Как закалялась сталь – Николай Островский

Давно хотел написать о своих впечатлениях, рожденных этой книгой. Я читал её в начале 80-х, летом, накануне 10 класса, я всегда прочитывал предстоящий годовой курс по литературе на летних каникулах, во-первых, я очень любил читать, а во-вторых, летом я не был ограничен рамками прочитать очередные две главы к среде, можно было не торопиться, всё равно успеется. Зато, когда одноклассники будут страдать от необходимости читать заданное, я смогу от всей души погрузиться в Дюма, Скотта или Конан Дойля.Признаюсь, что отношение к роману Островского изначально у меня было критическим, к тому времени я уже смотрел оба фильма, снятые в СССР по книге, и главный герой не произвел на меня большого впечатления. Причем, причина была не в нем, а во мне самом, точнее, во времени, на которое пришлась моя юность. Начало 80-х – это самый расцвет застоя, выражавшийся в глубоком цинизме большинства граждан страны в отношении правящей партии и её идей. Ведь недаром через какие-то 3-4 года грянет перестройка, кто жил тогда, тот помнит с каким воодушевлением большинством были приняты идеи «молодого и прогрессивного» Михаила Сергеевича.То, что всё это окажется большим и убийственным предательством, которое приведет в развалу страны, никому из нас не приходило в голову. А тут на нас еще обрушили кучу «новой» информации, раскрывающей «страшные преступления» советской власти, разоблачающих вождей как «параноиков» и «упырей». А главное пообещали 50 разновидностей колбасы в магазинах. И понеслась.....Тупая лобовая пропаганда легко добилась необходимого ей результата, советские люди, которых 70 лет воспитывали другой – советской пропагандой, как те крысы на дудочку пошли за новой мелодией. И никакие книги и фильмы не спасли от этого ослепления.А виновата в этом сама пропагандистская машина той власти, что пошла под слом. И роман Островского был её составляющей частью. Всё дело в том, что мы ему не верили, а не верили не потому, что он написан плохо, или потому, что там была неправда, а потому, что вокруг была другая правда, не та, за которую боролся Павка. И это было настолько очевидно, что ни у кого не вызывало сомнений, ни у взрослых – наших родителей, ни у нас – детей.Помню, в 1978 году (мне было 13 лет), на классном часе читали «Целину» Брежнева. Там по тексту идет упоминание товарищей Пономаренко и Кулакова, кажется. Сейчас эти фамилии ничего не говорят, а тогда портреты их носителей висели в каждой школе на стенде «Члены Политбюро ЦК КПСС». И вот Серега Овсянников, услышав знакомые фамилии, тут же отреагировал: «О! Они теперь все там!», имеется в виду Политбюро. А я так язвительно: «Ага, Серег! Поезжай на целину, и ты там будешь!» Классная, ради приличия шикнула на меня, а сама сидит от смеха давится, начала дальше читать и опять пырснула. Небольшая сценка, но о многом говорящая.Поэтому роман Островского имел своеобразную константу восприятия. Книга разбивалась на две резко отличные друг от друга части. Первая – романтичная и героическая, напоминающая местами страницы лучших приключенческих романов, рассказывающая о временах «комиссаров в пыльных шлемах», воспринималась с большим интересом и воодушевлением, читалась легко, Павка вызывал доверие каждым своим поступком, каждым словом. Патетике героизма мы верили и не сомневались в ней, пересматривать историю Гражданской войны и менять в ней акценты, никому из нас не приходило в голову. Так что, повторюсь, первую часть романа большинство из нас откровенно любили и читали с интересом.А вот вторая – комсомольско-организационная – дышала искусственностью и неискренностью, такими же, как комсомольский и партийный актив, которые существовали вживую перед нашими глазами. Все эти бесконечные заседания ячеек, которые описывал Островский, нагоняли смертную скуку в реальной жизни, а читать о том, как всё это начиналось, нам – школьникам – было совсем неинтересно, поэтому вторую часть романа мы откровенно не любили. А, кстати, можно было бы присмотреться повнимательнее к этой части, ведь здесь Островский описывает зарождение и формирование советской идеологической бюрократической машины, которая к моменту прочтения мною романа, будет уже вовсю пробуксовывать.В связи с последним доводом, хочу вспомнить анекдот тех времен, когда я читал роман. Идет поезд, в котором едут по очереди вожди страны, и каждый раз он попадает в одну и ту же ситуацию – кончаются рельсы. Как же ведут себя вожди?

Ленин: сделать всё возможное и невозможное, мобилизовать все ресурсы, позвать всех Корчагиных, но чтобы путь дальше был!

