Орхан Памук
Музей Невинности

– Всерьез, сударь.

Бывшего министра несколько разочаровало, что я не украсил ответ изящной шуткой, и это не укрылось от меня.

– Помолвка означает, что имя этой девушки навсегда будет связано с твоим. Помолвку расторгать нельзя. Ты хорошо подумал?

Вокруг нас начали собираться гости.

– Хорошо.

– Тогда предлагаю обручить вас прямо сейчас, и приступим к еде.

Я чувствовал, что не нравлюсь ему, но это совершенно не огорчало меня. Собравшимся вокруг гостям министр привел один эпизод, связанный с его службой в армии, из которого следовало, что и Турция, и он сам сорок лет назад были очень бедны, однако потом многого добились. После этого он трогательно поведал о том, как в это же время сорок лет назад у него состоялась скромная и тихая помолвка с его покойной женой. Затем вознес всяческие похвалы Сибель и ее семье. В его словах не было юмора, но почему-то все, включая смотревших издалека официантов с подносами, слушали его с улыбкой, будто он рассказывал что-то очень смешное. Кольца, которые сейчас лежат в моем музее, принесла на серебряном подносе десятилетняя девочка Хюлья, с зубами как у зайца, восхищавшаяся Сибель, которая ее очень любила. Воцарилась тишина. Мы с Сибель от волнения, а министр от смущения перепутали руки, на которые следовало надеть кольца, и не могли придумать, как выпутаться из этого неловкого положения. Кто-то из гостей, уже готовый рассмеяться, закричал: «Не тот палец, другая рука!» Потом наконец весело загомонила вся толпа, будто мы стояли среди студентов, и кольца попали туда, куда и нужно. Министр разрезал связывавшую их ленточку, и мгновенно раздался гром аплодисментов, напомнивший мне шум крыльев взлетающей голубиной стаи. Хотя я именно так себе все и представлял, мне вдруг стало невероятно хорошо от того, что все люди, которых я знал, сейчас стояли вокруг, смотрели на нас и хлопали. И вдруг сердце мое заколотилось.

Позади толпы я увидел Фюсун с родителями. Меня охватила огромная радость. Целуя Сибель в щеки, обнимая мать, отца и брата, сразу подошедших поздравить нас, я уже знал причину своего восторга, хотя и надеялся не только скрыть ее от собравшихся, но провести самого себя. Наш стол располагался у танцевальной площадки. Прежде чем сесть, я посмотрел, что Фюсун уже заняла с родителями места за самым дальним столом, рядом с тем, где сидели сотрудники «Сат-Сата».

– Вы оба так счастливы, – заметила Беррин, жена моего брата.

– Мы очень устали… – вздохнула Сибель. – Если помолвка так утомительна, что на свадьбе будет?

– Вы ничего не заметите, потому что и в тот день тоже будете счастливы, – улыбнулась Беррин.

– Что такое, по-твоему, счастье, Беррин? – Я схватился за соломинку.

– О-о-о, какие ты вопросы задаешь! – опять улыбнулась Беррин и на мгновение сделала вид, будто размышляет над ответом, но тут же смущенно рассмеялась, так как шутки в подобный торжественный момент ей казались неуместными.

Среди гула оживленных голосов приступивших к еде гостей, звона вилок с ножами и музыки оркестра мы оба одновременно услышали, как мой брат что-то громко рассказывает соседу.

– Семья, дети, люди вокруг тебя, – проговорила Беррин. – Даже если ты несчастлив, даже самый плохой день, – тут она указала глазами на брата, – проживаешь так, будто счастлив. В кругу семьи исчезают все невзгоды. Сразу обзаводитесь детьми. Пусть их будет много, как в деревне.

– Это еще что такое? – вмешался брат. – О чем это вы тут сплетничаете?

– Я говорю им, чтоб детей поскорее заводили, – сказала Беррин. – Сколько им нарожать?

Никто на меня не смотрел, и я украдкой выпил залпом полстаканчика ракы.

Беррин наклонилась к моему уху:

– Кто тот человек и симпатичная девушка в конце стола?

– Лучшая подруга Сибель из Франции. Нурджихан. Сибель специально посадила ее рядом с моим другом Мехмедом. Хочет их познакомить.

