Соня Орешниковая
Океан Николь

*** *** ***

Чем море отличается от океана? На простой взгляд обывателя, стоящего на берегу? Ничем. Просто водная стихия.

Океан может быть зеленым, синим, голубым, бирюзовым, черно – синим, черным, желтым, бело-голубым, изумрудным, малахитовым, но он никогда, никогда не бывает серым…

Теперь я живу рядом с океаном. Я бываю там каждый день в разное время суток и могу понять, что иногда его называют серым. Просто люди, которые так говорят – не художники…

Моя история – это пазл в коробке. Нужно собрать пазл к пазлу, чтобы увидеть картину целиком.

Когда-то у меня было два имени, две судьбы, я была двумя разными женщинами с одной внешностью. Но теперь я – это я. У меня одна история жизни и, если ее правильно пересказать, никто и не заметит, что к чему.

Но иногда прошлое, которое я забыла и оставила где-то далеко позади, возвращается.

В неясных, искаженных образах, часто черно-белых, в воспоминаниях и, конечно, во снах… иногда мне кажется, что я просто смотрю кино… или читаю книгу… которую написал кто-то другой. Не я.

Глава 1 (сеанс)

– Чем море отличается от океана? На простой взгляд обывателя, стоящего на берегу? Ничем. Просто водная стихия. Океан может быть зеленым, синим, голубым, бирюзовым, черно – синим, черным, желтым, бело-голубым, изумрудным, малахитовым, но он никогда, никогда не бывает серым. Люди, которые видят океан серым – душевные дальтоники. Скучные люди. Глупые и пустые. Океан – стихия неверная, непокорная, изменчивая, роковая. Кто создал Землю и придумал океан? Океан могла придумать только женщина. По образу и подобию своему.

– Океан мог придумать и создать циклотимик. По образу и подобию циклотимика.

Тусклая лампа на столе. Маленькая белая комната без окон. Она сидит за столом и курит сигарету. Полная пепельница окурков. Он сидит напротив нее.

Потолок и стены медленно вращаются. Так же медленно кружатся лица, руки, пальцы. Дым. Сквозь дым видны глаза и губы…

– Все просто замечательно, но давайте вернемся к более приземленным вещам…Ваше имя?

– Меня зовут Изабель.

– А ваша фамилия?

– Меня зовут Изабель.

– Вы не помните своей фамилии?

– Меня зовут Изабель.

– Хорошо, Изабель. А вы помните улицу, на которой жили?

– Я жила не на улице. Я жила в доме. В старом доме с кучей любопытных соседей.

– А вашу квартиру помните?

– Она была маленькая. В ней все было мое. Мой отпечаток. Мой запах. Мой вкус. Мой цвет. А потом – Его отпечаток. Его цвет. Наше убежище.

– И все же, назвать свой адрес вы не можете.

– Нет.

– Вы не помните?

– Я никогда этого не замечала. Кажется, я никогда этого не знала. Люди запоминают слишком много ненужных вещей. И всегда забывают самое главное.

– А вы помните своих родителей?

– Нет. Меня воспитывала бабушка.

– А бабушку вы помните?

– Она была добрая. Я заплетала ей косичку. Еще бабушка часто показывала мне вещи, в которых ее должны будут похоронить. Показывала, как будет лежать в гробу. Руки на груди.

– Вам не было страшно?

– Нет. Мне никогда не бывает страшно. Я никогда ничего не боялась. Боли. Смерти. Никогда. Ничего. И теперь ничего не боюсь. А дети… дети не боятся реальности. Они боятся своих фантазий. Потому что знают, что в реальности их не существует.

– Почему же дети не боятся реальности?

– Они ее просто не понимают, поэтому придумывают свои страхи и боятся их. Детям нравится пугаться. А в детстве я была обыкновенным, нормальным ребенком… Мне кажется, что я и сейчас нормальная. А вам так не кажется?

– Вы любили бабушку?

– Да.

– Сколько вам было лет, когда она умерла?

– Не помню. Какое это имеет значение? Я не помню, как она умерла. Я нарочно забыла.

– Почему?

– Потому что смерти нет. Есть только рождение. Мы умираем, чтобы родиться.

– Знаете, какое сегодня число?

– Нет.

– День недели?

– Нет.

– Месяц?

– Разве это имеет значение?

– А что для вас имеет значение?

– Цвет. Я все запоминаю и помню только по цвету.

