П. Ингварссон
Элли
I
Каждая история имеет своё начало, для меня она началась почти двадцать лет назад, в тот момент когда я по состоянию здоровья вынужден был переехать в деревню на севере острова.
Мне было десять лет, когда с начала учебного года меня начали мучить ночные кошмары. Знаю, такое в детстве случается со многими – кого-то пугает страшная книга, или просмотренный перед сном фильм, и вот уже начинается долгий период бессонницы и беспричинных страхов. Я ничего не помню о том, что же стало причиной моих кошмаров, да и с тех пор моя детская гибкая память стала мне изменять. Учеба начала даваться хуже, отношения с новыми одноклассниками я никак не мог наладить, так как банально не мог запомнить их имена. Уж очень часто с тех пор мне приходится извиняться за свою плохую память, хоть и стараюсь не злоупотреблять этим оправданием чтобы не создавалось впечатление что я давлю на жалость.
А вот ночные кошмары, мучившие меня в то время, я помню очень хорошо, несмотря на их великое множество. Если перевести это на современный торговый язык, то разнообразие и многогранность стандартных детских кошмаров можно представить как киоск на въезде в деревню, в то время как мои кошмары тянули на целый супермаркет Tesco. Что только не заставляло меня просыпаться по ночам – множество сценариев собственной насильственной смерти от рук безликих фигур, чудовища с потной шерстью и острыми зубами, горящие глаза в темноте, один прямоходящий оборотень преследовал меня во сне два месяца с небольшими перерывами, я постоянно терялся в безлюдных лесах, когда убегал от незримого ужасного.
Период кошмаров никак не хотел заканчиваться и становилось только хуже. Теперь я, как какой-то дошкольник, оставлял в своей комнате включенную настольную лампу, которую отец принес мне из своего кабинета. На это пришлось пойти, так как я начал жаловаться на кошмары, которые теперь начинались до погружения в сон, стоило закрыть глаза, как перед моим взором в кромешной темноте материализовывались белесые фигуры, и так как мой мозг ещё не погружался в стадию быстрого сна всё это происходило в полной тишине, которую изредка нарушал шум проезжающих машин за окном. Здесь был задействован только обман зрения. Эти фигуры не рычали, как мой частый гость оборотень, но мне казалось что сами они определенно двигались под музыку, слышную только им, тёмные силуэты с бледными лицами и поднятыми вверх полусогнутыми руками будто вальсировали, но никогда не приближались ко мне, а только смотрели немигающим взглядом и переступали с ноги на ногу. Лица их сложно описать, они почему-то казались мне старушечьими, хотя на них не было морщин, уголки губ никогда не двигались, и моему внутреннему взору очевидно представали носящие маски. Кто был под этими масками наверно уже не важно.
Хорошо помню тот день, когда отец отдал мне свою лампу. Я нашел его в гараже, он стоял у своего верстака в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, густые темные волосы на сильных жилистых руках сливались с побледневшими татуировками – названиями любимых рок-групп, которые он набил в годы службы в армии, очевидно в то время он очень скучал по своим любимым пластинкам. Отец ловко орудовал наждачкой, полируя край зеленого стеклянного абажура, который весь был покрыт маленькими острыми зубчиками, о которые ребенок, то есть я, легко мог разодрать свои пальцы.
Интересно что мои сверстники и наши родители гораздо серьезнее относятся к технике безопасности, чем старшее поколение. Стоит приехать в деревню к бабушке с дедушкой, и только после долгих споров дед соглашается с тем что оголенные провода, которые начали вылезать из выключателя не есть норма и, так уж и быть, ради безопасности внука или внучки, которые боятся оплавленных от старости выключателей, он всё подлатает. Но некоторые считают что то как носятся с детской безопасностью сейчас, аукнется нам в будущем в виде изнеженного и несамостоятельного поколения, так это или нет, мы узнаем не скоро.