– Пока без особых успехов! – заметила Беррин.

Я сказал, что Сибель очень любит Нурджихан и отчасти восхищается ею. Когда обе вместе учились в Париже, Нурджихан постоянно крутила романы с французами, жила с этими мужчинами, скрывая все от своей состоятельной семьи в Стамбуле (недавние истории Сибель обычно пересказывала с отвращением). Но ни один из романов ничем не закончился, и ужасно расстроенная Нурджихан под влиянием Сибель решила вернуться в Стамбул.

– Но чтобы жить здесь, ей, конечно, нужно познакомиться и полюбить кого-то из нашего круга, кто оценит ее саму, ее французское образование и кому будет не важно, что в прошлом у нее кто-то был, – добавил я.

– Ну, там, кажется, до такой любви еще далеко, – со смехом прошептала Беррин, указав головой на Нурджихан и Мехмеда. – А его семья чем занимается?

– Богачи. Отец – известный строительный подрядчик.

Левая бровь Беррин с сомнением поползла вверх, но я подтвердил, что Мехмед – мой давний проверенный друг по Роберт-колледжу – порядочный человек и что, хотя его семья весьма набожна и традиционна, родные много лет не решаются женить его с помощью свахи; а его мать, которая носит платок, против того, чтобы он завел себе пассию, пусть даже та будет из образованной, состоятельной стамбульской семьи; сам же он хочет познакомиться и подружиться с какой-нибудь порядочной девушкой, наконец, выбрать себе невесту.

– Но пока у него не получилось ничего хорошего ни с одной из девушек, с которыми он знакомился.

– Конечно не получится, – протянула Беррин многозначительно.

– Почему это?

– Ты только посмотри на него… – ответила она. – За провинциалов из анатолийской глубинки девушка выйдет только через сваху. Потому что таких боятся. Он долго будет ходить вокруг да около, а если вдруг решится на что-то, не исключено, станет считать ее проституткой.

– Ну, Мехмед не такой.

– Однако его внешность, да и окружение, его семья свидетельствуют именно об этом. Разумная девушка обычно не верит словам мужчины, она смотрит на его круг – друзей, семью, на его привычки, образ жизни. Разве нет?

– Ты права, – сдался я. – Разумные девушки, не буду сейчас их называть, которые боятся Мехмеда и не хотят дружить с ним, несмотря на его серьезные намерения, чувствуют себя гораздо спокойнее с мужчинами другого сорта и могут зайти довольно далеко, даже если не уверены в их серьезных намерениях.

– Ну вот, разве я тебе не говорила! – гордо произнесла Беррин. – А сколько мужчин в этой стране через много лет попрекают, унижают жену за то, что она отдалась до свадьбы! Я тебе еще вот что скажу: твой друг Мехмед на самом деле еще не влюбился ни в одну из девушек, с которыми хотел встречаться. Когда мужчина влюблен, это сразу чувствуется, и женщина сразу поведет себя по-другому. Конечно, я не говорю, что она немедля готова на все, но может сблизиться с ним настолько, чтобы выйти за него замуж.

– Мехмед и не мог влюбиться, потому что ни одна из девушек не доверяла ему, они все обычно боялись его. Вот и поди разберись, что раньше – яйцо или курица.

– Это неверно, – не соглашалась Беррин. – Чтобы влюбиться, постель и физиология не нужны. Любовь – это как у Лейлы и Меджнуна.

В ответ я лишь вздохнул.

– Что там у вас такое, расскажите-ка и нам, – обратился с другого конца стола брат. – Кто с кем в постели?

Беррин укоризненно посмотрела на мужа – рядом были дети, и прошептала мне на ухо:

– Вот поэтому главное, что от тебя требуется, – это понять, почему скромный, как ягненочек, Мехмед до сих пор ни в кого не влюбился, ни в одну из своих девушек, относительно которых у него были серьезные намерения.

