Ольга Владимировна Харитонова
Автонизм
– В старших классах сдавали анализы, вы не сдавали?
– Наверное, я не помню.
– У кого много железа, того на платформу, на пробы…
– Ты обрадовался, когда узнал про модель?
– Мне было без разницы. Но все говорили – повезло.
– Тоже считаю, что повезло. Пройдёт ещё пара десятков лет, и люди начнут мутировать не в машины, а в компьютеры. А так – «Макларен»!
Увидев, что Максим с аппетитом ест, Ефим зааплодировал:
– Вкусно? Ну, поешь на шару.
Потом ели молча и быстро. Ефим косился на руку Максима, лежащую на столе.
– Я даже как-то привык, – кивнул он на неё в конце ужина, поднявшись с пустой тарелкой.
Спать Ефим предложил Максиму в дальней большой комнате. Выстуженная, пахнущая пылью, осенью и унылостью спального района, комната не была уютной.
По одной из стен шла ломаная линия – горчичный строительный скотч что-то прикрывал, изображая молнию.
– У нас тут трещина, – Ефим отклеил скотч. – Сюда можно просунуть лезвие ножа, линейку вон. Раньше через неё с соседями можно было поговорить, теперь они доску привинтили.
В стене напротив тоже была щель сантиметров пятнадцать в длину, из неё торчали поролон и какая-то ветошь. Ефим сказал, что на зиму затыкает дыру, чтобы не сквозило.
– Дом аварийный. Однажды кирпич пролетел прямо над головой у эксперта по строительству, телевизионщики это засняли. Даже сюжет вышел, но дальше нашим домом никто не заинтересовался. Всё у них там шито-крыто.
Ефим кинул на диван стопку линялого белья и вышел. Максим не стал стелить, набросил наволочку на подушку, лёг в футболке и джинсах. Давила усталость, но заснуть не удавалось. Где-то за стенами гудели разнополые голоса и стучала музыка, в соседней комнате топал и ругался с отцом Ефим. Тишина никак не наступала. Максим крутился, задрёмывал, но так и не уснул глубоко.
Когда рассвело, он поднялся и посмотрел в окно. Утро пришло серое, ветреное. Под окнами были разбиты грядки. На тёмной земле колыхалась жухлая травяная рябь.
По фотографиям, развешанным на стене, ходили серые тени. Максим рассмотрел на некоторых молодого подтянутого Ефима в гоночном комбинезоне, со шлемом под мышкой, удивлённо хмыкнул.
Ефим вышел на кухню такой же мятый и сонный, словно Максим смотрелся в зеркало, достал мягкую пачку майонеза и заварил два «бича».
– Ты звонил своим вчера? Не потеряли? – спросил Ефим между делом.
– Нет, – ответил Максим сразу на всё.
Молча пили кофе. Ефим втыкал в телефон. Максим думал о том, что забывчивость Ефима неудивительна: пара таких ночей – и можно стать овощем.
Ефим вдруг посмотрел на Максима:
– Только сейчас понял, что такой фокус не для тебя, – он поднял одновременно перед глазами и кружку, и телефон, – а казалось бы, ерунда.
Молча дошли до остановки и погрузились на заднюю площадку трамвая.
Девочка-первоклашка предложила уступить Максиму место, но тот, смутившись, отказался.
– А ты… ну, отдыхаешь, пока в отключке? – спросил его, зевая, Ефим.
– Нет. Это выматывает.
– Не везёт.
Трамвай полз среди серых панелек, словно ледокол между бетонных льдин. Над бесконечными балконами кружили голуби. Можно было сказать, что дома обступают, а можно – что обнимают. Максиму больше нравилось думать второе.
– Зайдём в техконтору, подпишем тебя, – бросил Ефим. Максим нахмурился, а поняв, какое слово украсит его бок, расстроенно цыкнул.
