Ольга Шипунова
Все мои дороги ведут к тебе. Книга первая
© Ольга Шипунова, 2024
ISBN 978-5-0064-1816-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Все мои дороги ведут к тебе
Книга первая
Часть I. Исход
Сердце человека обдумывает свой путь,
но Господь управляет шествием его.
Притч. 16,9.
Затравленный и прижатый к стене кот превращается в тигра.
Мигель де Сервантес
Лето 1913 года, Бакинская губерния
1.1.
Абшерон1 млел под знойным солнцем, вдаваясь угловатым берегом в Каспий. Вдоль дорог, что опутывали полуостров по сухой высушенной солнцем земле, встречались редкие кусты орешника и терновника, чья листва была покрыта толстым слоем дорожной пыли. И лишь в низинах меж гор, где журчали мелководные быстрые и звонкие речушки, да в садах татских деревушек и вилл Абшерона, где приятная прохлада волновала взмокшее тело, можно было ощутить истинное блаженство, расположившись в тени душистых сосен и цветущего жасмина. В старых каменных селениях от жары спасали узкие улочки, погруженные в тень высоких выжженных на солнце стен. В огромном, стремительно разраставшемся Баку спасения не было вовсе.
Раскаленный воздух подрагивал, и усталый взгляд едва замечал размытые фигуры обеспеченных мужчин в европейских костюмах, татов2 в местных шальварах и арахчынах3, стариков в длинных зипунах и папахах. Босые в длинных рубашонках дети, пожалуй, единственные, кто не замечал палящего солнца. Они разбегались, словно бисер, от чересчур бдительных торговцев, взбираясь на высокие стены, и оттуда вели свое наблюдение за старым, изнывавшим от жары городом. Значительно реже можно было встретить дам с непокрытым лицом да местных таток, с ног до головы укутанных в свои одеяния. Первые выходили ближе к вечеру, совершая променад по городским бульварам и паркам в сопровождении подруг или кавалеров, а вторые и вовсе редко показывали нос на улицы города, ведя бесконечную рутинную домашнюю работу.
На площадях и базарах, в запутанных кварталах там и сям прохожего поджидали суетливые брадобреи, бренчали о черепки гончары, громко зазывали торговцы рыбы, фруктов, чая, риса и прочего. Горланили разносчики газет, ловко разливали воду по сосудам продавцы воды, – куда же без них? А безжалостное бакинское солнце обжигало дыхание, липкая плоть прилипала к одежде. От того кто-то прятался в тени, кто-то кутался в шерстяные накидки, кто-то изрядно обмахивал себя, чем придется, надеясь поймать живительную прохладу.
Дела, дела, дела заставляли жителей покидать прохладу домашних залов, выходить на ступенчатые не мощеные улицы Баку, которые порой имели самый неприглядный вид: при северном или южном ветре вся пыль дорог вздымалась верх и не могла осесть неделями. Если же шел дождь, то грязь доходила кое-где до колена, а во все возможные ухабы и выбоины набиралась грязная вода, отчего порой улицу пройти было просто невозможно. В такие дни на центральных улицах, вблизи банков и крупных пассажей, дежурили проворные амбалы, которые за неплохие барыши шустро переносили пешеходов через раскисшие дороги. Но дожди летом здесь были большой редкостью.
В Баку рабочий день начинался рано, а заканчивался поздно. В начале ХХ века этот когда-то провинциальный восточный город вдруг стал крупным финансовым и промышленным центром Южного Кавказа. Город, казалось, стремился наверстать упущенное, угнаться за стремительно набиравшим бег временем. Здесь умудрялись уживаться беки и ранджбары4, владельцы предприятий и муздуры5, шииты и сунниты, евреи, православные, протестанты и молокане6 и прочие. К началу ХХ века численность города стремительно росла, темпы миграции были несравнимы с другими городами Российской империи. А потому здесь смешивались народы и национальности, традиции и культуры, языки и говоры. Город разрастался, поглощая ближайшие селения, образуя царство с центром в Баку. Здесь сосуществовали гимназии и хамамы7, заводы и армия безработных, жандармерия и революционные кружки, мечети и синагоги, церкви и различные общины, общественные организации и секты.
