей превращается в краба.
в том промежутке сознанье не нужно.
тело делимо и следственно кратно.
белые звезды рисуют окружность
пренебрегая локтями квадрата.
гимн зубу
другим сломленным не чета оный
целых восемь пломб в нем побывало
над фундаментом между трех стенок
давно первая развоплотилась
да развалины от второй где-то
внутри скрытые может остались
третьей разве что силуэт виден
но впоследствии четвертой пломбы
почти цельная плоть сохранилась
а вот пятая пала под гнетом
верхней челюсти пищи насущной
тоже самое с шестою стало б
седьмой если бы не сладил рядом
мастер но она распалась вскоре
тогда новую сваял восьмую
но со временем и она пала
гнета тяжкого не стерпев нынче
здесь девятую пора воздвигнуть
созидания истин во имя
разрушению всего переча
внимание к ним
я расставлял их
по порядку
оставив щели между
такие
паузы куда
можно подставить других
непохожих на них
между расставленных их
по порядку и тех
именно щели таких
же как другие
другие
паузы точно таких
редкие щели оставив
редкие паузы тех
этих в паузах смежных
полых щелях
между ними
и тех
я расставлял их
вместе с другими
в редких щелях
между тех
по порядку
я расставлял
их до других
других
одного за другим
лбами вперед выносят
переселенных их
дабы не допустить лишнего
первым закрыв бумагой
белой глаза вторым
тканью перевязав легкие
рты раскрывая третьим
не искривленным но
тоже перед собой видящим
складки у них на коже
морща четвертых так
просто перевернув спинами
кверху следы прощупав
первых несут потом
прячут за простыней пятые
весом своим отличны
от предыдущих их
коих не без труда вынесли
прежде другие следом
но интереса к ним
меньше и пропустить прочие
дальше вовне идущих
из глубины дела
можно чтоб не терять важного
портрет глухого
повернув лицо по часовой
помещение осмотрев
в помещении находясь
в дом помещенном
ищет куда сесть
ищет куда встать
не привлекая так
между тем внимания к себе
аккуратное про себя
еле слышное повторив
первое слово
в горле кого звук
ищет куда встать
на распрямленных двух
повернувшись весь наоборот
помещенную под гортань
проведенную сквозь язык
речь из бумаги
склеив ее слов
многих боясь но
толком не зная их
между тем значения они
непонятное говоря
в помещении находясь
путают звуки
горлом жуют речь
после чего так
дом отвечает им
ойкумена
тем временем время стоит на месте
внутри него висят настенные часы
глодают перевернувшись кости
и сплевывают крошки в потолок
недородившись а потому корчась
в ухмылке изогнутой едва шевеля
скулами роняя слюну в почву
бесплодную где разошелся шов ее
дабы поперхнувшись сделать то же
что и прежде клювом каменным вспять
остальному телу даруя тяжесть
о том не ведая и поправляя рот
а нам велено прислушиваться к воплю
постороннего откуда-то извне
числа произносящего круглым
горлом перевернутым вверх дном
10.13
кто переходит улицу
у кто растет борода
причесавшись кто сел
сидит и читает газету
репертуар театров
криминальная хроника
у кто выпадает зуб
кто округляется
кто звонит жене
жена объясняет кто
правила поведения
в общественных
местах
когда я пришел
когда мне объяснили что нужно делать
я очень удивился. потому как раньше
мне уже что-то подобное объясняли. впрочем
разумеется совсем не этими самыми словами.
хотя вероятно. подразумевалось что-то другое.
а если даже подразумевалось то же. что и
прежде. значит абсолютно необходимо сделать
то. что нужно без лишних вопросов. то есть
первое. сделать все что сказали сделать
второе. немедленно встать попрощаться и удалиться.
