bannerbannerbanner
Святой папочка

Патриция Локвуд
Святой папочка

Полная версия

И кстати – мы не солгали.

Когда мы катались по округе в течение отведенного нам часа, Джейсона вдруг настигла длань неминуемой судьбы, и он свернул на ближайшую парковку. Скрючил свои шесть футов на коврике у водительского сиденья в попытке встать на одно колено, уставился на меня, как влюбленный Квазимодо, и предложил выйти за него замуж.

Эта информация должна была повлиять на родителей и вынудить их принять мое решение, но почему-то не повлияла.

– Разворачивай этот драндулет! – взревел отец теперь уже на мать, стреляя словами, как из пулемета. – Если мы сейчас приедем в «Дон Пабло», я не знаю, что сделаю!

Наверное, для начала он убил бы самого Дона Пабло – просто чтобы дать выход чувствам.

Мама развернула машину.

После такого нам троим не очень-то хотелось есть, но мы все равно пошли в ресторан. «Дон Пабло» располагался в большой переоборудованной фабрике, поэтому смутно напоминал ночной клуб, и у людей, приходивших туда, складывалось совершенно ложное представление о Мексике. Искусственный кактус в углу беспомощно тянул вверх свои хилые ручки – будто и его мой отец держал на прицеле пушки. Матушка еще не дошла до того состояния, в котором коктейль «Маргарита» кажется ей универсальным лекарством от стресса и невзгод, поэтому выпила так много мексиканского чая со льдом, что к тому моменту, как нам принесли еду, превратилась в ходячий маракас. Джейсон в ужасе пялился на свою фахиту с говядиной, которая еще совсем недавно скакала по равнинам Запада, прекрасна и горда.

* * *

Позже, когда мы вернулись домой, отец надел свои самые прозрачные боксеры, чтобы показать нам, как он зол. И налил себе ирландский сливочный ликер «Бейлис» в крошечный хрустальный бокальчик, чтобы мы поняли, что у него разбито сердце.

Не могу не упомянуть о том, какими крошечными глоточками он его цедил! Отец напоминал гигантского домового, пьющего капли росы. Он собирал губы в куриную попку и с громким «с-с-с-сюп» вбирал в рот самую маленькую капельку «Бейлиса», какую только можно себе представить. Слава Богу, Грэг Локвуд никогда не был пьяницей, хотя на своем собственном мальчишнике наклюкался так, что на следующий день чуть не заснул, стоя у алтаря в своей матросской форме, прямо посреди церемонии венчания. Возможно, это стало для него уроком.

Я вовсе не пытаюсь преуменьшить его шок. Он сразу понял то, что до меня тогда еще не дошло: я собиралась сбежать из дома. Я никогда не проявляла особого интереса к драме, так что мне лишь предстояло узнать, что я сама стала ее участницей: что вскоре я увижу стремительное развитие сюжета, несколько неожиданных поворотов и наконец кульминацию. Что будет конфликт, и месть, и развязка. И самое главное – я пойму, что я и есть та сила, которая толкает действие вперед. Это не пейзаж проносился мимо, это я неслась вперед, не разбирая дороги.

Джейсон поднялся по главной лестнице – решил с ним поговорить. Отца он нашел сидящим в тишине, практически голышом, в окружении разобранного оружия – тот напоминал немного спятившего боевика. Все это произошло как раз в разгар папиного увлечения оружием, когда он заставлял всю семью ходить в тир и соревноваться друг с дружкой в меткости. И всякий раз, когда он сталкивался с неприятными ему людьми, он принимался демонстративно чистить оружие у них на глазах. Одна часть меня находила эту привычку просто ужасной, но другая уважала его склонность к возвышенному драматизму. Если хочешь отпугнуть какого-то слизняка из интернета, который пытается моногамно покуситься на твою дочь, что может быть лучше, чем заманить его в свою комнату и собрать у него под носом смертоносный пазл?

– Твой отец явно переборщил с ликером, – шепнул мне Джейсон, когда вернулся назад. – И ликер очевидно ударил ему в голову. Как думаешь, он не попытается меня пристрелить?

