Оливье Норек
Расплата

Полная версия

Olivier Norek

IMPACT

Copyright © Éditions Michel Lafon, 2020

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

© В. П. Чепига, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука®

* * *

Как всегда, Норек пишет прекрасно и не дает нам перевести дух; этот захватывающий роман буквально бьет наотмашь.

Branches culture

Оливье Норек злится, и эта злость делает ему честь. Это абсолютно необходимая книга. Прочтите ее незамедлительно и дайте прочесть всем вокруг.

Benzinemag

Роман «Расплата» – поразительная и ужасающая фреска, под прицелом у Оливье Норека – гиганты экономики, нефтяная индустрия и банки. Норек не щадит читателей и не дает им ни минуты отдыха: он умеет давить на больное и жестоко терзает наше нутро и совесть.

Le Parisien

Головокружительный триллер, яростный рывок к истине. Браво!

Les Artsze

* * *

Посвящается тем, для кого наша планета всегда в опасности

* * *

Я знаю жизнь, поэтому мне не пришлось ничего выдумывать.

Виржиля Солала еще не существует.

Но некоторые ждут его, потому что мир кричит о помощи.

В этом романе убийца говорит только от своего имени.

* * *

Сначала великие изменения кажутся невозможными.

Затем они становятся неизбежными.

Боб Хантер, соучредитель «Гринпис»

В 1965 году вода была бесплатной. Скоро она будет стоить, как нефть.

Пол Уотсон, создатель «Морского пастуха»^[1]

Природой можно управлять, только подчиняясь ей.

Фрэнсис Бэкон. Novum Organum, 1620

Часть первая. «Гринвар»

^[2]

1

2020. Дельта реки Нигер. Нигерия.

Нефтепроводы. Земли народа огони^[3]

На каждом повороте ведущая машина, военный пикап, поднимала тучи мелкой пыли, которая проникала, куда только могла. За пикапом в пылевом облаке тянулся внушительный караван из десяти грузовиков. Издалека казалось, будто ожившее туманное чудище мчится к ближайшим деревням, чтобы их поглотить.

Солал больше не мог выносить эту въевшуюся пыль. Пыль была в каждом кармане жилета, между всеми деталями пистолета, на щеках, в ушах, под веками, пыль скрипела на зубах. Это сводило с ума.

Солал был типичным военным офицером – с жестким взглядом, короткими волосами, лет сорока, плюс-минус десять, определить невозможно. Бывают такие мужчины без возраста. Он дважды постучал по термометру на приборной панели. Если температура поднимается выше пятидесяти градусов, тело перестает нормально функционировать, и без охлаждения организм быстро выходит из строя. Сегодня сорок шесть градусов, неслыханная жара даже для этой части Африки, то есть майор Солал был в четырех градусах от теплового удара и смерти. Буквально. Тридцать сотрудников нигерийской мобильной полиции, которые ехали в грузовиках, переносили зной лучше, но им тоже было жарковато.

Все сто километров пейзаж не менялся. Выразительная линия пальм на горизонте прорезала ослепительно-синее небо, словно природу здесь никогда не тревожили и она осталась такой же, как миллион лет назад. Но когда солнце ненадолго освещало эту линию, пальмы становились такими, какими были сейчас, чахлыми и истощенными.

Если кто и решался посмотреть вниз, то видел лишь черную грязную землю, пропитанную нефтью из разваливающихся трубопроводов, которая разъедала корни деревьев у небольших речушек. Вода в липких радужных разводах переливалась миллионами цветов. Это был яд, которым напиталась почва, этот яд отравил самые глубокие слои подземных вод, и земля больше не могла его поглощать. Солал закутал нос и рот платком, но тщетно: зловоние углеводородных паров проникало глубоко в легкие. Это зловоние ощущалось на языке и нёбе, как если бы он лизнул пол на бензозаправке.

По обе стороны дороги в небо били огромные языки пламени, окруженные черным, плотным, почти осязаемым дымом. При добыче нефти выделялся газ, который сжигался здесь в больших емкостях, хотя этот метод был давно запрещен, и Солалу приходилось задерживать дыхание, чтобы не задохнуться.