***
Зашли в техконтору вместе. Пахло резиной и гарью. Люди ругались у окошек регистратуры. Пока Максим осматривался, Ефим взял талончик электронной очереди:
– О-о-о, – протянул он злорадно, – смотри-ка, персональный менеджер Гульбез Шарипова. Шайтанама! Полный пизнес!
Ефим начал крутить в воздухе кистями, изображая танец. Максим забрал у него талончик.
В холл энергично и пружинисто вошла девушка с планшетом. Она повела крупными плечами, осмотрела зал. На ней был оранжевый, похожий на лётный, комбинезон, талию крепко стягивал пояс, превращая пышную фигуру в песочные часы. Она напоминала Нетту Барзилай: два объёмных пучка на живо вертящейся голове, кислотные пряди в чёрных волосах.
Девушка глянула на планшет и позвала:
– Никитин?
Ефим толкнул Максима в сторону девушки, та улыбнулась, повела за собой.
– Ты такая жёлтама тюльпанэ! – пропел Ефим ей вслед.
– Обосранец, – процедила Гульбез за углом.
Максим переспросил:
– Что?
– Говносёрка твой водитель. Терпеть ненавижу.
Она вдруг заливисто засмеялась, прижав к шее круглый мягкий подбородок.
В бокс вошла с улыбкой.
– Цветографическая схема, да? Освобождай правую руку. – Гульбез указала на вешалку. Максим снял олимпийку, взялся за рукав футболки и растерянно замер.
Гульбез порхала по кабинету, выуживая из ящиков какие-то склянки, привинчивая к аппарату в руках, похожему на пистолет, гаечки и провода.
– Не переживай, мне нужно только плечо, – успокоила она. Он подвернул рукав футболки и прошёл в кресло, глядя вниз и немного в бок, уточнил:
– Винилография или наклейка?
– Стикер из внематерии. – Гульбез подсела рядом, прижалась круглым коленом к его бедру. – Татушка, дорогой.
– В смысле татушка? – Максим отдёрнул руку: – Её можно будет свести?
– А чё так?
– Я уйду скоро, мне это зачем?
Гульбез улыбалась, округлив пышные щёчки. Её чёрные глаза, казалось, не имели зрачков.
– Из-за Ефима?
Максим замялся:
– Нет. Нот онли.
Он вернул культю на подлокотник. Гульбез мягко обхватила её свободной рукой, погладила большим пальцем:
– Если придёшь ко мне, я её сведу тебе, обещаю.
Максим промолчал, и Гульбез расценила это как смирение с участью. Аппарат загудел и поддёрнул проводок.
– Какие мышцы тут, – заметила Гульбез игриво. – Как ты её качаешь?
Он посмотрел с изумлением:
– Лентой… Эспандером…
Пухлой тёплой ладонью девушка прощупала бицепс Максима. Он потянул руку на себя, но она её удержала. Живо нанесла синий квадрат стикера, приподняла расслабленную руку Максима, потрогала точечно собранную кожу на месте завершения плечевой кости, сказала нежно:
– У тебя тут такой пупочек…
Скулы Максима заалели, он даже забыл убрать руку. Гульбез смотрела по-доброму, чуть наклонив голову. Её взгляд перешёл с глаз на его губы, на волосы, потом снова на глаза.
– Пойдём на платформу, проверим? – позвала она.
Краска на стенах бокса облупилась и местами шла трещинами, но платформа блестела, как фольга от шоколадки, разглаженная ногтем. Вокруг пульсировали лампочки, что-то ритмично пикало.
– А как угадать, куда ставить стикер? Всё же перемешивается потом…
– Всё, да не всё. Правая рука – это точно правый бок кузова.
– У меня вмятина на боку из-за… ну…
Максим лёг на платформу, она внезапно оказалась тёплой.
– Теперь будет замятая синяя полоса с «Полицией». А правая рука – точно правый бок, учёные в том году установили.