Сюда со всего Азербайджана везли хлопок и пшеницу, овец и лошадей, древесину, нефть и металлы, рыбу, фрукты и многое другое. Так долго дремавший, живший, словно в спячке, многовековый город пробудился, когда нашлись те, кто стал добывать тысячелетиями накапливавшуюся в недрах земли священную огненную жидкость – нефть. Применявшаяся тысячелетиями в качестве культового огня зороастрийцев, она стала топливом для машин. Культ огня уступил место культу денег, всесильная сила огня оказалась беспомощной перед всепроникающей человеческой жадностью. И город, через который шла продажа черного золота, очнулся и пробудился. Он впитывал в себя все новое, стремительно менялся, старое уступало место европейскому, русскому, подчас ломаясь, а иногда причудливо трансформируясь. Новый статус нефтяной столицы России заставлял город и его жителей вращаться в совершенно новом безумном ритме.
Баку усиливал свои тиски, ускоряя обороты благодаря все новым и новым инвестициям. Иностранцы, наводнившие Баку, меняли до неузнаваемости старый средневековый, традиционно мусульманский, с особой культурой и неспешным укладом, город. Он наряжался в русские и английские вывески и диковинные сооружениями промышленной эпохи. Нефтедобыча и ее переработка сделали надолго главной достопримечательностью Баку нефтяные промыслы. Трапецевидные вышки покрывали значительную его часть, словно игольчатый панцирь диковинного змея. Как в свое время золото и серебро, теперь искали нефть – повсюду, долго и упорно. И кто находил, становился сразу богачом.
Крупнейшие скважины богатейшего и, кажется, неисчерпаемого месторождения Абшерона и перерабатывающие предприятия Баку могли похвастать лучшей техникой. Дешевая рабочая сила и жажда наживы привлекали сюда всех, кто мог вложить в эту индустрию, позволяя выколачивать невероятную прибыль. Лишь небольшая часть местной национальной элиты купалась в роскоши, большая же часть местного населения проживала в крошечных деревнях и селах и влачила скромное существование. Здесь процветали крупные нефтяные монополии Нобелей и Ротшильдов. Они производили керосин, мазут и прочие продукты нефтепереработки, а неумолимая статистка вещала, что здесь добывалась половина мировой нефти! Разраставшийся промышленный город привлекал сюда людей со всех сторон: ехали русские и европейцы, пешком пробирались через границу персы из Южного Азербайджана и Ирана, сюда же шли местные таты8 из окраин в поисках работы. И персы, и таты – босые и малограмотные – в поисках лучшей доли оставляли далеко на родине жен и детей. Они сидели вдоль дорог в надежде найти заработок, и многие были обречены так и не найти его и сгинуть как пыль, что в Баку покрывала толстым слоем все вокруг.
А город на Каспии жил и работал, привыкая к своему новому статусу. В Баку – июнь 1913 года. Во всем Абшероне цветут цветы, морской раскаленный воздух подрагивает. Редкий ветерок нагонит облачко на глубокое небо.
О, если бы вы захотели отправиться сюда с целью разбогатеть, вам пришлось бы несладко: всей плотью слиться с этим городом, влюбиться в него, посвятить ему всю свою жизнь. Необходимо соответствовать месту, в котором живешь. В Баку можно было стать богачом. Но для этого надо было отказаться от отдыха и сна, от любимой уютной гостиной. Постоянно быть в курсе всех новостей, носиться по городу: от биржи к банку, от офиса к адвокату, от управляющего к конкуренту, – знать все и действовать, торговаться и платить, неделями не видеть семью и отказывать себе в покое и отдыхе. О, сумасшедшая жизнь! Не сами ли мы тебя устраиваем!?