– Десять минут до пункта назначения, – передали по рации.

Через указанное время колонна машин затормозила у въезда в деревню Гой, и пришлось дождаться, пока пыль не осядет тяжелыми хлопьями, чтобы что-нибудь рассмотреть.

Там, словно на перроне невидимой станции, затерянной в густых зарослях, под большой дырявой жестяной крышей собралось около трехсот человек – женщин, мужчин и детей; у их ног в чемоданах, холщовых сумках и мешках для мусора лежало все их имущество. Перед толпой стояли четыре сотрудника из «Международной Амнистии», среди них француженка-экспатриантка, которая заставила Солала сюда приехать, хотя ему этого совершенно не хотелось. Уже в плохом настроении Солал ступил на землю.

– Спасибо, капитан, что проделали такой путь, – поприветствовала его француженка. Футболка на ней была потной.

– Майор, а не капитан. И не надо благодарности, я здесь не по своей воле.

Солал подал знак, и три десятка нигерийских полицейских в черной форме, зеленых беретах, солнцезащитных очках и с автоматами Калашникова выпрыгнули из грузовиков. Их командир Абайе, начальник нигерийской полиции, сошел последним. Несмотря на жару и невыносимую вонь, он невозмутимо закурил в сторонке, давая понять Солалу, что большего от него ждать не следует, если тот еще не сообразил. Он тоже был вынужден согласиться на это задание. Министерство иностранных дел обязало Солала нянчиться с этой молодой француженкой из гуманитарной миссии и репатриировать ее, а комиссар полиции Абуджи^[4] возложил на суперинтенданта Абайе ответственность за безопасность французского майора.

– Я думал, деревня Гой была эвакуирована после разлива нефти, – заметил Солал. – Так что же они до сих пор здесь делают?

Француженка улыбалась, несмотря на явное раздражение собеседника.

– Разлив нефти? О котором из них вы говорите? В этой дельте их было более четырех тысяч^[5]. Огони не знают, куда податься. Местные нефтяные компании, «Шелл» или «Эни», которые тут все загрязняют, «Мстители дельты Нигера», которые разрушают инфраструктуру, коррумпированная полиция и армия… К кому они могут обратиться за помощью? Даже вы здесь лишь потому, что я француженка и посольству совсем не нужно, чтобы я исчезла, на меня напали или где-нибудь закопали.

– У каждого свои обязанности. Я здесь не для того, чтобы спасать Нигерию, я должен доставить вас в безопасную зону посольства в Абудже.

Девушка повернулась к деревенским жителям, усталым и взволнованным, вверившим судьбу этим незнакомцам.

– Но сначала мы позаботимся о них? – уточнила она.

– Это наше задание. Вы же наверняка не сможете их тут бросить. Так куда их отвезти?

– В Порт-Харкорт, это в шестидесяти километрах.

– В эти трущобы?

– Там все равно лучше, чем здесь. Рыба гибнет, то, что растет на земле, почти мертво, а вода в колодцах отравлена тяжелыми металлами. Воздух настолько грязный, что идут кислотные дожди, они проедают жестяные крыши и превращают камень в пыль^[6]. А представьте, что делается с их кожей. Дельта – одно из первых мест в мире, где жизнь просто исчезла. Так что трущобы для этих людей – совсем неплохо.

Солалу нигерийская полиция не подчинялась, и он попросил суперинтенданта Абайе начать операцию. Триста жителей деревни согнали в кучу, как скот, их подталкивали прикладами и пихали кулаками. Солал смотрел на это, но вскользь, чтобы образы не перекочевали в мозг, а из мозга в душу. Не думать. Не вспоминать. Оставить все это дерьмо здесь, в этой части Африки, которую он надеялся скоро покинуть и не хотел запоминать. И все же…

Сначала он заметил слепого ребенка, которого несла мать, – его белесые глаза ярко выделялись на черной коже. Другой взбирался по металлическим ступенькам в грузовик, но непослушные руки и ноги непрерывно тряслись. В конце концов один из солдат не вытерпел и подкинул его в кузов. К третьему ребенку, кожа которого висела сухими лоскутами по всей спине, туловищу и тонким рукам, даже не притронулись, такое отвращение он вызывал. Старики казались мертвецами, взрослые – увядшими, дети – больными.