– Но вы знаете, хотя бы, какое сейчас время года?

– Зима. Конечно, зима. Я специально выбирала время, чтобы была зима.

– Время для чего?

– Вы же знаете.

– Вы помните то, что сделали?

– Какие-то вещи мы неизбежно забываем. Какие-то неизбежно помним. Если бы мне было дано начать все сначала, я бы все повторила. Знаете, почему? Потому что это неизбежность. Вся наша жизнь – неизбежность. Родиться – неизбежность. Не родиться трудно.

Он посмотрел на нее. Длинные, немного какие-то небрежно спутанные волосы, падающие локонами на ее плечи и грудь… Она медленно подняла голову…

– Ладно. Потом разберемся. Вам нужно в палату.

– Я не хочу.

– Ну, что вы. Я вас сам отвезу. Хорошо?

– Не могу однозначно на это ответить.

Он усмехнулся.

– Давайте я вас отвезу, а вы мне еще что-нибудь расскажете.

– Что?

– Что угодно.

– Кому угодно?

– Не придирайтесь к словам.

 
– Слова быстрые хлысты
Их посади
Они растут
И трепещут на ветру
 

– Тогда расскажите то, что хотите, то, что вы думаете, то, что будет приходить вам в голову, хоть что-нибудь!

Он рассердился. Она вдруг улыбнулась.

– Я попробую…

Глава 2

Доктор Сезанн Вайс сидел на диване с бокалом вина в руке. Он всегда пил вечером один бокал красного вина.

На белом потолке – серые тени. Раскрытое окно. Ветер треплет синие занавески. В другой руке доктор Вайс держал сигарету. Он курил, рассматривая причудливые рисунки дыма под потолком. Рабочий день был закончен. Опустели больничные коридоры. Дежурные медсестры выключили свет и длинные коридоры освещались тусклыми лампами.

*** *** ***

Доктор Сезанн Вайс – подпольная кличка – Доктор Смерть. Потому что женщины умирали от любви к нему, сходили по нему с ума или просто, хотя бы, мечтали оказаться с ним в постели на одну ночь. И умереть. Он был явно лучше Парижа.

*** *** ***

Доктор Вайс с удивлением думал о своей новой пациентке. Он закрыл глаза, но и с закрытыми глазами он тоже видел ее. Он рисовал ее в своем воображении. Вайс усмехнулся. Вот, пожалуйста, пообщался с художницей, и даже мысли складываются как-то по-художественному.

Эта Изабель рисовалась в его воображении русалкой. Хрупкая русалка с большим изумрудным хвостом. Вайс тряхнул головой. Хрупкая девушка с длинными, в некотором беспорядке рассыпанными по плечам волосами… как это называется? Художественный беспорядок? Художественно созданная небрежность? Навряд ли эта Изабель только что из салона. Значит, ее руки так привыкли творить, что даже волосы у нее смотрятся не как волосы, а как живопись.

Вайс вздохнул. Что ж, начал говорить, как художник, а не как врач. И почему? Потому что пропал. Увидел эту русалку – и утонул в ее больших, светлых, но ярких, зеленых глазах. Нет, не зеленых.

Глаза у нее были как море и меняли цвет. То голубые, то бирюзовые, то голубовато-зеленоватые, то ярко-зеленые, то ярко-голубые. Совершенно фантастические глаза. И вообще она сама походила на инопланетянку. Инопланетянка Изабель с русалочьим хвостом. Все, пора спать, иначе неизвестно, куда заведут эти мысли.

И имя Изабель ей совсем не подходит. Она Николь. Как и значится в ее паспорте. Доктор Вайс понял, что обязательно вылечит ее. Хотя, разве она больна? Нет, она просто с другой планеты. А он сделает ее земной. Николь, которая сможет жить на Земле и быть простым человеком. С фантастическими морскими глазами. Целый океан. Океан Николь…

*** *** ***

Белый, длинный, узкий коридор. Тусклые бабульки с отсутствующим видом. Всклоченные мужчины с безумными взглядами. Старые халаты. Стоптанные тапки, бьющие по пяткам. Доктора. Медсестры.

Он везет Ее в коляске, а Она смотрит прямо перед собой и говорит:

– Смерти нет. Есть только рождение. Мы умираем, чтобы родиться. И всегда – боль. Мы рождаемся и умираем с болью. Боль – новый этап жизни. Переход. Черта. Дверь. Мы открываем эти двери своей болью. Ведь если бы не было боли, не было бы ничего нового. Не было бы жизни. Но что такое боль? Боль может быть такой, когда не больно. Порог чувствительности. Я не чувствую боли. Никогда не чувствовала. Но всегда знала, когда больно.