Я чуть было не признался Беррин, которую глубоко уважал за ум, что Мехмед – неисправимый завсегдатай домов свиданий. С одной стороны, он регулярно посещал обитательниц приватных домов в Сырасельвилере, Джихангире, Бебеке и Нишанташи. С другой, – пытался создать серьезные отношения с порядочными двадцатилетними девочками, с которыми знакомился в приличных местах, например на работе, но с ними у него ничего не получалось. Почти каждую ночь Мехмед проводил в страстных объятиях фальшивых кинозвезд. Иногда, напившись, он пробалтывался, что ему давно не хватает денег на девиц или что от усталости он не может собраться. Однако, когда мы с друзьями поздно ночью выходили откуда-нибудь из гостей, вместо того чтобы отправиться на покой домой, к своему отцу с четками и обмотанными платками матери и сестре, вместе с которыми он исправно постился во время Рамадана, Мехмед прощался с нами и шел ночевать в какой-нибудь дом свиданий, в Джихангир или Бебек.

– Ты слишком много пьешь сегодня, – заметила Беррин. – Не надо. Столько народу, все на вас смотрят…

– Хорошо, – с улыбкой согласился я и поднял стакан.

– Погляди-ка, Осман чем-то озабочен, – сказала Беррин, – а ты совсем расслабился… Как вы, два брата, можете быть такими разными?

– Вовсе мы не разные, – обиделся я. – Мы очень похожи. Я теперь стану гораздо ответственней и серьезнее Османа.

– Признаться, не люблю я серьезных, – улыбнулась Беррин. – Ты меня совсем не слушаешь, – донеслось до меня через некоторое время.

– Что? Слушаю, еще как слушаю…

– Ну, о чем я только что говорила?

– Ты сказала, что любовь должна быть как в сказках. Как у Лейлы и Меджнуна. – Это я запомнил.

– Нет, не слушаешь, – засмеялась Беррин. Но на ее лице промелькнуло беспокойство за меня.

Она повернулась к Сибель, чтобы понять, заметила ли та, в каком я состоянии. Но Сибель оживленно рассказывала о чем-то Мехмеду и Нурджихан.

Все это время я пытался не признаваться себе, что часть моего сознания была занята Фюсун. Разговаривая с Беррин, я спиной чувствовал, что она сидит где-то там, позади. И всю помолвку думал только о ней… Но довольно! И так видно: ничего у меня не получилось.

Под каким-то предлогом я встал из-за стола. Мне хотелось посмотреть на Фюсун. Я обернулся, но ее не увидел. Было очень много людей, все они разговаривали, пытаясь перекричать друг друга. Шума добавляли еще и бегавшие между столами дети. На это накладывались звуки музыки, звон вилок, ножей и тарелок, и все сливалось в общий плотный гул. А я пробирался сквозь толпу, туда, в конец зала, где была Фюсун.

– Кемаль, дорогой, поздравляю! – крикнул чей-то голос. – Когда танец живота?

Голос принадлежал Задавале Селиму, сидевшему за одним столом с семейством Заима, и я улыбнулся в ответ, будто меня рассмешила его шутка.

– Прекрасный выбор, Кемаль-бей, – похвалила меня какая-то добродушная с виду тетушка. – Вы меня, наверное, не помните. Я довожусь вашей матушке…

Не успела она договорить, кем она доводится моей матушке, как прошел официант с подносом и слегка задел меня. Когда я опять посмотрел на тетушку, она была уже далеко.

– Дай посмотреть кольцо! – Какой-то мальчишка вцепился мне в руку.

– Перестань сейчас же, как не стыдно! – резко одернула его дородная мать. Она замахнулась, будто собираясь его ударить, но мальчишке явно было не впервой, и, хитро хихикнув, он моментально увернулся. – Иди сюда, сядь! – прикрикнула она на него. – Извините, Кемаль-бей… Поздравляем!

Совершенно незнакомая мне женщина средних лет хохотала до упаду, лицо ее от смеха раскраснелось, однако, перехватив мой взгляд, она посерьезнела. Ее муж познакомил нас, – оказалось, это родственница Сибель, живущая в Амасье. Не буду ли я так любезен посидеть с ними? Надеясь, что увижу Фюсун, я пристально всматривался в даль, ее не было видно, будто сквозь землю провалилась. Мне стало больно. Незнакомая мне прежде горечь растекалась по моему телу.

– Вы кого-то ищете?

