Павел Басинский
Любовное чтиво
– За дело? – уточнил он.
– За дело.
– Если за дело, тогда правильно, – неожиданно легко согласился он. – Нугзар! Подойди ко мне.
Тот с явной неохотой повиновался.
– Сядь в машину, – приказал отец.
Сынок поплелся к своему «ягуару».
– Нет, не туда. В мою машину. А вы, – отец Нугзара посмотрел на его дружков, – отгоните его тачку в мой гараж.
– Ну, рассказывай, – снова обратился он ко мне. – Если ты был прав, ничего тебе не будет – клянусь!
Рассказал…
– Где научился драться?
– В школе.
– Хорошая была школа!
– Ну, и что мы будем делать дальше? – спросил я, чувствуя, как у меня постыдно дрожит голос.
– Дальше? Дальше мы ничего делать не будем. Ты был прав, Нугзар – неправ. Сколько раз я говорил: «Сынок, никогда не бери чужого! Никогда не путай обычных блядей с порядочными девушками!» Не понимает, щенок! Ничего, дома с ним мать говорить будет. Так с ним говорить будет, что мне уже самому страшно становится. А ты иди к своей девушке и никого не бойся. Вот моя визитка. Нужно – звони. Я таких уважаю! Жаль, что ты его корешей не отмудохал.
Когда они отъехали на двух машинах, я посмотрел на визитку. «Гиви Ашотович Жвания». Профессии – никакой. Но телефон есть, сотовый. Визитка, конечно, дорогая. С золотым тиснением.
Вика сидит на диване, положив подбородок на коленки, и смотрит на меня сияющими влюбленными глазами. Кажется, даже ее ночнушка светится от счастья. На следующий день Нугзар встретил ее у подъезда и галантно, как это умеют кавказцы, извинился, подарив огромный букет алых роз. Дурочка не нашла ничего умнее, как водрузить его в вазе на журнальный столик. Разумеется, я тут же выбросил букет в помойное ведро. Но я был доволен. Я чувствовал себя героем. Я ведь не знал, что появится отец этого дебила, у которого были какие-то дела с сыном. И появится, честно говоря, вовремя.
С этими мыслями роман о влюбленной девушке и чудо-горце читается повеселее. Мы только на середине книги, а герои уже вернулись из церкви мужем и женой. И вот оно – главное!
Она сомкнула бедра по сторонам его головы и выгнулась, вся отдаваясь блаженству. «Не останавливайся!» – хрипло скомандовала Джинна. Он не остановился! Губы его сомкнулись на ее крошечном бугорке, и – милосердное небо! – он начал…
– Ты не против, дорогая, если я сполосну рот виски? – спрашиваю я и наливаю себе пятьдесят грамм.
– Мне тоже, – командует Вика.
– Обойдешься! Между прочим, я ни разу не видел твой паспорт. Откуда мне знать, что тебе восемнадцать? Может быть, ты раньше пошла в школу и родилась в декабре.
– Я родилась в августе, и ты это знаешь. Мы с тобой отмечали мой день рождения. Но допустим, я родилась в декабре. Что дальше?
– А это уж как решит судья. От пяти до восьми лет за попытку совращения несовершеннолетней.
– Ты плохо знаешь Уголовный кодекс. Вам, мужикам, давно вышла амнистия, и по согласию вы можете делать это с нами в шестнадцать лет. Ты просто отстал от жизни, папик.
– Не смей называть меня папиком!
– Какая прелесть! – мечтательно говорит Вика, закатив глаза. – Тебя посадят в колонию, а я буду приезжать к тебе на свидания. Нам отведут отдельную камеру с кроватью…
– Ага, щас! Насмотрелась американских фильмов. Хотя, знаешь, я не против посидеть в тюрьме. Наберусь нового опыта, напишу об этом крутой роман, как Андрей Рубанов.
– Кто это? – зевая, спрашивает она.
Я замечаю, что Вика почти засыпает. Подозреваю, что роман про горца был нужен ей только для того, чтобы я еще раз рассказал историю этой драки. Про спасенную от горца.