– Ты уже взрослый, и пора поставить тебе в комнату солидную лампу, – сказал отец и уже с чуть меньшим воодушевлением добавил, – раз уж бледный ночник в виде доброй улыбающейся луны не помогает.
Себе в кабинет отец поставил новую лампу, но уже с красным абажуром. Ни в гостях, ни в школе я больше нигде не видел такого света. Страницы книг окрашивались в нежный розовый цвет, от этого бледно-красного света, заливавшего комнату, мне становилось очень спокойно. Я будто оказывался на океанском берегу во время заката, когда красное солнце погружается в неподвижную воду. Но мама говорила что красный цвет – это плохой выбор, ибо он повышает уровень агрессии и голода, позже отец поддался на уговоры и сменил лампу на обычную и классический желтый уже не вызывал возражений.
Теперь, ложась спать, я включал зеленоватый свет, и когда он немного просачивался даже через закрытые веки, на его фоне танцующие зловещие фигуры почти исчезали и становились уже совсем не страшными.
Конечно родители не остановились на том что поменяли иллюминацию в мой комнате. Их всерьез беспокоило что я не высыпался и это отражалось на моем настроении и успеваемости. Первый врач к которому меня привели просто выписал мне снотворное и не увидел в моём состоянии никаких особых проблем. Второй специалист, к которому мы обратились, был наш школьный психолог.
Мои не особо религиозные родители отдали меня в местную христианскую школу. В принципе, ничего плохого о ней сказать не могу, ещё рано спорить о вреде консервативного воспитания, давайте подождем и посмотрим, чем увенчаются проекты либеральных школ, где детям можно спать на уроках и получать похвалу за необычный, но неправильный подход к решению заданий.
Эту школу заканчивал и мой отец и с большим теплом отзывался о ней. Правда, единственное, что он запомнил из школьной программы, это курс истории. Именно истории была посвящена большая часть книг в его кабинете. Правда, книг по истории римской империи, истории церкви, и даже посвященных нашему острову, у него в библиотеке было крайне мало, его больше привлекала эпоха накануне открытия бронзы. Да, честно говоря, он совсем позабыл библию, как забывал всё ненужное Шерлок Холмс. Но именно после нашего совместного похода к школьному психологу я впервые услышал гневные слова о школе.
Тот семейный визит к миссис Мартин лично я совсем не помню и знаю о тех событиях из рассказа родителей.
Миссис Мартин я видел до этого всего пару раз, она была довольно молодая, чуть за тридцать, высокая, стройная, с бледной кожей, не знавшей загара, длинные пышные черные волосы она собирала в хвост, большие зеленые глаза казались еще больше из-за круглых очков, что придавало ей чуть удивленный вид, хотя, на самом деле она была человеком невозмутимым. Вот только улыбка у неё была чуть вымученной, ну, не умела она улыбаться, да и поводов не было, но человеком она была доброжелательным и боялась что без улыбки этого никто не заметит. Как и многие психологи она была немного нервной, постоянно поправляла без надобности пару значков на лацкане своего шерстяного серого костюма, особенно значок местной христианской молодежной организации с крестиком, видимо переживала что крест повернулся набок.
Её крайне обеспокоил мой внешний вид – воспаленные красные глаза, бледная кожа, и конечно моя успеваемость, резко ухудшившаяся в последнее время. В таких случаях педагоги начинают подозревать что в семье происходит самое худшее. Миссис Мартин внимательно выслушала рассказ моей мамы о визитах к врачу за снотворным и заострила внимание на моих кошмарах. Она села на диван рядом со мной и попросила подробнее рассказать о моих собственных переживаниях. Я пересказал ей свои кошмары, правда, бессознательно опустил все сны с мучительной смертью, где я перед пробуждением вижу как из-под торчащего из меня ножа или из раны, нанесенной чудовищными когтями, на мою правую ладонь бежит струя крови. Свой рассказ я больше строил на описании внешности сущностей, являвшихся во сне. Похоже, обилие образов привело её в лёгкое замешательство, покрутив значок, она не нашла ничего лучше чем сказать:
– Простите, в личном деле ученика я увидела, что вы поженились уже после рождения мальчика… И к тому же, он до сих пор не крещен. Конечно, мы меняемся, меняется мир, и мы уже не предъявляем такие строгие требования к ученикам, но не пора ли вам покрестить сына? Сейчас об этом не принято задумываться, но такие дети находятся, если можно так сказать, в зоне риска, это очень лёгкая добыча для Сатаны.
