Патрик Биксби
Паспорт: культурная история от древности до наших дней
Published by arrangement with University of California Press.
© 2022 Patrick Bixby
© Дарья Ивановская, перевод на русский язык, 2024
© Оформление. Livebook Publishing LTD, 2024
* * *
Посвящается Николь
Благодарности
Эта книга задумывалась в совершенно другом мире, когда еще никто не знал про вирус COVID-19, а пандемии казались чем-то маловероятным – гораздо менее вероятным, чем оказалось по факту. Но к тому времени, когда я начал писать все, что вы прочтете ниже, – в наспех обустроенном домашнем кабинете, на складном стуле за складным столиком, – мы уже жили в новой реальности, где по всему земному шару закрывались границы, ограничивались перемещения внутри государств, а всем приезжим, равно как и возвращающимся домой гражданам, предписывалось соблюдать карантин. Казалось, что эти всеобщие экстренные меры радикально замедлили прежде возраставшие темпы мобильности и активности, типичные для нашей эпохи общей взаимосвязанности. Коллективная свобода передвижения была повсеместно ограничена, причем на основополагающем уровне.
Многие потенциальные путешественники практически оказались на долгие месяцы в домашнем заточении, разрываясь между мечтами о дальних краях и страхом подцепить инфекцию и вынужденно сесть на карантин. Другие же застряли где-то очень далеко от дома, без возможности воссоединиться с близкими из-за запретов на поездки или отмененных рейсов. Конечно, ограничение свободы передвижения тяжелее всего повлияло на мигрантов, беженцев и другие уязвимые группы людей, которые вынуждены пересекать границы в поисках лучших условий для выживания. Совершенно очевидно, что всем нам, путешествующим по планете, нужно иметь паспорт, однако этот общий для всех порядок по каким-то причинам создает одним людям больше неудобств, чем другим. В разгар пандемии этот документ практически одномоментно оброс новыми смыслами, котировки значимости разных паспортов резко взлетели до пиковых значений, повсеместно стали требовать заполнения прививочных сертификатов, а задержки в выдаче документов стали все длиннее и длиннее.
Странное я выбрал время – когда мир практически застыл, – чтобы задуматься об изложении долгой истории такого явления, как проездные документы. Забавно было писать о путешественниках, чьи истории составили эту книгу, о том, как они пересекали границы и развивали культуру, – и при этом сидеть на месте. Но неожиданно именно эти условия стали идеальными, чтобы поразмыслить над повествованием о мобильности, миграции и местоположении. Надеюсь, то же чувство посетит и моих читателей, когда они будут прокладывать свой путь через эту книгу – в тихом и спокойном местечке или, что еще лучше, высоко над землей, в тесном пассажирском кресле, а может, несясь спиной вперед в вагоне высокоскоростного поезда через незнакомый ландшафт или подпрыгивая на заднем сиденье автобуса в неведомой дали.
Несмотря на обусловленную вирусом физическую изоляцию, я писал эту книгу не в одиночестве. Во-первых, я благодарю Нильса Хупера, главного редактора University of California Press, за то, что он быстро и с энтузиазмом откликнулся на мое предложение и неустанно поддерживал меня, постоянно оставаясь на связи, пока я превращал проект в книгу. Неизменными участницами этого процесса были его замечательная помощница Наджа Пуллиам Коллинз и мой фантастический редактор Энн Кэнрайт, чьи четкие и полезные указания помогли довести эту необычную затею до печати.
На этом пути многие составили мне компанию. Я хочу выразить благодарность Стивену Бешлоссу за то, что позволил принять участие в познавательном семинаре по написанию текстов для неакадемической аудитории, который проходил в рамках его инициативы «Сторителлинг и повествование» в Университете штата Аризона. Там же мне посчастливилось познакомиться с Кристофером Шабергом, чьи писательские и редакторские советы сыграли ключевую роль в издании этой книги. В последующий период мне также удалось подружиться с Лео Берсани и Сэмом Джерачи, которые переехали в Финикс весьма вовремя, скрасив обстановку накрытого пандемическим мраком города. По мере написания я получал бесценные отзывы и поддержку от друзей со всей страны и из-за океана, включая Дугласа Аткинсона, Бри Бил, Анну Ни Хорбин, Хосе Франсиско Фернандеса, Шона Кеннеди, Джеймса Макнотона, Лоис Овербек, Марка Куигли, Жан-Мишеля Рабате, Эрика Вертхаймера и Фергала Уилана; а ближе к дому – Кристофера Хэнлона, Шарон Кирш, Ричарда Лермана, Аннику Манн, Мэтта Симонтона, Майкла Станклиффа и Бонни Вентцель. Я безмерно рад, что благодаря этому проекту стал частью междисциплинарной академической группы в Университете штата Аризона, где я могу общаться с коллегами, которые знают гораздо больше меня о древней истории, литературе XVIII века и многих других вещах. Я особенно благодарен Артуру Сабатини, чей талант придумывать удивительные детали и забавные анекдоты неизменно сопутствовал каждой его мысли, которыми он любезно делился со мной в процессе работы над книгой.