А когда в грузовиках закончилось место, стали выбрасывать за борт их баулы. Но никто не возмутился: люди сомневались, что «Международная Амнистия» убережет их от побоев или чего-нибудь похуже.

– У меня еще одна просьба, майор, – нерешительно произнесла француженка, почти уверенная, что ей откажут.

– Ответом будет «нет», – отрезал Солал, которому не терпелось поскорее убраться отсюда.

– Всего метрах в ста. Это очень важно.

Ему пришлось пойти за девушкой, поскольку она уже двинулась вперед. За ними последовал недовольный Абайе и двое его подчиненных. Растрескавшаяся темная грунтовка, уходящая в чащу голых деревьев, привела к глубокой яме, до краев заполненной трупами на разных стадиях разложения. Человек двести, а может, и вдвое больше. Запах гниения смешивался с запахом нефти. Много детских трупов, гораздо больше, чем взрослых.

– За пять лет более тридцати миллионов литров нефти попали в Атлантический океан^[7], – сказала девушка. – Вы стоите на одном из самых отравленных мест на земле, и это лишь часть печальной реальности. В каждой деревне десятки смертей в неделю, их просто не успевают хоронить.

– Вы издеваетесь? – прорычал Солал. – Я-то тут при чем?

– Кроме Гой, вокруг этой братской могилы двадцать небольших поселений. Трупы гниют на солнце, микробы размножаются, здесь рассадник инфекций. Надо бы вернуться с экскаватором, выкопать яму побольше, засыпать известью и добавить метра три земли. Одному Богу известно, какие болезни расползутся отсюда.

Страшная реальность исподволь разъедала душу Солалу. Он задал вопрос, но сразу проклял себя – ответа он совершенно не хотел слышать.

– Почему столько детей?

– Причин много. Преждевременная смерть, отравление свинцом, рак, сердечно-сосудистые, респираторные, неврологические заболевания. Каждый второй ребенок болеет^[8]. Средняя продолжительность жизни в Нигерии пятьдесят пять лет, но в дельте она снижается до сорока. Одна только нефтяная промышленность отнимает пятнадцать лет жизни^[9]. Их полтора миллиона, и поскольку страдает уже второе поколение, у них было украдено в общей сложности сорок пять миллионов лет.

Образ гигантского ненасытного вампира, который навис над этой землей и одним махом высосал сорок пять миллионов лет жизни, усилил отвращение Солала. Француженка смотрела, как он подходит к командиру Абайе и что-то ему говорит. Абайе бросил взгляд на яму с трупами и будто бы дал согласие.

Когда француженка присоединилась к когорте солдат и остальных членов «Международной Амнистии», вереница грузовиков с последними выжившими из деревни Гой наконец отправилась в путь, покидая место, с которым не мог сравниться никакой ад. Солал, Абайе и двое полицейских остались. Они выкачали три четверти бензобака одной из машин. Достойных похорон не будет. Сюда никто не вернется.

Черный столб, поднимавшийся от горящих тел в небо, был виден за много километров.

Рожденные в нефти, питающиеся нефтью, умершие от нефти, сгоревшие от нефти.

При виде густой черной тучи француженка сразу поняла, что сделали Абайе и майор. Она закрыла глаза. Подобно затопленной земле, которая больше не может впитывать воду, она не могла больше это выносить.

Солал сел в машину, и до конца поездки они с Абайе не обменялись ни словом. У города Абуджа на мобильник пришло сообщение. Он и не думал, что сегодня сможет улыбнуться.

«Досрочный вылет. Ты возвращаешься во Францию, Виржиль!»

