Павел Барчук
Колхоз. Назад в СССР
Вадим отвез меня на вокзал. Там, на месте, перед входом в Казанский, вытащил из багажника чемодан, одуряюще пахнущий этой идиотской кулебякой, благополучно вручил его мне, положил руку на плечо, глядя в глаза так, будто провожает не в пресловутые Зеленухи, а на фронт, а потом вообще, вздохнув, выдал: «Ну… Георгий… бывай…».
И вот в этот момент, в мою душу закралось очень, очень, очень сильное опасение, не окажутся ли Зеленухи чем-то крайне неожиданным и малоприятным.
Глава 3
Я никогда не ездил на поезде. Серьезно. Нет, теоретически знал, что существуют фирменные составы, с интернетом, мягкими, удобными креслами и рестораном. Но всегда перемещался либо на тачке, либо, если это заграница, то на самолёте. Поэтому, даже приблизительно, не представлял всей степени подлости и жестокости моей новообретенной мамаши. С ее стороны это была всем подставам подстава.
Короче. Плацкарт. Сразу не понравилось это слово. Звучало оно как-то мерзко. Потом не понравилась розовая плотная бумажка с обкромсаным краем, заполненная от руки, которую вместе с чемоданом сунул мне взволнованный Вадим. Значительно позже, понял причину его волнения. Походу, он просто боялся, что услышав словосочетание «плацкартный вагон», вцеплюсь зубами в колеса «чайки» и хрен кто оттащит. Но в тот момент я ещё не осознавал, что конкретно ждёт в ближайшие несколько часов.
Проводница, замершая у одного из зелёных вагонов, проверила билет, а потом проводила меня подозрительным взглядом. Не знаю, что ей не понравилось. Возможно, мое недовольное выражение лица. А с чего ему быть радостным? Выкрашенный в отвратительный цвет состав производил удручающее впечатление.
Я двинулся внутрь, при этом несколько раз оглянувшись на женщину в специальной форме.
Ее взгляд стал ещё более подозрительным. В итоге, из – за этих переглядок, споткнувшись, практически улетел носом в грудь идущей навстречу дамы. А назвать ее можно было только дамой. Потом что сначала выплыла ее грудь, а потом уже она. Любовью к женщинам по-старше никогда не отличался, несмотря на вот эти новые приколы, заводить себе взрослых телок. Поэтому из груди сразу вынырнул, заслужив от ее обладательницы заинтересованный, оценивающий взгляд. Возникло ощущение, что меня натурально загнали в угол. Сзади – злая тетка в форме, впереди – добрая тетка с намеком на страсть в глазах. Посторонился, пропуская эту перезрелую нимфу.
Оказавшись в само́м вагоне, огляделся, машинально сделав несколько шагов назад. Что это такое?
Передо мной был длинный проход, по обе стороны от которого тянулись полки… ну, наверное, для пассажиров. Слева – это было ещё куда ни шло. Справа – видимо, места для провинившихся. Два сиденья между ними стол. Все. Блин. А чё просто не стоя?
Поезд, как оказалось, шел с севера через Москву на юг. Вагон был забит мокрыми, взъерошенными людьми, которые суетились, выскакивали на перон, потом возвращались обратно. Причем, каждый непременно считал своим долгом прижаться ко мне, когда нам надо было разойтись в узком проходе. Какая-то баба в платье, расписанном подсолнухами, доказывала мужу, вряд ли это был левый товарищ, что здесь она ехать не хочет, ибо ей сильно воняет кошками. По мне, так кошки ни при чем. Здесь просто воняло. Везде. Чьими-то носками.
Я добрался до указанного в билете места и тут выяснилось, что оно занято крепкой тётей, которая уже расстелила на полке постель и сидела с таким видом, будто она собирается биться насмерть за свое лежбище. За каким ей постель в десять часов утра, не имею понятия. Женщина зыркнула глазами в мою сторону, а потом рявкнула, что полка ее и она не уйдет. Я немного охренел от такого напора. Достал свой билет и продемонстрировал этой неадекватной написанный там номер. Тут же к разговору подключились все находящиеся рядом люди, а некоторые даже прибежали с другого конца вагона. Тетя надрывалась, тыча мне в лицо свой билет, пока мужик, стоявший рядом, не показал ей пальцем номер вагона. Вагон, конечно же, оказался не тот.