Я также хочу выразить особую благодарность Наде Луар, Клаудии Вильегас-Сильве и Салиму Джассиму, которые рассказали мне свои истории о паспортах. Наши беседы провели нас по Соединенным Штатам, Европе, Латинской Америке и Ближнему Востоку и помогли мне понять что-то важное об эмоциональном резонансе паспорта лучше, чем все, с чем я столкнулся в исторических архивах. Тем не менее эта книга весьма выиграла от вдумчивой помощи архивистов, включая Рейчел Детцлер и Кэрри Хинц из библиотеки Стюарта А. Роуза Университета Эмори и Дженнифер Торп из Нового колледжа Оксфордского университета. По мере подготовки текста к изданию я также воспользовался щедростью (и замечательными фотографиями) некоторых художников и активистов, которых я упоминаю в тексте, включая Антуана Кассара, Каллума Клейтона-Диксона, Сьюзен Робсон и Хелену Вальдманн.
Как всегда, я в высшей степени благодарен членам моей семьи, как близким, так и дальним, включая мою свекровь Джери Ричардсон, мою тетю Нэнси Форстер и многочисленных Биксби, которые выслушивали мои бредни на паспортную тему, неизменно поддерживали меня, мирились с моей рассеянностью и даже обещали когда-нибудь прочитать эту книгу. Благодарю моего отца Патрика, моего брата Брайана, моих детей (ставших на некоторое время коллегами по офису) Клэр и Оуэна, а больше всего – мою спутницу Николь, которая идет со мной рядом по одному пути уже более двух десятилетий.
Введение
«Самая ценная из моих книжек»
Маленькая книжечка: тридцать с лишним плотных бумажных страниц, обложка из текстурированного картона, на ней – тиснение с названием страны, национальной символикой и словом «паспорт» или его аналогом на другом языке. Она может быть красной, зеленой, синей, черной – в зависимости от страны выдачи, – но всегда имеет один и тот же удобный размер, утвержденный почти сто лет назад в соответствии с единым международным стандартом, а также страницу с серийным номером, фотографией владельца и персональной информацией. Когда края и углы обтрепываются, страницы истираются и покрываются пятнами, заполняются разноцветной россыпью въездных штампов и желанных виз, этот документ превращается в талисман путешественника по миру и краткую историю жизни, будь то паспорт привилегированного туриста или отчаявшегося мигранта. Паспорт обладает странной способностью определять, куда мы можем отправиться, а куда – нет. Он может обещать безопасный путь к новой жизни в дальних краях; позволить бежать от опасностей, ограничений, рутины привычного окружения; обеспечить легкий проход в первые ряды или привести к неприятному досмотру в служебных помещениях официальных инстанций. Паспорт может дать право пересекать любые границы – не только географические, но и культурные, языковые, экономические, юридические – в поисках чего-то, недоступного у себя дома, чтобы в итоге иметь возможность вернуться обратно в целости и сохранности.