2

Париж. Родильное отделение Пор-Рояль

Его первенец. Девочка. Виржиль Солал боялся за нее еще до рождения. И отныне будет бояться все время.

Он найдет более спокойную работу, чтобы не покидать Францию, и откажется от командировок на пяти континентах. Пусть останется только один континент, одна страна, один город, один район, один дом, одна детская комната… Достаточно большая территория, которую нужно защищать.

Вскоре их станет трое.

Он видел дочь на нескольких нечетких УЗИ, когда получил открытку от жены. Маленькое существо, плавающее в питательной жидкости. Не терпелось наконец-то познакомиться с ней.

В четвертый раз акушерка приказала Лоре тужиться, и в четвертый раз крики Лоры эхом отразились от стен коридоров родильного отделения, украшенных детскими рисунками и фотографиями улыбающихся младенцев. Лора впилась ногтями в ладонь Виржиля. Это была самая чудесная пытка в жизни, он даже убедил себя, что способен простым касанием рук оттянуть на себя часть ее боли.

Однажды в детстве Виржиль тяжело заболел, и мать, сетуя на свое бессилие, молилась: «Если бы я могла забрать твою боль…»

– Если бы я мог забрать твою боль, – прошептал он Лоре.

Как напуганный пассажир самолета, попавшего в турбулентность, смотрит на стюардессу, чтобы понять серьезность ситуации, так и Виржиль не сводил глаз с акушерки, пытаясь расшифровать выражение ее лица, слова и интонации.

Он услышал, что показалась голова, появилось плечо, услышал радостные возгласы Лоры, ее прерывистое дыхание. Он услышал, как заколотилось собственное сердце, словно рвалось навстречу дочери. Затем, когда медсестры перестали суетиться, он понял, что ребенок появился на свет. На секунду он увидел дочь, розовую, мокрую, пухлую и выпачканную, и она исчезла за блузой акушерки, чьи добрые руки повторяли движения, которые делали уже тысячи раз.

Затем движения стали неуверенными и более резкими.

Потом исчезли звуки.

Кроме оглушающего звука тишины, которой не должно было быть.

Акушерки выбежали в коридор и стали звать педиатра. Даже панические крики Лоры не заставили Виржиля обернуться. Он не мог пошевелиться от парализовавшего его ужаса. Одна из акушерок два раза стукнула между маленькими лопатками. Запыхавшийся педиатр не глядя оттолкнул ее, отсосал через трубочку жидкость изо рта и носа младенца, чтобы прочистить дыхательные пути. Ребенка интубировали, а Виржиля попросили выйти из палаты. Но он смотрел с такой решимостью, что второй раз просить не стали. Ввели зонд, начали вентилировать крошечные легкие, но те не реагировали. Розовый ребенок стал синим. И не двигался.

– Массаж сердца? – спросила акушерка.

– Бесполезно, воздух не проходит, легкие как будто слиплись, ничего не понимаю, – бормотал педиатр. – Не понимаю.

Виржиль уставился на край реанимационного стола, на сморщенную ручку, на неподвижные хрупкие пальчики. В нигерийском аду он мечтал, как однажды будет держать в руках эти крохотные ладошки.

Педиатр больше не двигался. Его руки бессильно повисли. Борьба за жизнь ребенка прекратилась.

Сердце остановилось. Клетки мозга уснули в считаные секунды, миллионы клеток…

Виржиль наконец повернулся к Лоре. Они были как две пустые оболочки, навеки проклятые и умершие в один миг.

3

Париж. Два года спустя.

За три часа до первого контакта

Будильник молчал, но ему все равно крепко досталось от Дианы, пока она не поняла, что звонит мобильный. 5:30 утра.

Вынырнув из глубокого сна, она уставилась на голубой экран, мерцающий в полной темноте, чтобы выяснить, на кого сейчас будет орать. Но оказалась лишена этого удовольствия.

– Майор?

– Извините, Диана.

– Еще очень рано. Или очень поздно. Что-то срочное?