Папик с собачкой
Сегодня Вика внезапно улетела к матери в С., и я могу пару дней отдохнуть от любовного чтива.
Вика отправляется к маме в третий раз, и всегда внезапно, и всегда на выходные. Причина поездок всякий раз загадочная: «Я чувствую, что с Дашей что-то случилось».
В моей жизни произошли перемены. У нас в квартире появилась собака. Завел ее, конечно, не я, а Вика. Хотя она знает, что я терпеть не могу домашних животных. Меня воротит от слюнявой любви к этим котикам, песикам… Нет для меня противнее зрелища, чем видеть в своем парке овчарку, со скорбной мордой какающую на белый снег. Впрочем, какой там белый! Эти домашние любимцы загадили весь парк, превратив снег в отвратительное желто-коричневое месиво, а в нем, между прочим, кувыркаются дети.
Видите ли, по заданию газеты «Московский комсомолец» Вика оказалась в приюте для бездомных собак. Увидела там Лизу, и сердце девочки растаяло. Лиза – ирландский шпиц. У собачки не хватает левой передней лапки. Что с ней случилось и кто были ее прежние хозяева, неизвестно, но в таком виде ее притащила в приют добросердечная гражданка – и как раз тогда, когда Вика брала интервью у владелицы скорбного собачьего заведения.
Едва девочке продемонстрировали эту собачью кунсткамеру без ушей, носов, челюстей и с тележками вместо задних ног, она, само собой, разрыдалась, схватила Лизу в охапку и не выпускала до самой моей прихожей. Задыхаясь от слез, Вика описывала мне всю эту хрень, перевернувшую ее сознание, а я с ужасом рассматривал дрожащий от страха рыжий трехногий шарик с пушистым хвостом, стоячим меховым воротником, ехидным носиком и глазенками-маслинами. Я уже мог ничего не говорить. Если дитя притащило в дом животное, выставить за дверь можно только сразу обоих.
И вот вместо обычных медитативных прогулок, между прочим, строго прописанных врачом, я по утрам и вечерам гуляю в парке с собачкой-инвалидом. Потому что Вике всегда некогда, она вечно занята: у нее же заботы, у нее танцевальный кружок, у нее, черт побери, любовные романы, а я ни хрена ничего не делаю, я за целых пять лет написал всего пять книг, а у нее вон их сколько свалено на полу возле дивана, и все нужно прочитать, на все сочинить рецензии и еще маме не забыть написать – попробовал бы я жить в таком режиме, небось, взвыл бы, и вообще, мне для моей фигуры полезно гулять, без разницы, с собачкой или без, так что бери поводок и ошейник, папик, и, кстати, поторопись, не то Лизанька сейчас описается…
И все бы ничего, но мне приходится общаться с другими собачниками и собачницами. Последние проявляют к Лизе повышенный интерес. Сначала они сочиняли ей биографию – в разных вариантах, но всегда с ужасающими подробностями, где попадание под машину было самым мирным сценарием ее прежней жизни. А так ее били, пытали и даже, кажется, пускали на органы для других собак. Мне оставалось только изумляться богатой фантазии этих добрых женщин, чьи мопсы в это же время старательно облаивали Лизу. И теперь уже мне приходится рассказывать им о нынешней Лизиной жизни, которой так повезло, так повезло, что и говорить! А заодно и о своей жизни с дочкой, которую они, конечно, уже приметили и вот не могут взять в толк, а где же ее мама, то есть моя жена, она, что ли, вас бросила, или вы, не дай бог, вдовец? Если бы я рассказал им правду, а именно то, что пустил к себе жить восемнадцатилетнюю девушку, но при этом не сделал своей любовницей, подозреваю, они приняли бы меня за маньяка, причем самого изощренного толка. Поэтому я вынужден сочинять для них уже биографию Вики. Да, дочка… но, уж простите, внебрачная. Грех, видите ли, молодости. Да, вы правы, за все однажды нужно платить. Приехала из С., не поступила в институт, где ей жить, не в рабочей же общаге, вы знаете, какие там нравы, а как-никак дочь, родная кровиночка. Сердце-то не камень.