В книге «Шаг за черту» (2002) Салман Рушди без тени иронии (типичной для вечного мигранта и мастера слова) утверждает: «Из всех моих книжечек больше всего я ценю свой паспорт»[1]{1}. И хотя он признает, что подобное утверждение может показаться гиперболой, лично для него это не преувеличение. Да, паспорт выполняет практическую функцию незаменимого проездного документа (не теряйте его); да, нам может не нравиться фото (просто не обращайте на него внимания); да, он может давать нам успокаивающее ощущение собственного превосходства, когда его проверяет сотрудник паспортного контроля (или современная автоматизированная система). Но стоит уделить паспорту чуть больше внимания, как он обрастет дополнительными эмоциональными смыслами, станет «драгоценным» объектом, несущим нечто большее, чем просто практическая или материальная ценность. Отношение Рушди во многом связано с тем, что не все паспорта справляются с этой задачей легко и ненавязчиво. Писатель хранит яркие воспоминания о своем первом паспорте, индийском, который был у него в 1960-х; в нем был до боли короткий список стран, которые разрешалось посетить. Когда в подростковом возрасте он получил британский паспорт, ему показалось, что перед ним распахнулся весь мир, и вскоре эта маленькая книжечка увезла его далеко от дома, к кембриджскому образованию и литературным кругам Лондона. Именно эта книжица кратко и лаконично рассказала историю его сдвоенной англо-индийской идентичности; лишь она неизменно сопровождала писателя в скитаниях по миру; она требовала свободы перемещения для своего владельца, обещая множество возможностей и перспектив.
Таким образом, паспорт можно считать самым личным артефактом. И все же, как показывает история Рушди, персональную ценность эта книжечка приобретает только на фоне широкой истории наций и империй. Индийский паспорт был у Рушди потому, что всего через несколько месяцев после его рождения, в июне 1947 года, Индия получила независимость от Великобритании и прекратила использование британских индийских паспортов. Почти в это же время субконтинент разделился, возникло новое государство – Пакистан, вследствие чего между Рушди и его обширной семьей пролегла международная граница. Для воссоединения по обе стороны границы вскоре понадобились паспорта. Однако общий геополитический порядок еще несколько десятилетий не спешил открывать все пути владельцам паспортов новых суверенных индийских земель, и даже сейчас многие государства гораздо реже предоставляют гражданам Индии право безвизового въезда, чем гражданам большинства западных стран.
Безусловно, паспорт – это объект, тесно связанный с возникновением национальных государств и развитием международных отношений, поэтому он постоянно задействован в регулировании статуса гражданина, глобальной миграции, поисках убежища, вопросах национальной безопасности и сопутствующих проблем. Этот документ официально присваивает человеку идентичность и помогает государству в мониторинге и контроле за перемещением народов и групп населения. В этом заключается жесткий парадокс паспорта: олицетворяя независимость и мобильность, приключения и возможности, свободу и безопасное убежище, он также является инструментом государственного надзора и контроля властей, якобы обеспечивая безопасность страны и регулируя движение через национальные границы. Другими словами, этот предмет находится на самом стыке личного и политического.
Такая уникальность означает, что паспорта, эти маленькие книжечки, способны рассказывать истории так, как не смогут никакие архивные исторические документы. Они представляют собой конкретные записи о наших перемещениях, которые являются как личными мемуарами, так и отчетами о путешествиях, и эти записи неизменно вплетаются в общие широкие течения культурной и политической истории. Первые паспорта Рушди рассказывают о взаимоотношениях между его формирующейся идентичностью и теми группами, в которых происходило это формирование.
Пройдут годы, и его британский паспорт поведает историю того периода, когда он скрывался от фетвы, вынесенной против него Верховным лидером Ирана, который призвал казнить Рушди после публикации «Сатанинских стихов» в 1989 году, а затем – о всемирной славе, академической карьере, высокопоставленных друзьях и культурных взаимодействиях по всему миру, после того как страх перед смертным приговором ослаб. Таким образом, в паспортах содержится мнимый императив, согласно которому мы должны быть «привязаны» к одному месту и лишь «допущены» в другие. Они рассказывают о многих ключевых понятиях нашего времени: «современность», «нация», «глобализация» – хотя предлагаемый ими нарратив гораздо ближе к личному, чем подразумевают эти возвышенные абстракции. Паспорта напоминают, что в какой-то момент нашей истории люди стали зависеть от государства как от источника идентичности и что от этой зависимости стало все труднее избавляться в эпоху быстрых кругосветных путешествий и мгновенных виртуальных контактов. Как мы увидим, внимательное изучение этих ценных объектов, прочтение этих маленьких книжечек может помочь нам лучше понять эмоции и представления, связанные с мобильностью и перемещениями в нашу все более «глобализованную» эпоху.
