Ольга Володарская
Предпоследний круг ада

Глава 6

Женя сидел на катушке с проводами. На коленях его лежал блокнот, в руке был зажат карандаш. Он записывал свои стихи именно им. Ему нравилось тепло дерева. А еще грызть карандаш приятнее, чем ручку.

Сунув кончик в рот, Женя задумался. Та рифма, что шла, ему не нравилась. Но стихотворение должно быть дописано сейчас, пока не началась работа. Потом у Бородина не будет свободного времени, чтобы его закончить, а блокнот отдавать Кукусе этим вечером. Школьный приятель ознакомился с теми стихами, что поместились в предыдущем, они понравились ему, но он хотел, чтоб Женя написал еще хотя бы несколько.

– Завтра у меня встреча с моим издателем, – сообщил он, позвонив вчера. – Мы в десять встречаемся в «Мертвых поэтах». Думаю показать ему твои произведения, но того, что есть, мало.

– У меня больше сотни опубликованных в интернете стихов, – напомнил Бородин. – Можно их распечатать.

– Издатели, а точнее, люди, что работают на них, редакторы, агенты, просматривают сайты. И если твои работы не приглянулись… Ты, можно сказать, в папке «игнорируемые». Я же представлю тебя как начинающего автора, порекомендую, нахвалю.

– Но если издателю понравятся мои стихи, он узнает, что я тот самый Евгений Бородин, что уже десять лет публикует свои стихи на всевозможных сайтах…

– Ты можешь взять псевдоним. Женя Борода, например. Хотя это не твой случай, ты же лирик. Короче, об этом подумаем потом, когда все, ну, если все срастется. Сейчас от тебя требуются еще стихи, много стихов. Чтоб на сборник хватило материала.

– Но я только начал новый блокнот.

– Женек, у тебя вся ночь впереди, да еще день. Наваяешь…

И Бородин «ваял» всю ночь, зная, что день будет занят. Но многое ему не нравилось. Он не привык работать в спешке, только когда посещало вдохновение.

Женя вгрызся в карандаш, как будто это могло помочь. Он почти не спал, утром не ел, так как опаздывал, злился на себя… Поэту требовалось чудо.

И оно свершилось!

Бросив рассеянный взгляд туда, откуда вдруг раздались громкие голоса, Женя увидел… Татьяну! Она стояла боком, но он узнал ее. Одета девушка была торжественно, будто собралась на прием, и волосы уложила в высокую прическу. Она была не одна. Плечом к плечу с ней стояла еще одна дама. Таня говорила, что у нее есть сестра, наверное, это была она. Барышень сопровождали писатель Джумаев и его племянник. А к ним навстречу спешил режиссер Чаплин и исполнители главных ролей.

Женя подивился тому, как тесен мир. Москва – огромна, а он уже второй раз за сутки встречает Таню. И если вчера он приложил к этому усилия, то сегодня… Да он думать забыл о странной девушке, которая сделала вид, что не знает его, задернув занавеску. И не ответила на Женины сообщения, хоть и прочла их. Бородин оскорбился. И расстраивался бы, не погрузись он в написание новых стихов. Поэзия спасала Евгения от многих переживаний. Но сегодня именно она переживания ему и доставляла. Каллиопа, муза поэзии, покинула Бородина, как будто освободив место для Татьяны, которая вдохновляла не меньше…

Едва он увидел ее, как родились нужные рифмы. Женя торопливо записал их. Перечитал стих. Понял, что он может звучать и лучше. Вырвав лист, переписал.

Когда Женя закончил и поднял глаза, Тани на прежнем месте он не увидел. Впрочем, как и всех остальных – компания переместилась ближе к съемочной площадке.

«Интересно, откуда Таня знает Нурлана? – подумал Женя. – Познакомилась с ним, где и со мной, на литературном сайте? Но почему с ним встретилась, а со мной нет?»

Ответ пришел тут же: «Он печатается, по его повести снимают фильм, а кто ты?»