В те времена до наших краев ещё не добралась «сатанинская паника», разговор проходил вполне спокойно, и, если кому-то покажется верхом неприличия заводить такие разговоры в светском обществе, то вы слишком строги. Разговор не выходил за рамки приличия и вполне мог закончиться без происшествий, если бы не моё самочувствие. После упоминания имени Сатаны меня начало мутить, в глазах потемнело, взрослые начали двоиться и размываться у меня в глазах, не успел я дважды моргнуть, как меня начало трясти, я согнулся словно тряпичная кукла пополам, и, против моей воли меня вырвало на юбку Миссис Мартин. На этом разговор был окончен, все поняли что и обучение мое в этой школе также закончено. Если б не резкое ухудшение самочувствия, речи нашего психолога даже не отпечатались бы в памяти моих родителей как бесцеремонное вмешательство в личную жизнь.
Школьный год закончился, не успев толком начаться. Это был лишь вопрос времени, тяжело учиться когда из-за кошмаров происходит нарушение сна, и заснуть удается лишь за два часа до начала занятий.
После начались утомительные хождения по врачам, бесконечные анализы… Сделали рентгеновские снимки мозга из-за подозрений на опухоль, но ничего не говорило о нарушениях. Электроэнцефалография показала лишь небольшие сбои, которые являлись последствиями инсомнии, а не её причиной.
Точку в лечении поставил друг отца психиатр мистер Эдвардс. В отличии от родителей, я не вслушивался в анамнез и диагноз, а внимательно изучал кабинет. Он был довольно старомодный, не похожий на ядовито-белый врачебный кабинет, но и не походил на кабинеты современных психологов, которые пытаются создать иллюзию скандинавского уюта, чтобы пациент чувствовал себя как дома, но где ты всё равно чувствуешь себя не в своей тарелке, скорее, кажется что ты пришел к друзьям своих друзей. Этот кабинет был отголоском прошлого – темные обои с ненавязчивым цветочным орнаментом, мягкий свет от люстры из вороненого металла и высокие шкафы до потолка, где книги были расставлены не по темам, а по годам и обложкам, книги прошлого века отдельно и также отдельно тонкие монографии в ярких цветных обложках. Кому-то такая расстановка книг может показаться выпендрежем, но именно к этой системе я пришел много лет спустя в ходе многочисленных перестановок на своих книжных полках. Но самым интересным в том кабинете были схемы строения человеческого мозга и гипсовые муляжи, где цвет кости оставался по-прежнему таким же натуральным, а вот краски, обозначавшие различные отделы мозга, побледнели и облупились.
– Что ж, скажу честно, поначалу меня насторожило описание видений, появляющихся до засыпания с закрытыми глазами. Я подозревал серьезное психическое расстройство, – сказал доктор Эдвардс, левой рукой поправил очки в толстой прямоугольной оправе, а правой встряхнул пачку листов в своей руке, – ну что, малец, замучил я тебя с этими непонятными тестами и задачками?
– Нет, сэр, – сказал я смущенно отводя глаза, но вовсе не потому что лукавил, просто схема с ветвистыми нервами была уж очень интересна. Нет, я не лукавил, непонятных тестов было действительно много, но в клинику мы пришли уже после обеда, и поэтому я был относительно бодр и даже неплохо выспался в этот день, да и самый долгий прием длился всего два часа, уж всяко меньше чем учебный день.