Он завозит Ее в палату, укладывает в постель, укрывает одеялом.

– Весь мир состоит из цветов. Нет ни черного, ни белого. Есть только оттенки. Просто для них придумано одно слово – так легче. Наш мир – акварель. Вся наша жизнь состоит из цветов. Из оттенков цвета. Смешайте две краски – и получите новую. Жизнь начинается с белого листа. Каждая новая жизнь – с нового белого листа. И новой коробки акварели. Все зависит от того, какие краски нам достаются при рождении. Какие? Те, которые мы сами себе выбираем.

Он выключил свет.

– Спокойной ночи, Изабель. Мне очень интересно все, что вы говорите, но мы поговорим завтра. И послезавтра. Мы будем говорить с вами столько, сколько вам будет нужно. Но сейчас вашему организму нужно отдохнуть. Вы – художник. Я – врач. Я верю вам. А вы поверьте мне.

– Хорошо.

В темноте прозвучали шаги. Хлопнула дверь. Она привстала на постели и приглушенно крикнула в тишину:

– А как вас зовут?..

Глава 3

Молоденькая медсестра Кити, работающая в «Клинике нервных расстройств» доктора Вайса, хорошо запомнила этот день, когда в ее смену поступила девушка, решившая покончить с собой, приняв впервые достаточно большую дозу наркотиков. Ее еле откачали.

* * *

Кити – подпольная кличка – Мисс Кис – Кис, которой ее наградил мужской персонал больницы. Или просто Киска, как ее звали пациенты, не слишком ушедшие в себя. Или те пациенты, которые хотели избавиться от сексуальной зависимости. Впрочем, Кити прекрасно знала о кличках и относилась к этому с легкой улыбкой на лице. Жалко, что ли?

* * *

С этого самого дня судьба Кити переменилась. Она поняла, что любой человек, в той или иной мере, страдает нервными расстройствами. Просто одни в этом признаются. Другие скрывают, порой даже от самих себя. Некоторые смакуют свое состояние. И если им не помочь, это может привести и к психическим расстройствам. А это уже – диагноз.

И с тех пор, как Кити поняла, что нервные расстройства – это, в общем-то, не страшно и, конечно, излечимо, в большинстве случаев, жить ей стало гораздо проще. И веселее.

Для девушки из маленькой деревеньки жизнь засияла яркими красками. Кити стала внимательно присматриваться к пациентам. Какой из них подойдет ей для семейной жизни? Кити мечтала о муже и детях. И чем больше будет детей, тем лучше. Трое – обязательно. И пусть муж будет звать ее Киской. Жалко, что ли? Напротив, очень даже мило.

* * *

Медсестры хлопочут над кроватью, подтыкают одеяло. Склоняются над кроватью. Огромные лица, огромные красные губы, и они наперебой говорят:

– Мадемуазель, вы сегодня ничего не ели.

– Хотите бульона, мадемуазель?

– Может, мадемуазель поспит?

– Мадемуазель Изабель, вы слышите?

– Звезды – это цветы. А цветы – люди. Все люди – цветы. А цветы всегда рождаются вновь, – бормочет Изабель, глядя в потолок.

На потолке распускаются цветы.

Глава 4

Черный день. И даже алые розы сегодня – не кровь. Они черные. Нас, людей, как будто кто-то вырезал вчера из ночи, а сегодня бросил: бесформенно, ненужно, забыто, поэтому нас нет, только намеки на нас. Анжелики нет больше всего. Ее нет. Есть теперь только имя, звук, чьи-то воспоминания. А еще есть Георг.

Сегодня все прибывают в непостижимом состоянии. А как можно постичь смерть? Все примеривают состояние Анжелики на себя, как платье. Платье тесное, трещит по бокам и падает к ногам лоскутами.

У Анжелики красный гроб. Она любила в жизни все яркое, поэтому и ее гроб обили красной материей. Такая глупость…

Черно-белая картинка. Только Изабель и ее возлюбленный Георг – разноцветные. Они смотрят друг на друга, и он ей улыбается. Она улыбается в ответ. Начинает тихо смеяться, прикрывая рот ладонью. Люди начинают оборачиваться и тоже, в эти моменты, становятся разноцветными.

