Ольга Соломатина
Один день. Сборник рассказов
© Ольга Соломатина, 2016
© Оксана Загвоздкина, 2016
© Софа Левитина, 2016
© Светлана Макарова, 2016
© Катерина Панкова, 2016
ISBN 978-5-4483-4240-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Чашка дрожит
«Когда человек стареет, на что похож становится, – размышлял Николаич, наблюдая, как дрожит в руке треснувшая чашка. – Природе надо было так создать человека, чтобы, пока жил, всегда молодой был». Он вздохнул и продолжил уже вслух: «А если бы я еще и пил!» Усмехнувшись в усы, Николаич задержал дыхание: «Дрожит, мать ее етить». Чайные капли расползались по газете, оставляя мокрые вмятины на чужих мыслях.
– Дед! Опять ты! – Андрей ворвался на кухню. – Просил же: не трогай ни-че-го у меня в комнате!
– Тебя нет. Свет горит. Радио орет. Для кого?
– Тебе то что?
«Суд в Северной Осетии рассмотрит возмещение морального ущерба пострадавшим при теракте в Беслане», – вклинилась в разговор диктор с экрана.
– Экономить хочешь? – Андрей схватил пульт и выключил телевизор. – Газету тогда читай. И чай холодный пей! Экономь!
– Холодный мы пили… Дома воды не было – из Днепра набирали и пили, – обиженно забормотал дед. – Из Днепра…
И вдруг застыл: «Какое сегодня число? Шестое?»
– С утра было.
– А год какой?
– Ты чего, дед?
Николаич уже подсчитывал что-то в уме.
– Как же так. Забыл. Совсем память не та стала.
– Так ты записывай! – сострил Андрей.
Дед прошаркал в спальню. Андрей слышал, как он боролся с ящиком, открыв его только с третьего раза, потом долго шуршал чем-то и затих.
Запах старости и нафталина. Сколько ни проветривай, комната так и пахладедом или это дед уже сросся со своим советским гарнитуром, собранием сочинений Лескова, поношенными серыми костюмами, широкими галстуками и остановившимися часами.
Вот и сейчас он сидел на кровати, перебирая трясущимися руками пожелтевшие вырезки из газет, и плакал.
– Чего ты, дед? – перепугался Андрей.
– Как я мог забыть? Это же сегодня. Сегодня!
– Что сегодня? Помер кто?
– Приедут сегодня.
– В смысле?
– Друзья мои, – Николаич протянул Андрею потрескавшееся фото, где четверо пацанов стояли обнявшись у большого дерева.
– Вовка, Алик, а этот поменьше – Димка, видишь?
Андрей присел на краешек кровати. С фотографии ему подмигивали хохочущие мальчишки с битыми коленками, но пока еще в белых майках. Очевидно, фотограф поймал их в разгар веселья или, может, сморозил что-то смешное. Деда было видно плохо, потому как он от смеха сложился вдвое.
– Вовка, Алик и Димка. Нам тут по десять. В 41-м, – дед замолчал и провел ладонью по морщинистой щеке, потом еще раз для верности.
– Это ж сколько лет-то прошло…
– Много…
– Они хоть живы?
– Живы! Мои друзья живы! – на пол посыпались письма, талоны и какие-то выцветшие картонки, – и мы все решили, давно еще! Так и будет!
– Ты о чем? – подбирая с пола дедовы воспоминания, переспросил Андрей.
– Когда нас спасут, когда вырастем – соберемся. Я позвал их в гости.
– В 41-м?
– Почему в 41-м? В прошлом месяце. На почту ходил.
– И что они ответили?
Но Николаич, словно не слыша вопроса, уже ковырялся в шкафу.
– А если они переехали? – не унимался Андрей.
– Куда?
– Да куда угодно – в Америку, на Камчатку.
– Нет, они там.
Он, наконец, вытащил парадно-выходной костюм и, приложив к груди, рассматривал свое отражение.
– А почему сегодня-то?
– 6 ноября! Вот почему. Чему вас по истории учат?
Андрей смотрел, как дед возится с пуговицами.
– И куда ты собрался?
– На вокзал. Я им все написал: когда, какой поезд, куда ехать. А я их встречу.
– И забыл, – Андрей моментально пожалел, что ляпнул лишнее. Дед был на взводе, того и гляди за валидолом бежать придется.
– Может, лучше поможешь? – Николаич с укором посмотрел на внука сквозь залапанные стекла очков.
Андрей отложил письма, вытащил вешалку и расстегнул пиджак. «Как же он похудел после инсульта. Надо матери набрать, может, она в курсе за встречу».
– Ну, как я?
Дед выглядел как победитель ток-шоу о похудении. Ремень пришлось застегивать на новую дырку, а вот мешковатый пиджак был только на перешивку. Но вместо этого Андрей ободряюще подмигнул дедову отражению:
– Нормально! Ты у меня молоток! Бабки во дворе обзавидуются… Давай подброшу.
– Не надо, я сам. На маршрутке. Пару остановок всего.
