Ольга Юрьевна Виноградова
Проклятый рай, или Гаити в 1793 году
Здесь в колониях, расовые различия были возведены в степень классовых, малейший оттенок в цвете кожи, нюанс в примесях крови, легкое отличие в происхождении играло в жизни местных жителей роль главную и решающую, приближая либо к правящим, либо к угнетенным.
Цветное большинство, без малого 90% населения острова между собой также делилось на рабов и малочисленную прослойку свободных.
В отличие от владений Англии и США, в колониях Франции мулаты и люди еще более смешанной крови были юридически отделены от чернокожих, в массе своей они были свободны, но прав равных с белыми мулаты всё же не имели.
В колониях европейцы разработали даже специальную терминологию для обозначения всех возможных вариантов происхождения: «гарифы» – дети коренных индейцев и чернокожих, «квартероны» – дети белого и мулатки, «терцероны» – дети белого и квартеронки и т.п. Все эти «квартероны» и прочие, внешне белые, считались условно « цветными» за сам факт наличия в их жилах смешанной крови и также подвергались унижениям дискриминации.
Делились эти люди еще в одном отношении: франкоязычные выросшие в смешанной афро-французской креольской традиции уроженцы острова – «антильянос» и люди, привезенные с западного побережья Африки.
Белые Сен-Доминго приняли революцию во Франции в штыки, она грозила разрушить самые основы колониального порядка и отменить рабство и неравенство рас.
Защитники рабства в Национальном Собрании представлены молодыми аристократами братьями Ламет, сами бывшие владельцами плантаций на Сен-Доминго, позднее к ним присоединился жирондист Бриссо.
Доктор Марат принципиально порвал всякие отношения с прежним товарищем из-за измены последнего в важнейшем вопросе об отмене рабства и равноправии свободного цветного населения французских колоний.
Ведь не зря молодой депутат от Арраса Робеспьер сказал в Национальном Собрании: «Лучше лишиться колоний, чем принципа!». Он имел в виду принципы демократии, отвергающие рабство и все виды угнетения человека по каким-либо признакам, будь то социальное происхождение или цвет кожи…
Робеспьер хлёстко называл идеи расового «превосходства» европейцев над народами колоний идеями «дворянства белой кожи».
Плантаторы дерзко заявили, что не подчинятся решениям Парижа и будут жить автономно, сохраняя верность королевской власти и устои рабства.
Первыми пришли в движение мулаты, они считали себя прослойкой, отдельной от чёрных и поэтому ими была поднята не тема отмены рабства, а лишь уравнение мулатов в правах с белыми и новые выборы. Среди лидеров выделялся Венсан Оже, молодой мулат, получивший образование в Париже.
Взбешённые плантаторы пресекли выступления и устроили для их руководителей, в их числе жутким образом погиб молодой Оже средневеково-зверские казни, подчеркнув этим, что «демократия, равенство и братство» касаются только белых!
Восстание чёрных рабов началось в августе 1790 года под влиянием идей французской революции.
Интересно при этом, что африканцы и чёрные антильянос редко выступали вместе со своими полукровными соплеменниками, часто убивали их вместе с белыми, так как мулаты иногда бывали и надсмотрщиками на плантациях и даже владельцами рабов, больше того, желая угодить белым и выгадать себе новые послабления, скверно относились к чернокожим.
Положение мулатов было двойственным, белые называли их – «полу-негры», для чёрных и для самих себя они «полу-белые»!
Сумятица усугублялась тем, что на Сен-Доминго белые плантаторы – аристократы представляли собой еще и партию французских роялистов, а малочисленные местные республиканцы из белых и чёрные рабы воодушевлялись новыми идеями свободы, равенства и братства.
Жак Буарди сумрачно склонился над столом. Он не любил эти воспоминания, посёлок Лемуан под Леоганом, где жили семьи освобождённых рабов. Ни малейшей ностальгии и теплоты не пробуждали в молодом человеке эти воспоминания о сумеречном существовании детских и юношеских лет. Жители посёлка, как наёмные рабочие трудились на плантации своего бывшего хозяина за жалкие гроши, от которых отказался бы и белый крестьянин.
Лемуан, каким он навсегда запомнился Жаку… Убогие домишки, огороды, вечно размытые ливнями дороги, грязи по колено, вечный голод и вечные унижения, никаких надежд. Невозмутимые лица, бронзовые и чёрные маски, за которыми и усталость заезженных вьючных животных, и терпение мучеников, и непримиримая ненависть. Что видит чужак со стороны? Ровно ничего. Подчёркнутая услужливость, белозубые улыбки и низкие поклоны: «Да, месье, слушаюсь, мадам…»
Чем хуже живет Лемуан, тем чаще слышны по вечерам народные песни и жёсткий ритм барабанов. Уголки полных губ Жака чуть насмешливо изогнулись. Только белые думают, что петь и танцевать можно исключительно от радости, от сытости и довольства жизнью. Танцуют? Значит еще живы, есть еще жизненные силы, жива душа народа. Только ли для того, чтобы терпеть дальше? У потомков африканцев танец способен выразить любые человеческие чувства, выплескивая в мир как радость, так и горе, как любовь, так и гнев… Это искусственное оживление Лемуана, как смех сквозь слёзы…
Что понимает в этой жизни чужак? «О, эти услужливые добродушные негры кажется вполне довольны своей жизнью… Эта страна настоящий рай: синий океан, тёплый золотой песок, пальмы!»
Белый идиот, начитавшийся утопий вроде «Поля и Виргинии» или… «Негра, который сердцем был чище многих белых»! Хорошо, что во время этих щенячьих восторгов тот белый господин не встретился взглядом с 17-летним Жаком Буарди…
А там ничего никогда не менялось, по крайней мере к лучшему. День прошел и, слава Богу, живы и ладно. Тьфу! Жак нервно дёрнулся.
Школа в Лемуане, это нечто особое по меркам колоний. Учился он в школе, основанной для детей бывших рабов этим же «филантропом», которого, впрочем, никто таковым не считал, кроме него самого и других белых «либералов»…
Пытаясь отвлечься от обстановки в доме старался заниматься самообразованием, много читал. В семье кроме Жака было шестеро детей, сестра Беатрис и братья Анри, Эмильен, Антуан, Альбер и Франсуа.
Мать Аннет запомнилась ему доброй, но смирной и забитой женщиной, постоянной жертвой бешеных вспышек хмурого и агрессивного, часто пьяного отца. Казалось, иногда отец ненавидит весь мир, самого себя, цвет своей кожи, которому единственно обязан тем, как сложилась его жизнь, всех белых, наконец, жену и детей. Именно отец в глазах детей Буарди был виновен в ее ранней смерти.
При появлении в доме мачехи, молодой и вызывающе красивой мулатки со светлокожим сыном, явно рожденным от белого мужчины, только накалило обстановку. Красотка и не желала прикидываться «любящей и заботливой» для чужих ей детей, а отцу это было безразлично. Он часто жестоко наказывал их за отсутствие «любви и почтительности» к этой чужой женщине и за острую враждебность к новоявленному «братцу», явно гордившемуся своей светлой, почти белой кожей, и не раз за это битому.
Известно, что в Леогане жил еще один сын старого Буарди от другой жены, также умершей. Жером Даниэль, за свой нрав известный под хищной кличкой «Кайман». Он был лет на 6 старше Жака и экзотически красив, как говорили, впрочем, он и Жак были поразительно похожи.
Подросшие сыновья перестали терпеть бешеные выходки вечно пьяного отца, в 19 лет Жак ушел из дома, перед этим жестоко подравшись с отцом.
Он не любил своё прошлое и старался не вспоминать его, ненавидел убогий посёлок бывших рабов, дороги, вечно размытые дождями и грязь по колено, ненавидел униженный и полуголодный образ жизни, который был вынужден вести вместе с его жителями, заранее ненавидел плантацию, где должен будет работать после школы.
Отец первый раз жестоко избил его, когда 12-летний Жак сказал ему в лицо:
– Я вырасту и обязательно уеду отсюда. Я не хочу прожить жизнь так, как прожил ее ты. Ты разве не видишь, что остался рабом? Поэтому ты злишься и презираешь себя! Ты работаешь на той же плантации, по-прежнему называешь ее владельца «хозяин», а он по-прежнему крестит тебя «черномазым» прямо в лицо, держишь себя как раб и думаешь, как раб! Ты помнишь поговорку: «В чем разница между чернокожим и «черномазым?» На такие вопросы пусть и отвечают «черномазые»!» А ты и есть «черномазый!»
Бешенству пьяного отца не было предела…
19-летний Жак Буарди был высоким, очень худым и нервным юношей, красивым, но замкнутым и молчаливым, с невозмутимым выражением лица и глаз, так что очень сложно было понять, что он думает или чувствует на самом деле.
Спокойный и добрый в мирной обстановке, он легко приходил в ярость при малейшей угрозе и становился агрессивным. Ему самому казалось, что нервная возбудимость связана с невесёлым трудным детством и нездоровой обстановкой параноидальной злобы в отцовском доме. Подавить эту черту удалось с трудом и лишь отчасти, внешне.
Он пешком пришел в Леоган. Маленькие сбережения были потрачены на скромный, но приличный костюм, Жак ничем не желал походить на жителя Лемуана, сына освобождённых рабов.
Первым знакомым человеком в новом городе стала белая девушка, 17-летняя дочь богатого французского коммерсанта Изабель Ромёф. Она сидела на скамейке и читала глупейший сентиментально-слезливый роман Жозефа Лавале «Негр, который сердцем был чище многих белых».
Тьфу! Что за чушь! Имеет ли эта сладкая чушь отношение к реальной жизни Сен-Доминго?! К его собственной, Жака Буарди реальной жизни?! Да чтоб вас всех! Как думаете, что такое Рай? Где все счастливы? Где никто не умирает с голоду?… Пожалуй…Как мало измученным людям надо…
Как ни вспомнить наши местные мифы… приснился белому господину «рай для чёрных»… что это?! Снова нищета, убогие жилища, но народу тысячи!
Попадает он в рай «для белых»… всё красиво, как в сказке, сияет и сверкает… но нет там ни одной души…» Ха! Разве всё не так… Заслужили они всё, что для себя придумали?!…
Была ли та девушка красива? Трудно сказать. Может быть, но может быть она просто была белой и уже потому необычной? В Лемуане он почти не видел белых женщин, разве на солидном расстоянии… Через совсем незначительное время любовный опыт Жака обогатился, Изабель стала его первой женщиной. В 19 лет она казалась ему необычной, смелой, опытной и уверенной в себе, но спустя годы вспоминая об этом эпизоде уже думал об этом иначе, девчонка была черезчур опытной для своих лет, что несимпатично, держала себя с развязностью уверенной в своих чарах красотки и было похоже, что она явно отдавала предпочтение мужчинам с чёрной кожей и он отнюдь не был первым из их числа. Ей что? Отец подальше от скандала увезет во Францию, а он рисковал серьезно, возможно и жизнью.. Но кто об этом думает в 19 лет?
Встречались среди белых жительниц Сен-Доминго такие вот «любительницы чернокожих». В отличие от чопорных надменных англичанок, американок или испанок, кривящихся от «ужаса и омерзения» при одной мысли о сексуальной близости с мужчиной другой расы француженки в колониях иногда развлекались таким же образом, как и их мужья и братья, правда, отнюдь не афишируя это.
Повзрослевшему Жаку этот тип женщин стал особенно неприятен, ведь они ничего не испытывали к своим одноразовым любовникам, кроме дикого желания, вид человеческого тела другого цвета видимо действовал на этих дам крайне возбуждающе, цвет кожи действовал как дополнительный эротический аксессуар. Но это избирательное отношение, которое совсем не льстит самолюбию, ведь при этом в африканце видят не человека и не мужчину, а «негра» – существо отдельного порядка и «африканскую экзотику» было ему остро неприятно, также как унизительно и непонятно почти физическое отвращение других белых людей к цвету его кожи..
Позднее Жак нашел работу писаря в нотариальной конторе. Хозяин конторы важный немолодой мулат, выходец с Кубы Антонио Сальфо. Совсем недурно, в Белом городе его взяли бы разве прислугой, для роли плантационного рабочего, столь ненавистной ему с детства или грузчика в порту он был недостаточно вынослив.
Шёл 1790 год. Парижские события штормовыми мощными волнами накатывались и на берега далекого карибского острова.
Некто под псевдонимом «Ти Ноэль»начал распространять листки, пользовавшиеся огромной популярностью у образованного цветного населения и вызывавшие бешенство колониальной власти.
Таинственного Ти Ноэля они уже окрестили «Маратом Сен-Доминго», они искренне недоумевали, кто же дерзкий автор, местный креол или француз? белый он или из образованных цветных? Искать ли его в бедных кварталах или даже в богатых?»
Сводный брат Жака по отцу, Жером Даниэль Буарди, не зря получивший характерную кличку «Кайман» тоже проживал в Кап-Франсэ, но на другой улице, севернее, где проживало обеспеченное меньшинство Чёрного города. Экзотически красивый, одетый в изящный дорогой костюм, жёсткий, часто жестокий, властный в манерах, Кайман ничем не напоминал стереотипный в эти времена образ «бедного и забитого угнетённого негра».
Владелец кафе по улице Шерш-Миди: «Звёздное небо», ресторанов «Конго» и «Император ацтеков», под сурдинку шептались, что он еще и совладелец борделя в Чёрном городе. Но вслух такое никто не решился бы произнести, Кайман не без оснований считался непредсказуемым и опасным типом.
Иногда двухэтажный дом владельца «Звёздного неба» посещал начальник полиции Капа барон де Рандьер, а то и секретарь губернатора острова месье де Вилье, что же могло связывать их, надменную «белую власть» с богатым, но цветным бизнесмэном»? жители квартала могли лишь безмолвно удивляться, но никто не высказывался по этому поводу, острых клыков Каймана боялись.
Жак пригласил Мари отдохнуть вечером в кафе «Конго», где он постоянный посетитель, убедив, что в его присутствии никто не посмеет вести себя с ней вызывающе или грубо.
К 9 вечера почти все столики уже были заняты. В толпе танцующих людей больше всего было чёрных и смуглых лиц, но иногда встречались люди настолько светлокожие, как и сама молодая француженка, но Жак лишь беспечно улыбался, объясняя: «Нет, белых кроме тебя здесь нет. У всех них есть легкая примесь африканской крови, четверть, хоть одна шестьдесят четвертая! И поэтому они не считаются здесь «настоящими» белыми.. Но они здесь не живут.»
На Мариэтту откровенно и заинтересованно косились подвыпившие молодые парни, Жака, чей старший брат хозяин заведения, здесь слишком хорошо знали и не подходили к столику, наталкиваясь на его холодный уверенный взгляд, часто она ловила на себе недобрые и цепкие взгляды девушек и молодых женщин. Заметив озабоченность девушки, Жак мягко взял её за руку:
– Не думай об этом, ты здесь также необычна, как африканец в глухой французской деревне. Здесь совсем неплохо, ты привыкнешь. Но если в моё отсутствие к тебе проявят грубость и неуважение, не молчи и не терпи, защищай себя, а после только скажи мне..Здешние люди может быть не особенно дружны с европейским этикетом, но они не звери, не дикари, не бойся их…
Звучащая здесь музыка была крайне экзотична для слуха европейца, это направление называлось «испано-американским» и вобрало в себя музыкальные ритмы Африки, Испании и местных индейцев…
Но не все посетители кафе говорили лишь на креольском и французском, здесь звучала испанская речь, в городе проживало немало выходцев с Кубы. На одного из них Жак кивком головы показал девушке.