Но я был вознагражден или, лучше сказать, отомщен за свои мучения. Лиза оказалась не простой сучкой, а настоящей женщиной. Она влюбилась в меня с первого взгляда, с того самого момента, как Вика спустила ее с рук на коврик в моей прихожей. И уж как только Вика с ней ни тетешкалась, как только ни наряжала ее в разные смешные комбинезончики, относя их обратно в собачий магазин, потому что они, видите ли, не шли Лизе по фасону, как ни повязывала на лобик всевозможные бантики – Лиза почему-то полюбила меня, а не свою спасительницу.
Когда мы с Викой сидим друг напротив друга и терзаем очередной любовный роман, Лиза категорически отказывается лежать на диване рядом с моей мучительницей. Она прыгает мне на колени, часто при этом не удерживая равновесия (трудно, на трех-то лапах!) и скатываясь кубарем обратно на пол. Устроившись на мне, она блаженно закрывает глазки и дремлет, но временами печально вздыхает, как бы говоря: как я тебя понимаю, папик! как тебя достала эта сучка Вика! и зачем ты ее держишь! как было бы нам хорошо без нее… Сидели бы эдак молча возле электрического камелька, дремали и видели сны, быть может…
Но и это еще не все. Лиза была явно избалована в своей прежней жизни. Она не привыкла спать ночью на коврике, а в спальню к себе я ее, конечно, не пускаю. Но и с Викой на диване, как бы та ее ни приручала, она не желает спать. Она карабкается по ступеням на антресоль и спит в моем рабочем кресле. Вообще она вообразила себя моим охранником! На прогулках лает на всех, кто ко мне приближается, за исключением знакомых собачниц, так что мне даже приходится ее урезонивать.
Вика злится, дуется и на Лизу, и на меня.
– Почему она выбрала тебя, папик?! Это несправедливо, ведь это я забрала ее из приюта!
– Потому что она женщина, – холодно говорю я. – К тому же, думаю, не лишенная вкуса.
Однако главного секрета я Вике не выдам. Мне совестно до кончиков волос, но я втихаря подкармливаю Лизу разными вкусностями – от кусочков сырого мяса, которое она обожает, до всяких косточек и витаминных палочек из собачьего супермаркета. Я делаю это втайне от Вики. Мне будет очень стыдно, если она это увидит.
Накануне своего отъезда Вика милостиво согласилась не мучить меня чтением вслух нового любовного романа, а рассказала сюжет одного текста, якобы присланного в издательство по электронной почте. Она хотела знать мое мнение.
– Представь себе: лето, Сочи…
– Очень хорошо представляю, – говорю я, мечтательно глядя в черное окно, за которым уже наступила ранняя зимняя ночь.
– Ну во-от… В Сочи приезжает очень молодая и очень богатая русская леди…
– Это вряд ли, – возражаю я. – Очень молодая и очень богатая русская леди поедет в Сочи только по этапу и только по решению суда. А так очень молодая и очень богатая русская леди полетит, допустим, на Мальдивы.
– Нет, ты сначала дослушай! У нее душевный кризис. Она разочаровалась в жизни, в своем окружении. Она хочет новых людей, новых впечатлений…
– Так не отправиться ли ей сразу в Урюпинск? – предлагаю я.
Вика начинает сердиться.
– Урюпинск не подходит по сюжету! Нужен Сочи!
– Ладно. Продолжай.
– Ну во-от… Значит, она приезжает в Сочи и гуляет по вечерам на набережной одна-одинешенька…
– Одна, без охраны?
– Без…
– Это мужественно с ее стороны.
– Ну во-от… И однажды на прогулке она обращает внимание на одинокого пожилого мужчину с собачкой. Ну, скажем, шпицем, как Лиза. На нем потертый пиджак, в руке палочка, его длинные седые волосы развеваются по ветру. Когда он проходит мимо нее, ее поражают его голубые, глубокие и как бы отсутствующие глаза. Словно он пришелец с другой планеты.