– Сам бы хотел понимать. Меня, как и вас, разбудили, знаю не больше вашего. Подойдите к окну.

Она сунула замерзшие ноги в теплые тапочки, энергично потерла лицо и шагнула к окну. Улицу освещали только фонари.

– Видите черный седан?

– Да. Стоит внизу. Двигатель работает.

– Это ваш водитель. Одевайтесь, вас ждут в Тридцать шестом отделе «Бастиона».

– Это не мой отдел. У них там уже нет психолога?

– Вы задаете вопросы человеку, который не знает ответов и собирается снова лечь спать. Я знаю только, что это приказ прокурора.

– Наркотики? Несовершеннолетние? Преступление? – уточнила Диана.

– Повторяю, я не в курсе событий. Сообщите, как только все узнаете. Неприятно, когда тебя держат в неведении.

Прежде чем отключиться, он предупредил:

– Мы привыкли к вам, к тому, как вы работаете. И мы вас очень ценим. Но в Тридцать шестом вас еще не знают. Ни вас, ни ваших привычек. Так что постарайтесь не ставить нас в неловкое положение.

Диана еще мгновение смотрела на мобильник. Может, это все побочка от снотворного или дурацкий сон, который потом придется разгадывать? Машина мигнула фарами, и Диана поняла, что, если она видит силуэт водителя через ветровое стекло, он ее тоже видит.

Диана избегала лишних ежедневных хлопот, стараясь организовать жизнь как можно проще. Это уравновешивало постоянный беспорядок в голове. Всегда белая футболка, сверху свободный свитер, всегда узкие джинсы и удобные кроссовки. Мальчишеская стрижка, иссиня-черные волосы, на которые достаточно плеснуть воды, чтобы привести их в порядок. Она наскоро умылась, надела аляповатый пуховик и захлопнула дверь своей крошечной студии.

Водитель стоял рядом с машиной, пассажирская дверца была открыта. Отвратительно бодрый и приветливый, он явно не страдал от этой ночной вылазки.

– Диана Мейер?

Она кивнула и села в машину.

– Вы знаете, что происходит? – спросила она, когда машина тронулась.

– Да, – улыбнулся он.

И больше ничего не сказал, так что всю дорогу они молчали.

У «Бастиона», парижской штаб-квартиры Региональной службы уголовного розыска, водитель припарковался между двумя аварийно-спасательными автомобилями. Выйдя из седана, они услышали мощный рев работающего на пределе двигателя: машина с тонированными стеклами въехала на стоянку Тридцать шестого отдела и так резко свернула, что задела днищем асфальт. Видимо, дело было срочное, и Диана подумала, не связано ли это с ночным звонком.

Она окинула взглядом «Бастион». Зловещее здание, больше похожее на современную больницу, чем на полицейское управление.

– Не были здесь раньше?

– Не приходилось.

– Тут одиннадцать этажей, тридцать три тысячи квадратных метров и везде полицейские.

У Дианы закружилась голова, когда она представила себе этот муравейник. Нашарив в кармане коробочку с транквилизатором, она вытряхнула полтаблетки и захрустела ею, как леденцом. Последовав за водителем, прошла через металлоискатель. Тот зазвенел, но охранник сказал, что сумку показывать не надо. В холле, огромном и пустом в этот час, у Дианы снова закололо в пальцах и пересохло во рту. Только в тесном лифте она немного успокоилась.

Не замечая странного поведения Дианы Мейер, водитель нажал на верхнюю кнопку. Она подумала, что если здание строилось по принципу «чем выше, тем лучше», то это должен быть этаж, который занимает руководство.

– Извините за этот цирк, – сказал водитель. – У нас тут сложная ситуация, нужна ваша помощь. Скоро сами все узнаете.

Двери открылись. Диана оказалась совершенно не готова к бешеной суете, которая царила на верхнем этаже, а ведь утро еще даже не наступило. Мужчины и женщины входили и выходили из кабинетов, словно в гротескной комедии, одни с документами, другие с прижатыми к уху телефонами и очень серьезными лицами, явно беседуя о чем-то важном. Диана нерешительно застыла в лифте.