Сталин: виновных – расстрелять! подозрительных арестовать – пусть строят дорогу дальше.

Хрущев: снять рельсы сзади, поставить их вперед и продолжать движение.

Брежнев: занавесить окна, нагнать тумана, и делать вид, что движемся дальше.Вот потому, что создавался вид, что страна движется дальше, мы и не верили книгам, которые были написаны, когда для реального, а не изображаемого движения делалось все возможное и невозможное…

Сама не ожидала, что эта книга подарит такой упоительный отдых моей голове. Здесь всё так просто, что и думать почти не надо.

В самом деле: никаких тебе подтекстов, никакой экзистенциальной тошноты – только душевный подъём. А если уж скорбь – то деятельная, если уж гнев – то праведный, если уж борьба – то, ясное дело, никак не душевная. Почти никакого стилистического буржуйства: предложение за предложением, правильные, обтёсанные, будто из контрольного диктанта в седьмом классе, сами собой льются в расслабленное сознание, как вода сквозь сито. Персонажей не приходится разглядывать под лупой – никаких оттенков и полутонов: красные да белые, да ещё разве что жовто-блакитные, и сразу понятно, кто протагонист, а кто контра. Все характеры простые, яркие, энергичные, как цвета на полотнах кубистов.

При этом читать было на удивление не скучно, напротив, меня прямо заворожила раннесоветская экзотика. Все эти КП(б)У, таинственные ревкомы-укомы-предчека, не говоря уж про дивный «Агитпроп подива» звучат какой-то фантастикой в нашем бетонно-стеклянном будущем.

Сегал уже два месяца работал завагитпропом губкомпарта.

Впечатляет? А чего добился ты?

Ещё экзотичней – их нравы и логика, когда джульетта в гимнастёрке-хаки выдаёт своему ромео:

– Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо. У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубое – это что-то чересчур нежное.

Невольно задумаешься: неужели люди и правда так жили, так думали и так любили?.. Но, хотя в ту эпоху, как она описана в книге, верится не больше, чем в страну атлантов, я в который раз с удовольствием убеждаюсь, что не так страшен соцреализм, как его малюют. Впрочем, в этой книге ещё присутствует хорошая доля соцромантизма, – может быть, в этом и секрет её бодрящего, какого-то оздоровляющего эффекта.

Несмотря на то, что книга у меня давно, я сильно сомневался, нужно ли мне ее читать.. Нашел в интернете аудиоверсию, смотрю – читает Вячеслав Герасимов. Ну, думаю, Герасимов плохие книги не станет озвучивать, можно слушать. И прав оказался. Очередная книга, очень странная по структуре, по стилю повествования, а вместе с тем – хорошая. И похоже, очередной серьезный удар формалистам в споре, что важнее – содержание или форма. Тут форма размытая – есть и элементы документалистики, и эпистолярка, и последовательное художественное повествование. А не оторваться! Потому что написано интересно. И расставлены очередные точки над очередными I. И с опозданием, и с сожалением от опоздания понимаешь сказанные много лет назад и случайно всплывшие фразы взрослых и прочитавших эту книгу друзей, что «надо быть таким, как Корчагин». Ну, я-то понимал, что значит – преданным, честным, деятельным. А теперь еще вижу – горячим. Устремленным. Уверенным в себе. Несокрушимым. Не жалеющим себя. И еще десятка два слов. Роман прост до крайности, и это правильно, это в духе времени и политики. Большевики, как известно, тоже рассуждали крайностями. У них либо да, либо нет, либо белое, либо чер… простите, красное. Розового между ними нет. и быть не может. Эсерам и троцкистам свойственны рассуждения и полумеры… так что-ж, роман не про них, и нечего жить этими мерками. Сейчас говорю это совершенно искренне, без всякой иронии.И все-таки немного жалко их, самоотверженных, глядящих вперед. Черт возьми, неужели они, любящие все человечество, не могли полюбить просто человека. Как может быть так, что у Корчагина, прожившего… (сколько? по моему, 24 года)… ни разу не захотелось (я извиняюсь) женщину. Прямо Чернышевским отдает с его семейными платоническими отношениями.В конце книги я начинал ненавидеть Островского за то, что так мурыжил беднягу Корчагина. Все казалось – тот заслужил лучшей доли, и если не почетной старости в кабинете первого секретаря ЦК, то быстрой смерти от пули, пущенной каким-нибудь бандитом. Дочитав, вспомнил биографию автора и – всё сошлось. Ну надо же так успеть завернуть!..