Обида вернулась. Но поэт не позволил ей завладеть собой. Благодаря Татьяне Евгений дописал стих, и он, похоже, станет лучшим в сборнике. Сунув карандаш за ухо, а блокнот в нагрудный карман рубашки, Бородин встал и направился туда, где сконцентрировались люди. Сначала он увидел Абзала, что естественно, поскольку этот человек-гора сразу привлекал к себе внимание, потом Чаплина, потому что он стоял у треноги камеры с тарелкой в руке. С ним рядом исполнители главных ролей: Марат и Иван. Оба в образе. Первый загримирован под женщину, второй растрепан и одет в какие-то нелепые шмотки – по сценарию Адам, чью роль исполнял Охлопков, чудик. И, между прочим, поэт. Для Чаплина, по всей видимости, это было примерно одно и то же.

Женя продолжал вглядываться в толпу, когда раздался звон. Это разбилась тарелка с названием фильма, именами режиссера, продюсера, ведущих актеров. Не все, но многие тут же бросились собирать осколки. Тут-то Женя и увидел сиамских близнецов. Сначала он подумал, что это дублер Марата. Для него изготовили специальный костюм с дополнительной головой, чтобы снимать дальние планы, и пошили женские наряды нестандартного размера и фасона – художник по костюмам дал волю своей фантазии. Но близнецы были в классическом бархатном платье синего цвета, точно таком, какое он видел на Тане. И у одной из голов была прическа «девятый вал».

Женя переместился. Занял позицию, с которой смог рассмотреть профиль той, которая, как говорила мама, возвела на башке Вавилон…

Это была Татьяна!

Совершенно определенно она.

И все сразу встало на свои места. Женя понял, почему Таня отказывалась от встречи… И пряталась от него, и не отвечала на сообщения. Не муж был всему причиной. Сестра, с которой Таня делила тело.

…Бородин так пристально смотрел на девушку, что она почувствовала это и повернула голову в его сторону. Попадаться на глаза не хотелось, и Женя спрятался за спинами других. Он был мал ростом, так что это не составило труда.

Таня через несколько секунд отвернулась.

Но этих секунд было достаточно для того, чтобы Евгений влюбился!

Впервые в жизни.

И, как ему казалось, навсегда.

Глава 7

Эд не верил своим глазам!

Перед ним настоящие сиамские близнецы. Не киношные, на таких он насмотрелся, когда готовился к работе. Фильмов о сросшихся братьях и сестрах было снято не так уж и много. Чаплин видел все – и художественные, и документальные. Но одно дело наблюдать за сиамскими близнецами, сидя у телевизора или компьютера, другое – в жизни.

– Какие же вы потрясающие! – в десятый, пожалуй, раз выдохнул Эд, подойдя между дублями к Ане и Тане. Они с интересом наблюдали за кинопроизводством с дивана, что принесли специально для них. – Не могу на вас насмотреться, девочки.

– Поэтому вы два часа бьетесь над одним эпизодом? – усмехнулась Аня, оторвав губы от фужера с шампанским. Она пила все время, и ей принесли уже вторую бутылку.

– Марату сложно, он играет сразу две роли. А до того как вы появились тут, я ставил перед ним другую актерскую задачу, нежели сейчас. Сестры представлялись мне антиподами, соперницами, и я ждал нерва, скрытого раздражения… Но вы не такие.

– Мы абсолютно разные, – заявила Аня, – считай, антиподы, и очень часто друг друга раздражаем. А соперничать из-за мужчины нам не приходится потому, что нам разные нравятся. Так что мы именно такие, какими вам казались раньше.

– Не буду спорить с вами хотя бы потому, что надеюсь на ваши частые визиты к нам, на киностудию. Обещаю обеспечить вам не только транспорт – не лимузин, конечно, обычную машину, – но и питание, и небольшой гонорар. Проведем вас по ведомости как консультантов.

– Мы – за! – обрадовались Аня и Таня.

– Отлично, – обрадовался и Чаплин. – А сейчас прошу меня извинить, нужно вернуться в режиссерское кресло.

Работа возобновилась. Эпизод наконец отсняли. Эд был доволен, но настроение ему испортил продюсер Панфилов.

– Ты отстаешь от графика, – хмуро проговорил он, встав за спиной режиссера.