Возникновение современного территориального государства в XVIII веке дало новый толчок к установлению и контролю международных границ, а также новых средств для отслеживания и управления перемещениями граждан. Пусть национальное государство еще не пришло в состояние давно предсказываемого упадка, оно по-прежнему является частью все более мобильного и взаимосвязанного мира, где паспорт играет решающую роль в облегчении перемещения людей и капитала через границы. Теракты 11 сентября заставили правительства по всему миру ужесточить границы, усилив досмотр пассажиров квалифицированным персоналом служб безопасности, повысив требования к идентификации личности и применив новые методы наблюдения. В последующие годы также выросло количество шовинистических и популистских движений, демонстрирующих ксенофобию по отношению к приезжим и призывающих к таким реакционным мерам, как возведение пограничных стен и запреты на въезд. Однако мир не замер. Пожалуй, никакая другая статистика так не иллюстрирует наш век всеобщей мобильности, как данные, предоставленные Всемирной туристской организацией ООН. Они показывают, что в 2019 году число международных туристических прибытий составило 1,5 миллиарда – это в два раза больше, чем в 2000 году (681 миллион), и в шестьдесят раз больше, чем в 1950-м (25 миллионов), когда после разрушительных последствий Второй мировой войны по всему миру начала возобновляться практика путешествий. Хотя трудно собрать достоверные статистические данные о лицах, не имеющих документов, большинство показателей свидетельствуют о резком росте нелегальной иммиграции за последние два десятилетия – до 260 миллионов случаев пересечения границ в 2019 году. Никогда в истории такое количество людей не пересекало – добровольно или вынужденно – эти искусственные границы; никогда в истории национального государства эти границы не были такими проницаемыми. Даже пандемия не сможет надолго замедлить темпы глобальной мобильности.
Страница паспорта Салмана Рушди, 1974. С разрешения Паспортного управления Ее Величества.
(Stuart A. Rose Library, Emory University)
Скромная книга, которую вы держите в руках, посвящена тем, кто пересекает границы, рубежи и линии разграничения, и документам, которые делают это возможным. Размышляя на данную тему, Рушди отмечает архетипическое значение пересечения границ, приводя пример из персидской мифологии: пернатый бог Симург призывает всех птиц земли в свой дом на вершине горы Каф, хотя лишь немногим из его товарищей хватает смелости пуститься в столь дальний путь. Их путешествие через пропасть между «здесь» и «там» вызвано не примитивными потребностями, а религиозной преданностью и священным долгом. Эта история аллегорически отражает то, что Рушди обнаружил в самой нашей природе: импульс, который он видит в Христофоре Колумбе, пересекающем Атлантику в поисках нового мира, и (пример попроще) в Ниле Армстронге, ступающем на поверхность Луны. Этот импульс мы неоднократно увидим в следующих главах: будь то Марко Поло, путешествующий по дорогам Великого шелкового пути, или сэр Филип Сидни, положивший начало традиции гранд-тура, Мэри Додс, стремившаяся жить вне рамок социальных ожиданий и гендерных стереотипов, а также Джеймс Джойс, Гертруда Стайн, Уилла Кэсер, Лэнгстон Хьюз, Марк Шагал, Поль Робсон, Ханна Арендт, Ай Вэйвэй, Илон Маск, Ясин Бей, Сара Ахмед и многие другие, переходившие через границы государств в течение последнего столетия в поисках новых способов существования в мире. Их путешествия связаны не только с буквальным пересечением географических границ, но и с метафорическими перемещениями через другие кордоны, между домом и чужбиной, знакомым и неизвестным, принадлежностью и отчуждением, сходством и различием, собой и другими. Их путешествия начинаются с необходимости выйти за пределы, внутри которых они могут заявить о своих правах на родной язык или гражданство, – и, таким образом, они влекут за собой всевозможные сдвиги и опасности.
Такое значение паспорту придается во многом потому, что он является ключевым реквизитом в современном ритуале пересечения границы. «На границе, – пишет Рушди, – мы лишаемся свободы – временно, как надеемся, – и вступаем во вселенную контроля. Край, оконечность – зона несвободы даже для самого свободного из всех свободных сообществ; одни предметы и люди движутся отсюда, а другие – сюда; причем и туда, и сюда должны попадать именно те, кому положено»{2}. В этом месте мы обязаны идентифицировать себя: в наших документах указаны имена и национальности, даты и места рождения; пограничный контроль дополняет эти данные, расспрашивая о роде нашей деятельности и намерениях, наших ресурсах и пути следования. Офицер изучает документ, который мы передаем, внимательно рассматривает фотографию, лицо владельца, задает еще несколько вопросов.