– Меня ждет невеста, но я все-таки выпью с вами рюмочку…

Они обрадовались, сразу сдвинули стулья, чтобы я сел. Нет, тарелку мне не нужно, еще немного ракы.

– Кемаль, дорогой, ты знаком с генералом Эрчетином?

– Ага, – буркнул я. На самом деле никакого генерала не знал.

– Я муж двоюродной сестры отца Сибель, молодой человек! – скромно представился этот генерал. – Мои поздравления!

– Простите меня! Вы в штатском, и я вас сразу не узнал. Сибель часто вас вспоминает.

Сибель как-то рассказывала, что много лет назад ее кузина познакомилась летом на Хейбелиаде с неким морским офицером и влюбилась в него; я слушал тогда невнимательно, решив, что адмирал, само собой, звание высокое, к такому человеку всегда с почтением отнесутся в любой состоятельной семье, так как он необходим для связей с чиновниками либо для получения отсрочек от армии и других поблажек, но что это всего-навсего военный, и не более того… А сейчас мне почему-то захотелось понравиться ему, проявить уважение, например, заявить: «Генерал, когда военные наведут порядок в стране? Реакционеры с коммунистами ведут нас к гибели!» – но, хотя я был очень пьян, бестактности себе не позволил. Пытаясь выглядеть трезвым, я, точно во сне, поднялся из-за стола и вдруг вдалеке заметил Фюсун.

– Вынужден вас покинуть, господа! – обратился я к удивленно смотревшим на меня гостям.

Всегда, когда выпью лишнего, мне начинает казаться, будто я не иду, а парю над землей, как привидение. Я направился в сторону Фюсун.

Она сидела с родителями за дальним столом. На ней было оранжевое платье на бретельках, обнажавшее крепкие плечи; ради торжественного случая Фюсун сделала прическу. Невероятно красивая! Я был счастлив и взволнован уже потому, что мог полюбоваться ею, пусть и издалека.

Она делала вид, что не замечает меня. Нас разделяло семь столов, и за четвертым по счету расположилось беспокойное семейство Памук. Я пошел в ту сторону и немного поболтал с братьями Айдыном и Пондюзом, у которых некогда имелись общие дела с отцом. Вдруг мой взгляд поймал, как молодой наглец Кенан, сидевший за соседним столом, не сводит с Фюсун глаз и заговаривает с ней.

Семейство Памук, некогда богатое, но бездарно потерявшее свое состояние, чувствовало себя скованно среди богачей. Они пришли все: красивая мать и отец двадцатитрехлетнего Орхана и его старшего брата, их дядя и двоюродные братья. В непрерывно курившем Орхане не было ничего примечательного, о чем стоило бы упомянуть, кроме того, что он отчего-то нервничал, но при этом пытался насмешливо улыбаться.

Покинув унылый приют Памуков, я пошел прямо к Фюсун. Как описать радость, засиявшую на ее лице, едва она удостоверилась, что я отважно направился к ней и все во мне кричит о любви к ней? Она густо покраснела, и темно-розовый оттенок придал поразительную живость ее коже. По взглядам тети Несибе стало понятно, что Фюсун ей все рассказала. Я пожал сухую руку тети, потом руку вроде бы ничего не подозревавшего отца, с такими же длинными пальцами, как у дочери, а затем – нежную ручку Фюсун с тонким запястьем. Когда очередь дошла до моей красавицы, я, подержав ее за руку, расцеловал в щеки, и близость нежной шеи и изящных мочек пробудила во мне желание, напомнив о минутах радости и страсти. Вопрос, который я все время твердил про себя: «Зачем ты пришла?» – тут же превратился в слова: «Как хорошо, что ты пришла!» Она тонко подвела глаза, губы накрасила розоватой помадой. Все это в сочетании с духами делало ее немного чужой, но и невероятно притягательной одновременно, а еще – более женственной. Однако по ее покрасневшим глазам, по детской припухлости век было ясно, что после нашего расставания она плакала. Вдруг в ее лице появилась решимость уверенной в себе зрелой женщины.

– Кемаль-бей, – храбро произнесла она, – я знакома с Сибель-ханым! Прекрасный выбор! От всей души поздравляю вас!