– А ты случайно не упоминал при нем, что ты пацифист, интеллигент или что тебе нравится абстрактное искусство?

– Хм-м-м-м… Вроде бы нет.

Какое вкусное у него получилось «хм-м» – как будто он смаковал сам акт размышления и находил его просто восхитительным. Плохой знак. Если он и перед отцом выкидывал такие вот «хм-м», тот, скорее всего, уже передергивает затвор. Мы решили смыться этой же ночью – так, чисто на всякий случай.

Мы уже возвращались к монастырю рука об руку, когда солнце начало подрумянивать закатные облака.

– О боже, – вздрогнул Джейсон, увидев нашу реку, – выглядит так, будто именно здесь изобрели грязь.

– Если присмотреться, можно разглядеть трехглазых рыбок, – кивнула я. Если к шестидесяти у меня в голове образуется опухоль, мы оба будем знать, почему. Жизнь в окружении прекрасного пейзажа – такая же роскошь, как полки, забитые книгами, уроки музыки и поездки в музеи по выходным. Это бескрайние зеленые лужайки банкнот.

Солнце далеко на западе напоминало зловещую жемчужину. Лысоватый хилый лесок, окружавший монастырь, до крови расчесал небо своими корявыми ветками. Мой пейзаж тоже был ничего – но от такой красоты обычно рождаются мутанты. Мне снова вспомнились слова сестры: «Да это у нас не все дома. Если парня назвали Джейсон, он скорее всего в полном порядке».

Он насвистывал что-то, и свист у него получался объемным и тягучим – как пение скрипки. Глубина и простор жили в Джейсоне, как во мне жил мой монастырь. Перед его взглядом будто простирались далекие дали. Он посмотрел на тупые квадратные тела нефтяных цистерн и снова повернулся ко мне:

– Они похожи на холмы.

– Ты действительно решила уехать? – спросила мама. Машина была уже забита под завязку, а отца все не было. Мама протянула руку в окно пассажирского сидения и сунула мне в руку деньги. Насколько я понимаю, моя мать принадлежит к числу тех женщин, которые всегда пытаются всучить тебе денежку. Окончательность и бесповоротность моего решения, похоже, в конце концов перетянули ее на мою сторону.

Я сказала ей, что да, действительно. Как же хорошо у меня выходят концовки, подумала тогда я. Всякий раз удается как-нибудь эдак закрутить – хитро и неожиданно. Годные концовки выскакивали из-под кончика моего карандаша, как букеты – из рукава фокусника. Чистая магия! Шелк, дым и зеркала. Ни одна из них не была выстраданной.

– Пожалуйста, будь осторожна, – сказала мама, и уголки ее рта опустились вниз, прямо как у клоуна, известного на весь мир способностью превращать свое лицо в маску человеческой трагедии. Матушка знала обо мне все самое важное. Что я предпочитаю есть маленькой столовой ложкой, а не обычной. Что я мастерски нахожу всякие вещицы на улице, потому что всегда хожу, приклеившись взглядом к земле под ногами. Что я хотела стать волшебницей, жить в скорлупе и играть на золотой арфе. Что я построила у себя в голове дом где-то далеко-далеко отсюда. И при этом мне все равно казалось неправдоподобным, что это она и ее страдания произвели меня на свет.

Я чувствовала, что со мной все будет хорошо. Там мне будет лучше. Там я стану свободной.

– Все взяли? Уверены? – спросила она, когда Джейсон завел мотор. Он улыбнулся и кивнул на стопки моих книг, громоздящиеся на заднем сидении. Мы проехали мимо биллборда, на котором было написано «Господь отвечает лишь на те сообщения, которые Ему отправляют, стоя на коленях», и поехали прочь – от церкви, приходского дома, монастыря, моей душной комнатки наверху, от непонятно как, зачем и откуда взявшейся 400-килограммовой фигуры гориллы во дворе у соседей. Все привычное стремительно уменьшалось в зеркале заднего вида – и я провожала это взглядом. Одна за другой на небе зажигались