– Ну так вот, – продолжил он, – тесты никаких отклонений не показали, не будем останавливаться на проблемах с вниманием, с этим все ясно, анализы гормонов и снимки мозга в полной норме. Детская психика хранит много загадок, бывало раньше ставили дошкольнику диагноз «умственная отсталость», а через год он уже готов к школе, и на деле показывает результаты получше сверстников. Огорчает что транквилизаторы и антидепрессанты хоть и действуют, но симптомы ещё остаются. Я скажу так, надо вам с сыном ехать на свежий воздух.
– Да я бы с радостью, – сказал отец, – но работа не отпускает. Есть, конечно, загородные школы, но не хотелось бы в такую даль сына отправлять. Но мы что-нибудь придумаем.
– Подумайте-подумайте, свежий воздух порой творит чудеса! Растущему организму кислород нужен, а где его в городе взять?
Кто-то может и усомниться в силе свежего загородного воздуха. Соглашусь только с тем, что сила его и правда с каждым годом слабеет.
И вот встал вопрос, куда ехать. Самым оптимальным вариантом было бы отправиться к родственникам. Но вся родня по папиной линий уже умерла, родители мамы жили в городе. Последнее лето, проведенное на природе у моей прабабушки, умершей пару месяцев назад, закончилось не очень приятно. Когда мы всем семейством гостили у нее, родители повели меня на прогулку показать остатки настоящего римского форта. Пока нас не было, прабабушкин Альцгеймер дал о себе знать – она перестала узнавать свой дом и решила что её похитили, не зная куда бежать, она забаррикадировалась в доме. Вернувшись с прогулки, мы были сильно удивлены закрытым дверям и проклятиям в адрес похитителей, то есть нас. В доме двухвековой давности были очень маленькие окна, в которые мог пролезть только ребенок, поэтому мне было поручено забраться в дом через приоткрытое окно и отпереть засовы. Задание было непростое, это вам не окна до земли в современных загородных домах, которые не отличаются от дверей и, скорее, напоминают триумфальные арки, через которые можно заехать в дом на коне, то были почти что бойницы, но с заданием я справился блестяще. Прабабушка, несмотря на свою глухоту, была настолько взволнована услышав легкий скрип подоконника, что схватила довольно крупное полено и поспешила мне навстречу. В тот момент я совершенно не осознавал степень опасности – хотя прабабушкины кости и были разбиты артритом, и в обычной жизни ей было сложно даже просто поправлять занавески, но в момент отчаяния стресс придал ей силы, и она очень уверенно сжимала свое импровизированное оружие. Как только я спустил ноги с подоконника на пол, рядом с моим ухом просвистело полено, и я даже не успел подумать что это мог быть последний шаг в моей жизни, и старуха, находящаяся в отчаянии, легко могла размозжить детский череп, и меня спасло только то что она просто промахнулась! С невероятной скоростью я побежал дальше и отворил все двери. Прабабушка так и не пришла в себя, а спустя несколько недель, в больнице она впала в кому, поэтому тот случай уже никогда не мог вызвать между нами неловкости.
Это происшествие я вспомнил спустя много лет, а ведь не исключено что и эта ситуация, когда родной человек хотел меня убить, стала одной из причин нарушения сна.
Но я отвлекся. Поиски локации для поправки моего здоровья напомнили маме о том, что её тётя Бонни давно звала нас в гости. Стоило им разок созвониться, и вот уже родители взяли отпуск на месяц и всей семьей мы начали собирать вещи, особенно тщательно и основательно собирались мои сумки, ибо мне предстояло задержаться у тети надолго.
Как выманить городского ребенка за город на свежий воздух? Современным детям нужно пообещать, что за городом будет телевидение или даже интернет, мне хватило фразы «ты хочешь увидеть руины настоящего форта пиктов?».