У Панфилова была кличка Пан Фи. Вроде и с фамилией созвучна, но и отражает суть. Продюсер был донельзя высокомерен с теми, кто от него зависел, и обожал выражать свое «фи». Эд ни за что не стал бы с ним сотрудничать, если бы не был уверен в нем как в профессионале. Панфилов спродюсировал три самых успешных фильма последней пятилетки. И даже на провале одной из своих картин он умудрился заработать, продав ее Северной Корее как агитационную. Пан Фи никогда не рисковал собственными деньгами, всегда находил инвесторов, но неизменно трясся над каждой копейкой. Продюсер считал, что давать волю режиссерам нельзя. Иначе они увлекутся, растратят средства, выделенные на производство картины, да еще в долги влезут, но наснимают тягомотину, которую придется резать, чтобы получилось нечто более-менее удобоваримое.

– Почему ты на один эпизод потратил полдня? – не отставал от Эда Пан Фи.

– Так получилось, – бросил через плечо Чаплин. Он включил прогон отснятого и впился глазами в экран. – Наверстаем, не волнуйся.

– Если мы хотим снять коммерчески выгодное кино, то должны работать на износ. Каждую копейку нужно отбить, а еще и приумножить. Чем меньше потратим, тем больше заработаем. Я позволил тебе отложить съемки до тех пор, пока ты найдешь подходящего кандидата на главную роль, но сейчас, когда производство запущено, я не намерен спуску тебе давать.

– Я понял, – буркнул Эд. Он заметил погрешность в съемке и подумал о том, что не мешало бы переснять один эпизод.

– Ничего ты не понял, – взвился Пан Фи. – У тебя нет опыта. Ты снял один независимый фильм и два телевизионных. Ты, считай, сначала почту разносил в огромном офисе. Но делал это великолепно, тебя заметили и перевели в отдел продаж. В качестве менеджера ты зарекомендовал себя с лучшей стороны, и тебе решили доверить по-настоящему ответственное дело. Но одному с ним не справиться, поэтому к тебе приставили наставника. Угадай, кто он?

Чаплин развернулся и посмотрел в глаза Панфилова. Они оказались болотными. И не только по цвету. У самого Эда были каре-зеленые глаза, живые, яркие, а те, в которые он заглядывал сейчас, походили на стоячую болотную воду.

Чаплин мысленно передернулся, представив, как его самого затягивает в топь.

– Аксакал полностью мне доверяет, – проговорил Эд, имея в виду Нурлана. Они так называли его за глаза – Аксакалом. – Мне – не тебе. Так что отвали.

– Почтальон ты, Эдик, – вздохнул продюсер. – Даже не менеджер.

– Я не очень хорошо в аллегориях разбираюсь.

– Так и не научился широко мыслить. Аксакал полностью финансирует проект, это да. Он выделил определенную сумму. До этого дня мы теряли деньги, но по мелочи. А сегодня мы запустили фильм, считай, воронку, засасывающую бабло. В нее можно спустить миллионы. Но я не дам это сделать. Потому что финансы всегда, запомни, почтальон, всегда ограничены. Нет такой бездонной бочки, из которой можно черпать. Даже Аксакал рано или поздно скажет – все, не дам больше ни копейки.

Чаплин мысленно нарисовал на физиономии Панфилова усы с закрученными кончиками, круглые очки и брови «домиком». Он всегда раскрашивал людей, которые его раздражали.

– Пойду поработаю, – сказал он продюсеру. – А то пока говорили, пара тысяч улетела.

– Топай, топай. А то обед скоро. Считай, опять перерыв в съемке.

– Нас, крепостных, даже кормить будут?

– Причем шикарно. Мы наняли классного повара.

– Балуешь ты нас, царь, – нараспев проговорил Эд и отвесил шутливый поклон продюсеру. После чего вернулся к работе. Как бы Пан Фи ни бесил, а в главном он прав. Если режиссера не загонять в рамки, он при наличии средств такого наснимает, что сам же устанет, монтируя, резать лишнее…

Часть вторая

Глава 1

В отделе его все называли Тарантино.

И это не потому, что Костик Марченко любил кино. Просто у него была такая же выдающаяся челюсть, как у знаменитого режиссера. Да и в остальном был он на него похож – высоким лбом, темными волнистыми волосами, длинным носом. Коллеги, что дали Косте кличку, не были хорошо знакомы с фильмами Квентина. Смотрели разве что «Криминальное чтиво» и «Убить Билла», правда, «От заката до рассвета» обожал весь отдел. Это кино знали наизусть все, от начальника отдела до стажера – ведь Квентин Тарантино сам играл в нем. И для Костика все было бы ничего, да только персонаж этот был отвратительным как в самом начале, так и в середине. До конца он не дожил, поскольку превратился в вампира, и его убил собственный брат в исполнении Джорджа Клуни.