– Хамло! – Бросила истеричная баба, неизвестно кому из нас, демонстративно свернула в узел белье и гордо удалилась.
Я рухнул на полку, мысленно передав привет мамаше. Поездка начинала напоминать какой-то сложный, трудно проходимый квест.
А это было самое начало. Как только поезд тронулся, сразу пошел к проводнице, чтоб узнать, когда предположительно попаду в Зеленухи.
– Зеленухи? – Она снова окинула меня подозрительным взглядом, будто я спросил, а скоро ли Лондон. – К вечеру, часам к пяти дотелепаемся. Я предупрежу. Чай будем брать?
Вид у нее, впрочем, как и у всего вагона, включая его пассажиров, был такой, что даже если очень бы хотелось пить, я бы, наверное, предпочел умереть от жажды. Просто возникало ощущение, если хотя бы на секунду отвернусь, она обязательно плюнет в стакан.
Услышав мой отказ, женщина хмыкнула многозначительно, а когда выходил из ее кибитки, единственного помещения с дверью, бросила в спину.
– Знаю я вас. Сегодня чай не берет, а завтра родину продаст.
Но самое веселое началось, когда поезд набрал скорость и люди, подсевшие к тем, которые, судя по запаху, стоящему в вагоне, ехали в нем всю жизнь, а некоторые даже, походу, успели состариться, благополучно утолклись со своими вещами.
Напротив меня, на такой же нижней полке, устроилась мать с пацаном лет семи, который ни с того, ни с сего, начал читать стихи. Просто сидел себе, сидел, потом резко вскочил и заголосил что-то про жёлтые нивы.
Громко. С чувством, толком, расстановкой. Через десять минут его репертуар закончился и он пошел на второй круг. Потом на третий.
Тетка умилялась, успевая сообщать всем, кто мог ее слышать, а слышали ее реально все, что Гоша лучше всего в классе учит стихотворения. И вообще Гоша – будущий артист. Мужик с верхней полки свесил ноги, отчего они мотылялись перед моим лицом, и принялся хлопать в ладоши, подбадривая пацана. Тот вообще вдохновился, выпятил грудь, и пошел на очередной повтор репертуара.
Минут через тридцать я понял, если Гоша прямо сейчас не заткнется, я выкину его на ближайшей станции, где он может и петь, и танцевать, и вообще строить свою артистическую карьеру любым способом. С другого конца вагона, не иначе, как на звуки представления, пришла девочка, ровесница Гоши, и со значением сообщила всем, что она хочет кушать. Десять из десяти окружающих меня людей, включая соседние места, кинулись доставать на стол курицу, яйца, бутерброды с колбасой, яблоки. Я подумал про свою кулебяку, лежащую в чемодане, но решил, что не готов присоединиться к этому празднику жизни. Пусть лучше она сгниет в одиночестве, но составить компанию данным гражданам – это было выше моих сил. В обычной жизни, я бы не провел в подобной тусовке и получаса. Я бы просто не оказался в ней ни при каких обстоятельствах.
Короче, жизнь дала трещину, не успев начаться заново. Потому что, ко всему прочему, я тоже захотел. Но не есть, а наоборот.
– Почему закрыт туалет? – Повторила проводница мой вопрос. Будто не я ее спросил, а она меня. Судя по взгляду, эта особа уже окончательно причислила меня к врагам народа. Занесла в свой личный расстрельный список. – Санитарная зона. Вот и закрыт. Ясно же.
Что это, вообще, такое? Какая, на хрен, зона? При чем тут санитары?
Я смотрел на тётку в ожидание пояснения. Она в ответ смотрела так, что становилось понятно, пояснений не будет.
– Так. И? – Я не выдержал первый.
– Что «и»? – Проводница невозмутимо принялась перебирать стопку газеток, сложенных на столе.
– Когда закончится эта санитарная зона?
– Аа-а-а-а. Ну, как за за нее выедем, так и закончится.
– Чу́дно. Когда мы за нее выедем?
– Так когда закончится, тогда и выедем.