– Надеюсь, так оно и есть?
– Нет, что ты, папик! Он художник! Гениальный, но непризнанный, как все настоящие гении. Он живет на гроши, пьет дешевый портвейн, а Лиза – то есть этот шпиц – единственное существо, которое его понимает без слов.
– В этом месте уже можно разрыдаться?
– Выслушай до конца! Однажды вечером к молодой и богатой леди начинают приставать пьяные кавказцы. Художник вступает с ними в бой, и вдруг оказывается, что под этим серым пиджаком скрываются не только горячее сердце и пламенная душа, но и крепкие мускулы, которые он натренировал в Афганистане…
– Надо думать, шпица он приобрел там же?
– Ты издеваешься надо мной?! Шпиц остался от его бывшей возлюбленной, которая его жестоко бросила. У него послевоенный синдром, с которым не могут справиться врачи. Временами он впадает в бешенство и крушит все вокруг себя!
– И рисует «Ужасы войны»?
– Ты догадлив! Эти картины никто не может понять, в них просто зашкаливает экспрессия! И вот благодарная за спасение девушка…
– Девушка? – уточняю я.
– Девушка, женщина, какая разница?!
– Все-таки существенно…
– Пусть будет девушка. Примерно такая, как я.
– Да, хорошо представляю.
– Ну во-от… Благодарная за свое спасение девушка знакомится с ним, и они начинают гулять вместе. Художник сначала относится к ней недоверчиво, но его обезоруживает то, что его преданный четвероногий друг сразу принимает девушку в их семью. Он радостно визжит и бросается к ней навстречу, едва завидев ее на набережной…
– Четвероногий? – опять уточняю я. – Это кобель или сучка?
– Какая, к черту, разница?! – сердится Вика. – Это любовный роман, а не твой гребаный реализм. Пусть будет кобель.
– Ладно.
– Ну во-от… Постепенно она узнает о бывшей и нынешней жизни художника и просит показать картины. Он с неохотой соглашается и, когда приводит ее в свою мастерскую, страшно волнуется, но не показывает виду…
– Стоит в стороне и пьет портвейн?
– Согласна! Она видит картины, и они поражают ее своей гениальностью. Она рыдает и говорит, что эти картины должен увидеть весь мир – все человечество! Она предлагает устроить персональные выставки в Москве, в Париже, в Нью-Йорке! Она кричит, что не оставит его здесь, в этом зачуханном городишке…
– Погоди! Это Сочи или все-таки Урюпинск?
– Ну да, я оговорилась… Сочи. Словом, она не оставит его погибать в одиночестве. Но он категорически отказывается. Он слишком гордый, чтобы воспользоваться ее чувствами. Он думает, что она его просто пожалела, а он между тем в нее влюбился, но понимает, что их союз невозможен. Он начинает говорить ей грубые слова, он оскорбляет ее, чтобы она его бросила и продолжала спокойно жить своей жизнью. Однако он ее не знает! Она тоже в него влюблена, но ей кажется, что такой мужчина может ее только презирать и никогда не сможет ее полюбить. Она принимает оскорбления за чистую монету, и они тяжело расстаются.
– Печально.
– Ну во-от… Она улетает в Москву или там на Мальдивы. Но однажды она находит в интернете свой портрет его работы. И это совсем, совсем другая картина, чем те, что она видела в мастерской…
– Наш гений исписался?
– Исписаться может писатель вроде тебя. Про художника так не говорят.
– Спасибо на добром слове. Но ты права. Я хотел сказать: наш гений выдохся.
Вика снова сердится, а Лиза на моих коленях издает тяжкий вздох.
– Как же ты не понимаешь? Не исписался, а стал нормальным! Она встряхнула его душу, и все в ней встало на свои места. Это называется любовь, если ты еще не в курсе.
Вика отправляется на кухню заваривать чай – дает мне время осознать, до какой степени я тупой.