Обычно к полудню деловые встречи и работа с документами сменялись для Павла Ивановича Кадашева «Фантазией» – одной из многочисленных бань Баку. Только там, предавшись пару и воде, можно было отвлечься от суеты делового мира. Здесь, как только попадал в огромный роскошный вестибюль с фонтанами и бассейном, сразу чувствовалась прохлада. Но самое главное – в «Фантазии» можно было уединиться в отельный номер. После раскаленных улиц города это было истинным блаженством! Здесь, под смачные шлепки толстого волосатого банщика, который лупил по-настоящему, по-русски, от души своими можжевеловыми вениками, можно было и соснуть с часок, понабраться сил. А уж затем возвращаться к этой адовой суете большого промышленного города.
Обычно день его был расписан до мелочей. Рано утром в понедельник он добирался в свою контору к 9.00, работал с бумагами и последними новостями. К 11.30 отправлялся в баню, потом обедал в одном из городских ресторанов, где часто параллельно происходили встречи с партнерами, а затем возвращался в контору. Часам к 18.00 добирался до скромных апартаментов на Николаевской улице, где за газетой, бумагами или письмами коротал свои одинокие рабочие вечера. По пятницам, устав от городской суеты и делового мира, он часам к пяти вечера садился в свой фаэтон9 и отправлялся, наконец, в сторонуМардакяна10, домой, к семье в Майское.
Вот и в этот жаркий июньский день посещение спасительной бани было совершено заблаговременно. А за обедом его ждало одно важное и приятное событие, после которого Кадашев собирался сразу отправиться домой.
– Трогай! – сказал вполне любезно Кадашев, посвежевший и отдохнувший после «Фантазии», усаживаясь в фаэтон. Коляска качнулась и, набирая ход, понеслась от Биржевой улицы в сторону Александровской набережной. Эту дорогу он особенно любил, она впечатляла своими претенциозными зданиями и всем своим видом демонстрировала богатство и власть. Здесь размещались лучшие дома города: губернаторская квартира, здание Общественного собрания, где он был частым гостем, изящные беседки, торговые ряды с самыми разнообразными товарами, где Кадашев всегда прикупал кое-какой подарочек для жены, а также новый великолепный бульвар из двух аллей. Но главное – здесь был прекрасный вид на пристани и качавшиеся на волнах грузовые и пассажирские суда – все то, что так любил Кадашев. Отсюда фаэтон сворачивал на Михайловскую – лучшую, пожалуй, в городе. Она была вымощена асфальтом, а потому на ней дышалось свободнее, чем где бы то ни было. Потом въезжал на Ольгинскую, привычно бросал взгляд на двухэтажный красного кирпича дом – редакцию зятя, фыркал и отворачивался в сторону, наблюдая, как коляска проносилась мимо Парапета.
Неделя подходила к концу. Усталость этих дней давала себя знать, но его ждала встреча с недавним деловым партнером в ресторане «Гранд-Отель». Павел Иванович ждал от него вестей несколько месяцев. Человек, с которым была назначена встреча, восхищал и пугал Кадашева одновременно. Их совместное дело, о котором они сговорились еще зимой 1911 года, сулило Павлу Ивановичу очередной доходный проект. И эта мысль грела, ой, как грела его душу. Весть о приезде столь долгожданного гостя поднимала настроение. И периодически Кадашев похлопывал себя по внутреннему карману жилетки, где лежало письмо, полученное на прошлой неделе. Письмо это обнадеживало, а потому стоило ему закрыть глаза, как возбужденное воображение рисовало приятные картинки: вот он, некогда сын крепостного крестьянина, Ваньки Кадаша, становится ни много ни мало совладельцем крупнейшей транспортной компании в России и владельцем золотодобывающей компании…
Сидя в коляске, Кадашев задумчиво смотрел в окно. Усталый мозг перебирал события уходящей недели: деньги, зернистая рожа подлеца-адвоката, толстый банщик с черными бровями, поддающий пар в парной… А потом всплыла родная гостиная, и лицо Кати, Катерины Муратовны… Да, обед, деловой разговор, а потом – домой, домой, в Майское, хоть пару дней побыть со всей семьей!