– О, благодарю…

– Кемаль-бей, – тут же вмешалась ее мать, – один Всевышний ведает, насколько вы занятой человек, и нашли-таки время позаниматься математикой с моей дочкой! Благослови вас за это Аллах!

– У нее ведь завтра экзамен? – Я, разумеется, не забыл об этом. – Будет лучше, если она сегодня вечером пораньше вернется домой.

– Конечно, у вас теперь есть право ею руководить, – многозначительно произнесла мать. – Но она столько слез пролила от этой математики… Уж позвольте ей хотя бы сегодня повеселиться!

Я с отеческой нежностью посмотрел на Фюсун. От шума и музыки нас никто не слышал – так бывает во сне. Фюсун то и дело бросала на мать гневные взгляды. Я несколько раз был свидетелем ее гнева в «Доме милосердия» и поэтому в последний раз окинул взглядом ее упругую грудь, чуть видневшуюся в вырезе платья, роскошные плечи, нежные, почти детские, руки. Меня, как огромная морская волна, обрушившаяся на берег, охватило чувство невыразимого счастья, и, возвращаясь, я чувствовал, что готов преодолеть все препятствия, которые предстоят нашей любви в будущем.

«Серебряные листья» играли мелодию «Вечер на Босфоре», переделанную из английской песни «It’s Now or Never». Не будь я уверен, что безграничного, истинного, полного счастья в этом мире можно достичь только тогда, когда вот именно «сейчас» обнимаешь любимого человека, то назвал бы момент нашей краткой беседы «счастливейшим мгновением своей жизни». Ведь по словам ее матери и по гневным, полным обиды взглядам Фюсун я догадался, что она не сможет разорвать наши отношения и что даже ее мать согласна на это и питает некие надежды. Я понял, что, если окружу ее вниманием и заботой, покажу, как сильно люблю ее, Фюсун навсегда останется рядом со мной. Аллах ниспослал мне великую милость: одни его рабы (например, мой отец) обретали мужское счастье лишь к пятидесяти годам, после долгих страданий, и наслаждались им с оглядкой на мораль, деля радости семейной жизни с красивой, образованной и достойной женой и упиваясь одновременно тайной бурной любовью со страстной юной красавицей; мне же в отличие от них повезло. В тридцать лет я уже удостоился подобной милости почти без усилий и без особых жертв со своей стороны. Хотя я не считал себя набожным, открытка счастья, присланная мне в тот вечер Аллахом, запечатлевшая веселых нарядных гостей, разноцветные фонарики в саду «Хилтона», огни Босфора, видневшиеся из-за платанов, и темно-синее бархатное небо, навсегда осталась в моей памяти.

– Где ты был? – Сибель волновалась. Она уже ходила меня искать. – Я стала беспокоиться. Беррин сказала, ты много выпил. С тобой все в порядке?

– Да, сначала действительно выпил многовато, но теперь все хорошо, дорогая. Единственное, что меня беспокоит, – это слишком много счастья.

– Я тоже очень счастлива, но у нас небольшая проблема.

– Какая?

– У Нурджихан с Мехмедом ничего не складывается.

– Ну не складывается, так не складывается. Зато мы счастливы.

– Ты не понимаешь. Они оба этого хотят. Я даже уверена, что если они чуть-чуть попривыкнут друг к другу, то сразу поженятся. Однако оба как шест проглотили.

Я издалека посмотрел на Мехмеда. Он никак не мог подступиться к Нурджихан и, сознавая свою неловкость, сердился на себя и еще больше зажимался.

– Сядь-ка, поговорим. – Я решил поведать Сибель один секрет. – Может, с Мехмедом мы уже опоздали. Может, он теперь никогда не женится на порядочной девушке.

– Это почему же?

Мы сели за стол. К нам тут же подошел официант, и я попросил ракы. Так легче было объяснить Сибель, широко раскрывшей глаза от страха и любопытства, что Мехмед не может нигде найти счастья, кроме пропитанных благовониями комнат с красным абажуром.

– Тебе они тоже явно хорошо знакомы, – съехидничала Сибель. – До знакомства со мной ты ходил с ним?