– Ну во-от… – говорит Вика, подавая мне стакан чаю в моем любимом серебряном подстаканнике. – Героиня летит в Сочи, встречается со своим возлюбленным, они устраивают самую скромную свадьбу, как в фильме «Ребекка»…
– Ого! – удивляюсь я.
Вика смеется. Я понимаю, что она меня разыгрывает, но упоминание великолепной «Ребекки» – это попадание в точку. Да, эта девочка не перестает меня удивлять. Откуда она знает, что я обожаю черно- белое голливудское кино?
– Ну во-от, – продолжает она. – Они отправляются в Монте-Карло, где у героини есть своя вилла, и живут там долго и счастливо.
– И умирают в один день?
– Типа того.
– Мне нравится твой роман, – говорю я почти искренне. – Я опасался, что героиня откажется от богатства и вступит на трудный путь жены нищего художника. Это было бы слишком банально. А Монте- Карло – это ничего, живенько!
– Ты благословляешь меня это написать?
– А разве тебе нужно мое благословение?
Когда Вика уезжает в аэропорт, я устраиваюсь с Лизой на диване и перечитываю «Даму с собачкой».
Развод по-итальянски
Лиза нетерпеливо повизгивает возле двери в спальню. Едва открываю дверь, как она бросается в прихожую и начинает скулить там. Понятно: девочка просится в туалет. Несколько секунд туго соображаю, что меньшее зло: отправиться с ней на прогулку, не приняв душ и не позавтракав, или потом вытирать за ней лужу?
Выбираю первый вариант. Но в этот момент раздается звонок от Тамары. Я знал, что рано или поздно разговор состоится, однако не представлял, насколько он будет неприятным.
Приказным тоном Тамара говорит, чтобы я приехал к шести часам вечера.
– Не опаздывай!
– Черт возьми, Тамара! Ты прожила со мной двадцать лет и до сих пор не знаешь, что я никогда не опаздываю?
– Тебя не было целый год, – говорит она.
– Зачем приезжать? Что случилось?
– Это не телефонный разговор.
– Макс что-то натворил?
– Он в полном порядке.
– А ты?
– Лучше всех. Как бы ты ни мечтал о другом.
Как я ненавижу эту вечную бабскую недоговоренность, все эти тонкие намеки на толстые обстоятельства! И они еще говорят нам, что больше всего ценят в мужчинах честность и прямоту!
Ровно в шесть часов стою у двери мневниковской квартиры. Стою и думаю: позвонить или открыть своим ключом? Достаю ключи. Какого черта, это все еще моя квартира! Это я купил ее, когда пахал как проклятый на редактуре сериалов. Со мной обращались как со скотом, который не жалко загнать. Звонили ночью с требованием переписать ту или иную сцену. Я иногда плакал от злости, но пахал, пахал… Ну как же, я чувствовал свою ответственность перед семьей…
В прихожей сталкиваюсь лоб в лоб с Тамарой. Она услышала, что я открываю дверь, и выбежала встречать. В переднике, раскрасневшаяся, со следами муки на щеке. Боже, кто это у нас тут такая расторопная хозяйка? Что-то я не замечал такой раньше. Нет, определенно что-то случилось.
Тамара просто источает приветливость.
– Здравствуй, Кешенька! Проходи в зал!
Она бы еще сказала: «Не стесняйся». Я ей гость?! Где мои тапочки?
Жена убегает («Сейчас будет пирог!»), а я прохожу в зал и вижу свои тапочки на Сергее Петровиче. Сергей Петрович сидит в моем кресле. В другом – Максим с кислым лицом.
Сергей Петрович – наш сосед по лестничной клетке. Бывший вертолетчик, ликвидатор последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Если бы не было Чернобыля, он бы еще где-нибудь что-нибудь ликвидировал. Рано ушел на пенсию, потому что ветеран, льготник. Нет, правда, хороший мужик, но прямой как палка и честный, как залысины на его голове. Говорят, что вертолетчики рано лысеют, потому что у них от вибрации выпадают корни волос. Мы с ним выпивали несколько раз на кухне (без фанатизма, он этого не любит), и я не знал, о чем с ним разговаривать. Трудно представить более непохожих людей, чем он и я. На все вопросы ждет прямых и исчерпывающих ответов. Например: «Как пишется, Иннокентий?»