На его лице появилось что-то нежное, довольное, даже счастливое. И вот перед нами высокий крупный мужчина шестидесяти лет. Тучный живот и мощная шея не мешали ему быть довольно шустрым. Ничего не выражавший еще минуту назад взгляд серых глаз теперь потеплел и повеселел. Слегка посеребренная шевелюра, немного курчавая, придавала ему солидность. Черная шляпа покоилась на колене. Темно-коричневый костюм-тройка в еле заметную черную клетку сидел отменно, ну, если не считать большой живот, который здорово выпирал. Добавьте к этому властное лицо, крупный нос, глубоко посаженные глаза и тонкие губы, которые чаще всего самодовольно усмехались. Это был человек, сделавший себя сам. После долгих лет скитаний, лишений крестьянской доли, он поймал удачу за хвост и превратился в успешного промышленника Баку.
«Довольный индюк, в баню ходил, а я тут прей на жаре», – думал про себя извозчик, щуплый с клочковатой черной бородой Петрос. Он передернул плечами, погоняя хозяйскую лошадь. По его лицу струился пот, собираясь на лбу и стекая за пазуху белой хлопковой рубахи. Он нервно смахивал капли со лба запястьем, мастерски удерживая кнут.
Средних лет, с мелкими суетливыми и пронырливыми глазками удин11 Петрос, или Петька, как звал его Кадашев на русский манер, многим был обязан Павлу Ивановичу, но предпочитал об этом не вспоминать. Павел Иванович уже много раз грозился содрать с него шкуру или уволить и по миру пустить, но отходил и прощал. Не его жалел, а поначалу бабу его, а потом и ребятишек. Петрос был заносчив, вспыльчив и не слишком прилежен, при любом случае, только капля попадала в рот, грозил «пятым годом»12 и посылал проклятия на голову хозяина-буржуя. В выходные кучера лучше было не трогать: он пил много и неумело, гонял детей, или валялся, не помня себя. Хотя на утро новой недели всегда был готов, лошадь накормлена, начищена – грех жаловаться. Жена его, то ли армянка, то ли удинка, давно утопилась, а детей – малого Мехака, или Мишаню, да дочку Аруську – взяла под свое крыло жена Павла Ивановича, Катерина Муратовна. Они были сыты, при деле и здоровы. Почему он держал его? Да Бог его знает, – сам себе нередко отвечал Кадашев. Бросить, как собаку, не мог, детей было жалко, да и грех, как-никак. Вроде как дал работу, дал кров, так и ответственность какая-то за него теперь появилась.
А вообще-то Кадашев был уверен, что люди делятся на слабаков и сильных. Он откровенно презирал своего кучера, потому что видел – слаб он. Сам-то Кадашев считал, что есть у него такое право – презирать слабых, потому что сам всю жизнь доказывал: человек может многое, только надо упорно биться и рвать всех и вся, кто стоит у тебя на пути. За свою жизнь Кадашеву пришлось многое пережить. Был он из бедной крепостной семьи Костромской губернии. Скудные урожаи толкали семью заниматься промыслами. Зимой с отцом отходничал, работал и плотником, и рыболовом. Когда отменили крепость, ему было всего одиннадцать. Лет пять они с отцом пытались подзаработать на Волге: рыбачили, помогали разгружать баржи, таскали тяжелые тюки с товарами. А когда ему исполнилось шестнадцать, ушел из дома. У матери с отцом остались еще два сына, а потому совесть его была чиста. Братья были работящими, покладистыми, на них можно было родителей оставить. А его манила новая жизнь. Мать с отцом покорились, держать не стали. Помнил, как мать тихо крестила его и украдкой вытирала слезы. Он подался на старую баржу помощником. Делал все: и плотничал, и пробоины латал, и капитану куртку штопал. А когда подкопил деньжат, отправился дальше, в Москву.
Она манит всех возможностями и богатством. В Москве сотни тысяч людей сходятся и расходятся ежедневно. Здесь он также нанялся помощником на грузовое судно, ходил по Оке, Волге, добирался до Дона. А к двадцати пяти годам купил свою первую гусянку13 и сам стал возить грузы. Получив огромный опыт в речных перевозках, он быстро находил заказчиков. Небольшие артели с радостью нанимали его, желая сэкономить. Суденышко было маленькое, широкое и плоское, нужна была сноровка, чтоб его загрузить и разгрузить, но у него неплохо получалось.