2. Низина

После того, как мы поженились – а женил нас мой отец, в той же церкви, в которой обвенчались мои родители, – мы переезжали из города в город, не зная покоя и нигде не задерживаясь надолго. Мы словно чертили на карте красную линию и никак не могли остановиться. В детстве моя семья так часто переезжала, что это не казалось мне чем-то странным. Вообще-то, глубокое убеждение в том, что человек каждые несколько лет должен запихивать все свое имущество в коробку и тащиться в новый штат, казалось мне единственным сходством между моим мужем и отцом. Мы жили в Хевроне, штат Кентукки, неподалеку от того места, где недавно начали строить Музей Творения, полный обезьяноподобных манекенов Мафусаила и Моисея, удивительным образом сочетающихся с благородными трицератопсами. Мы жили в Кине, штат Нью-Гэмпшир, где по старинной Главной улице туда-сюда гоняли машины с номерными знаками «Халява или смерть». Жили в Колорадо-Спрингс, где из окна моего кабинета открывался вид на кварцевую вершину Пайкс-Пик. В Стюарте, штат Флорида, который весьма неубедительно претендовал на звание Мировой Столицы Парусников. И вот оказались в Саванне, штат Джорджия – первом месте, где я наконец почувствовала себя как дома.

Место напоминало эволюционировавший подводный город, который хоть и вышел из воды, но все равно продолжал жить среди плавно колышущихся водорослей. По его улицам плавали величественные русалки-южане. Солнечные лучи струились с небес белокурыми локонами. Брусчатку здесь делали из бывшего корабельного балласта, на каждой кованной калитке красовался железный ананас, а сам городок славился красивыми кладбищами. Через дорогу от нас располагался собор Святого Иоанна Крестителя, и я удивилась, обнаружив, что мои старые чувства никуда и не делись: они возникали всякий раз, когда я видела епископа.

В какой-то момент вокруг собора вдруг вырос еще один – из строительных лесов. Во время обеда строители сидели с пакетами на коленях и покачивали ногами в воздухе. Никто толком не понимал, чем они там занимаются, и казалось, будто эта стройка будет длиться вечно. Дом Фланнери О’Коннор [12], стоявший по соседству, днями напролет не спускал с них подозрительного взгляда. Она выросла в этом доме. У нее были ясные, как ключевая вода, глаза и мягкий подбородок. Она была без ума от истории про пятерняшек Дион [13]. У нее была курица, которую она научила ходить задом наперед. По стене ее дома вились виноградные лозы, усыпанные мелкими листочками, похожие на каллиграфическое витиеватое письмо – со временем ее почерк станет именно таким. А когда она вырастет – то уедет. И заведет павлинов. Ее помада будет вечно не того цвета, зато тушь всегда безупречно черной. Море отступило от городка давным-давно, но по-прежнему жило в нем незримой силой, наполняя его солью и почти религиозным спокойствием. Море чувствовалось здесь даже в воздухе – до сих пор. И над всем этим, во времени и в вечности, плыл прекрасный глас колоколов.

 

Во Флориде я работала официанткой в закусочной в морском стиле, где на стенах висели старомодные, грубые рыбацкие сети и запутанные буи и где формой служили кричащие тропические рубашки, в которых я была похожа на незаконнорожденную дочь Джимми Баффета. Владельцем был привлекательный, крепко сбитый грек с зачесанными назад черными волосами и странным фетишем – размазывать пироги по женским лицам. Сам он, наверное, даже не догадывался, что это фетиш, потому что наотрез отказывался пользоваться интернетом. «Там же порно!» – говорил он, испепеляя собеседников взглядом, когда эта тема всплывала в разговоре. – «Это омерзительно». Всякий раз, когда поток клиентов начинал иссякать, он оказывался у холодильника с десертами и кокетливо протягивал мне пирог, с надеждой поигрывая бровями. Когда мое первое стихотворение появилось в «The New Yorker» [14], каким-то чудом выделившись из кучи присланных рукописей, я принесла номер на работу и всю смену наблюдала за тем, как мой босс ломал над ним голову с видом человека, который пытается понять, в чем соль магического трюка. В мой последний рабочий день он спросил, можно ли окунуть меня лицом в пирог, но тут кто-то заказал кусок от этого пирога, и его мечта разбилась вдребезги.