Думаю, пока я ехал к Тамаре, он успел вынести Максиму все мозги. Типа так: «Как с девочками? Пользуешься презервативами? Не стесняйся покупать. Это ложный стыд».
Сергей Петрович часто бывает у нас. Во всяком случае, бывал раньше. Но приходил он главным образом не ко мне, а к Тамаре – советоваться, как ему вести себя с Люлюнчиком. Люлюнчик – его жена. Она умерла год назад, в тот самый день, когда я переезжал из Мневников в центр, тихо и мирно обсудив переезд с Тамарой и объяснив ей, что так поступить советует мой врач. Хотя не думаю, что она мне поверила. Наверное, сейчас Сергей Петрович пришел не вовремя, а Тамаре неловко было не оказать гостеприимства. Хотя что она теперь может ему советовать? Как жить без Люлюнчика?
Жена Сергея Петровича несколько лет находилась на гемодиализе, у нее не работали почки. Два раза в неделю Петрович отвозил ее на своей убитой, но еще боевой «шихе» в гемодиализный центр и сидел в палате всю процедуру. Тамара восхищалась его героизмом и несколько раз ставила мне его в пример. Наконец я не выдержал: «Как жаль, что у тебя здоровые почки! Не имею возможности доказать тебе свою преданность». Жена обиделась.
Но какого черта он в моих тапочках?
Тамара с довольным видом приносит пирог с капустой и разливает чай на четверых. Она изменилась. Стала не такая напряженная, как раньше. Словно освободилась от какой-то тяжести. Неужели от общения со мной?
Подумав, Тамара достает из серванта початую бутылку коньяка. Но это не мой коньяк. Буду я пить краснодарский коньяк!
– По маленькой, мальчики? – кокетливо спрашивает она и, не дожидаясь ответа, достает из серванта две стопки.
Киваю ей на Максима:
– Мальчик тоже не маленький, ему семнадцать.
– Я не хочу, – бурчит сын.
– Это правильно, – говорит Сергей Петрович. – Я до двадцати лет стеснялся выпивать в присутствии матери.
Вот зануда!
– Максим, можно тебя на минутку?
В прихожей даю Максу пять тысяч.
– Иди сходи в ресторан с девочкой.
– У меня нет девочки, – сердито говорит Максим.
– Тогда с мальчиком. Шутка. Короче, ноги в руки, вали отсюда! И скажи спасибо, что избавляю тебя от этого разговора.
– Спасибо, пап…
Возвращаюсь. Тамара выглядит недовольной. Сергей Петрович тоже поджимает губы.
– Может, вы и правы, Иннокентий, – говорит. – На вашем месте я поступил бы так же.
– А вы и сидите на моем месте, Сергей Петрович, – говорю. – На моем месте и в моих тапочках. Как бы вы поступили, если бы я уселся за штурвал вашего вертолета в вашем шлемофоне?
– Иннокентий, – торжественным голосом произносит Сергей Петрович, – я буду с вами откровенен! Мы с Тамарочкой решили объединить наши судьбы!
Боже, как пафосно.
– Нам непросто далось это решение, – продолжает он. – Вы, конечно, знаете, что со смерти моей жены прошел всего год, знаете, как я ее любил. Весь этот год Тамарочка поддерживала меня. Не представляю, что со мной бы было, если б не ее душевная поддержка. Возможно, я просто сошел бы с ума.
Было бы с чего сходить.
– Тамара – удивительная женщина, – рассказывает он мне о моей жене. – Она никогда бы не согласилась с моим предложением, если бы не ваш внезапный отъезд и… хм-м… некоторые новые обстоятельства вашей личной жизни.
Я смотрю на жену. Неужели она действительно полюбила этого вертолетчика? Неужели я совсем не понимал ее все эти двадцать лет, пока жили вместе, воспитывали Максима, спали в одной постели и занимались сексом?