Национальное государство, которое он представляет, предлагает такую форму гостеприимства, которую Жак Деррида называет «условной»: она предполагает вопросы, напряженность, драматизм, связанные с тем, кто мы и откуда. В этих обстоятельствах разумным будет подыграть заведенному порядку и представить себя как можно более просто: незачем дополнять эту напряженность политическими взглядами, тонкими остротами, провокационной иронией или чем-то еще, что может привлечь внимание. Но в таких обстоятельствах мы также можем почувствовать отчужденность от дома и самих себя: неужели меня так легко свести к набору дат, географических названий и биографических данных? Есть ли у меня право собственности на свою личность? Стоит ли меня опасаться? Имеется ли у меня повод для страха? Показательно, что ритуал проверки паспорта присутствует практически в каждом крупном произведении литературы о путешествиях прошлого века – от «Дороги в Оксиану» Роберта Байрона (1937) до «Великого железнодорожного базара» Пола Теру (1975), «В Патагонии» Брюса Чатвина (1977), «Всемирной души» Пико Айера (2001) и «Ешь, молись, люби» Элизабет Гилберт (2006) – как неизбежный и зачастую тревожный эпизод любого путешествия через границы. Здесь, в промежуточном пространстве между одной и другой областью, паспорт обещает оградить нас от бед и сопроводить на другую сторону.
* * *
В книге «Джозеф Антон» (2012), мемуарах о годах, проведенных в подполье из-за фетвы, Рушди рассказывает о том, как однажды паспортный ритуал был нарушен. Вскоре после прибытия в международный аэропорт Бенитес на литературную ярмарку в Сантьяго (Чили) в жаркий безветренный день 1993 года писателя и его спутницу (и будущую жену) Элизабет Уэст окружили представители местной полиции, отобрали у них проездные документы и препроводили в находящееся поблизости здание правоохранительных органов для допроса. В те времена силы государственной безопасности все еще контролировались жестоким Аугусто Пиночетом. Как вспоминает Рушди, его задержание стало результатом спора между конкурирующими группировками внутри силовых структур по поводу того, стоит ли пускать в страну человека, над которым висит смертный приговор, и должен ли он получить защиту государства, гражданином которого не является. В течение нескольких часов его вместе со спутницей держали в маленькой комнатушке с вооруженной охраной, находящейся снаружи, и они неоднократно обращались с просьбой вернуть им паспорта, однако на их испаноязычных захватчиков это не возымело никакого действия. В этой мрачной истории даже случился забавный эпизод, когда охрана отлучилась и Рушди решил «немного прогуляться» по улицам Сантьяго, однако его вскоре перехватил переводчик с английского, который уважительно, но твердо потребовал от писателя вернуться в комнату для задержанных{3}. Ситуация разрешилась, только когда прибыл сотрудник британского консульства и забрал писателя вместе с его спутницей, чтобы доставить их в город, к месту назначения.
Этот эпизод с «драгоценной книжечкой» можно рассматривать как довольно свежий и крайне выразительный пример того, что Пол Фассел назвал «паспортным неудобством» (заимствуя выражение британского писателя-путешественника Нормана Дугласа){4}. Для Фассела «этот ритуальный повод для беспокойства, столь знакомый современному человеку, – момент предъявления паспорта на границе» символизирует новую разновидность опыта, возникшего после Первой мировой войны, когда впервые были стандартизированы и универсализированы требования к паспорту. В своем исследовании «Заграница: Британские литературные путешествия между войнами» (Abroad: British Literary Traveling between the Wars) Фассел приводит показательный пример такого «паспортного неудобства» из кратких мемуаров Д. Г. Лоуренса, где описываются его длившиеся целый год отношения с «полуджентльменом и должником» Морисом Магнусом. В 1916 году, до знакомства с английским писателем, этот колоритный американец сбежал во Французский иностранный легион, а после войны покинул свой полк, чтобы тут же попасть в руки итальянских властей за финансовые махинации. Весной 1920-го Лоуренс сопровождал Магнуса в морском рейсе из Италии на Мальту, где стал свидетелем паники американца в очереди на паспортный контроль. Плут Магнус, которому удавалась обманным путем проникать в номера роскошных отелей и вагоны первого класса по всей Европе, чуть не дошел до нервного срыва во время совершенно обычной бюрократической процедуры. Но едва он прошел «экзамен» («Да, прошел. И опять был свободен»), как вся его нервозность улетучилась и к нему вернулись «бодрость и самообладание». Фассел описывает этот паспортный «ритуал» в мальтийском порту как извращенный вариант мифического перехода через порог, отделяющий дом от более широкого мира за его пределами: «Для героя это момент триумфа. Для современного путешественника – момент унижения, напоминание о том, что он – продукт своего государства, элемент собственности, который легко можно заменить любым другим»{5}. В этом отношении, по версии ученого, возвращение домой современному путешественнику дается еще тяжелее – под пристальным взглядом сотрудника таможни и иммиграционной службы, который ненадолго отбирает паспорт и сверяет данные в нем со списком политических диссидентов, беглых преступников и других нарушителей закона.