– Я очень тебя люблю, – нежно сказал я, положив свою руку на ее и не обращая внимания на официанта, засмотревшегося на наши кольца. – Но Мехмед, наверное, никогда не сможет сильно полюбить приличную девушку. Из-за этого он сейчас волнуется.

– Очень жаль! – вздохнула Сибель. – А все из-за того, что девушки его пугаются…

– Он сам виноват, что пугает их. Они правы. Что будет, если девушка доверится ему, а он на ней не женится? Все станет известно, все узнают ее имя. Что ей тогда делать?

– Обычно все сразу понятно, – осторожно сказала Сибель.

– Что понятно?

– Можно доверять мужчине или нет.

– Понять не так просто. Многие девушки мучатся, потому что не могут решить. Если же отдаются мужчине, то от страха не получают удовольствия. Не знаю, бывают ли смелые девушки, способные не думать ни о чем. Но Мехмед никогда бы не стремился овладеть избранницей до свадьбы, если бы, пуская слюни, не слушал истории о половой свободе в Европе и если бы не считал это признаком цивилизованности. Он давно бы нашел себе невесту. А сейчас – смотри, как он мучится рядом с Нурджихан.

– Он знает, что у Нурджихан в Европе были мужчины. Это и притягивает, и пугает его, – заметила Сибель. – Давай поможем ему!

«Серебряные листья» играли мелодию «Счастье», сочинение собственного композитора. Романтичная музыка настроила меня на чувствительный лад. Я с радостью и страданием ощутил, что любовь к Фюсун теперь у меня в крови, и принялся с видом всезнайки рассуждать о том, что через сто лет Турция, наверное, станет европейской страной и тогда наступит райская жизнь: все освободятся от предрассудков, никому не нужно будет беспокоиться о девственности или о мнении окружающих, но, пока не наступили такие времена, суждено испытывать муки любви и страсти.

– Нет-нет, – поспешно возразила моя добрая красивая невеста, взяв меня за руку. – Мехмед и Нурджихан скоро тоже будут счастливы, как мы сегодня. Потому что мы обязательно их поженим.

– Хорошо, но что нужно для этого сделать?

– Посмотрите-ка на них? Уже уединились и сплетничают! – Перед нами внезапно возник какой-то незнакомый тип. – Позвольте мне присесть, Кемаль-бей? – Не дожидаясь моего согласия, он взял стоявший поблизости стул и подсел к нам. Тучный, на вид около сорока, в петлице красовалась белая гвоздика, и от него пахло сладким, удушающе густым ароматом женских духов. – Если жених с невестой будут шушукаться в углу, то для гостей пропадет все удовольствие от свадьбы.

– Это еще не свадьба, – осадил я. – Мы только помолвлены.

– Но говорят, ваша роскошная помолвка пышнее любой свадьбы, Кемаль-бей. Где вы могли бы провести ее, кроме «Хилтона»?

– Простите, с кем я говорю?

– Это вы меня простите, Кемаль-бей. Мы, журналисты, всегда уверены, что нас знают. Меня зовут Сюрейя Сабир. Вы, может быть, знакомы со мной по заметкам под псевдонимом Белая Гвоздика в газете «Акшам».

– А, так это вы? Ваши светские сплетни читает весь Стамбул, – улыбнулась Сибель. – Я думала, это женщина, вы так хорошо разбираетесь в моде, в одежде.

– Кто вас пригласил? – опрометчиво резко вырвалось у меня.

– Благодарю вас, Сибель-ханым, – продолжал Белая Гвоздика. – В Европе утонченные мужчины разбираются в моде не хуже женщин. Кемаль-бей, согласно турецким законам о средствах массовой информации у нас, журналистов, есть право присутствовать на открытых публичных мероприятиях при условии предъявления журналистского удостоверения, которое вы видите у меня в руках. С точки зрения юриспруденции каждое мероприятие, для которого выпущено приглашение, считается открытым и публичным. Несмотря на это, я за многие годы ни разу не ходил туда, куда не был бы приглашен. На этот прекрасный вечер меня позвала ваша многоуважаемая матушка. Она, как современный человек, придает большое значение тому, что вы изволили назвать светскими сплетнями, иначе говоря, новостям общественной жизни, и часто приглашает меня на подобные приемы. Мы так подружились, что, когда у меня нет возможности пойти куда-либо, я записываю рассказ о приеме со слов вашей матушки по телефону и будто сам побывал там. Ведь ваша драгоценная матушка весьма внимательна, все замечает – совсем как вы – и никогда не скажет ничего неверного. Поэтому в моих новостях не бывает никаких ошибок или неточностей, Кемаль-бей.