Однако, вскоре Кадашев осознал: хочешь разбогатеть, надо идти к морю. Его манил Каспий. Рассказам о сказочном Востоке и несметных богатствах шахов он не особо верил, но понимал, что там иная жизнь. Как раз в конце XIX века в Баку было организовано Товарищество нефтяного производства братьев Нобель. Конечно, Павел Иванович тогда не особо понимал, в чем заключалась специфика их фирмы, но он видел, как растет их производство, как увеличиваются их отгрузки. Их империя разрасталась с невероятной скоростью, к середине 1880-х Нобели производили керосин, мазут, соляровое и смазочное масло, и если поначалу они гнали это все на запад через арендованные суда, то вскоре и транспортировку нефти взяли в свои руки.
Он жаждал денег и готов был рискнуть. Продав три своих баркаса, непригодных для морских перевозок, на свой страх и риск отправился в Баку. Здесь, имея приличную сумму от продажи своих судов, он вложился в акции Нобелей и открыл свою небольшую транспортную фирму, которую назвал в честь матери «Надежда». Акции приносили неплохой доход, но и транспортная компания разрасталась. Кроме пароходов наливного типа, использовавшихся для транспортировки нефти из Баку в Астрахань, он осуществлял и пассажирские перевозки по Каспию. Объемы производства в Баку росли, а потому росла необходимость в транспортных услугах.
Кадашев умел сходиться с нужными людьми. Он приобрел важных партнеров и среди англичан, и немцев, и среди местных беков и промышленников. Особенно много нужных связей появилось после женитьбы на дочери генерала Ашаева Мурат-бека. Будучи потомственным дворянином, Мурат-Бек был человеком уважаемым, к тому же блестяще показал себя на службе в армии. Но земли его богатства не приносили. Занятый военным делом, семью Мурат-Бек не мог обеспечить высоким доходом. В общем, партия с Кадашевым – на тот момент уже весьма обеспеченным человеком в Баку – хоть и претила взглядам и принципам Мурат-Бека, но для единственной дочери он хотел надежного мужа, способного обеспечить ее всем необходимым. К тому же Мурат-Бек давно принял православие, а потому брак дочери с местными беками-мусульманами не рассматривался. Для Кадашева это был очень выгодный брак: он стал вхож в знатные дома Бакинской губернии, что, безусловно, помогло делам Павла Ивановича.
В благодарность своему тестю, Кадашев купил современный бельгийский пассажирский пароход. Отделка кают и ресторана стоила Кадашеву целого состояния. Но пароход «Ашаев» стал одним из лучших пассажирских пароходов на Каспии. Наиболее влиятельные и богатые люди Баку и окрестностей предпочитали поездку в его комфортных каютах с возможностью прогуляться по широким палубам, любуясь морем и наслаждаясь свежим морским бризом, нежели изнывать от жары в железнодорожных вагонах. Однако у этого парохода была печальная история. Спустя восемь лет, в 1906-м, во время революционных беспорядков бакинских рабочих пароход «Ашаев» был подожжен и затоплен. К счастью, если можно так сказать, Мурат-Бек к этому времени уже умер и не видел, как судно с его родовым именем погибло.
Самого Кадашева тогда не было в Баку, он был приглашен на Совет съездов представителей промышленности и торговли в Петербург. Бушевавшая по всей стране революция требовала принятия мер по скорейшему выходу из сложившегося политического и экономического кризиса. Вернувшись домой и узнав о трагедии с пароходом, Павел Иванович осознал, насколько благополучие может быть шатким. На съезде обсуждался вопрос прав рабочих и их положения. И, надо сказать, Кадашев, сам вышедший из низов, прекрасно понимал, чем может обернуться отчаяние мужиков. А потому по приезду в Баку он собрал своих служащих и рабочих, обслуживавших баржи и пароходы, и предложил разработать и подписать совместный протокол, закрепивший условия труда и гарантии работникам в случае увечья, болезни или гибели…
1.2.