Мне частенько вспоминались эти дни стабильной, честной работы, когда я лениво писала в нашей огромной квартире в центре Саванны, в здании, построенном где-то в конце Гражданской войны. По комнате гуляло эхо, потому что мы не могли позволить себе мебель, и тяжелым подолом волочилось вслед за нашими голосами. Окна преломляли солнечный свет как призмы, разбрызгивая его по полу ясными, яркими пятнами. Я решила пока не устраиваться на работу и сосредоточиться на сборнике, который писала в тот момент, на стихотворениях, которые раскрывали самые интересные и в то же время самые закрытые для меня темы: секс, гендер, половое созревание животных, причудливые фетиши, Средний Запад и сможет ли покрытое серебристой чешуей Лохнесское чудовище наконец покинуть свое далекое озеро и получить высшее образование. Я никогда не была до конца уверена, имела ли я на самом деле право так долго не работать или это просто была единственная доступная мне форма бунта. Моя пламенная уверенность в том, что я родилась на свет писать книги, так хорошо сочеталась с убеждением Джейсона, что ему суждено стать кем-то вроде Леонарда Вулфа и привнести в этот мир женское мышление, что наши стесненные жизненные обстоятельства мы воспринимали как нечто предопределенное.

Тогда я впервые в жизни не чувствовала себя одинокой в своих амбициях. Мимо нашего дома то и дело с цоканьем пробегали угрюмые лошадки в специальных подгузниках, тащившие в экипажах милых добродушных туристов – лучшей метафоры для писательства и не придумать. Одна из моих подруг работала в местном художественном колледже, где днями напролет должна была заниматься чем-то вроде придумывания синонимов к слову «брызги», а другая пять лет писала роман о гагарах, что, по моему мнению, абсолютный максимум времени, которое человек может потратить на гагар, хотя, возможно, это был настоящий шедевр. Чуть дальше по улице жили поэты, устраивавшие поэтические чтения – каждый месяц мы собирались вместе, напивались дешевым виски, слушали, как поэты-путешественники читают свои сочинения, а затем плечом к плечу возвращались домой, покачиваясь, как трава на ветру. Иногда по утрам после этих чтений, наевшись с похмелья яиц и салями в закусочной по соседству, мы отправлялись на кладбище Бонавентура рядом с островами – поговаривали, что там жили призраки. Не знаю, правда ли это место назвали в честь Святого Бонавентуры или нет, но вообще это было бы уместно, ведь по легенде он продолжал писать свои мемуары даже после смерти. Единственная сохранившаяся после него реликвия – это рука, которой он писал. Есть в этом что-то божественное – убить человека и заставить его руку продолжать писать книги.

Там же был похоронен поэт Конрад Эйкен, который однажды сказал: «Поэты отвратительны. Особенно когда сбиваются в крупные стаи». На мой взгляд – чистая клевета. До того, как я встретила других поэтов, я беспокоилась, что они даже в обычном разговоре постоянно употребляют слово «мол» и заставляют тебя играть в дурацкую игру, где каждый участник должен нарисовать часть тела и никому не показывать, а потом все складывают свои рисунки вместе. Но я ошиблась. Все эти поэты оказались совершенно нормальными людьми – даже помнили наизусть номера своих телефонов. Я впервые в жизни попала в «стаю» и была вполне счастлива оказаться среди других жвачных животных.

Но в остальные дни я старалась держаться особняком. Мне нравилось ходить к реке, в воде которой плескались новые идеи, яркие, как рыбья чешуя. Будь у меня пара монет в кармане, я бы покупала себе кофе и багет и каталась на пароме туда-сюда, как Эдна Сент-Винсент Миллей, а спустя какое-то время шла домой, окруженная туманом неги и созерцания, поблескивая, но не от пота, а от просветления.

Джейсон работал в газете – редактировал и оформлял развороты, следил за подвигами местных политиков, каждому из которых они давали прозвища в духе «Саксофонистый Чемберфан». Он развлекался тем, что вставлял в текст все более и более возмутительные каламбуры, кульминацией которых стал заголовок к репортажу о забеге такс: «Сосиски наготове». Он был так горд собой за этот каламбур, что в тот вечер принес домой бутылку шампанского.