Костик всякий раз, когда его называли Тарантино, мысленно вздыхал. Ему бы хотелось быть похожим на Клуни. А с другой стороны, кому бы не хотелось? Такая внешность, как у Джорджа, и женщинам нравится, и мужчин не раздражает. Но Костик, как говорится, рожей не вышел. От чего не страдал лишь потому, что долго над собой работал.

В детстве он был настоящим уродцем. Огромная голова с крупными чертами лица и маленькое, худенькое тельце. Щелкунчик, так его звали в школе. Так что Тарантино – это не просто хорошо – прекрасно. Костик не рос до восьмого класса. А вот его зубы – да. Они были просто-таки лошадиными. Пару пришлось удалить, чтобы остальные встали ровно. Многого натерпелся Костик в то время. Но насмешки его не сломили, и паренек был вознагражден за стойкость. В период полового созревания он вымахал, раздался в плечах. У него росла настоящая борода, а не жалкий пушок, как у одноклассников. А еще зубы, пусть и крупные, не поддавались кариесу. Он не дрожал, а смело улыбался перед плановым осмотром у стоматолога.

В старших классах Костик стал нравиться девушкам. И парни его уважали за кадыкастую шею, покрытую черной щетиной – он брился через день. Но Марченко видел себя Щелкунчиком, башкастым, зубастым… Игрушечным – он стоял на физкультуре предпоследним, за ним только девочка Оля, у которой мама была карлицей.

После школы Костя поступил в университет, благополучно его окончил, потом отслужил в армии и устроился на работу в полицию. Выбрал для себя ГИБДД. Но, несмотря на то что в форме, а главное, в фуражке, он смотрелся невероятно привлекательно и нравился даже самому себе, перевелся в уголовный розыск. Там меньше платили, больше нагружали и не обещали повышения в ближайшие годы, но Костя Марченко совершенно искренне желал бороться с преступностью. Причем, когда сказал об этом родственникам и друзьям, услышал в ответ смешки. А от двоюродного брата – следующую фразу: «Что, понял, как фигово сейчас гаишникам живется? На лапу не возьмешь, кругом камеры и регистраторы, а за зарплату кому охота горбатиться?» Костя не стал с ним спорить. Какой смысл? Брат, работающий продавцом сотовых телефонов, все равно останется при своем мнении: в органах служат одни взяточники, и в уголовке на лапу дают больше и чаще.

Косте, естественно, предлагали взятки. Как и его коллегам. Но в их бригаде не брал никто. Все были «честными ментами». Примером для всех был старший оперуполномоченный Седых (Седой), человек кристальной честности, невероятного трудолюбия, огромного сыскного таланта. За это его безмерно уважали и… прощали остальное. Седых был грубым, вспыльчивым, драчливым мужиком. Даже Костя, который считался его любимчиком, получал от старшего опера лещей. Но надо сказать, что «прилетало» от него не только подчиненным. Как-то Седых прокурору пинка отвесил. Причем прилюдно. Тот оскорбился и накатал на Седых жалобу. Любого другого уволили бы после подобной выходки, но терять опытнейшего следака начальство не хотело, поэтому он отделался выговором.

Седых ушел на пенсию в позапрошлом месяце. Он готов был сделать это еще три года назад, но не видел того, кто сможет его заменить. Костя Марченко нравился ему больше остальных, но тот был еще зеленым. Не по возрасту – опыту. И когда Тарантино дозрел, Седой отправился на покой. Провожали его всем управлением. Пили столько, что уборщицы наутро бутылки мешками вытаскивали. Естественно, не обошлось без драки, зачинщиком которой стал новоявленный пенсионер. Костя драчуном не был, скорее миротворцем, но и ему досталось, поэтому после проводов неделю ходил с фингалом под глазом.