Фаэтон остановился. Кадашев качнулся и проснулся. Приехали. Из окна был виден роскошный двухэтажный особняк, выходивший окнами и балконами на Парапет, Ольгинскую и Милютинскую улицы. Здесь, в довольно бойком месте, размещалось сразу несколько доходных домов, соперничавших между собой роскошью апартаментов и кухней. Гостиница «Гранд-Отель» с рестораном пользовалась особой популярностью среди известных и богатых гостей города. Приятная мелодия раздавалась с первого этажа.
– Вот ведь, задремал, а, – Кадашев потряс головой, пытаясь взбодриться, и ткнул Петьку в плечо. – Ты что, околицами, что ли ехал? Уморил меня совсем, осел!
Петрос что-то буркнул, но Кадашев, несмотря на приличный живот и вес, ловко соскочил с коляски и направился в ресторан, опираясь на черную трость с массивным набалдашником.
В ресторане было свежо и прохладно, изрядно работали вентиляторы. Белые скатерти на круглых столах, роскошь зала, отделанного светлым деревом, который сочетал европейский стиль и элементы Востока, приятные ароматы еды, гул приглушенных голосов гостей заведения – атмосфера, которая располагала к приему пищи и обсуждению важных вопросов.
Осведомившись о своем партнере у официанта – невысокого русского в форме кремового цвета и фартуке цвета шоколада, Павел Иванович прошел в зал, где вскоре оказался перед своим недавним знакомым.
Вполоборота ко входу, а потому не замечая Кадашева, сидел, закинув нога на ногу, высокий, атлетически сложенный господин лет тридцати. Он читал местную газету «Каспий», небрежно откинувшись на спинку стула и немного покачивая ногой в модном черном ботинке. Лицо его, загорелое, с глубоко посаженными глазами и прямым правильной формы носом, обрамляла аккуратная бородка, что немного добавляло ему возраста. Элегантный костюм-двойка серого цвета отлично сидел, пиджак был расстегнут, под ним – белая рубашка с отложным воротником, перетянутым серым галстуком. В целом, подумал Кадашев, дамы, наверное, считают его привлекательным. На Кадашева, как и на многих людей (это Павел Иванович заметил еще позапрошлой зимой, во время их знакомства) он производил приятное впечатление. Наблюдать за ним было довольно интересно, пока он этого не видел, увлекшись статьей. Это был Никита Васильевич Шацкий, владелец транспортной компании в Царицыне, акционер Русско-Азиатского банка и золотодобывающих приисков в Сибири.
Кадашев негромко кашлянул. Черт, он всегда испытывал неловкость, когда ему приходилось первым начинать беседу.
– Добрый день, дорогой Никита Васильевич, – сказал он, наблюдая, как его недавний знакомый не спеша поднял темно-карие глаза и прямо посмотрел на него с едва заметной улыбкой, опуская газету. – Долго ли ждете?
– Добрый день, любезный Павел Иванович! Не волнуйтесь. Я так соскучился по городской суете и прессе, что мне в радость было вас подождать, – голос его был густой, приятный, он, в отличие от многих в Баку, говорил бегло, а не нараспев, что выдавало в нем приезжего с севера. Он отложил газету и жестом позвал официанта, одновременно говоря, приглашая Павла Ивановича сесть: – Прошу вас. И с нетерпением жду ваших рекомендаций по поводу местной кухни.
Усевшись в мягкое кресло с красивыми подлокотниками, Павел Иванович отметил, как проворно подскочил официант. «Значит, – пролетела мысль, – щедр на чаевые. Главное, чтобы не был транжирой», – снова пронеслось в голове. От этих мыслей Кадашев внимательно и несколько озабоченно взглянул на своего собеседника. Впрочем, он далек был от желания слишком углубляться в кладовые чьей-то души, его больше волновали условия сделки. Взяв на себя ответственность, он быстро распорядился на счет блюд. И пока официант заискивающе склонялся и улыбался сквозь тонкие черные усики, ловко записывая в крошечный блокнотик, Шацкий, улыбаясь, спросил:
– Как ваши дела, Павел Иванович?
– Идут, идут, – проронил Кадашев, наливая воды в стакан. – Вы можете видеть, как кипит жизнь в Баку. А, стало быть, у деловых людей забот невпроворот.