– За сосисок! – провозгласил он. – И за их долгую жизнь!

Одной из его обязанностей было отвечать на звонки, и каждый вечер ему звонила некая пожилая дама и выкрикивала какие-нибудь три новости подряд, а затем просто вешала трубку.

– ДЖОРДЖ БУШ. ЯДЕРНЫЙ ХОЛОКОСТ. ЛОШАДИНОЕ МЯСО В ГАМБУРГЕРАХ!

Она повторяла эти фразы три раза, выдерживала небольшую паузу, а затем величественно говорила:

– В печать.

Казалось, будто она занимается этим уже не первое десятилетие.

– ВЫСАДКА НА ЛУНУ. ОБВАЛ ФОНДОВОЙ БИРЖИ. КРАСНЫЕ МУНДИРЫ НАДВИГАЮТСЯ.

Не женщина, а новости во плоти. И в конце всегда была одна и та же фраза:

– В печать.

– Есть, мэм, – всегда с удовольствием отвечал Джейсон, и она вешала трубку с удовлетворенным щелчком и чувством выполненного долга. Где бы они брали такую важную и достоверную информацию, если бы не она! Иногда я думаю, что и моя матушка в седые годы взвалит на себя подобное бремя, и с нетерпением жду ее вклада. Эта работа нравилась ему намного больше, чем все предыдущие. Однажды он повел меня на экскурсию в типографию – люди там до сих пор теряли пальцы при работе на станках, хоть на дворе и был уже двадцать первый век. Там даже висел календарик «Количество дней без происшествий», и я поневоле задумалась о том бедолаге, которому на следующее утро после происшествия пришлось бы подняться по лестнице и покалеченной рукой отлистать календарик обратно на ноль. На улице расстилалась чернильная ночь, а мы стояли и наблюдали за тем, как идет печать. Станок одну за другой выплевывал первые полосы газеты – с пылу с жару, полыхающие какими-то ужасными новостями. В печать.

Еще когда я работала официанткой в закусочной, Джейсон часто говорил о том, как ему нравится моя «гавайская» униформа – именно тогда я впервые начала догадываться, что у него что-то не так с глазами. Я отправила его в местный торговый центр, где можно было бесплатно проверить зрение. Вернулся он с парой очков от окулиста, который носил обтягивающие диско-штанишки и нюхал кокаин. Спустя несколько месяцев работы в «Утренних новостях Саванны» Джейсон понял, что очки ему больше не помогают, и решил наведаться к более респектабельному врачу, чьи штаны не грозили приклеиться к коже в случае внезапного пожара. В середине осмотра врач пробормотал: «Так, погодите-ка минутку», что обычно не ведет ни к чему хорошему, и увеличил изображение его глаз, чтобы рассмотреть поближе.

Оказалось, что у Джейсона – редкий вид катаракты, и ему требовалась замена двойного хрусталика. Врач понятия не имел, как она могла развиться у Джейсона, ведь это болезнь пожилых людей и детей из стран третьего мира. Прежде он никогда не встречал эту болезнь у людей моложе тридцати. Он сказал Джейсону, что без операции его зрение будет мутнеть все больше и больше, пока он окончательно не ослепнет.

Эмпедокл писал, что зрение – огонь, горящий в фонаре и льющий свет на горы, лес и лик любимых. Другие греческие философы сравнивали зрение с водой. Так или иначе, это была стихия, которая может сжечь, затопить, превратить и горы, и леса, и лик любимых в прах или поглотить без следа.

Я не могла заставить себя осознать случившиеся. Эти новости были как гром среди ясного неба. Это шокировало еще и потому, что глаза у Джейсона были совершенно необыкновенные, прозрачно-зеленые, как омытое морем стекло, с вкраплениями синего и черного вокруг зрачка. Я иррационально думала, что уж такие-то глаза наверняка протянут куда дольше, чем любые другие. Такую красоту ничто не способно разрушить. Что они, подобно айсбергам, должны скрывать в своей бездонной ледниковой глубине изрядные запасы зрения.