– Агорафобия? – предположил ее спутник.

– Если бы только это.

– Следуйте за мной, нам в конец коридора.

Они пробрались сквозь толпу снующих туда-сюда сотрудников к кабинету начальника. Тот стоял в пальто и поглядывал на настенные часы, а это означало, что у него либо мало времени, либо есть более важные проблемы. Без особых церемоний он сразу перешел к делу.

– Мейер, – произнес он так, словно они уже были знакомы, – теперь вы работаете на Тридцать шестой отдел и обязаны хранить тайну. Ничего из того, что вы здесь увидите или услышите, не должно выйти за пределы этих стен.

Достав из сумки блокнот и черный фломастер, Диана приготовилась делать заметки.

– Уберите. Мы ничего не записываем, ничего не фиксируем, ничего не снимаем. Это несложно, мы все равно почти ничего не знаем.

Щелкнув пультом, шеф включил плоский монитор своего компьютера, стоявшего на столе для совещаний. Дважды кликнул по видеофайлу и поставил его на паузу, чтобы кое-что разъяснить.

– Вот что мы получили вчера вечером. Отправлено в наш отдел по электронной почте. Пока никто не знает, кроме премьер-министра, президента, кое-каких прокуроров и полицейских на этом этаже. То есть долго в тайне не останется.

И он запустил видео. На экране пошли помехи, появилась размытая картинка. Изображение автоматически сфокусировалось, возникла стеклянная камера размером примерно три на три метра. В углу неподвижно лежал человек в мятом костюме. Рядом с камерой громоздилась металлическая конструкция. На полу стоял медный бак, соединенный с двигателем, тот, в свою очередь, был соединен с длинной выхлопной трубой, конец которой выходил в круглое отверстие, просверленное в толстом стекле камеры.

Ни на стенах, ни на полу, ни на потолке не было никаких деталей. Это мог быть подвал где-нибудь в Париже или сарай в Кентукки.

Затем изображение исчезло.

– Странная штуковина. Что это было?

– С технической точки зрения это стеклянная тюрьма с трубой, соединенной с автомобильным двигателем.

– А с человеческой точки зрения?

– Потребовалось время, но в итоге сработала программа распознавания лиц. В камере находится новый генеральный директор нефтегазовой компании «Тоталь».

Кому бы шеф ни говорил эту фразу, всегда повисало угрюмое молчание.

– Похищение с целью выкупа? – спросила наконец Диана Мейер.

– Вероятно. В любом случае мы прорабатываем эту версию. В письме с видео было сообщение. Точнее, нам назначили встречу. Через три часа. – Он бросил взгляд на настенные часы. – Уже немногим меньше. Нам нужно зайти на «Купидон», это сайт знакомств. И в конкретный профиль.

– У вас есть имя? Ник? Фото?

– Пока ничего. Профиль называется «Total», на фотографии генеральный директор компании. Но самое интересное, что там есть возможность приватного видеочата для профилей, которые друг другу приглянулись. По логике нас ждет зрительный контакт с похитителем, похитительницей или похитителями.

Диана отметила, что даже в такой ситуации шеф использовал гендерно-инклюзивный язык.

– С похитителем или похитителями, – поправила она. – Похищение с целью выкупа – исключительно мужское занятие. И чего вы ждете от меня?

– Вы будете работать с капитаном Натаном Модисом. Он проведет переговоры с тем, кто появится на экране. А вы послушаете.

– Вы хотите, чтобы я составила его профиль?

– Это ваша работа, не так ли?

– Да, но профайлинг далеко не точная наука.

– Сейчас нам важна не столько точность, сколько срочность. От вас требуется не больше того, что вы уже делаете у себя в Центральном отделе по борьбе с насилием.

– Но… Разве у вас в Тридцать шестом нет своего психолога-криминалиста?

– Есть, и наша сотрудница очень компетентна, что бы там ни говорили.