Сука… Подумал я, но вслух ничего не сказал. И сто́ило мне это огромных усилий. Мелькнула позорная, но такая приятная мысль, сойти на первой же станции, а потом, как Ломоносов, пешком вернуться в Москву. Остановили лишь воспоминания о словах Тони про Байкало – Амурскую магистраль. Зеленухи, может, звучали не так гордо, но зато безопаснее. Осталось лишь добраться до них живым.
И потом, как ни крути, вряд ли я уже вернусь обратно, в мое родное тело и свою любимую жизнь по причине прискорбной кончины этого самого тела. Соответственно, надо просто переждать ссылку в деревне, приехать в Москву, а потом заняться устройством благополучного будущего. Если что, я знаю, к примеру, итог некоторых значимых матчей. Как вариант. А что? Конечно, в Советском Союзе с этой темой не развернешься. Сомневаюсь, что тотализатор тут сильно популярен. Но! Отец – член Политбюро, это очень большой плюс для моих планов. Просто надо вытерпеть непродолжительный тяжёлый момент, а потом, с помощью папочки я нормально двинусь в новой жизни. И уже ни от кого не буду зависеть. Тем более, развал СССР не за горами. Раз уж мне жить в этом времени, надо подготовиться к 1991 и свалить за бугор.
Конечно, я мог стать в позу и устроить истерику, мол, да вы знаете, кто я. Вы знаете, чей я сын! Мог, но не стал. Потому что было четкое ощущение, если начну вести себя подобным образом, меня тут предадут анафеме или линчуют. Причем, под руководством проводницы, которая во мне увидела и распознала классового врага. К тому же, чей я сын, сам до конца пока не знаю. Одной формулировки про члена Политбюро очень мало. Да и не сильно в этом вонючем поезде, данный факт будет интересен кому-то. Могут, так-то и ментов позвать. А я даже не имею понятия, есть ли у меня деньги, чтоб сунуть, кому надо. Надеюсь, в чемодане потом найдутся. Кроме того, нахожусь, как ни крути, в Союзе. Тут так можно «сунуть», что потом «сунут» мне, и не факт что в переносном смысле. А там и до упомянутой Антониной Байкало-Амурской магистрали два шага останется. Нет. Нельзя. Поэтому вздохнул, сосчитал до ста, и пошел обратно.
Гоша, вроде, замолчал. Вагон, включая даже мужика с верхней полки, облегченно выдохнул. Хрена там. Через пять минут он вспомнил басню Крылова и вдохновенно начал ее рассказывать. В лицах. На разные голоса. К новому представлению Гоши снова подтянулась девочка, сообщив, что кушать она не хочет, потому что покушала. Но сильно хочет пи́сать. Я не знаю, зачем нужна была эта информацию, однако она поведала ее всем окружающим.
При этом, с девочкой был согласен на сто процентов, и где-то даже ее понимал. Гоша весело засмеялся, налил воды в пластмассовый стакан из бутылки, которую его мать, едва села в поезд, поставила на стол, а потом принялся переливать ее в другой стакан и обратно. Девочка сказала: «Дурак» и ушла. А я остался. Мне идти было некуда.
Следом появилась проводница, с ещё бо́льшим подозрением посмотрела на меня и спросила: «Где белье?». Оказалось, тетка, в самом начале занявшая мою полку, получила его на мое же место. Я понял, что терять мне уже нечего, потому что Гоша продолжает лить воду и, судя по состоянию организма, близок момент моего позора.
– Если нижнее, то на мне. Хотите покажу?
– А ещё комсомолец, наверное… – Многозначительно протянула проводница, но ушла.
На боковых местах ехали две женщины лет пятидесяти. Одна, видимо, приглянулась мужику, который периодически мотылял перед моим лицом ногами. Он спустился и подсел к тетям. Естественно, на край моей же полки. На голову он им сесть никак не мог, о чем я бесконечно сожалел.
В итоге несколько часов слушал про грибы, рак всех внутренних и внешних органов, кладбище, лес и репрессии. Последнее, правда, осторожно и шепотом. Это у них был флирт. Если что. Мужик реально планировал таким образом «снять» запавшую в душу тётку.
Зато, хотя бы, заткнулся Гоша, внимательно слушая эту троицу. Особенно его заинтересовала тема болезней и кладбища.