учесть
мое ухо опубликовали
в одном маргинальном издании
теперь можно цитировать ухо
но с указанием источника
и страницы поскольку такое
печатное ухо весомее
обыкновенного каким было
мое ухо до публикации
очевидно
думать затем думая несмотря
на то говорить что-то кому что
именно чтобы гул горьк горлопан
в горло не то что вопрос куда есть
пятерней впрочем такой нет
нет как вдруг решетом с себя
на пол скажи косноязычно так
что не вполне понятно кому что
но несмотря даже брюхо плывет
вверх спиной путь ему воспален
но несмотря маслом шьет губу
чтобы вопрос думать косноязык
горло тому понятно себе кому
только не так впрочем не то же нет
первый глоток спина позже такой так
выплыв на место вместо именно слог
их почти нет
когда приходит оно
когда оно приходит
они приходят
приходят они и свистят
приходят они и шепчутся
приходят они и стоят
под лестницей
оно не нравится
такой расклад
оно тоже стоит и смущается
оно стоит и вертится
оно стоит и не знает что делать
тем временем они начинают падать
они падают один за другим
они продолжают падать
пока оно стоит
оно становится страшно
оно испугано не на шутку
они продолжают падать
один за другим они продолжают падать
оно стоит и боится
когда оно уходит
когда уходит оно
они лежат под лестницей
под лестницей они лежат
порядок
двойной мужчина сел
шевеля запястья
терпеливо ждет
включается вентилятор.
вторая половина его
встает и выключает
вентилятор затем
садится наоборот
терпеливо ждет
включается вентилятор.
первая половина его
встает наоборот
выключает вентилятор
садится. затем
обе половины его
терпеливо ждут
шевеля запястья
вентилятор смеется
разговаривают
на мокром полу
обнаруженный человек
непривлекательно сух
с плавником во рту
плавник шепчет я
кость местоимения
а человек говорит ему
и щекой вытирает пол
человеку стыдно лежать
поэтому он стоит
притворяется будто его
никогда не было
бастер к.
глаз ждет гостей
сидит в кресле
напротив двери глаз
смотрит на дверь
из своего кресла.
глаз сосредоточен на
закрытой двери глаз
ждет в кресле
напротив двери глаз
смотрящий на дверь
из своего кресла.
дверь напротив глаза
сидящего в своем
кресле напротив двери
в ожидании гостей
тем временем закрыта
на ней сосредоточен
глаз смотрящий из
кресла на дверь
в ожидании гостей.
в кресле напротив
закрытой двери сидит
глаз смотрящий на
дверь из своего
кресла ждет гостей
гости не приходят.
моллой моран
сцена с открытым ртом
сцена находится там
на ней еле видны
которые безобидны
руки в карманах у них
вместо карманов у них
парчовые мешки
в руках камешки
мало у них рук
каждый камень кругл
точно шестнадцать их
не больше и
не меньше
пауза изнутри
белое двуполому
десну надкусывая босыми
ступнями его брезгует
дабы в яме той
оступился он
в той черной яме
линией по тембру тих
его уклончивая на грифель
надета рука грифелем
изрисован был
от волос до ног
был изрисован
между тем последнее
сказать обученному не видеть
предметы себя прочее
не получится
что ни делай как
ни изловчайся
у него отсутствует
в зрачке зауженное в иголку
прямое на свет тождество
дабы взгляд его
обращенный вглубь
не устремлялся
так остывшей в легкое
земли невыкопанной насыпав
сжимают в зубах выбранный
разобщенный слух
непригодный для
дел неудобных
вещь которая послушна
сделает всё что ему будет сказано сделать кивая глиняной головой
в ответ на легкое прикосновение вдвое сложенного пополам листа
бумаги
потому на клочке пиши внятное требование внятным языком
речью не искалеченной пальцами напряженными от самых корней
запястья
в мягкую глину погрузив плоские ногти слегка приподняв по шву
кожу сплошь по овалу покрытую волосами чтобы проникнуть
внутрь
сосуда
там в ёмкости оставь исписанный буквами сложенный