– Я читал только… Ну, что тело собирается в сгусток материи, а потом из него формируется машина. Что конечности не колёса, а мотор не сердце.
– Это-то давно известно. Ты где читаешь?
– У блогеров.
– Заливалы. Ладно, готов?
Гульбез нажала на кнопку, но… ничего не произошло. Максим повернул голову, она улыбалась:
– Пульс. Кто-то разволновался. Ну-ка, подыши. Или по этой хрени уже помойка плачет…
Пара глубоких вдохов – и темнота обрушилась.
Очнувшись, Максим с трудом раскрыл глаза. Гульбез стояла рядом, заглядывала в лицо:
– Эй, ты как?
Она выглядела напуганной. Оказалось, что Максим долго не возвращался, Гульбез даже пришлось задействовать экстренную систему возврата.
– Что это ещё за дела, – она прикоснулась к его груди, – мистер Крутая Тачка? Чувствовал, как я глажу кузов?
Максим слабо улыбнулся:
– Разве это возможно?
Гульбез засновала по кабинету в поисках чего-то. Она бормотала что-то про плохие показатели и аномальные реакции, потом подала Максиму нечто похожее на наручные часы – подержала их в протянутой руке, а затем сама надела Максиму на запястье.
– Эта штука считает калории. За один приём пищи – не меньше тысячи. А перед платформой смотри: вот здесь должна быть зелёненькая…
Максим грустно хмыкнул. Но Гульбез стукнула кулаком ему в плечо:
– Я серьёзно. Авто качает твои силы, чтобы быть наготове. Хочешь остаться машиной? Обратишься из последних сил и простоишь на колёсах, пока не сдохнешь.
Максим мотнул головой:
– Хочу быть человеком.
Надев олимпийку, он вышел в коридор. Гульбез выбежала за ним, спросила:
– Ты идёшь завтра на митинг?
Максим ничего про митинг не знал.
– Вас метить собрались, как собак уличных. Встречаемся у второго выхода из «Гагаринской» завтра в десять, окей? И зови меня Гуля.
Ефим ждал Максима на крыльце техконторы, курил. За обедом он пообещал найти бананку, а вечером, обратив Максима на платформе участка, действительно вернул ему сумку.
Впереди было два выходных. Максиму навязчиво помнились мягкие руки Гули.
***
Гуля ждала у выхода из метро. В свете ламп вестибюля её лимонный пуховик сиял, как сигнальный фонарь.
Пошли в сторону Соборной площади. Народ стекался туда по двое – пятеро, тормозил у рамочных детекторов и уверенно сочился дальше. На площади уже собралось несколько тысяч: люди стояли на газонах, бордюрах и лавочках, многие держали плакаты с надписями «ЯМЫ автонизмы», «Я просто гуляю», «Такие же люди», «Нет маркировке!» и что-то в таком же духе. Кто-то разливал из термосов горячий чай и раздавал стаканчики.
Гуля тоже развернула плакат, её взгляд резко стал строгим. Красные буквы умоляли: «Остановите автогеноцид».
– Держи тоже, – приказала она Максиму. Он нерасторопно встал рядом, заправил пустой рукав в карман, подхватил край плаката.
– Выше, выше, – командовала Гуля. Она вздёрнула руки, её пуховик поднялся куполом, взметнулся аромат духов – цитрусовых, терпких.
– Почему ты против маркировки? – спросил Максим. Гуля вскипела:
– А ты, что ли, за? Сколько будет угонов и насилия!
– Я раньше не думал…
Люди прибывали. Кричали отдельные лозунги, потом толпа скандировала вместе. Сколько вокруг было автонизмов? Сколько простых людей пришло поддержать их? Стоять плечом к плечу было тепло, комфортно и словно бы безопасно…
– Ты крепко спишь, пока не знают, кто ты, – сказала Гуля тихо и добавила уже громче: – Нет маркировке! Нет маркировке!