Когда Голливуд впервые обратил внимание на ритуалы пограничного контроля, то в первую очередь отметил сопутствующее процедуре унижение, поэтому тема новых паспортных правил разыгрывалась в юмористическом ключе, чтобы зритель мог посмеяться и тем самым смягчить связанные с ней тревоги. В фильме «Обезьяньи проделки» 1931 года, третьем полнометражном фильме с участием братьев Маркс, четверо молодых людей следуют в Америку на трансатлантическом лайнере. В долгом морском путешествии у них достаточно времени, чтобы развлечься в своем фирменном стиле – бесить капитана, измываться над пассажирами, бесчинствовать на корабле. Эти выходки достигают пика, когда судно наконец прибывает в Нью-Йорк и пассажиры выстраиваются в очередь на паспортный контроль и получение визы: братья, не имея с собой проездных документов, прибегают к обману и подкупу, чтобы нарушить работу государственного бюрократического аппарата. Когда затея терпит неудачу, они решаются на безумную уловку. Каждый из братьев по очереди пытается выдать себя за благопристойного пассажира – знаменитого французского артиста Мориса Шевалье, чей паспорт они каким-то образом подрезали на пути к Америке.
Разумеется, когда братья друг за другом оказываются в начале очереди, инспекторов не убеждает ни их сходство с фото в паспорте, ни попытки спеть хит Шевалье «You Brought a New Kind of Love to Me». Ситуация становится навязчиво абсурдной, когда Харпо – с безумным взглядом и копной светлых кудрей, так не похожий на спокойного прилизанного брюнета Шевалье, – лихо взбирается на стол инспектора и танцует там с тростью, а потом спрыгивает, расшвыривая официальные бумаги, пока инспектор пытается его задержать. Другой инспектор требует паспорт, но ему в руки суют планшет для рисования, стиральную доску и только потом – краденый паспорт Шевалье, который безбилетник откапывает в карманах своего мешковатого пальто. А так как Харпо немой, он не может спеть песню Шевалье, поэтому просто шевелит губами под фонограмму, звучащую из болтающегося на спине фонографа; но по мере того, как завод кончается и пластинка замедляется, все это представление идет прахом. Происходит короткая стычка с сотрудниками погранконтроля, в конце которой Харпо удается лишь сорвать фуражку с одного из них и поставить ему штамп на лысину.
В длинной очереди на таможне и паспортном контроле – в аэропорту Кеннеди, парижском Шарль-де-Голле, международном Дубае или где бы то ни было – мы, полуживые после смены часовых поясов, тоже иногда мечтаем как-нибудь нарушить процедуру. Комизм сцены строится именно на несоответствии строго упорядоченного процесса паспортного контроля и безобразных действий братьев Маркс, превращающих современный ритуал в антиритуал, пародию, издевку над самой его сутью. Однако «обезьяньи проделки» братьев представляют собой довольно жесткую критику паспортного режима, установившегося во всем мире на момент создания фильма. В этом карнавальном переосмыслении ритуала пересечения границы звучит протест против административных правил национальных государств, желающих не только знать все о нашей личности, но и управлять нашими перемещениями. Пусть на мгновение, но возмущение братьев Маркс раскачивает большой государственный корабль, законы комического жанра пересиливают законы бюрократии, и мы смеемся, признавая условность и непостоянство его власти.