пополам лист
бумаги на котором инструкцию загодя написал полностью
истончив
почерк
внимая каждому слову внимательно думая кивая глиняной по шву
после проникновения сросшейся обратно головой спокойно всё
исполняет
циклопы
пересчитав сгибы тело костной когда оболочки
плотной почти лишено жидким свернулось в комок
чтобы исчезнуть в углу притворялся исконным и чуял
всхлипы глухих в пустоте круглой делимой извне
бренной пятки приметив следы примеренных порядком
выучен чьих перевод с мертвого их языка
им же будучи дан прежде ногти воткнув в подоконник
думать застыл у дверей что-то приметив вверху
ода целебесу
окрест переливаясь из
червивого наречьем в челюсть
коровью черепом нацелясь
промеж подслеповатых вниз
к закуренному переулку
вразвалку вверх и вперевалку
колесами слипаясь с тем
что попадется на распутье
дорожном перекрест распятье
между обшитых плиткой стен
верша внимательное дело
протягивает хобот дуло
по чешуе ползком
корзина для бумаги
сетчатая идет
споткнутая походка
губами шевеля
достаточное этим
но тех не пропустив
имея основанья
не двигаться вперед
стоять по швам на месте
но продолжая воп
реки тому тянуться
по кромке ленты напрямик
слон механизм безглазо вертит
лицом своим железный вентиль
где нос быть должен на прямых
конечностях под тяжким весом
не согнутых со стружкой ворсом
отсутствующий голос пьет
из глубины резного горла
взвывая наподобье горна
к земле клонясь и роя под
нее шагами перед носом
стоящих тело переносит
протягивает вглубь
толпы зевак скривленный
цилиндр пустой внутри
полуживого мяса
по виду жестяной
напоминает обруч
кайма вокруг него
сплошного в серой коже
внимательно вперед
направлено окошко
смотрящего на всё
единственного глаза
качает в такт себе туман
неповоротливая глыба
холодная с дороги грубо
пихает полные дома
к обочине дробя их крыши
и крошит брошенные вещи
он вертит серой головой
по сторонам пейзажа прямо
перед собой смотря направо
воя налево и на вой
его выходят и внимают
они к пустым шумам немые
которые стоят
вдоль улицы фигуры
обыкновенных лиц
до дна опорожненных
с протертой до кости
изжелтабелой кожей
небрежно на скелет
натянутой когда-то
имея верно цель
того или бесцельно
и из последних сил
зрачки передвигают
в тени огромного слона
вползающей в пробелы склона
пунктиром черной пленки скромно
углы темня его слюна
расплывшаяся в спазме лица
морщинные накрыв змеится
стеклянный глаз ребрист и пол
внутри следит так каждый прочий
обнюхиваемый на прочность
предмет проверен хобот по
щербатой плоскости от раза
сужаясь к разу вдоль отрезан
в замедленной идет
и монотонной съемке
за хоботом таща
по переулку тело
танкоподобное
несовершенно сшитый
ломая на пути
своем что попадется
а по бокам стоят
статичные на кукол
похожие они
и воздух доедают
на небе рыбы полувы
тянув хвосты спиной повисли
распластанные вдоль по выси
над женщиной без головы
наспех составленной по дробным
лекалам вне сродни подобным
у целебеса желтый слух
он слышит собственную ёмкость
фонемы каждого обломка
истертого под весом в пух
он видит рыб и рты за толком
невидимым у них затылком
и слон лицом к лицу
отпугивает буквы
и эти будят тех
в припадке шевелящих
гортанями свои
неясные предельно
суждения тому
подобное случалось
и раньше говорят
разбуженным об этом
а те молчат в ответ
растеряны спросони
расплывшись рябью по воды
сухой пластмассе слепо стынет
запечатленный свист в пустыне
под ним безротый поводырь
нутром глухие вои важно
шагая между кукол вяжет
стоишь среди подобных нерв
в запястье сжав под безымянным
с глазами или без обманом
межпозвоночным взят из недр
в параличе следишь на череп
надев туман и смотришь через
движенье по прямой
стального целебеса
тяни изрешеча