Диана никогда не слышала столь вежливой критики или столь лицемерного комплимента.

– В последнее время она немного утомилась, – продолжил шеф. – Мне же нужен человек в отличной форме, который будет работать круглосуточно семь дней в неделю. Итак, Модис – главный, а вы отвечаете за наблюдение. Кроме вас, никто не выйдет на связь с похитителем, пока мы не раскроем это преступление. Параллельно работают несколько групп, они занимаются другими аспектами расследования. Модис объяснит по ходу дела.

– И когда я с ним встречусь?

– Вы уже знакомы.

Мужчина, которого Диана считала своим водителем, весело помахал из противоположного угла кабинета. Утром, когда она его разглядывала, у нее сложился образ красавчика из приличной семьи, дисциплинированного, вежливого, рафинированного. Его внешность никак не соответствовала должности капитана Тридцать шестого, которому руководство поручило переговоры по крайне взрывоопасному делу. Она с некоторым удовольствием отметила, что он сложнее, чем эта благообразная картинка.

– Не меня надо анализировать, – проницательно усмехнулся Модис. – Идемте, у нас осталось два с половиной часа.

4

Комнату площадью не более пятнадцати квадратных метров оборудовали так, чтобы можно было обосноваться там надолго. На длинном столе вдоль стены стояла дюжина пластиковых бутылок с водой, капсульная кофеварка и упакованные в блистеры треугольные бутерброды. В центре находился овальный стол, заваленный документами и протоколами, в которых было все, что удалось расследовать за пять часов.

– Вам подойдет. Кабинет не слишком большой? – уточнил Модис, который знал, что агорафобию вызывает как толпа, так и большие пустые пространства.

– Прекрасно. Мне нравится только там, где я могу потрогать стены. Именно поэтому я стала психологом, а не проводником в горах.

– В каком смысле?

– Профайлинг проводится в кабинете, как психоанализ. Это работа лично с человеком или с документами, когда ищешь причины, толкнувшие на преступление.

Модис снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку одного из кресел, стоявших в двух метрах от настенного экрана.

– Что еще я должен знать о вас во избежание недоразумений?

Что она могла ответить, чтобы не встревожить его? Гаптофобия, боязнь прикосновений. Энтомофобия, страх перед насекомыми. Гермафобия, страх перед микробами. И немного ипохондрии, если уж быть предельно честной.

– Ничего особенного. Ну, есть много чего, но это не помешает работе.

– Диана или Мейер? – снова уточнил Модис.

– Лучше Диана.

– В таком случае я Натан. Подойдите, Диана, покажу, на какой мы стадии.

Одним движением фокусника он разложил документы следствия на центральном столе.

– Как вы поняли, видео не дает информации о том, где находится заложник. Но их мишень – французский гражданин, видео отправили в уголовный розыск Франции, поэтому я предполагаю, что наш заложник находится во Франции.

– Мишень? Вы не называете его по имени. Специально дистанцируетесь?

– Вы можете называть его «Тоталь» или «гендиректор», если хотите, но я избегаю любого вида сочувствия. Оно мешает объективности.

Он отложил фотографии и сосредоточился на замысловатом наборе букв и цифр, которые Диана не могла разобрать.

– Отдел цифровых расследований хорошо поработал. Если коротко, у каждого компьютера есть IP-адрес, а у каждого адреса есть владелец. Мы попытались отследить, с какого IP подозреваемый отправил письмо с видео. Увы, мы зашли в тупик. Трафик проходит через VPN – программу, которая каждую минуту меняет адрес. Как будто вы постоянно переезжаете с места на место. Вы неуловимы. И последнее о компьютерных делах: сайт знакомств, где мы встречаемся, расположен на российском сервере, и я по опыту знаю, что в России не очень любят отвечать на наши запросы.

Затем Натан перешел к снимку экрана, где крупным планом был виден механический узел, соединенный со стеклянной камерой.