Операция стоила астрономических денег. Наша скудная медицинская страховка покрывала лишь небольшую часть, остальное нужно было оплатить самостоятельно и заранее. Доктор дал нам целую стопку литературы, и мы с головой закопались в брошюры, на которых сребровласые лисы ужинали при свечах в компании таких же морщинистых красоток. Вам будет по силам разглядеть меню даже в полумраке ресторана, гласили эти брошюры. И правда, люди на картинках смеялись, сидя в непроглядной тьме стейк-хаусов, и салютовали друг другу бокалами белого вина, которое, должно быть, служило некоей метафорой острого, незамутненного зрения. Мы не были стариками, мы прожили вместе очень мало – и в то же время много. Мы не могли себе позволить ужины в дорогих ресторанах, не говоря уже о всяких кибертехнологиях, благодаря которым могли бы разглядывать друг друга в полумраке. До такой суммы нам было, как до Луны пешком.

– Десять тысяч долларов? – ахнула матушка, когда я позвонила сообщить им дурные вести. – Что же вы будете делать?

Я сказала ей, что снова устроюсь официанткой или в книжный магазин, но в краткосрочной перспективе все это не имело значения.

– Нам нужно найти деньги в ближайшие несколько недель, – сказала я. – Чем дольше мы тянем, тем рискованнее будет проводить операцию.

Даже по телефону я услышала, как у нее в голове закрутились шестеренки. Скорее всего, она прикидывала, получится ли сегодня продать свои почки на черном рынке, а завтра вручить нам деньги.

– Наши подписчики в Твиттере уже спрашивали, могут ли они как-то помочь, – добавила я. – Хотят устроить сбор.

Я бездумно завела аккаунт в Твиттере еще весной 2011 года, когда Джейсон устроил мне сюрприз и подарил телефон. Пользуясь тем, что меня все равно никто не читал, я по большей части постила туда всякий бред в духе «Коснись его, – простонал мистер Квиддити. – Дотронься до штуковины мистера Квиддити» или «Чужой и Хищник е*утся в лесу. У самки течка, так что сношение похоже на бойню. Арнольд вынимает и взбирается на нее». Все эти проникновенные откровения удивительным образом помогли мне найти некоторое число друзей, а вскоре начался приток совершенно незнакомых мне подписчиков – очевидно, поклонников всякого рода грязи и бессмыслицы. Связи, выкованные в горниле пошлости и абсурда, воистину крепки.

 

– Эти твои интернет-торчки? – недоверчиво спросила мама. К тому времени ее представление об интернете как о пристанище убийц и маньяков эволюционировало в убеждение, что это некий универсальный наркотик, который можно каким-то образом гонять по вене. Особую ненависть она питала к Твиттеру – с тех пор, как наткнулась там на аккаунт пользователя под ником «Сатанинская Конча».

– Твит – это форма искусства, – убеждала я ее. – Как скульптура или исполнение национального гимна подмышкой.

– Это не искусство, когда в нем есть зло, – утверждала она.

– Только тогда это и становится искусством, мам.

Но в итоге именно эти интернет-торчки каким-то образом объединились и собрали для нас нужную сумму – менее чем за двенадцать часов. Без юмора не обошлось. Переводы в размере $4.2, $6.66 и $69.69 делали люди под никами «пушка_рыгушка» и «ТВОЙ СЛАДКИЙ ОТЧИМ». Донаты сопровождались не менее бесценными шуточками. Переводили деньги все, и бедные, и богатые: и человек, написавший сценарий для тв-шоу про остров, и стриптизерша по прозвищу «Пузырёк», переславшая нам все свои чаевые за прошлую ночь, и комик, нагрудные волосы которого напоминали трех выдр, слившихся в неторопливой оргии по пути к его шее. Я знала этих людей и в то же время не знала. Это было так неожиданно и потрясающе, что мне было тяжело смотреть на непрерывно обновляющийся счетчик, как на источник слепящего света, – словно сама Щедрость вдруг выпрыгнула передо мной и распахнула свой плащ. А на утро Джейсон разбудил меня и сказал, что пора закрывать фандрайзинг [15] – мы собрали достаточно. Это был его тридцатый день рождения. В тот день он плакал.