сознание в продольном
разрезе по пятам
предметы проседают
на ощупь ощутив
поверх стальную массу
без формы становясь
с каждой секундой пуще
бесплотней каждый час
привычно приходящий
II
сон перед сном
восемь марионеток щеки в мраморной копоти
за столом круглые в доме коридорами замкнутом
самим в себя строгий порядок чередования
пиджаков черный белый черный белый и обратное
чередование напротив таким образом сидящие
в совокупности подобны шахматной доске при наблюдении
беглом а при более детальном их изучении
порядок прихотлив поскольку сидящие не только разного
пола женщина напротив мужчины напротив женщины
мужчина но и признаки полового различия надуманы
одинаковая одежда гладкие деревянные головы
без какой бы то ни было существенной поросли внешностью
подобные друг другу но все-таки некие закономерности
на лицо даже при эпилептическом свете лампочек
тяжелых на вес тугой провод из потолка единственный
источник света в темноте где вилку мимо рта гордые
неподвижные каждая осанка по струнке в сосредоточенном
спокойствии на стуле с высокой спинкой в доме
предназначенном
для собраний гостей первостепенных важных высокопоставленных
дорогих хозяину неизвестному наблюдателю за зеркалом
отражение с одной и прозрачное стекло с другой стороны именно
там самое уютное местечко молчаливые но при безучастности
своей неподвижности деревянной мертвости все-таки полностью
одушевленные то ли по вине мельканий на лаковой поверхности
то ли из-за мастерских рисунков глаз морщин бровей выпуклых
скул неровных ассиметричных губ верхние статичны а нижние
челюсти
на проволочных крючках под каждым ухом для
беспрепятственной
речи посторонней но вероятнее всего своей собственной вырезы
по бокам отсутствия трения ради большого размера большего
чем размер обыкновенной куклы из театрального представления
старые кое-где лак облупился распух пузырями сидят вытянув
руки перед собой ладонями вниз из отверстий подкожных
в петельки
вдетые еле заметные нитки растущие из костей в потолок
сплетенные
в сумбурный узел между собой и каждое даже произвольное
движение влечет мгновенную соседнюю судорогу волной
к каждому
подступающую вздергивающую конечности всем пальцами
указательными указывают на сидящего напротив неподвижными
пальцами вместе со всем запястьем лежащими в спокойствии
ногтями вверх расслабленными до тех пор пока вдруг сидящие
следуя некоему импульсу внезапно не ставят запястья медленно
на ребро сгибают руку подтягивая ее к себе принимаются
синхронно стучать пальцами по столу беспрекословно следуя
единому ритму ускоряясь по возрастающей усиливая
интенсивность ударов с каждой секундой быстрее синхроннее
громче продолжая смотреть пустыми рисунками лицами
лишенными всяких человеческих признаков исключая разве что
внешний вид человекоподобие быстрее громче стучат о стол пальцами
указательными указывая на сидящего напротив подражая каждому
своему двойнику беспрекословно следуя заданным интервалам громкости
интенсивности извлекая гладкими костяшками из древесной поверхности
хоровое звучание непрерывный поток постукиваний дерева о другое дерево
дергая нитки движением руки отражаясь через узел в движении
другого стучат громче и быстрее и громче наконец достигнув кульминации
когда извлекаемый звук прекращает делиться на отдельные срастается
наподобие спутанных ниток под потолком в клубке дрожащие
конвульсии стряхивающем с себя когда громкости уже некуда увеличиться
и не разобрать какой стук кому принадлежит они вероятно чувствуя
некий нащупанный предел также внезапно как начали прежде синхронные
удары о стол прекращают стучать пальцами и кладут запястья медленно
и застывают в прежнем положении молчаливые и опять неподвижные