Когда первый человек неторопливо прошел в сторону туалета, я просто был готов выпрыгнуть из поезда на ходу. Отвечаю. Сидел в позе «нога на ногу» просто потому, что иначе беды не избежать.
Практически в той же позе метнулся за первопроходцем, успев проскочить перед одной из тёток, которых соблазнял мастер пикапа и знаток грибов. Мне кажется, она прокляла меня в этот момент, аж между лопаток засвербило, но, честно говоря, было так по хрену. Когда вернулся обратно, подумав, что жить – это прекрасно, Гоша держал в руках свисток. Ну, нет… Это невозможно. Невозможно, чтоб все стало ещё хуже…
Я очень пристально посмотрел пацану в глаза. Он медленно поднес свисток к губам. Я ещё более пристально уставился на Гошу. Он сунул свисток в рот.
Не знаю, что за сволочь дала ему в руки данный предмет, но именно в это момент я понял, почему получил второй шанс. Это не спасение, это – кара. Вот он, ад, во всей красе.
Гоша свистит, мужик рядом со мной рассказывает, как отличить поганку от сыроежки, а инфаркт от инсульта, в вагоне жара и нечем дышать.
Поднялся, пошел к проводнице. Когда она в очередной раз увидела меня на пороге, застыла, держа во рту яблоко, которое грызла.
– Здесь есть какая-то вентиляция? Я, конечно, понимаю, что вам в этих апартаментах, – Махнул рукой, очертив круг, который обозначал величину и комфорт пространства, – Очень даже хорошо. Но в вагоне, я извиняюсь, сдохнуть можно.
– Есть. Конечно. – Проводница вытащила недоеденное яблоко изо рта и теперь держала его в руке. – В середине окно открыто.
– Окно. Одно. – Я всеми фибрами души ненавидел в данный момент мою новую маменьку, устроившую это испытание. Ведь сто процентов специально засунула сыночка в плацкарт. Педагогический, так сказать, момент, – Вы знаете, что такое вентиляция? Циркуляция воздуха? Знаете? Это, как бы такой замкнутый процесс. Плохой воздух выходит, а хороший, свежий, как бы залетает обратно.
Проводница молча развернулась к своему открытому окну, а потом, ни слова не говоря, бросила в него огрызок. Буквально через секунду откуда-то из середины вагона раздался громкий мужской мат.
– Что за срань?! Кому руки оторвать?!
– Видишь. – Проводница культурно указала на окно, развернув руку ладонью вверх. – Есть циркуляция. Замкнутый цикл. Все? Когда же уже твои Зеленухи. Всю кровь мне попил.
В общем, надо ли говорить, что фраза «Скоро Зеленухи, готовимся!» и у меня, и у проводницы вызвала приступ нескончаемого, вселенского счастья. Я схватил чемодан и, не оглядываясь, бросился в тамбур. Это был самый адский день в моей жизни. Так думалось мне тогда. Наивный я осел.
Едва поезд остановился, а эта чудная женщина опустила ступень, прыгнул на перон, с удовольствием вдыхая свежий воздух.
Состав тронулся с места, унося очень далеко и Гошу, и половину моей нервной системы, и всех этих людей из обычной жизни. Нет. Нам такое не надо. Нам надо квартиру на Кутузовском, приличную машину, и нормальные движения.
Только в этот момент я посмотрел на здание вокзала, если это строение можно так назвать. На одноэтажном жёлтом доме, который окружали огромные, гигантские просто, клумбы с цветами, висели немного кривоватые буквы. Кто-то, походу, сделал очень много ошибок в слове «Зеленухи» и теперь там значилось «Квашино».
– Сука. – Сказал это вслух. Отчётливо. От души. Потом нервно хохотнул.
Неужели эта тварина в форме проводника выпихнула меня на левой станции.
– Ага. И не говори, парень. Жизнь, она такая. Сука и есть. – Мимо меня, вдоль рельс шел мужик в ядерно-оранжевой жилетке. Эта жилетка, украшенная грязными разводами, намекала, что он тут работает, а лицо, выражавшее вселенскую скорбь, что живёт тоже тут.
– Эй, мужик! – Я спрыгнул с перона и в два шага догнал его, удерживая за рукав. – Скажи, Зеленухи где-то рядом, или я вообще не в той стороне.