– О, да, – усмехнулся Шацкий, – кипит так, словно тысячи чертей поджаривают одну огромную сковороду… Честно говоря, жара здесь просто страшная. А от нефтевышек и моря не видно. Это, пожалуй, самое большое разочарование. Я был поражен тем, как берег устлан скелетами уродливых конструкций: мосты, коммуникации, пирсы, нефтекачки. Да еще эта пыль – бррр… – он поежился и снова насмешливо произнес: – А я-то думал накупаться вволю.
«К чему это он клонит? Город как город, не лучше и не хуже других, наверное,» – Кадашев заметил, что уже пару секунд постукивает по столу пальцами. Все-таки этот господин вызывал странные чувства. С одной стороны, Кадашева привлекали его молодость и энергичность. Но с другой, эта же молодость и его солидный капитал, да и немалый опыт в транспортном деле и золотодобыче вызывали определенное восхищение и даже странную робость. Рядом с ним никак нельзя было упасть в грязь лицом. А ведь образования и знаний Павлу Ивановичу весьма не хватало. Все это время их нехватку он компенсировал громадным жизненным опытом, и все-таки страшно боялся облажаться, показав свое невежество.
Однако, пытаясь не показывать своей неуверенности, Кадашев убрал пальцы со стола и произнес, пытаясь говорить также слегка вальяжно и деловито:
– Помилуйте, но как же без этого? – он энергично потер руки. – Сегодня Баку – крупнейший поставщик нефти и ее продуктов не только в России, но и во всей Европе. Без того, что здесь производится, промышленность многих стран просто встанет. Как же быть? Приходится чем-то жертвовать.
– Да, к несчастью для Баку, – Никита Васильевич снова усмехнулся. – Здесь добывают то, что нужно слишком многим, а в жертву приносится многовековый город со своим укладом и бытом. К сожалению, мы совершенно не готовы понять истину, дорогой Павел Иванович, что разрушить хрупкий древний мир просто, а вот восстановить его и сохранить даже со всеми миллиардами, что отсюда выкачиваются, будет нелегко… Э, вы бывали в Риме? – спросил он вдруг.
– Бывал, – удивленный вопросом, Кадашев кивнул, снова отпивая воды, и, невольно усмехнувшись, продолжил с легким раздражением: – Пару лет тому назад ездили с супругой. Ничего особенного. Я устал ходить по всем этим развалинам. Супруга извела меня совсем: то ей Колизей, то ей соборы какие-то подавай. А там все не по-нашему. Даже молятся по-другому. И попов этих – тьма. По мне, так бездельники одни. Я все переживал, как тут дела. Признаться, не любитель я всех этих праздных путешествий. Поглазеть, поохать, поахать. Не понимаю этого.
Шацкий насмешливо улыбнулся, покачивая ногой в модном ботинке.
– Ну, даже если так, мою мысль вы поймете. Так вот, представьте, если в округе Рима найдут залежи нефти? – Кадашев усмехнулся, уловив его мысль, и невольно кивнул, когда Шацкий добавил: – Человеческая жадность и жестокость способна уничтожить все, не моргнув даже перед собственной историей. От Рима просто ничего не останется.
– Ну, стоит только радоваться, что этого до сих пор не произошло. А все-таки Баку становится лучше. И мы, местные заводчики, премного этому способствуем. Вот, недавно, нашими общими усилиями был открыт бульвар на Набережной, – Кадашев, пытаясь развернуть разговор в более позитивное русло, показал в сторону, где за стенами ресторана простирался живописный бульвар. При этом сам он слегка вспыхнул, не то от жары, не то от собственных слов, говоря: – Да и ваш покорный слуга считает своим долгом помогать местному училищу. Вот недавно мы с супругой передали в дар им книги, да ссужал пару раз им на ремонт крыши и канализации. Ну, а то, что нет университета, по мне, так время придет, и будет. Негоже гнать лошадей.
Шацкий с улыбкой кивнул, все так и продолжая сидеть откинувшись на спинку стула и покачивая ногой.