Как только хаос немного поутих, моя мама приехала нас навестить.

– Я примчалась, как только смогла, – сказала она, заключив нас в такие крепкие объятия, словно пыталась оказать первую помощь при удушье. Она приехала спасти нас.

– Мам, ты, наверное, жутко устала, – сказала я, хотя это была чистая формальность. Моя матушка напоминала сверхъестественного монстра, который не спал тысячу лет, все время питался мощными энергетиками, а по его венам бежал чистый кофеин. Она провела за рулем десять часов. Удивительно, как она еще на ногах держалась.

– Нет, я вовсе НЕ УСТАЛА. Я наглоталась антигистаминных, – заявила она. На улице сгущались сумерки, и сладкая парочка с орлиным зрением остановилась неподалеку, с интересом нас разглядывая. Мы шли в «Старенький Розовый Дом», подвальный паб, где всегда играл джаз, чтобы поесть крабовый суп с хересом и черным перцем. – Они на меня всегда действуют так, что я чувствую себя бодрой и полной энергии!

– Зачем тебе антигистаминные? – спросила я.

– Наш врач считает, что у меня АЛЛЕРГИЯ на твоего ОТЦА, – сказала она, и эти слова эхом отбились от каждой лавки в живописной аллее. – Ха-ха-ха! Так ему и надо.

От одного взгляда на мою мать зрение Джейсона улучшилось. А она повернулась к нему и с озабоченностью чуть-чуть съехавшей медсестры сказала:

– Расскажи мне про свой недуг.

Он попытался максимально просто донести до нее суть операции. Мы решили не посвящать ее в самые щепетильные и кровавые подробности, чтобы она потом не принялась накручивать себя.

– Хирург просто вскроет поверхность моего глаза, возьмет такой, ну знаете, отбойный молоток, разобьет старую линзу и вставит новую.

«Отбойный молоток?» – одними губами переспросила я. Действительно, почему бы не вложить в голову моей матушки картину, на которой ему в глаз засовывают булаву?

– Вы знаете, у миссис Форд было такое, – вспомнила моя матушка, – но теперь никаких проблем, она опять может спокойно читать рецепты пирогов.

Миссис Форд была подругой моих родителей, жила на острове и ей было около восьмидесяти лет. Ее муж был отставным генералом, уличенным в посещении католических служб, а еще он постоянно пытался уговорить моего отца съездить с ним на юг – половить креветок. Этот генерал был источником многочисленных поразительных цитат. Однажды он здорово испугал Джейсона, когда вдруг ни с того ни с сего положил ему на плечо свою железную лапу и прошептал: «Я никогда не чувствовал себя ближе к Богу, чем в польской церкви!» А в другой раз он рассказал нам историю о самолетном ангаре в «чернокожем городе», в который во время урагана Эндрю набились перепуганные мартышки. История была длинной и запутанной и каким-то образом включала участие Национальной гвардии, а в конце он посмотрел на нас со странным триумфом во взгляде и выдал совершенно неожиданную кульминацию: «И знаете что? Все эти мартышки до одной оказались заражены СПИДом!»

– Триша, ты сможешь довезти его домой из больницы? Ведь у него будет повязка на глазах, и он будет отходить от наркоза.

Я и сама задавалась тем же вопросом. Во времена беззаботной юности меня так травмировали уроки вождения моей матери, которая обычно вынуждала меня ползать по кладбищенским дорогам и визгливо умоляла не врезаться в чью-нибудь могилу и не убить ее владельца во второй раз, что теперь я водила машину лишь в крайних и неотложных случаях.

– Я попробую. Тут всего две мили ехать, за две мили ничего не должно случиться, верно?

– Ну, я теперь прекрасно обхожусь без сна, так что, если понадоблюсь – только скажи, буду у вас через десять часов. Нет, девять. Нет, восемь!

В этот момент она как раз проходила мимо какой-то темной фигуры на краю тротуара и взвизгнула:

– Боже правый, там человек без ног!

– Мам, это урна для мусора.

– А…

Мы спустились по каменным ступенькам и заказали выпивку. Тотчас какой-то мужик, сидящий у другого конца барной стойки, стал кидать на мою мать похотливые взгляды. Я слегка подтолкнула маму локтем.