– Почему же не в той? В той. – Работник шпалы и рельсы грустно вздохнул, а потом указал мне в сторону лесополосы. – Вон. Видишь просвет? Там дорога. Иди по ней. Пройдешь парочку полей, увидишь бугор, спустишься, будет мост через речку. Там как раз начинаются твои Зеленухи.
– В смысле, иди? – Я оглянулся на здание вокзала, сбоку которого имелась даже небольшая площадь. – А такси нет?
– Такси нет, – Покладисто согласился мужик, – И выпить нет. А жаль.
– Автобус? Что-то из транспорта?
– Парень, какой транспорт? С Зеленух сюда в школу старшеклассники ходят. Пешком. А ты чего?
Мужик развернулся и пошел дальше, попутно рассматривая рельсы.
Я вернулся к перону, взял чемодан, а потом в сотый раз пожелал мамочке провалиться сквозь землю. На самом деле, конечно, пожелания были гораздо более интересными, фантазия у меня богатая. Походу, пилить мне до этих Зеленух пешком.
Глава 4
Миновать лесок, и парочку полей пройти… Парочку… У мужика, давшего мне направление на Зеленухи, явно были проблемы с пониманием чисел, а так же, как минимум, топографический кретинизм. Я прошел первое поле. Потом – второе. Потом вдруг оказалось, что имеется ещё одно. Когда началось четвертое, оглянулся назад. Присутствовало сильное желание вернуться и популярно объяснить человеку, что такое значит слово «пару», а что такое – «до хрена». Но идти обратно – уже совсем не близко. Была надежда, Зеленухи, как истина, где-то рядом. Да и дебильнее придумать нельзя. Ходить туда-сюда. Время пока ещё чуть больше пяти вечера, по крайней мере, так утверждали механические часы на руке, но бродить по сельским окрестностям совсем не хочется. Никогда не испытывал тяги к деревенской романтике.
Ещё, ко всему прочему, этот тваринный чемодан весил так, будто в нем не вещи, а тонна железа. Или я просто банально задолбался его нести.
Остановился прямо посреди дороги, которая выглядела как хорошо наезженная колея, поставил чемодан прямо на землю, и сел на него сверху. Потом внезапно вспомнил о мамочкином письме, про которое говорила Тоня. То самое, для брата. Интересно, что она там накатала. Снова встал и открыл этот громоздкий баул. Конверт лежал прямо сверху. Запечатанный, с красивой маркой и надписью, сделанной аккуратным почерком: «Щербакову Виктору. Лично в руки!» Именно так, с восклицательным знаком. Угу. Конечно. Не сомневаясь, поддел уголок и раскрыл послание. Клетчатый лист из школьной тетради был исписан полностью. Хрена себе.
«Здравствуй, Виктор!
Во первых строках своего письма…»
Во первых строках… вот это маман стелет… Усмехнулся, а потом снова вернулся к чтению. Далее шли общие фразы о том, что у нее лично всё хорошо. Естественно! С чего бы там взяться «плохо». Уж у новообретенной матери точно все отлично! Она то в Москве, в благоустроенной квартире, жлобовство которой, в принципе, уже не казалось мне отвратительным. Это я, как идиот, сижу на забытой богом дороге к забытому богом селу. Куда даже транспорт не ходит.
Потом маменька интересовалась, как там ее любимый брат, его дети, его семья. Ну а вот уже после этого шло описание меня и моей совести. А точнее, ее отсутствия. Мать убедительно просила родственника, отнестись ко мне, как можно более строго. По возможности, загрузить делами, какие только найдутся, потому что, по ее глубокому убеждению, все проблемы от «нечего делать». Она искренне верила в чудодейственную силу трудотерапии вообще, и в таланты Макаренко, которые проявит Виктор по отношению к нерадивому племяннику, в частности. В конце стояла пометка, будто решение о моей дальнейшей судьбе будет принято на основании того, что скажет брат по итогу моего же поведения в новых обстоятельствах.
Если подвести все под одно, то, по сути, мамочка велела брату гнобить меня всеми известными способами в надежде, что от этого у ее сынка проснется комсомольский дух и совесть.