Сейчас путешествия уже давно не роскошь, кажется путешествуют все, никаких преград уже не существует. Для кого-то перелететь шесть тысяч миль туда и обратно уже привычное дело. Я не могу похвастаться своими достижениями путешественника. Наш путь составлял всего триста миль. Да, я знаю людей которые просыпаются утром пораньше, чтобы проехать не меньший путь в другой город ради собеседования, работы или учебы, но с моим путешествием это все равно не сравнится. Да, можно проехать и ещё больше, получить хорошую работу в другом городе, но путешествие ещё более судьбоносное, чем моё, найти сложно.
Когда вещи были собраны, мы отправились в путь – в самое главное путешествие в моей жизни.
II
Именно это место я начал считать своей родиной. Мамины предки действительно жили в этих краях довольно долго, наверно все средние века, а может, и дольше. Но сам я был ребенком исключительно городским, выросшим среди сверстников, которые не привыкли находиться на природе дольше, чем длится родительский отпуск.
Меня не нужно было упрашивать и уговаривать остаться пожить у тети, вдали от дома, от родителей, настолько я влюбился в этот край.
Край чертополоха и вереска. Край скал, камней и холмов, противостоящих ударам морских волн. Бродя вдоль скал у моря, я будто бы видел как шотландцы сбрасывают связанного пикта в море, как это описывал Роберт Стивенсон. Конечно, надо помнить, что образ это романтический, о чем ещё при жизни писал сам Стивенсон, а из школьных уроков я знаю что пикты давно уже смешались со скоттами, и эти черные острые камни и рокочущие голубые волны, взбивающие такую нежную и невесомую белую пену не осквернены кровью невинного юноши, который мог выдать секрет верескового меда. Впрочем, местный пивовар до сих пор активно использует в производстве вереск, не знаю насколько его продукция проигрывает древнему напитку, но уж всяко лучше любой дряни из алюминиевых банок.
Насчет форта пиктов меня не обманули. Правда, он находился далековато от деревни, где я поселился у тетушки Бонни. Форт находился гораздо дальше к северу, до него было легко доехать на автобусе, а для тренированного человека не было проблемой проснуться в выходной день пораньше и с посохом в руках пуститься в путь, чтобы к обеду оказаться на месте и насладиться прекрасным видом. Здесь ты будто оказывался в другом мире, в другое время. Брох (если правильно называть это строение, или, точнее, то что от него осталось) возвышался на вершине холма. Несмотря на то что от башни осталось всего полтора этажа, достигавшие в самой высокой точке всего 6 метров, древнее строение из серого камня, сложенное столетия назад, до сих пор впечатляло своим видом. Возможно, остатками этих сооружений когда-то вдохновлялся Толкин, когда описывал сторожевые башни гномов, хотя, в те времена большинство связывало эти постройки с кельтами, и их не соотносили с полумифическим низкорослым народом.
Вдалеке, на западе виднелась дорога и крыши деревенских домов, кое-где выглядывающие среди множества холмов. А вот если встать у западной стены броха и смотреть строго на восток, то пейзаж открывался просто потрясающий – с восточной стороны холм резко обрывался и дальше не было никаких домов, никаких дорог, только разноцветный ковер, словно древний великан забыл здесь свою камуфляжную военную куртку – коричневые холмы, редкие заросли зеленых деревьев, серая каменная порода, растущий на ней мох всех оттенков зеленого, желтоватая к осени трава или, в период цветения, ровный фиолетовый цветочный ковер, а завершала эту волшебную картину голубая полоса моря.
Глядя на всё это величие, я начинал фантазировать, что не просто пришел сюда пешком или приехал на автобусе чтобы полюбоваться местными красотами, мне казалось, я вошел в портал между мирами, прошел через дыру в самой материи времени, что человечество освободилось от бремени техники и здесь не надо читать противопоказания на коробочке с лекарствами – древние волшебники лечат своей магией абсолютно всё, и не стоит бояться аллергии и индивидуальной непереносимости, тут лечит цветочный воздух, поднимающийся с полей вверх по холмам. Мне казалось, что пикты скоро вернутся и починят свою крепость, которую они покинули лишь на время.