– Я вас внимательно выслушал, Сергей Петрович. И вот что я вам отвечу. Пошел вон из моего дома!
– Иноземцев! – кричит Тамара.
– Нет, Тамарочка, я не в обиде, – сухо говорит Сергей Петрович. – Как мужчина, я его даже понимаю.
Гусар! Гусар в моих тапочках!
Тамара провожает его до лестничной площадки, успев бросить на меня ненавидящий взгляд. Они приглушенно переговариваются. До меня доносятся отдельные фразы: «Не уходи… я его боюсь… Можно понять… это непростое решение».
Когда она возвращается, я уже допил весь коньяк. Из горлышка. Она сразу замечает пустую бутылку.
– Ты алкоголик, – говорит Тамара. – Сам пошел вон отсюда! Пошел вон… к своей молодой шлюхе!
– У меня с ней не было ничего.
– Не делай из меня дурочку! Какое право ты имел его оскорблять? Ненавижу тебя, Иноземцев! Ненавижу тебя и твою аристократическую фамилию!
– Это и твоя фамилия.
– Я ненавижу свою фамилию! Я ненавижу себя за то, что терпела ее двадцать лет! Я порой ненавижу Макса за то, что он становится на тебя похож! Такой же Иноземцев!
– Что ты говоришь?! Опомнись!
– Пошел ты в жопу, Иноземцев! Пошли вы все, Иноземцевы, в жопу!
Ее просто трясет от ненависти.
За двадцать лет я не слышал ничего подобного. Неужели она держала это в себе целых двадцать лет?
– Прости, наверное, я погорячился. Но и ты тоже хороша! Зачем было привлекать к этому разговору Максима? Зачем позволять этому вертолетчику надевать мои тапочки? Ты это нарочно придумала, чтобы меня полностью унизить?
Тамара изумленно смотрит на меня. Потом выходит из зала и возвращается с тапочками. У нее прыгают руки. Швыряет тапками в меня, но промахивается.
– На, подавись!
Несколько минут сидим молча и смотрим друг на друга как враги. Мы собачились и раньше, но никогда не замечал я за ней такого взгляда.
Вдруг она успокаивается и расплывается в улыбке.
– Тапочки! – смеется она. – Тапочки! Как это мелко, Иноземцев! Эта твоя вечная зацикленность на деталях. Ну какой ты писатель? Ты же не видишь людей. Ты же видишь только тапочки.
– Не уводи разговор в сторону.
– Хорошо… Я кое-что тебе объясню. Сергей, конечно, не выдающийся мужчина, но он любит меня.
– А ты?
– Мы любим друг друга давно…
– Вот как? А как же Люлюнчик?
– Тебе не понять.
– Ты спала с ним?
– А ты не спал со своими бабами? Не мотался с ними на Кипр? Это не я бросила тебя. Это ты бросил меня ради новой прошмандовки!
– Заткнись! – взрываюсь я. – Я же сказал: у меня с ней нет ничего!
– Ты это серьезно?
– Да!
– Зачем же ты с ней живешь?
– Я и сам пытаюсь это понять.
– Тогда ты еще хуже, Иноземцев. Скажу тебе как женщина: намного благороднее переспать с девушкой и потом бросить ее, чем делать то, что делаешь ты. Впрочем, я не знаю, что ты делаешь, и знать не хочу. Я хочу, чтобы ты меня услышал. Между нами все кончено. Я выхожу за Сергея. И если ты действительно аристократ, уйди с одним чемоданом и оставь мне квартиру.
Так вот почему она была такой ласковой! Квартира!
– Допустим, – говорю я. – Но на что ты будешь жить? На пенсию этого вертолетчика? Не верю. Ты, Тамарочка, привыкла жить хорошо. Ты никогда не думала о деньгах и никогда не была мне за них благодарна. Ты их просто не замечала…
– Ты совсем не знаешь женщин, Иноземцев. Никогда, слышишь, никогда ни одна женщина не будет благодарна мужчине за его деньги. И чем больше будут деньги, тем меньше она будет за них благодарна. Запомни. Это. На будущее.