Я сложил письмо, засунул его обратно в конверт, а потом вернул в чемодан. Думаю, ничего страшного, что оно теперь открыто. Уж вряд ли она не понимала, сынок обязательно нырнет в это послание. Лично со своим бывшим «я» не знаком, это вполне логично, но уверен, он тоже не отличался завышенным чувством порядочности и ответственности.
Короче, ждут меня серьезные испытания, это факт. И путь к Зеленухам – самое первое из них. Такое чувство, что я никогда не доберусь до места назначения. Эти чертовы Зеленухи, будто мифическая Атлантида, которая скрылась под водой. Вроде кто-то слышал, кто-то, возможно, видел, но сука, добраться до них, сложнее чем перейти границу особо недружественного государства.
Вздохнул, взял снова чемодан в руку, в глубине души испытывая огромное желание пинком зашвырнуть его подальше, и потопал вперёд.
В этот момент сзади послышался странный посторонний звук. Я повернулся, приложив ладонь ко лбу в виде козырька. Хоть и дело к вечеру, но солнце было какое-то слишком яркое.
Вдали, показалась лошадь, следом за которой, громыхая по неровной дороге колесами, тащилась телега. Я опустил руку, подумал немного, потом поставил чемодан и протер глаза. Даже в самые веселые ночи, проведенные в клубе, не было таких мощных приходов. А тут просто мерещится какая-то картина средневековой Руси. На улице 1980 год. Телега? Реально?
Снова посмотрел на дорогу. Ни хрена. И лошадь, и телега, и дед имелись в наличии. Только теперь стали ближе. Я мог их разглядеть более детально.
Не особо разбираюсь в домашней скотине, но по-моему, кобыла, тащившая древний транспорт, была ровесницей деду, который держал в руках… вожжи… вроде бы правильно их называют.
Так и стоял, глядя на очень натуральный мираж, пока телега не подъехала совсем близко и по запаху, который исходил от животного, стало понятно, нет, не «приход» от летней жары. Реально всё настоящее.
Чуть отошёл в сторону, вместе со своим чемоданом, пропуская повозку.
– Тпрррруууу! Стоять окаянная! – старичок натянул вожжи и лошадь послушно замерла рядом со мной. – Здорова, парень. Ты с Квашино к нам идёшь же?
Ну, теоретически, я двигался именно оттуда. Такое название висело на здании вокзала. Да и дорога одна. Догадаться не сложно.
– Да. Оттуда.
– Вот ты ж гляди! – Гаркнул дед и со всей силы ударил себя кулаком по колену.
Я не понял, куда и кому надо глядеть, но на всякий случай сделал умное лицо, таращась на странного товарища.
– Ты понимаешь, меня за тобой послали. А я пока ждал, так, значит, заскочил к куму. И чего-то мы увлеклись. Не обессудь. Потом вернулся к вокзалу, а никого нету. Только Степан, путеец. И вот он сказал, что ты пошел в Зеленухи пешком.
Очень интересно, но ни черта не понятно. Каким образом это его послали за мной? Встречать, что ли? А откуда узнали? Телефонов сотовых нет ещё даже в проекте. С домашними тоже не жирно. В моей новой семье, конечно, стоит серьезный аппарат. Успел его заметить, но очень сомневаюсь, будто в Зеленухах он тоже имеется. Нет, ну может, там у председателя какого-нибудь, или в администрации.
– То есть вас отправили встречать меня?
– Да! Я ж тебе чего говорю! Ты слухай! – Дед почему-то упорно разговаривал восклицательными знаками, то ли сам страдая глухотой, то ли считая меня глухим. – Я ж про то и говорю. Прыгай! Поедем! Ждём тебя с обеда! Как звать-то?
Прыгай… куда? В телегу? Я с сомнением уставился на предложенный вариант. Она была открытая, без бортиков, с огромными колесами. Но главное, вообще не понял, как это с обеда ждут? Может, мать, какую-нибудь телеграмму отправила? Было же раньше такое. Посмотрел вперёд. Обещанного бугра и речки, за которыми должны появиться Зеленухи, не было даже приблизительно в зоне видимости.
В итоге, плюнув на все, закинул дурацкий чемодан на телегу, а потом запрыгнул сам.