И все же по вышеупомянутым эпизодам видно, что проверка паспорта может быть чем-то большим, чем просто неудобство. О чем Фассел не рассказывает, так это о последствиях случая на Мальте, свидетелем которого стал Лоуренс: именно они радикально меняют смысл всех событий. Магнус, которому в Италии грозило уголовное преследование за мошенничество, а также всеобщее преследование за гомосексуальность, позже покончил с собой, приняв синильную кислоту, лишь бы не попасть под экстрадицию. Он был отчаянным беглецом, зависевшим от милости двух суверенных держав. Но, как и любой обладатель паспорта, он сталкивался с особым давлением, пересекая границу на пути следования из одного государства в другое и в обязательном порядке заявляя о своей личной и национальной идентичности, открываясь тем самым для проверок и допросов. На границе мы все уязвимы, но некоторые более других. Тревога Магнуса передает эмоции многих путешественников, сталкивающихся с ритуалом пересечения границы, поскольку любое чувство индивидуального суверенитета противостоит открытому утверждению суверенитета государственного. Мы не в силах противиться бюрократическим процедурам, которые часто кажутся унылыми и утомительными, но могут также перерасти в напряженную драму (или трагедию, комедию, а порой даже трагикомедию), по итогам которой владельца паспорта признают безопасным или опасным, правомочным или неправомочным, свободным для проезда или подлежащим задержанию и депортации. Переживания, связанные с этой драмой, – тревога, раздражение, отчаяние или облегчение и, возможно, даже благодарность – распространяются и на сам паспорт.
Хотя Фассел и не говорит, что случай на Мальте был определяющим в дальнейших вопросах жизни и смерти, он тем не менее приходит к выводу, что «атмосфера военного времени, подпитывающая концепцию паспорта, навсегда связалась с ним», предполагая не только то, что «люди воспринимаются правительствами как кадровые единицы», но и то, что мы подвержены историческим превратностям, находящимися за пределами нашего контроля{6}. Это ощущение уязвимости и зависимости, возникшее на фоне страшного столкновения государств в Первой мировой, ярко описано в одном из величайших художественных произведений, описывающих данный конфликт, – в романе Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие» (1929). По сюжету герой, молодой американец Фредерик, собирается бежать вместе со своей возлюбленной, беременной британкой Кэтрин, от разрушительной и кровопролитной Итальянской кампании. Когда эти двое строят планы побега в нейтральную Швейцарию, каждого из них спрашивают: «У вас есть паспорт?»[2]{7}. Во время войны паспорт стал ключевым средством, позволяющим государствам идентифицировать своих граждан, не допуская шпионов, диверсантов и других потенциальных угроз. Для влюбленных документ становится возможностью (но и потенциальным препятствием) оставить позади страшный мир конфликта, который, как говорит нам Фредерик в одном из знаковых высказываний, готов беспристрастно убить «самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора»{8}.
Иначе говоря, сама возможность сказать «прощай, оружие» зависит от наличия паспортов. Когда Фредерик и Кэтрин пытаются спастись от войны, переплыв на лодке через Лаго-Маджоре к швейцарскому берегу, их встречают вооруженные солдаты и доставляют в таможенный пункт. Там влюбленным велят предъявить паспорта и задают ряд вопросов, которые и сегодня кажутся нам привычными: «Ваша национальность?», «Зачем вы приехали сюда?», «Что вы делали в Италии?», «Почему вы уехали оттуда?»{9}. Нейтральное государство не особо гостеприимно. Как мы знаем, радушие национального государства весьма условно: даже в мирное время оно принимает гостей только после того, как они подтвердят свою личность и засвидетельствуют намерения. В романе Хемингуэя чиновники в итоге позволяют героям въехать в страну, однако требуют, чтобы они сдали паспорта, получили временные визы и отчитывались в полиции о любом перемещении по Швейцарии. Хотя Фредерик и Кэтрин бежали через границу подальше от войны, в этих требованиях видится что-то зловещее: им, лишенным защиты в виде паспортов, судьба неизбежно пророчит оказаться в плену у могущественных государств и их междоусобных конфликтов. Паспорт стал предметом на стыке личных желаний и государственной власти.