Тарантино повысили по званию и по должности, он стал майором и старшим оперуполномоченным, поэтому именно он больше остальных переживал за то, что работать приходилось не в полном составе. Одному из бригады, Коле Синееву по кличке Лаврушка (он постоянно таскал ее с собой, чтобы после пары кружек пива, пропущенных после тяжелого трудового дня, отбить запах и избежать нагоняя от жены), пришла пора уйти в отпуск, но некому было передать его дела. Им обещали прислать человека еще на прошлой неделе, да не стажера, а опытного следователя, переведенного с другого участка, но шли дни, а ситуация не менялась. Лаврушка не роптал, но ходил с таким страдальческим видом, что Костя чувствовал себя виноватым. Он знал, что Колькина супруга каждый день выносит ему мозг. Она была совершенно невозможной женщиной с дурным характером, которым пошла в отца. Лаврушка умудрился жениться на дочери Седого.

* * *

Сегодняшнее утро началось с двух новостей – плохой и хорошей.

– С какой начать? – спросил Лаврушка, встретивший Костика в кабинете. Он дежурил этой ночью, поэтому был изрядно помят, но непривычно весел.

– Давай с плохой.

– У нас новое дело. Охранник склада на киностудии обнаружил в одной из хранимых в нем декораций тело мужчины. Личность пока не установлена. Но причина смерти ясна – отравление. Как считает судмедэксперт, насильственное. Заключение будет готово через час-полтора.

– Быстро, – удивился Костя, подойдя к чайнику, чтобы сделать себе кофе. – Это хорошая новость, да?

– Нет, то всего лишь приятная мелочь. Криминалиста заинтересовал случай, вот он и отправился не домой, а в прозекторскую, чтобы покойника поскорее вскрыть.

– И чем же этот случай так интересен?

– Фотографии с места преступления на твоем столе, глянь.

Костик с большой кружкой бурды, которую они в отделе гордо именовали «кофе», прошел к своему рабочему месту и открыл папку с делом.

– Ой, елки! – не сдержал испуганного возгласа Костик. Он видел много покойников, но этот был самым страшным из них. Лицо перекошено, глаза вылезли из орбит, рот оскален. – Теперь я представляю, как нужно рисовать грешников, которых в аду черти жарят на раскаленной сковороде.

– В каком-то ужастике, не помню названия, жертвы были примерно с такими лицами. Их там что-то потустороннее убивало.

– Но нашего убил яд?

– Да. Смерть была долгой и мучительной. Яд вызвал паралич. Мужчина не мог двигаться и говорить. Его раздирала адская боль до тех пор, пока отек гортани не привел к смерти.

– Какой кошмар…

– Ни один из известных нашему криминалисту ядов так не действует.

– Так, ладно, хватит с меня твоей плохой новости, – передернулся Тарантино. – Выкладывай хорошую.

– Нам прислали человечка, – чуть ли не пропел Лаврушка.

– Неужели? А я думаю, чего ты такой довольный.

– Со следующей недели я ухожу в отпуск! Полечу в Египет скатов и мурен гонять среди кораллов. Пиво пить с утра до вечера. На верблюдах кататься…

– Закрыт он.

– Чего?

– Не продают путевки в Египет, вот уже года два как.

– Это я, выходит, столько в отпуске не был? Года два как? Потому что я собирался в Египет, когда он был открыт… – Лаврушка поник. – И куда же мне теперь лететь?

– Земной шар большой, курортов море, выберешь. – А про себя подумал: «Точнее, выберет твоя супруга, а ты полетишь туда, куда она скажет!» – И давай вернемся к человечку, которого нам прислали. Что он собой представляет?

– Я не знаю. Шеф звонил, сказал, ждите. Вот я тут и сижу, чтобы посмотреть на нового коллегу, и это вместо того, чтобы домой ехать. А там меня ждет любимая.

– Ты никогда так жену не называл.

– А я и не о ней, благоверная на работе, а о «Балтике». У меня полторашечка нефильтрованного припрятана. Пока душ принимаю, пиво охладится, я выпью его с пряной килечкой и поджаренными на «вонючем» растительном масле гренками из бородинского хлеба…

Он с таким смаком это говорил, что Костя сглотнул слюну. Захотелось если не пива, на службе нельзя, то килечки. Стал прикидывать, в каком из ближайших магазинов может быть самая хорошая, как дверь распахнулась и в кабинет вошли двое мужчин. Одному за пятьдесят, второму в районе тридцати. Первый упитанный, лысый, второй поджарый, с копной темных волос, щедро посеребренных на висках сединой.

Начальник отдела полковник Каюмов и… «человечек».

– Доброе утро, ребята, – поприветствовал оперов Каюмов. – А где все?