– Меня Дед Матвей зовут, ежли чё. Можно Матвей Егорыч. Для своих – Мотя. Можно – Егорыч. – Сообщил, подмигнув, довольный старик, а при более детальном рассмотрении ему было не меньше семидесяти. Там реально – старик. Но при этом, он явно обладал очень бодрым духом. Дедуля-весельчак. Из такого разряда.
Егорыч встряхнул возжи и телега тихо покатилась вперёд.
– Больно ты молод. – Сделал вдруг неожиданное заключение дед Матвей. – Как звать? Второй раз спрашиваю. Старый – я, а туго соображаешь – ты.
– Да почему молод? Нормально. Как есть. – Не знаю, что там он разглядел в моей внешности слишком молодого. Мне наоборот показалось, за счет высокого роста и крепкого сложения, смотрюсь чуть старше двадцати одного года.
– Ну, может… А мы, главное, ждали тебя сегодня очень. Прям обрадовались, что приедешь. Я Милке говорю, смотри, как хорошо все складывается.
– Милке? Жене, что ли?
– Да какой жене? Ты чего? Вот она, Милка моя. – Дед кивнул на лошадь, которая неторопливо тащила телегу. Перемещались мы не быстрее, чем я шел пешком, но зато, хотя бы, не приходилось нести чемодан и пилить на своих двоих. – Ну и вот. Говорю, Милке. Отлично, значит, теперь все будет. Такого хорошего человека к нам отправили. А кобыла моя…
– Их две?! – Я с уважением посмотрел на деда. Этак пока доедем до Зеленух, выясниться, что он местный олигарх советского разлива. Две лошади в хозяйстве.
– Типун тебе на язык! – Матвей Егорыч обернулся назад и поплевал через плечо. – Одной за глаза. Так вот. Кобыла моя говорит…
– Кто говорит? Лошадь? – Я с подозрением посмотрела на деда, потом чуть наклонился ближе, принюхиваясь. Может, «готовый» он? Вряд ли тут что-то серьезнее имеется, чем алкоголь.
– Да что ты будешь делать… Какая лошадь? Что ж ты тугой такой? Где ты лошадей видел, чтоб они языком трепали? Понабрались ду́ри там, в своих Москвах. Кобыла моя! Жена! Зинаида Стефановна. Зинка.
– Аа-а-а-а… Понял. Просто Вы животное Милкой назвали, а супругу – Кобылой. – Ну, слава тебе Господи. Выяснили. Дед – свежий. Всего лишь разговаривает непривычно.
– Пф-ф-ф! Так она, Зинка, кобыла и есть. На ней пахать и пахать. Ты ж не перебивай. Слушай, чё говорю. Поехал тебя встречать. Но дюже рано. А все потому, что Зинаида Стефановна, чтоб ей пусто было, выпихнула меня раньше времени. Ты ж нам страсть как нужен.
О-о-о-о-о… Ну, понятно. Видимо, мать как-то ухитрилась сообщить всё-таки брату о моем приезде. А тот, наверное, рассказал Матвею Егорычу. Не знаю, правда, зачем, но явно цель имелась. Может, у них в деревне кроме этой лошади транспорта нет. Хрен его знает. Судя по письму маменьки, совершенно не удивлюсь, если будет, как в одном недавнем фильме. Смотрел пару лет назад. Как сына олигарха засунули в имитацию средневековой Руси, а потом глумились всем селом. Тут, конечно, точь в точь сильно не развернуться, времена другие. Но тем не менее, подставы ожидать можно. А нужен я деду, наверное, потому как, отец мой с политбюро связан. Может, помощи просить будут. Или что-то такое. В моих же интересах, если откровенно, выглядеть хорошо для деревенских, дабы дядька потом матери отчитался об отличном поведении. Только на этом условии меня вернут в нормальную жизнь.
Пока дед рассказывал о том, как оказался у кума, вдали, и правда, стал виден бугор, который достаточно круто спускался к речке. Мостик тоже имелся. По нему мы, собственно говоря, и проехали, громыхая колесами.
– Ну, что. Предлагаю отправиться сразу на место? Как говорится, с корабля на бал? – блеснул Матвей Егорыч знанием классики.
Я согласился. Изрядно хотелось оказаться уже хоть где-то. Разобрать чемодан(ненавижу), помыться, переодеться, пожрать и отдохнуть. Поездка в поезде стоила мне половину жизни.