А как красиво было здесь зимой! Всё было покрыто ровным белоснежным ковром, в котором отражалось голубое небо. Теперь можно было вставать у восточной стены броха и смотреть на запад – слой снега засыпал редко используемую дорогу, а крыши домов далекой деревни укрывались белым одеялом, скрывая свой ядовитый и неестественный цвет. И теперь даже этот уголок цивилизации казался сказочным.
Но зимой я бывал здесь крайне редко – доезжал, разумеется, на автобусе и бродил по холму в одиночестве. В теплую пору людей здесь было гораздо больше, взрослые и пенсионеры приезжали, как правило, большими группами на экскурсионных автобусах и задерживались не больше двадцати минут, а вот студенты, только недавно получившие права, приезжали небольшими компаниями и оставались до вечера. Как правило, это были будущие художники или историки, которые часами сидели на привезенных пледах и с разных ракурсов рисовали руины.
Многих очень привлекало с каким мечтательным видом я прогуливаюсь и изучаю наследие бронзового века. Некоторые ребята с альбомами заговаривали со мной, они были не местные и очень часто не знали о крепости ничего, кроме места расположения и её вида с одного ракурса из справочника достопримечательностей. В их глазах я выглядел архаичным старожилом (без году неделя!), я рассказывал известные только местным жителям истории о появлении здесь приведений и исторические сведения, которые почерпнул из справочников по археологии и этнографии. В нашей деревенской библиотеке книг о родном крае было мало, а те, что имелись, порой уже являлись устаревшими, но тетю очень радовало мое увлечение историей и после деловых поездок в город она часто привозила мне свеженькие тонкие монографии с новыми исследованиями местных памятников археологии. Не скажу что я был общительным, но студенты-художники были мне очень симпатичны, они показывали свои рисунки, исполненные во всевозможных техниках, в основном это были карандашные наброски, были также рисунки сделанные ручкой, ах как они передавали зазоры между камнями в стенах башни! Некоторые держали черными пальцами свои альбомы с рисунками, сделанными углем, в них мне особенно нравилось как получались облака и тучи, тени на далеких холмах и мох на сухой кладке. А некоторые приезжали на целый день со здоровенными мольбертами и писали маслом.
Мне кажется, им всем, приезжавшим издалека, действительно было интересно мое мнение об этих рисунках и, конечно, не потому что я производил впечатление какого-то эксперта в живописи, а именно потому, что я был местным.
Одна картина мне запомнилась особенно. Её нарисовал пожилой мужчина с длинными вьющимися седыми волосами, волнами спадавшими на плечи, закрывая часть посиневшей татуировки-узора на левом плече. Впервые я увидел наш брох в таком виде. Художник стоял к юго-западу от руин, и с помощью масла запечатлел их с фотографической точностью, с тем отличием, что источник света был не на небе, как я привык видеть это на других рисунках и картинах, да и, собственно, в жизни – на его картине царила ночь, луна и звезды ненавязчиво направляли свои серебристые лучи на полоску воды на горизонте и на холмы, серебряные звезды усеяли всё безоблачное небо, в центре композиции возвышалась крепость из тёмного камня. Жаль, я не додумался тогда узнать имя художника, наверняка сейчас эта картина висит в далекой галерее, а я даже не знаю её названия, чтобы поискать репродукцию. Уверен, что он был профессиональным художником, а не любителем, и отчасти алхимиком, примешавшим в свои краски нечто, заставляющее светиться не только звезды, но даже мох на камнях излучал на этой картине призрачное сияние. Пропорции крепости были сохранены – шесть метров в высоту, внешний диаметр 13 метров, самый длинный камень во всей кладке венчал арочный вход, и частично сохранившаяся на северной стороне стена на втором этаже. В центре второго этажа был разведен небольшой костер, служивший основным источником теплого света, а вокруг костра, взявшись за руки, танцевали молодые девушки – феи. Их светлые волосы развевались на ветру, как и ткань платьев из полупрозрачной паутины, в которой оранжевым и розовым цветом преломлялись отблески костра, их миниатюрные белые ножки почти не касались пола, и пусть за спинами у них не было крыльев, как у бабочек или стрекозок, казалось что они летят и касаются пальчиками ног холодного камня лишь для того, чтобы не шокировать неподготовленного зрителя, который наверняка притаился неподалеку и зачарованно наблюдает за чудесным танцем.