– Вы неправильно поняли Кемаля, – пыталась сгладить мои слова Сибель.

– Совсем недавно некоторые нехорошие люди говорили о вашей помолвке: «Там будет весь контрабандный алкоголь Стамбула». Стране не хватает валюты, нет средств, чтобы купить мазут, чтобы работали наши фабрики! Некоторые из зависти к вашему богатству могут пожелать очернить столь прекрасный вечер, написав в газетах: «Откуда взялось столько контрабанды?» Кемаль-бей… Если вы будете обижать других так же, как меня, поверьте, напишут еще хуже… Но я – нет! Обещаю никогда не расстраивать вас! Клянусь прямо сейчас забыть ваши грубые слова навсегда! Ведь турецкая пресса – это свобода. Но взамен вы, пожалуйста, ответьте искренне на один мой вопрос.

– Конечно, Сюрейя-бей.

– Только что вы оба, вы и ваша невеста, горячо обсуждали что-то важное. Мне стало любопытно. О чем вы говорили?

– Мы беспокоились, понравилась ли гостям еда, – ответил я.

– Сибель-ханым, – заулыбался Белая Гвоздика, – у меня для вас отличная новость! Ваш будущий муж совершенно не умеет врать!

– Кемаль очень мягкий человек, – снова деликатно подправила ситуацию Сибель. – Мы говорили вот о чем: кто знает, сколько людей здесь страдает сейчас от любви, от страсти и просто от сексуальных проблем.

– Да-а, – задумчиво протянул толстяк. Прозвучало новомодное слово «секс», и газетчик на мгновение задумался, так как не мог решить, как ему отнестись к услышанному: сделать вид, что получил чье-то скандальное признание, или изобразить понимание глубины человеческих страданий. Потом он выкрутился: – Вам, молодым и современным людям, эти страдания, разумеется, чужды. – Он произнес все слова ровным тоном, без какой-либо насмешки, как опытный журналист, который знает, что в непростых ситуациях лучше задобрить собеседника похвалами. И принялся рассказывать, с таким видом, будто переживал за всех присутствующих, у кого из гостей безответно влюблена дочь; кто из присутствующих девушек вел себя слишком свободно и не принят в хорошие семьи; кто из матерей мечтает выдать дочь и за какого богатого и жадного до развлечений юнца; кто из охламонов-наследников в кого влюблен, хотя уже обручен.

Мы с Сибель веселились, слушая его, а Белая Гвоздика, видя это, сыпал именами с еще большим задором. Он прибавил, что все эти позорные тайны всплывут, когда начнутся танцы, но тут подошла моя мать и упрекнула, что я и Сибель ведем себя неприлично: на нас все смотрят и хотят сказать добрые слова, а мы уселись рядом с грязными тарелками и заняты чем-то своим. Она все твердила, что так вести себя не подобает, и отправила нас за наш стол.

Как только я сел на свое место рядом с Беррин, образ Фюсун засиял у меня перед глазами с новой силой, будто кто-то воткнул вилку в розетку. Но на сей раз он не причинял мне боли, а, наоборот, дарил радость и озарял собой не только этот вечер, но и всю мою будущую жизнь. На мгновение я признался себе, что поступаю точно так же, как те мужчины, которые при женах изображают счастливую семейную жизнь, хотя на самом деле источником счастья для них являются их тайные любовницы, и вдруг осознал, как ловко изображаю преисполненного счастья из-за помолвки с Сибель.

Поговорив немного с обозревателем светской хроники, мать вернулась за стол.

– Ради Аллаха, будьте осторожны с этими газетчиками, – предупредила она. – Они напишут любую ложь, любые гадости. А потом будут угрозами требовать от отца давать больше рекламы. Теперь вставайте, пора начинать танцы. Все только вас ждут. Оркестр уже давно играет.