Она начинает смеяться еще громче. Плакать. Все смотрят на нее. Картинка стала цветной. Он подходит к ней и ставит пощечину. Говорит толпе:

– Извините, у нее истерика. Я ее уведу.

Он берет ее под руку и уводит за ворота кладбища. Картинка снова становится черно-белой.

*** *** ***

Тихая музыка. Люди медленно ходят по залам. Выставка черно-белых рисунков. У одного из рисунков стоит Николь.

Глубокий, с хрипотцой, голос:

– Красиво, не правда ли?

Николь оборачивается. Видит его. Смотрит на его руки. В руках он держит бокал с шампанским. Он смотрит на нее. Взгляды. Внимательные. Серьезные. И тут он улыбается.

– Красиво, не правда ли?

– Вы и в самом деле так думаете? – спрашивает Николь.

– Это ваша работа?

– Почему вы так решили?

– Потому что вы так на нее смотрите. Не оцениваете, не придираетесь, не высматриваете какой-то скрытый смысл. Просто смотрите. Потому что знаете. Чувствуете.

– Вы художник?

– Почему вы так решили?

– Потому что вы так же должны смотреть на свои работы. Поэтому вы знаете такой взгляд. Меня зовут Георг.

– Георгин? Синий Георгин. Никогда не видела синих георгинов. Но ведь они есть, есть синие георгины.

Подбегает Анжелика, веселая, раскрасневшаяся. В руках держит бокал с шампанским. Смотрит на Георга, не сводит с него взгляда, лишь изредка отвлекаясь. Георг тоже смотрит на Анжелику, изредка смотрит на Николь и улыбается ей. Анжелика хватает Николь за руку.

– О чем это вы тут разговариваете без меня? Нико, кто это?

– Это Георг. А это моя подруга Анжелика.

– Очень приятно, Георг.

– Мне тоже. Увлекаетесь рисунком?

– Да.

– Рисуете?

– Нет, что вы!

– А чем вы занимаетесь?

– Наслаждаюсь жизнью.

– Вероятно, вы можете себе это позволить.

– Разве это сложно?

– Вероятно, вы можете себе это позволить, если так говорите. Не против, если я провожу вас домой? Можем где-нибудь поужинать.

– С удовольствием!

– А вы, Николь?

– Нет, спасибо. Я устала. Ужасно хочу спать.

Анжелика виснет на руке у Георга.

– Спать! Ненавижу спать. Мне всегда снятся кошмары!

Георг смотрит на Николь.

– А вам снятся кошмары?

– Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Поделитесь секретом.

– Перед сном нужно пройтись по улице и сосчитать шесть домов, стоящих рядом друг с другом.

Анжелика засмеялась и взглянула на Георга.

– Какая чушь!

– Почему же? Сегодня же опробую этот метод.

Николь спускает со лба темные очки, отворачивается и уходит.

*** *** ***

Когда я обернулась и увидела Георга, я сразу же безоговорочно влюбилась в него. В него нельзя было не влюбиться. А когда он сдул челку со лба небрежным, привычным жестом, полюбила. Его нельзя было не любить. И когда Георг посмотрел мне прямо в глаза, поняла, что ради него я сделаю все, что он пожелает. Это того стоит.

К тому же, Георг первым подошел ко мне! Он подошел ко мне! Ко мне! Он хотел познакомиться именно со мной. Ему понравилась именно я.

Это меня полностью оправдывает.

*** *** ***

Темная улица. Пусто вокруг. Николь медленно идет, слегка улыбаясь.

(– Я знаю, что мы сегодня же увидимся с Георгом. Знаю, где. И знаю, как).

Ноги в туфлях на высоком каблуке. В тишине слышны только быстрые шаги и стук каблуков.

– Никогда не видела синих георгинов; красиво, не правда ли; но ведь они есть, они есть, синие георгины; высокие стеклянные бокалы; шесть домов; шесть домов, стоящих рядом; шесть домов, стоящих рядом друг с другом; шесть домов и стеклянные бокалы; стеклянные бокалы и нервные пальцы; длинные, тонкие, нервные пальцы и шесть домов с стеклянными бокалами… красиво, не правда ли…

Глава 5 (сеанс)

И снова дым, сквозь который просвечивают руки и пальцы, горящий кончик сигареты и взгляды, – такие же как дым: смутные, расплывчатые, неясные…

– Георг не наркоман. Он художник.

– И все же.

– Такая пошлость. Я всегда стремилась избегать пошлости. Но ее вокруг слишком много.

– А то, что Георг был наркоманом – не пошлость?

– Обычность. Он хотел видеть больше, чем видит. Он художник.

– Вы не против наркотиков?

– Мне и без них хорошо. Я и без них все вижу.

– И вы не пытались отучить его от наркотиков?

– Отучить его от самого себя? От его жизни? От его мнения? Нет, я не собиралась его переделывать. Я бы смогла. Но он бы стал другим. А я любила его таким, каким он был.

– Но если бы…

– Глупая, ненужная, пустая фраза. «Если бы»… «Если бы» нет. Как и того, о чем говоришь, употребляя «если бы».

– Но если бы…

– Что ж… Давайте сыграем в «Если бы».

– Если бы Георг стал другим, каким бы он стал?

– Таким, как все.

– А какие – все?

– Обыкновенные.

– И что это значит?

– Ничего. Люди всегда играют. Притворяются. Хотят казаться лучше. Или хуже. Настоящая свобода идет изнутри. Когда чувствуешь себя свободным – значит, ты свободен. А те, кто несвободен – играют… А Георг не играл… Он жил…

– И… если бы он изменился…

– Он стал бы правильным. Он потерял бы свое мироощущение. Он остался бы без своей сумасшедшинки.

– Но разве наркотики придают человеку индивидуальность?

– Нет.

– Зачем же Георг употреблял наркотики?

– Употреблял… какое дурацкое слово… какой банальный сюжет, не правда ли?.. Никогда не любила наркоманов… Но Георг… В нем я любила все, и даже такая помарка меня не смущала… Просто Георг хотел больше того, что имел. Он пробовал все. Он хотел всегда новых впечатлений, ощущений, фантазий… Он чувствовал себя свободным. Он делал то, что хотел.

– Но иногда играл.

– Конечно. Мы все иногда играем. Без этого мы бы не выжили.

– Играть интересно? Это как закон Джунглей? Противоречие.

– Как и вся жизнь.

– Значит, когда мы играем, можем и переиграть?

– Так и случилось. Георг переиграл. И сразу потерял свободу. Он сразу перестал рисовать. Вернее, писать. Так говорят художники. Он только пытался что-то нарисовать… Написать… Он…

Длинные, бледные, дрожащие пальцы держат сигарету. Сигарета горит, горит, и пепел с нее падает на стол, рядом с пепельницей. Рука резко, с силой сжимает сигарету в кулаке.

– Что вы делаете!?

– Хочу, чтобы мне стало больно. Физически больно.

– Зачем?

– Чтобы стало немного легче.

– И вам больно?

– Нет!

– Успокойтесь.

– Я спокойна. Разве нет?

– Достаточно на сегодня.

Молчание. Тишина.

– Меня никто никогда не понимал… Кроме Георга… Но ведь вы меня понимаете?

– Достаточно на сегодня.

Доктор Вайс откинулся на спинку кресла. Выдохнул сигаретный дым.

– Вам не идет имя Изабель.

– А как вас зовут? – вдруг вздрогнула она. И он это заметил. Она смутилась. Она вдруг смутилась, хотя и не поняла этого. – Мне никогда, в принципе, было не интересно, кого и как зовут. Я не знаю, почему, но я хочу знать, как звучит ваше имя…

– Сезанн.

Тишина. Тиканье часов. Он усмехнулся.

– Наверно, тут можно сказать – судьба? Но вы же не верите в судьбу.

Она посмотрела на него. Долго, пронзительно. Он так же смотрел на нее.

– Верю. Конечно, верю. И это судьба, что я сейчас делюсь своим миром с доктором, у которого такое живописное имя. Доктор – художник…

– Я привык к своему имени. Его мне дали родители, имя – это, в каком-то смысле, память. И дань предкам.

Доктор снял очки, дунул на стекла.

– Знаете, вам совсем не идет имя Изабель. Вы – Николь…

Глава 6

Мы встретились в тот же самый вечер, как я и знала. Встретились на темной улице, когда шли и считали шесть домов, стоящих рядом друг с другом. Мы шли навстречу друг другу медленным шагом. А когда остановились, мы были уже рядом.

… Щелчок. Зажигается тусклая лампа. Большая комната, синие стены увешаны черно-белыми рисунками, комната почти пустая, все, что в ней есть – стоит и лежит на полу. Окно завешано темно-синими шторами.