– Рано еще, Андрей Рустамович, – ответил Костик. – Или поздно уже, как в случае с теми, кто ночью дежурил. Один Синеев остался, потому что в отпуск очень хочет, вы уж подпишите ему заявление.

– Без тебя разберусь, Марченко. А теперь знакомьтесь со своим новым коллегой. Аркадий Устинов. Тоже майор, как и ты, Костя. Восемь лет отслужил в уголовном розыске города-героя Волгограда, сейчас в Москву переехал…

– Здорово! – Лаврушка подошел к Аркадию и крепко пожал ему руку. – Добро пожаловать.

– Спасибо, – улыбнулся Устинов. – Надеюсь, сработаемся.

– Даже не сомневайся, – ободрил его Каюмов. – Ребята у меня золотые. Настоящая элита.

– А ты преемник Седого? – спросил новичок у Костика, который тоже пожал ему руку.

– Слышал про него?

– Он легенда.

– Да уж, – хохотнул Лаврушка. – Пинка прокурору прилюдно больше никто дать не осмелился.

– А ну цыц, – посуровел полковник.

– Молчу-молчу, – замахал руками Лаврушка, – я отпуск хочу.

– Смотри у меня, – и полковник Каюмов погрозил пальцем. – Вы все покажите, расскажите новому, не побоюсь этого слова, боевому товарищу, а я пойду.

– И я, – встрепенулся Лаврушка. – Меня же дома любимая женщина ждет.

– Супруге большой привет.

– Передам. – И Лаврушка подмигнул Костику. – Тестю тоже. Звонил вчера, справлялся о вас.

– Брось врать, – фыркнул Каюмов. – Мы с ним в выходные на рыбалку ездили…

За разговором они покинули кабинет. Костик с Аркадием остались вдвоем.

– Я так понимаю, мой стол этот? – спросил «человечек», указав на единственный худо-бедно расчищенный от завалов стол.

– Да, располагайся.

– Слышал, новое дело у нас.

Тарантино понравилось, что новенький сказал «у нас», а не «у вас». Уже считает себя членом команды.

– Да, труп на киностудии. Я сам еще не ознакомился с имеющимися материалами, только фотографии посмотрел.

– Могу и я?

– Конечно. Держи, – и Костик протянул Устинову стопку снимков.

Аркадий удивил. Глянув на первый, он даже не моргнул. Рассмотрел его молча и со спокойным лицом. Так же, как и остальные.

– Что скажешь? – поинтересовался Костик.

– Ужасная смерть. Врагу такой не пожелаешь. Это яд?

– Наш криминалист так считает, – кивнул Костик. – И в ближайший час предоставит результаты вскрытия.

– Дождемся и поедем на киностудию?

– Да, но сначала сделаем несколько звонков. Прозондируем почву, так сказать.

Они склонились над делом, когда в кабинет ввалились Ерш и Карась. Или же Ершов и Карский. Эти двое были закадычными друзьями, и, невзирая на то что первый был лысоватым брюнетом среднего роста, а второй высоченным блондином, все принимали их за родственников. Что-то неуловимое делало их похожими.

– Привет, ребята, – поздоровался с коллегами Марченко. – Хочу вам представить…

– Своего брата, – хохотнул Ерш.

– Сета, – подхватил Карась, хлопнув товарища по плечу.

– О чем это они? – спросил у Марченко Аркадий.

– Сам не пойму.

– Да брось, – еще пуще развеселился Ершов. – Вы же как Тарантино с Клуни в фильме «От заката до рассвета».

– Один в один, – закивал головой Карский. – Или пара в пару?

– Аркадий Устинов, – представился волгоградский майор и пожал зубоскалам руки, – ваш новый коллега.

– А мы думали, чего нам так долго человечка не присылают, теперь понятно, – сказал Ерш и подмигнул Карасю.

– Да, Тарантино в пару Клуни подбирали, – ответил ему тот.

– У нас новое дело, – рявкнул Марченко. – Ознакомьтесь. А мы поехали с Аркадием на место преступления.

– Ты же хотел сделать сначала несколько звонков, – заметил Устинов.

– В машине это сделаю, – ответил Костик. – А то двое из ларца от тебя не отстанут.

– Вы братья? – спросил у Ерша и Карася новичок.

– Да, по разуму, – ответил за них Тарантино и, прихватив сумку и ветровку, зашагал к двери.