Омар Хайям
Рубаи

46

Сей караван-сарай, где то и дело день

Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, —

Развалины хором, где шли пиры Джамшидов^[3],

Гробница, что дает Бахрамам^[4] спящим сень.

47

Будь Аристотеля, Джемхура^[5] будь мудрей,

Будь богдыхана^[6] ты иль кесаря сильней,

Пей все равно вино. Конец один – могила:

Ведь даже царь Бахрам почил навеки в ней.

48

Я к гончару зашел: он за комком комок

Клал глину влажную на круглый свой станок;

Лепил он горлышки и ручки для сосудов

Из царских черепов и из пастушьих ног.

49

Пускай ты прожил жизнь без тяжких мук, – что дальше?

Пускай твой жизненный замкнулся круг, – что дальше?

Пускай, блаженствуя, ты проживешь сто лет

И сотню лет еще, – скажи, мой друг, что дальше?

50

Рожает лань детей, и львица дремлет там,

Где древле бражничал в кругу друзей Бахрам,

Великий Ловчий, смерть степному зверю несший,

Он ныне мирно спит, захвачен смертью сам.

51

Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,

Придется все-таки покинуть этот свет.

Будь падишахом ты иль нищим на базаре —

Цена тебе одна: для смерти сана нет.

52

Ты видел мир, но все, что ты видал, – ничто.

Все то, что говорил ты и слыхал, – ничто.

Итог один, весь век ты просидел ли дома,

Иль из конца в конец мир исшагал, – ничто.

53

С тех пор, как взнуздан был скакун небес, а там,

Вверху, огни Плеяд зарделись по ночам,

Все, все предрешено в судилище предвечном,

И ничего в вину нельзя поставить нам.

54

От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:

И с нищим и с царем она равно крута.

Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,

Все прочее – поверь! – одна лишь суета.

55

Где высился чертог в далекие года

И проводила дни султанов череда,

Там ныне горлица сидит среди развалин

И плачет жалобно: «Куда, куда, куда?»

56

Я утро каждое спешу скорей в кабак

В сопровождении товарищей-гуляк.

Коль хочешь, Господи, сдружить меня с молитвой,

Мне веру подари, святой Податель благ!

57

Моей руке держать кувшин вина – отрада;

Священных свитков ей касаться и не надо:

Я от вина промок, – не мне, ханжа сухой,

Не мне, а вот тебе опасно пламя ада.

58

Нас, пьяниц, не кори! Когда б Господь хотел,

Он ниспослал бы нам раскаянье в удел.

Не хвастай, что не пьешь, – немало за тобою,

Приятель, знаю я гораздо худших дел.

59

Приход наш и уход загадочны; их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

Где круга этого начало, где конец?

Откуда мы пришли? Куда уйдем отселе?

60

Блуднице шейх^[7] сказал: «Ты, что ни день, пьяна,

И что ни час, то в сеть другим завлечена!»

Ему на то: «Ты прав: но ты-то сам таков ли,

Каким всем кажешься?» – ответила она.

61

Я пью, – что отрицать, но не буяню спьяну;

Я жаден, но к чему? Лишь к полному стакану.

Да, свято чтить вино до смерти буду я,

Себя же самого, как ты, я чтить не стану.

62

За то, что вечно пьем и в опьяненье пляшем,

За то, что почести оказываем чашам,

Нас не кори, ханжа! Мы влюблены в вино,

И милые уста всегда к услугам нашим.

63

Над краем чаши мы намазы^[8] совершаем;

Вином пурпуровым свой дух мы возвышаем;

Часы, что без толку в мечетях провели,

Отныне в кабаке наверстывать решаем.

64

На свете можно ли безгрешного найти? —

Нам всем заказаны безгрешные пути.

Мы худо действуем, а ты нас злом караешь:

Меж нами и тобой различья нет почти.

65

У мертвых и живых один владыка – Ты;

Кто небо завертел над нами дико? – Ты.

Я тварь греховная, а Ты создатель мира;

Из нас виновен кто? Сам рассуди-ка Ты!

66

Вот кубок! Не найти столь дивного другого.

Ему расцеловать чело душа готова.

Но брошен оземь он небесным гончаром,

Что вылепил его, – и глиной стал он снова.

67

Ужели бы гончар им сделанный сосуд

Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?

А сколько стройных ног, голов и рук прекрасных,

Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!

68

Жизнь сотворивши, смерть Ты создал вслед за тем,

Назначил гибель Ты своим созданьям всем,

Ты плохо их слепил. Но кто ж тому виною?

А если хорошо, ломаешь их зачем?