– Мам, только резко не оборачивайся, но мне кажется вон тот мужик на тебя запал.

Она отбросила волосы за спину, ни дать, ни взять Юная Мисс Техас.

– Вечная история, Триш. Им нравятся женщины в самом соку.

– А что ты будешь делать, если он подойдет?

– Ну, тогда его помидоркам явно не поздоровится! Вырву с корнем, – она вскинула перед собой руки, как каратистка. Несмотря на то, что Джейсон, скажем так, увидел только верхушку айсберга, который представляла собой моя матушка, он уже готов был рухнуть от восхищения. Моя мать в очередной раз доказала, что с ней и в разведку не страшно. Она была из тех, кто добровольно спускается в самое пекло, а потом выбирается оттуда, не замарав ни единого перышка.

* * *

Три недели спустя я сидела в прохладном зале ожидания, листая один из тех журналов, которые постоянно печатают советы в духе «Как удивить мужчину во время секса». Ну да, все же знают, что, когда на тебя взбирается снедаемый страстью самец, он прямо-таки жаждет встретить внутри неожиданный сюрприз. На странице с рекламой духов происходило нечто загадочное – восхитительный белый конь пытался заняться любовью с женщиной на пляже. Прекрасное искусство повсюду, куда ни глянь. А что, если у хирурга рука дрогнет и Джейсон ослепнет? Тогда мне придется описывать ему подобные картинки, также, как Лора Инглз рассказывала своей слепой сестренке Мэри, как выглядят прерии [16]. Я пристальнее вгляделась в рекламу и решила попрактиковаться. Конь, словно эротический лунный свет, летит по бескрайнему берегу. В приступе страсти он ласкает своими лошадиными губами шею женщины. От нее так хорошо пахнет, что конь думает, будто он – человек. Он хочет зачать с ней жемчужину и увидеть, как она родит ее в пене морской. Блин, а я хороша. Но что, если мне придется описывать ему не эфирных лошадей, а что-нибудь посерьезнее, что ему действительно захочется увидеть? О боже, неужели мне придется научиться разбираться в футболе?

Перед операцией они так накачали Джейсона обезболивающими, что ему начало казаться, будто «президенты ведут мирные переговоры прямо у него внутри». Но во время самой операции он должен был проснуться – и этот факт здорово пугал нас обоих. В тот момент, когда ему начали удалять линзы, он видел разбитый калейдоскоп, брызжущий свет, витражи и розовые окна, и когда его вывезли из операционной, его разум расширился до немыслимых горизонтов, и возврата назад уже не было. Из-за глазных капель зрачки у него были размером с планеты, и он улыбался, как ребенок, достигший внезапного просветления.

– Я гоняю на паровозике! – радостно восклицал он, пока я помогала ему подняться по лестнице в нашу квартиру, гордая тем, что умудрилась не угробить нас по пути домой.

– Скорее уж, ты гоняешь по вене, – усмехнулась я, укладывая на диван его тяжеленные ноги.

– Мне нужно, чтобы ты передала кое-что… – пробормотал он, когда я укутала его пледом и подоткнула со всех сторон. – Передай… Джеки Чану… что он – четкий перец.

А затем он торжественно, точь-в-точь Дракула, сложил руки на груди, сомкнул черные ресницы и впервые за долгое время погрузился в спокойный сон.

12Фланнери О’Коннор – писательница Юга США, представительница жанра южной готики.
13Пятерняшки Дион – первые известные пятерняшки, пережившие младенчество. Через четыре месяца после рождения их передали на воспитание Красному Кресту. Правительство провинции Онтарио начало зарабатывать на близняшках, сделав их туристической достопримечательностью.
14The New Yorker – американский еженедельник, публикующий репортажи, комментарии, критику, эссе, художественные произведения, сатиру и юмор, комиксы и поэзию.
15Сбор пожертвований.
16Лора Инглз Уайлдер – американская писательница, автор серии книг для детей «Маленький домик в прериях» о жизни семьи первопроходцев времен освоения Дикого Запада.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru