Жил Кот по-прежнему с нами. Но я уже совсем не хотела быть ничьей женой, а уж тем более такого периодического пьяницы. Но и выгнать его было как-то жаль. К тому же он всё время играл с Сашкой во всякую технику, пока я давала уроки чужим детям за деньги. Ещё Кот научился готовить, ведь у меня не было времени на возню у плиты: за репетиторство хорошо платили.
Так и жили – ни хорошо, ни плохо. И вдруг случилась катастрофа: у Кота совсем рухнула работа. Вернулся он однажды домой, не стал даже ужинать, а заперся в маленькой комнате. Три часа оттуда не доносилось ни звука, хотя мы и стучали и кричали. А потом дверь открылась, явив нам пьяного в лоскутья Кота. Я так рассвирепела, что даже Сашка струхнул и ретировался.
– Собирай свои поганые шмотки и выметайся отсюда! – прорычала я и шваркнула об пол старой металлической вазой-цветочницей. – И чтоб я тебя больше не видела!
Кот с трудом сфокусировал на мне взгляд, но что-то, видимо, до него дошло. Он поднялся и медленными неуверенными шажками поплёлся в прихожую. Дверь за ним захлопнулась, а я начала запоздало жалеть изгнанника. Не сильно, но усовестилась: дождь на дворе, он простудится и придёт ко мне лечиться. Хорошо ещё, если аспирином.
Не было его ровно сутки. Всё это время Сашка со мной не разговаривал. Дождь по-прежнему лил, когда вернулся промокший до нитки, растрёпанный, но абсолютно трезвый Кот. К груди он бережно прижимал промокшего и дрожащего бродячего кота.
– Вот, – сказал он, опуская зверёныша на пол, – Васька это. Какая-то сволочь выгнала беднягу на холод.
– Это ещё что за зверь? – завопила я.
Кот был облезлый, худой и страшненький, но очень трогательный вместе с тем. Он жался к ноге Кота большого и снизу застенчиво заглядывал ему в глаза.
– Не бойся, Вась, она не тронет. Натка не злая, она только вид делает, – разъяснил Кот то ли облезлому Ваське, то ли мне.
Так и живем до сих пор вчетвером: я – самостоятельная баба и мать-одиночка, сын Сашка, Кот-отец и кот Васька.