Мы танцевали с Сибель под музыку «Серебряных листьев». Все гости, как один, затаив дыхание, смотрели на нас, что придавало нашему танцу наигранную искренность и задушевность. Сибель положила руку мне на плечо, будто обнимая меня, а голову чуть прижала к моей груди, словно мы были где-нибудь на дискотеке, в темном уголке, и что-то все время с улыбкой мне говорила. Когда мы совершали разворот, из-за ее плеча я оглядывал тех, кого она упоминала, например официанта, с улыбкой и полным подносом в руках любовавшегося нашим танцем, или ее мать, со слезами на глазах следившую за нами, или забавную женщину с прической, напоминавшей воронье гнездо, Мехмеда с Нурджихан, которые, пока мы танцевали, окончательно отвернулись друг от друга, или старого, девяностолетнего фабриканта, разбогатевшего еще в Первую мировую войну, который ел с помощью специального слуги в длинном тонком галстуке; но на дальние столы, туда, где сидела Фюсун, я не смотрел. Пока Сибель остроумно комментировала происходящее, я думал только о том, как было бы хорошо, если бы Фюсун нас не видела.

Тем временем грянули аплодисменты, но длились они недолго, и мы продолжили танцевать. Через некоторое время стали выходить в круг другие пары, а мы вернулись за свой стол.

– Вы очень красиво танцевали, хорошо смотритесь друг с другом, – похвалила Беррин.

Фюсун пока не было среди танцующих. Сибель так расстроилась, что у Нурджихан с Мехмедом ничего не получается, что попросила меня вмешаться.

– Скажи ему, пусть немного попристает к ней, – попросила она, но я не стал.

Беррин вмешалась в разговор и шепотом прокомментировала, что насильно ничего хорошего не выйдет, что она следит за происходящим со своего места и что они оба выглядят слишком гордыми и избалованными, дело тут не только в Мехмеде, и, если они не понравились друг другу, не стоит и настаивать.

– Нет, у свадеб есть свое воздействие, – возразила Сибель. – Многие знакомятся с будущим мужем на чужой свадьбе. На свадьбах все проникаются обстановкой – не только девушки, юноши тоже. Просто нужно помочь.

– О чем вы шепчетесь? Я тоже хочу знать! – вмешался в спор мой брат и поучительным тоном заметил, что глупо кого-то сватать – традиция свах давно прекратила существование в Турции, но, поскольку мест, где можно было бы знакомиться, как в Европе, все равно не хватает, добровольным свахам сегодня приходится гораздо трудней. Забыв, что разговор начался из-за Нурджихан с Мехмедом, брат повернулся к Нурджихан и спросил:

– Вот вы, например, не стали бы выходить замуж с помощью свахи, не так ли?

– Если мужчина приятный, то не важно, как с ним знакомиться, Осман-бей, – рассмеявшись, многозначительно ответила Нурджихан.

Мы все расхохотались, так как эти смелые слова прозвучали как шутка. Однако Мехмед густо покраснел и отвернулся.

– Ну вот! – вздохнула через некоторое время Сибель. – Испугали парня. Он решил, что над ним смеются.

В тот момент я не смотрел на танцующих. Но господин Орхан Памук, с которым мы встретились много лет спустя после описываемых событий, рассказал, что Фюсун успела потанцевать с двумя мужчинами. Первого ее партнера он не знал, но я понял, что им был Кенан из «Сат-Сата». Ну а вторым, как с гордостью признался Орхан-бей, стал он сам.

В это время Мехмед, не выдержав двусмысленного разговора и насмешки Нурджихан, встал и ушел из-за нашего стола. Наше веселье тут же улетучилось.

– Мы очень неприлично поступили, – забеспокоилась Сибель. – Обидели человека.

– Не смотри так на меня, – рассердилась Нурджихан. – Я сделала не больше, чем вы. Это вы выпили и все время смеетесь. А ему невесело.

– Если Кемаль приведет его обратно за стол, обещаешь хорошо с ним обращаться, Нурджихан? – почти упрашивала Сибель. – Я знаю, ты можешь сделать его счастливым. И он сделает счастливой тебя. Но ты должна вести себя помягче…