Георг рассматривает рисунки, Николь стоит у стены и улыбается.

– Николь! И это – твой стиль? Все на полу. Есть на полу, сидеть на полу, спать на полу.

– Да, таков мой стиль. Все на полу. Это раскрепощает.

– Свобода!

Георг ложится на пол, раскинув руки. Николь ложится рядом. Они лежат и курят одну сигарету на двоих.

– Николь. Ты всегда носишь темные очки?

– Да.

– Я знаю, почему. У тебя кошачий взгляд. Ты наблюдаешь за людьми, изучаешь их. Ты смотришь на них как кошка на мышей, да. Темные очки скрывают это, и ты можешь спокойно продолжать свое занятие. Оно тебя забавляет. Ты узнаешь много интересного. Знаешь, наверное, я тоже буду носить темные очки.

– Ты не станешь хуже видеть цвета, господин художник?

– Я не просто вижу цвет. Я его чувствую. Тебе же знакомо это чувство?

Сигарета погасла. Георг выкидывает окурок в окно.

– Георг! Загадай желание!

– У меня одно желание. И я его прекрасно знаю… Тебе надо приклеить свои рисунки к потолку. Можно будет лежать и смотреть на них. Мне нравятся твои рисунки.

– Посмейся немного. Я хочу услышать твой смех.

Георг берет руку Николь в свою.

– У тебя красивые пальцы, Николь. Спорю, что тебе понравились мои пальцы, потому, что они похожи на твои?

Они засмеялись.

– Неужели у меня мужские руки?

– У тебя женские руки…

– И мужские пальцы.

– Бывают мужские пальцы, женские пальцы, пальцы музыканта, пальцы художника, пальцы каменщика. У тебя пальцы художника.

– Зато я услышала твой смех.

Георг опускает руку Николь, привстает на локте, наклонился к ней, внимательно всматриваясь в ее лицо.

– Николь. Николь. Николь. Какое красивое имя, не правда ли… Тебе не подходит это имя. Ты другая. Николь – просто красивая и хрупкая. И красота у нее теплая, детская. А ты – сильная, у тебя тайна. Твоя красота нарисована в холодных тонах. В белых, сиреневых и голубых. Ты – Изабель.

– Зови меня как хочешь. Не имеет значения.

– Изабель. Изабель. Изабель… Я хочу нарисовать тебя…

*** *** ***

Николь лежит на кровати, глядя в потолок, бормочет:

– Как же ты ошибался, Георг, как ты ошибался. И как я тебе поверила? Холодные тона. Белый, сиреневый и голубой. Неверно. Ты сам потом сказал. И не обратил внимания. И я не обратила. Бывают мужские пальцы, бывают женские пальцы… Бывают на руках мужские жилки – такие руки только у мужчины. И бывают на руках женские жилки – такие руки только у женщины… Все, что остальное – искажение.

Над кроватью склоняется лицо медсестры:

– Не хотите бульона, мадемуазель?

– А мою бабусю вы уже накормили? Она любит малиновое варенье. Но прежде, чем есть варенье, бабуся, дай, я заплету тебе косу. Нельзя же быть такой неряхой!

– Поешьте же бульона, мадемуазель.

– Все живое. Все только живое. Краски живые. Кисти живые. Листья живые. Камни живые. Бульон живой.

Она видит, как бульон в тарелке глухо булькает.

– Вот!

– Как хотите, мадемуазель.

Медсестра уходит. Николь берет в руки тарелку с бульоном.

– Ты мне улыбаешься, милый? Давай, я расскажу тебе одну печальную сказку… Семейный рождественский стол с пирогом… Все сидели, молчали, про себя страдали и любили, и никто не знал, что уже остывший яблочный пирог, стоявший на столе, любил кастрюльку с манной кашей, которая стояла в холодильнике. Яблочный пирог не видел ее весь день за белой, тяжелой, холодной дверью… Поэтому яблочный пирог тоже молчал. Страдал. И любил… Все живое. А когда живое, то оно чувствует, а значит, ему тоже бывает больно… А бабуся любила малиновое варенье и ей было все равно, больно ли малине, когда ее варят…

Кити тронула доктора Вайса за рукав.

– Что это с ней?

Доктор нервно дернул плечами.

– Бывает… Последствия отравления. Еле вытащили ее с того света.

И он быстрой походкой пошел вглубь коридора.

Кити долго смотрела доктору в спину.