– Сам я этот танец, конечно, не видел, но уверен что так оно и происходит, – сказал он, – и мне кажется, плясуньи не обиделись бы на то, как я их изобразил.
Я же смотрел как завороженный и со всем соглашался. Я видел много сказочных картин, даже в моей комнате висела репродукция, на которой был запечатлен играющий на флейте гном, но ни одна из сказочных иллюстраций никогда не поражала меня так сильно своей реалистичностью. Наверно, секрет заключался в том, что я видел не незнакомое место, которое художник скорее всего выдумал, а реальное, хорошо знакомое мне место. Сейчас детей постепенно готовят к мысли, что пора уже перестать верить в сказки, но этот случай убедил меня в обратном. В наше время даже пастыри сомневаются в реальности библейских историй о великанах и чудесах, и предпочитают говорить об этом как о метафорах, уделяя больше внимания нравственным аспектам. Я смотрел на крепость и холмы за ней и ждал возвращения пиктов, а седовласый художник ожидал явление фей, конечно, он знал что они вряд ли осчастливят его своим появлением и решил сделать первый шаг навстречу со своим мольбертом и красками. Эта встреча показала мне что на самом деле, становясь взрослее, я вовсе не обязан отрекаться от множества чудес, окружающих меня.
Как уже говорилось, бывал я там не особенно часто, но эти прогулки мне очень запомнились. Однажды для своей научной работы меня сфотографировал на фоне руин один писатель-историк. Тетя, сопровождавшая меня, была не против. Но как же она была довольна, когда привезла из очередной поездки в город новый ежеквартальный исторический журнал, где на половине страницы была помещена фотография броха, сделанная со стороны входа, рядом с которым стоял я в армейской оливковой рубашке и в горных ботинках подросткового размера. Здесь мне была отведена важная роль – мой силуэт был продублирован на контрастной прорисовке строения с подписью роста на тот момент. Сама статья посвящалась вопросу о росте пиктов и, как и вся научная литература о пиктах, лишь поднимала новые вопросы об этом народе, в очередной раз напоминая, что всё, что мы о них знаем – это то, что на самом деле ничего не знаем о пиктах. Журналов тогда тетя привезла даже два, один она отправила по почте моим родителям и они до сих пор его хранят.
Наверно я слишком увлекся рассказом про это место, но всё дело в том, что оно покорило меня. Я чувствовал себя присматривающим за крепостью на время отсутствия пиктов.
Но, вернемся к рассказу о самой деревне. Приехав сюда, мы месяц весело жили вчетвером, а затем, по окончании отпуска, родители уехали обратно в город. Конечно, поначалу я не хотел оставаться, о чем несколько раз заявлял, но скорее это было нежелание расставаться с родителями, чем неприязнь к новому месту. Родители старались приезжать хотя бы раз в две недели и, в принципе, этого мне хватало. Жизнь постепенно вошла в своё новое русло. А свежий воздух и антидепрессанты с транквилизаторами сотворили чудеса – и вот я уже стал засыпать всего в 2 часа ночи, а вскоре сон нормализовался, и через два месяца таблетки уже были не нужны.