Ну, и вот едем, мы, значит, едем. А потом останавливаемся прямо у первого дома. Даже на улицу толком не въехали. Оттуда, из дома, выскакивает женщина, очень преклонных лет. В длиной темной юбке, свободной летней кофте в мелкий цветочек и с платком на голове. Бабуля эта вдруг бросилась прямо ко мне, обняла, прижала к груди, а потом радостно заголосила, сообщая, какое счастье, что я приехал. Немного обалдел, честно. На дядю Витю она точно не тянула. Даже на тетю не подходила. Слишком много лет. Прямо ровесница Матвея Егорыча, не меньше. Выпустив меня из достаточно, кстати, крепких объятий, она вдруг просто так, без слов, отвесила подзатыльник сидящему на телеге деду. Вот тогда я понял, что это, собственно говоря, и есть та самая Кобыла, которая Зинаида Стефановна.
События, конечно, были насыщенные и где-то даже интересные, но логическую связь между ними, как и адекватность, я начинал все же терять.
– Идём. Идём быстрее! – Бабуля принялась тянуть меня с телеги.
Ну, думаю, хрен его знает, может, это часть маменькиного плана. Сообщила же она как-то о моем приезде. Может, решила, доверять письму опасно. Прочту его, да и выкину вообще. А что? Поди докажи. Наверное, реально, либо телеграмму им сюда отправила, либо все-таки позвонила, хоть в тот же сельсовет. Или как оно правильно. И сказала на словах, типа устройте сыночку адскую встречу. Чтоб наверняка закрепить эффект от поезда.
Поэтому сначала засомневался, но прикинув одно к другому, с телеги спрыгнул и двинулся за Зинаидой Стефановной. Иду, а интуитивно чувствую, все равно какая-то дичь творится.
Мы вошли в распахнутую калитку, оказались во дворе, и вот тут я охренел ещё больше. На траве, которой этот двор был усеян, лежал козел. И это не в переносном смысле, хотя и такого можно ожидать. Семейка то со странностями. Жена – кобыла. Козлом мог оказаться, кто угодно. Нет. Реально козел. Здоровый, с бородой и приличными рогами. Животное очень вольготно устроилось на боку и смотрело на меня грустными глазами, жалобно «мекая».
– Вот! – Зинаида Стефановна торжественно обеими руками указала мне на скотину.
– Что «вот»? – Я перестал вообще соображать в происходящем. Вернее, наоборот, ещё больше укрепился в подозрении, что меня просто с самого начала решили максимально добить и вывести из себя.
– Козел. Борька. – С совершенно серьезным лицом ответила бабуля.
– Очень рад. – С не менее серьезным лицом продолжил наш сумасшедший диалог я.
– Слушай, мать тебя так хвалила, так хвалила. Сказала, ты с этой проблемой точно справишься.
Мать… ну, понятно. Это как же мой предшественник мамулю достал, что она решила бить из самых мощных орудий и прямо по голове, не жалея. Видимо, провоцируют меня сейчас. Чтоб я нагрубил. Послал их на хрен. Или что-то такое. Не-е-е-е-е-е-т… Не дождутся. Я хочу обратно в Москву. Хочу обратно в нормальную столичную жизнь. У меня грандиозные планы по устройству своего будущего. И никаких Зеленух там быть не должно. Поэтому, хрен я дам матери добиться от меня плохого поведения. Дядька, может, вообще вон, за углом сидит. Не палится. Подглядывает, как я хамить начну. Да щас!
– Так. Козел. Хорошо. И что с ним? – Я улыбнулся наимилейшей улыбкой, а потом добрыми глазами посмотрел на Зинаиду Стефановну.
– Не знаю. Сожрал что-то, сволочь. Но мается теперь. Как быть. Вся надежда на тебя, сынок.
Мляха муха… А мать-то красава. Хороший сценарий придумала. Ну, ок. Подыграем.
– Так. Водка есть? – Демонстративно закатал рукава и принялся по-деловому потирать руки.
– Водки нету… – Загрустила, было, Зинаида Стефановна, но тут же оживилась. – Самогон есть.
– Отлично. Несите самогон. Будем лечить.