– Не принимайте на свой счет, дорогой Павел Иванович. Согласен, в этой части Баку поистине хорошо, Набережная приятно удивила меня. Слышал, что городу обещают провести воду и сделать городские купальни? На это хотелось бы посмотреть.
Кадашев согласно покивал и озадаченноотозвался:
– Вода – это истинная проблема, Никита Васильевич. Вопрос трудно решаемый, несколько проектов рассматривались Думой, и вроде работы уже идут. А сколько денег уже вложено! – он присвистнул и развел руками. – А воз и ныне там!
– Ну, как же, дорогой мой Павел Иванович, чем больше каравай, тем больше едоков.
Кадашев согласно кивнул.
Наконец, стол заставили яствами: в центре на овальном блюде стоял запеченный осетр, политый маслом, в отдельной тарелке – ароматный аджапсандал14 с белым репчатым луком, кориандром и базиликом, бараний люля горкой в два ряда лежал на плоской тарелке и источал невероятный запах. Тут же стоял графин с гранатовым соком и бутылка Мадраса. Еда была изумительная, а потому собеседники на несколько минут были заняты исключительно пищей.
После очередной порции люляШацкий, наконец, заговорил:
– Чертовски вкусно! Я, признаться, соскучился по хорошей пищи. Сами понимаете, в глухих лесах не до излишеств. Кого удалось поймать, того и съел, – он усмехнулся сам над собой, весьма умело орудуя ножом и вилкой, что выдавало в нем человека из благородных. Отметив это, Кадашев невольно передернул шеей. Ничего, и не с такими господами приходилось дела иметь. Между тем, совершенно не замечая некоторого напряжения в Кадашеве, Никита Васильевич весьма любезно продолжал: – Как ваша семья? Как имение?
Взгляд Кадашева потеплел при упоминании о семье, и не без удовольствия он отозвался:
– Благодарю за участие, дорогой Никита Васильевич. Все своим чередом и молитвами моей милой женушки. Майское – рай на земле… Жду не дождусь отправиться домой, а то ведь здесь, правда, дышать нечем. Фабрики и заводы работают сутки напролет. Но ведь кто-то должен работать и давать стране топливо, хлопок, шелк, металл. Вы много путешествуете, Никита Васильевич, вот и про Рим рассуждаете. Неужели в Европах лучше? – Кадашев смачно облизал большой палец после съеденного осетра и в упор посмотрел на Шацкого.
– Да, как вам сказать, дорогой Павел Иванович? Я, правда, много, где бывал. Многое меня удивило и даже восхитило. Но, стоит где-то подзадержаться, невольно начинаешь подмечать и уродливые трубы, и вышки, и цистерны, и вздыбленную почву, изрытую в поисках руд и нефти.
– Ну, это, знаете, как в чужом доме. Вроде все хорошо, потчуют тебя и угощают, а все равно подмечаешь, что крыльцо отошло, дверь скрипит, крыша течет, да мясо пересолено, – посмеялся Кадашев, держа перед собой сочный люля, с которого жир с соком аппетитно капал на белую фарфоровую тарелку. – И невольно радуешься, что это чужой дом, не так ли?
– Пожалуй, – Никита улыбнулся, накладывая в тарелку аджапсандал. – С другой стороны, Павел Иванович, в своем доме иногда годами ходишь и не подмечаешь, что крыльцо отошло, да дверь скрипит. Мы в своем дому вообще ничего не замечаем. Ни миллионов безграмотных, ни недостроенных дорог, ни глухих деревень, где люд совершенно дикий и дремучий. И это наш дом, не чей-то! – он усмехнулся. – Недавно читал в одном журнале статью, посвященную трехсотлетию нашей династии. Так там, среди прочего пафоса, сказано, что Россия стоит на первом месте в Европе по рождаемости. Как вам? – Кадашев одобрительно кивнул, а Никита усмехнулся и добавил: – Но только там не сказано, что из родившихся, половина и до пятилетнего возраста не доживает. Видите ли, если сопоставить отчеты наших земств, а мне доводилось с ними познакомиться, так мы и по детской смертности в лидерах. А почему? Да потому что, поверьте на слово, чуть дальше от крупных городов, там и не слыхивали про врачей и медицину.