В деревне была только начальная школа, поэтому приходилось ездить в ближайшую среднюю школу мимо нескольких соседних деревень. Влиться в коллектив в середине учебного года особого труда не составило, ибо здесь училось много детей, живущих ещё дальше от школы, чем я, и перевод в школу нового ученика посреди зимы никого не удивил. Ничего особенного про обучение вспомнить не могу, было оно довольно скучное и серое, даже внешне школа была скучной кирпичной новостройкой. И я завидовал деревенским младшеклассникам, ведь они учились в небольшом здании из белого камня с розоватыми вкраплениями, обнесенном каменным забором. А главное, что из окон нескольких кабинетов можно было любоваться чуть покосившимся со временем пиктским камнем, на котором были высечены воины, змеи, лунный серп со стрелами и другие таинственные знаки, которые нам, наверно, никогда не суждено разгадать.
Вся местность состояла из двухэтажных, изредка трехэтажных домов из светлого камня, некоторые обшивали второй этаж досками и выкрашивали их в желтый, зеленый или красный цвет. Наша деревня была довольно крупной – население почти пятьсот человек, на мой взгляд почти идеальный населенный пункт, не переполненный благами цивилизации, но и не заброшенная глушь, откуда все стремятся уехать.
После города казалось непривычным что по утрам в окно видно солнце, ибо в городе наши восточные окна выходили на многоэтажки, и увидеть солнце можно было только в отражении окон соседнего здания, когда оно уже начинало садиться.
Здесь же я не чувствовал что солнце у меня украли, хотя и наслаждаться я им мог гораздо реже, чем в городе. Дожди здесь идут часто, порой солнце половину своего времени пребывания на небе закрыто облаками и тучами. Искренне сомневаюсь, что где-то небо предстает во всем своем величии также как здесь. Наверно, любой патриот будет воспевать небо своего родного края, считая его самым красивым, и с этим я ни в коем случае не спорю. Обратившись к аллегориям времен скальдов (хоть и у них не было принято вплетать описания природы в свой рассказ) я скажу, что здесь ощущаешь себя словно в центре кольца, в которое скрутился мировой змей, или стоящим на вершине мира, горизонт кажется безграничным, в какую сторону ни повернись. И вот только на закате последние лучи уходящего солнца блеснут на тонкой полоске чешуи мирового змея – вот он, Край Мира! А стоит поднять голову вверх – и тучи кажутся такими близкими, такими плотными, а небесная сфера поистине величественна в своей глубине, удерживая на себе всю тяжесть черной мировой бездны.
А тучи? Никакие фотографии не передадут красоту и величие наших туч. Особенно прекрасны темные дождевые и грозовые тучи, в них не осталось ничего, что ассоциировалось бы с легкостью и воздушностью, они полная противоположность белых облачков, безмятежно плывущих по небу.
У каждого народа есть мифы о Дикой Охоте. Существует множество теорий о происхождении этого мифа и о версий, кто у кого этот миф заимствовал. Не люблю я эти споры о заимствовании – самое пустое и бесполезное занятие. Несмотря на то, что в разных версиях этого мифа часто присутствуют персонажи, связанные с христианством, да и вообще сами действия охотников совершаются с контекстными упоминаниями таких понятий как грех, крещение, некрещеные. Корни этого мифа уходят в невероятную древность, еще задолго до нашей эры в древней Индии поклонялись Рудре, в индоевропейской мифологии это, пожалуй, самое раннее упоминание бога Дикой Охоты. Сейчас Рудру-Шиву можно встретить на майке какого-нибудь хиппи, считающего что он познал суть восточной духовности в своем стремлении к пацифизму. Но настоящий Рудра – это бог безудержного шторма, бог-охотник, подобно Одину, это бог битв и войн, он может насылать болезни и лечить. Только сопровождали его не валькирии и павшие воины, а божества Маруты. Несколько тысяч лет назад они проносились над зелеными лесами Индии, поражая своих демонических врагов молниями и вселяя в них ужас раскатами грома.