Андрей смотрел, как дед аккуратно засовывает фотографию во внутренний карман, берет кепку и направляется к двери.
– Много не пейте, – кинул он вслед.
– А мы выпьем! На сэкономленные! – отшутился тот уже с лестничной площадки.
Андрей снова посмотрел на разбросанные письма. Парочка была совсем новых. Все с красным штампом «Вернуть отправителю»…
…Небо притягивало, словно забытая картина Айвазовского. Воздух отдавал костром и осенью. Народу на остановке не было. Маршрутки пролетали мимо: вторая, третья. Николаич уже начал переживать, что опоздает к поезду, как водитель желтой «газели» притормозил прямо у тротуара. Дед покряхтел, открывая дверь, и залез. Место было одно.
– Оплачиваем проезд.
Николаич пошарил по карманам. Кошелька не было. Его словно обдало холодом. «Зайцев» и воров расстреливают. Детский страх. Тот самый. А он думал, что позабыл его. Пальцы вцепились в потертые кожаные подлокотники. Расстреливают… Он побледнел и начал судорожно глотать воздух. Три секунды. Пять. Десять.
– Не переживай, отец, я заплачу.
Николаич пристально следил, как парень напротив, не вынимая наушников, передает мелочь водителю.
– Спасибо, – прошептал старик, но тот его уже не слышал.
– Да зарегился я вчера на сайте. Не понял? – парень говорил громко, прерывисто, словно отбивая ритм одному ему слышимой песни. – Фотка? Нет у меня. С войны? Посмотрю. У матери, может, есть.
«Совсем как Вовка», – подумал Николаич. Такой же шумный, крикливый, но, если надо помочь, – первый. До прихода немцев они любили запрыгнуть на подножку трамвая и соревноваться, кто дольше проедет, не заплатив. После сентября на улицы старались вообще не показываться.
– Смотри – Залинка, – мужской голос вернул Николаича в маршрутку.
Парень с наушниками и его сосед махали кому-то за окном.
– Она ж мне сегодня на паре гадала.
– Сказала, что линия жизни длинная?
– А то! Я вас всех переживу.
Студенты захохотали.
«Прямо как мы», – подумал Николаич. Алик всегда все переводил в шутку. Шпынял Димку, но по-дружески. Потому что тот был самый маленький. Не по возрасту. Так-то они были из одной параллели, но за лето все вытянулись, а Димка – нет. Дружили они всегда, но в тот год стали еще дружнее: то ли потому, что остались одни, то ли где-то на подсознательном уровне закрепилось: надо защищать, быть сильным, надо просто быть. Само бытие теперь определяло невзрачное двухэтажное здание с бумажными крестами на окнах и непрокрашенными рамами. Вспомнилось, как поначалу они сбегали из интерната раза по три за день, не осознавая, что только там у них оставался хоть какой-то шанс выжить в оккупированном городе…
По маршрутке поплыл сладкий запах цитрусов. Николаич обернулся. Худенькая кареглазая девочка у прохода чистила мандарин. На дольки не делила. Откусывала сразу. Сок лился на пальцы, она старалась облизнуть их, но не успевала.
…Фрукты. За два года в интернате они с мальчишками практически забыли их вкус. Он даже завидовал детям помладше. Те, играя в лото, узнавали фрукты лишь по картинкам. Для них все было в диковинку. Он помнил. Ему часто снилось, как рвет яблоки у бабушки в деревне и ест, ест и не может наесться. Поначалу тайком даже лизал карточки, но у слив и мандаринов был вкус отсыревшей бумаги. Однажды на базаре им удалось променять старую дедову фуфайку на кусочек шоколадки. Он был горький и почему-то пах рыбой, но они вчетвером смаковали каждую дольку. И потом целый день не ели, чтобы не перебить во рту привкус беззаботного лета, когда пенки от варенья уминали столовыми ложками, отцу еще не пришла повестка и мама тоже была дома. Правда, вскоре об этом пришлось пожалеть. В воскресенье их с Вовкой замели в одной из облав, загнали в крытую машину, насквозь провонявшуюся потом и мочой. Ехали долго. Кто-то плакал. Кто-то тихо пел колыбельную. Водитель то прибавлял газу, то резко скидывал обороты. На очередном повороте машина встала, и он уткнулся лицом в чей-то мягкий теплый живот. Снаружи послышались голоса. Немецкая речь еще сильнее разделила мир на тех, кто внутри и снаружи, с каждым шагом нагнетая страх и отчаяние. Николаич усиленно пытался отыскать в темноте Вовкину ладонь, когда неведомая сила потянула его наверх и вытолкнула на холод. Он еле успел отползти в сторону, а сверху, как мешок с картошкой, рухнул Вовка. Они скатились в канаву и остались лежать ничком, пока голоса и машина не растворились в февральской слякоти. Как добрались до города? Чудом. В сумерках их двор со старой акацией выглядел совсем чужим, если бы не мелькнувший в одном из окон Алик. Как же они радовались, что снова все вместе и все живы!