– Грубо говоря, тут у нас машина. Без кузова и сидений. Камера, в которой находится гендиректор, размером три на три метра, это двадцать семь кубических метров или двадцать семь тысяч литров воздуха. Невозможно рассчитать, за какое время выхлопные газы заполнят пространство до смертельного уровня. Мы не знаем, герметична ли камера, какое топливо используется, насколько загрязнен двигатель, какая у него выработка. Чтобы ловушка сработала, углекислый газ должен вытеснить весь воздух, поэтому вверху нужно отверстие для выхода кислорода. К сожалению, на видео не показана верхняя часть, поэтому я не знаю, насколько оно большое.

– И? По вашим оценкам, сколько осталось жить гендиректору, если они запустят двигатель?

– Максимум полчаса. Но я бы забеспокоился уже после пятнадцати минут.

– А его семья? Члены семьи могут оказаться полезными. Часто убийца, насильник, мошенник или похититель знает своих жертв.

– Семьей занимается другая группа. Если они что-то обнаружат, то сообщат нам. В любом случае мы – центр, мы первыми все узнаём. Не думайте об остальной части расследования. У нас есть только одно дело – сохранить жизнь гендиректора, узнать, сколько будет стоить его освобождение и как организовать обмен. Затем арестуем похитителя.

– Вы так уверенно об этом говорите.

– Обычно их ловят. Особенно если вы охотитесь за главой одной из важнейших компаний страны. У нас неограниченные ресурсы для работы.

– Не все жертвы имеют право на такие привилегии, – поддела его Диана.

– Правосудие, отпуск, школа – каждому по возможностям. Мы поняли, что социальной справедливости не существует, давайте продолжать работу.

Эффективен, резок, прагматичен, скрупулезен. У Дианы складывалось все более четкое представление о новом коллеге. И он еще больше становился ей симпатичен.

– Мне до такой точности оценок далеко, – сказала она виновато. – Моя тема менее техническая, более человечная и поэтому приблизительная. Очень приблизительная. – Она мысленно сформулировала свои соображения, расставила приоритеты и продолжила: – Во-первых, налицо организованность. Эту операцию планировали заранее. Компьютерная безопасность. Вдумчивый человек с четкой мотивацией. Учитывая статус жертвы, явно смелый. Выбрав гендиректора, он знал, что на поиски бросят все полицейские силы Франции. Во-вторых, это немного похоже на игру. Он приглашает нас поучаствовать, понаблюдать, как будто хочет что-то сказать и нам. Но вывод из всего этого меня тревожит.

– Пожалуйста, говорите, именно поэтому вы здесь, – подбодрил ее Натан.

– Если назвать «партией» время между этой минутой и освобождением жертвы, то наша партия будет разыгрываться в два этапа. Первый – спокойный, похититель объяснит, чего он от нас хочет, каков его план, если угодно. Второй – быстрый, который вы оценили максимум в тридцать минут, когда похититель запустит двигатель. И сложность его плана показывает, что он пойдет до конца.

– Убивать нелегко. Ни один полицейский не знает, сможет ли нажать на курок, пока не окажется в безвыходной ситуации.

– Это ясно. Но одно дело вдруг захотеть отравить супруга, а потом хорошо выспаться и передумать, и совсем другое – установить стеклянную камеру, машину, соединить их, похитить одного из самых влиятельных людей в стране и дразнить нас русским сервером и сменой адресов… Не похоже на человека, который может бросить начатое.

– Надеюсь, нам не придется это проверять.

– И это приводит меня к следующей мысли. Неприятной. Здесь есть определенная логика, некое послание. Ведь человека похищают обычно ради денег. Жертва, похититель, обмен. Точка. А тут гендиректор нефтегазовой компании, которого собираются удушить собственным бензином. Тут есть связь, я считаю. Это картина, где все детали на своих местах.

Она помолчала, чтобы Натан успел осознать смысл ее слов. Затем продолжила:

– С самого начала вы говорили о похищении с требованием выкупа. Но что, если похитителю не нужны деньги?

– Слишком много усилий для того, чтобы просто что-то нам сообщить.

– Верно. Если только это не показательная казнь.