– Кстати, о деньгах, – продолжает Тамара. – Подачек от тебя я, конечно, не возьму, но по крайней мере на какой-то процент от твоих переизданий я могу рассчитывать? Как-никак это имущество, нажитое в нашей совместной жизни.
По неуверенному тону догадываюсь, что эта светлая мысль посетила не ее, но Сергея Петровича.
– Ты чудовище, Тамара, – говорю я. – Не знаю, насколько ты меня ненавидишь, но мои романы ты ненавидишь точно. Ты так сильно их ненавидела, что не прочла ни одного. Ты хоть помнишь, что было, когда я писал первый роман?
– Но я ничего не говорила!
– Ты говорила это всем своим видом. Всей той тяжестью, что поселилась в нашей квартире.
– Потому что ты ничего не видел, кроме себя и своей работы! А меня для тебя просто не было!
– Назови мне еще одну причину, по которой вы с Сергеем Петровичем будете жить за мой счет.
– Я беременна, – тихо произносит она. – Не думала, что так получится. Хотела пойти на аборт, но Сергей отговорил. Это его первый ребенок. Я делала УЗИ. Девочка.
Вот, значит, как. Девочка.
– Я пришлю своего юриста, – вяло говорю я. – Подпишешь то, что он принесет. Но только без возражений и обсуждений с вертолетчиком. Я надеюсь, тебе понятно?
Когда я возвращаюсь домой (да, теперь это мой новый дом), жена звонит опять.
– Зачем нам юрист? Мы… то есть я уже подготовила все бумаги. Ты же согласен отказаться от своей доли в квартире? А на книги мы… то есть я, ладно, не претендую.
– И что вы хотите от меня?
– Перепиши свою долю на Сергея.
– Я не понял… А как же Максим?
– Мы все решили. Максим получит квартиру Сергея.
– Что ж, недурно! Сергей Петрович делает отличный обмен: однушку на трешку. Да еще и в придачу с такой прекрасной хозяйкой!
– Не занудствуй, Иноземцев! Максим на все согласен. Мальчик на седьмом небе! Ты же понимаешь, что такое в его возрасте иметь свою жилплощадь. Максим уже договаривается с приятелями сделать в ней ремонт. Он сам ищет мебель в каталогах.
– А на какие шиши он будет ее покупать?
– Ты ему поможешь. Ведь это твой сын.
– А почему переписать на соседа? Ты мне все еще приходишься более близкой родственницей.
– Сергей задумал сделать капитальный ремонт. У него золотые руки, он все умеет. Но какой нормальный мужчина будет делать ремонт в квартире, которая ему не принадлежит? Это же элементарно, как ты не понимаешь!
– Его-то я отлично понимаю, а тебя – нет. Не уверен, что ты в адекватном состоянии.
– Сделай, что я прошу! Один раз в жизни!
– Ну… хорошо…
– Так я привезу бумаги?
– А не хочешь сначала подать на развод? Или вашу дочку вы запишете на мое имя?
Тамара молчит.
– Знаешь, что в тебе самое ужасное? – вдруг говорит она сквозь слезы. – Самое ужасное – твои слова. Ты не представляешь себе, до чего они бывают обидными. Особенно когда ты пьяный. Ненавижу тебя! Я не хочу тебя видеть! Мы встретимся в суде.
– Постой! – кричу я. – Хорошо! Я согласен!
– Так я привезу тебе бумаги?
– Ну нет! Это я не хочу тебя видеть. Пусть привезет Максим. К тому же мне надо с ним поговорить.
– Ты еще сегодня мог с ним поговорить. Но ты был невменяем. Ты оскорблял сына, оскорблял Сергея. Ты хотел с ним драться! Ты кидал в меня своими тапочками!
– Кто – я?!
– А кто – я?! Хорошо, завтра к тебе приедет Максим. Только умоляю тебя – не продолжай пить.
В супермаркете покупаю бутылку коньяка.
Краснодарского. Не надо мешать напитки.
Неужели Тамара не врет?
Это я бросал в нее тапки?
