Ольга Сергеевна Зимина
Неуклюжи
Автор предупреждает, что все события и герои нагло выдуманы от начала и до конца, но, тем не менее, кое-что происходило в действительности.
Глава 1.
Таракашечки
Кира помнила себя с этого момента. Позже она, улыбаясь в камеру своей слегка кривоватой улыбкой, – половина лица сияет, половина грустит, – расскажет зрителям эту историю. Что-то выдумает, конечно, а про некоторые обстоятельства благоразумно промолчит.
– Гроооомко вопишь, певицей будешь, – ласково заметила элегантная соседка с третьего этажа, нащупывая высоченными каблуками ступени и дружелюбно улыбаясь Кире. Вслед за ней по ступенькам с диким визгом скакали пять крошечных разномастных собачонок. Одна из псин, самая старая, была известной актрисой – играла в театре тургеневскую Муму.
Отвечая после премьеры спектакля на вопросы журналистов, Кира вдруг припомнит пророческие слова Эллы Феодоровны:
– Мне обещали великое оперное будущее уже в четыре года, – скажет Кира и чуть приподнимет правый угол рта, – я пела с пелёнок и все соседи знали, что в нашем доме растет будущая оперная прима.
На самом-то деле, соседи ничего не знали и не хотели знать.
Кира беспомощно висела у матери под мышкой, так как взобраться на третий этаж по ступенькам самостоятельно ещё не могла – маленькие слабые ножки уставали и подгибались.
Ирина – мать – успела с утра принять пару банок пива, чтобы день не казался таким беспросветным, поэтому поднималась по щербатым ступеням, слегка пошатываясь, и всё норовила Киру уронить.
Артистка Буся вырвалась вперёд и, заливаясь визгливым тявканьем, унеслась на улицу в приоткрытую дверь парадной – скандалить с большими псами со второго этажа. Ирина доволокла до своей двери дочь, отпустила и без сил рухнула на шатающийся стул в узкой захламлённой прихожей.
– Через пять минут жрать будем, – прокричала отпущенной на свободу дочери в темную глубь квартиры. Да где там: Кира уже забралась под кровать и общалась с друзьями – тараканом Герой, шевелившим длинными усами в самом пыльном углу, серым безымянным пластиковым слоном и ободранной персидской кошкой Чуней, которая немедленно пришла на зов и, ласкаясь, нежно бодала девочку теплым рыжим лбом.
Ирина, не в силах встать со стула, разразилась длинным полупьяным монологом.
Из тирады следовало, что Кира испортила Ирине молодую жизнь. Девочка, сворачиваясь под кроватью клубком, и ухом не повела: многого не понимала и потому даже не слушала, как привычный осенний свист ветра за окном. Обняв одной рукой кошку, Кира тихонько запела: мать не любила, когда её выступления прерывают, поэтому громко звучать было в данный момент небезопасно.
– Пусть бегуууут неуклюже, – пела Кира. Кто такие эти "неуклюжи", она не знала, но само слово её интриговало и очаровывало.
Кира представляла себя на сцене, в длинном блестящем платье, совсем как тетя в телевизоре.
– Тараканы, тараканы, таракашечки. Гера, дружочек, возьми мою старую конфетку! – напевала Кира.
Тараканы – лучшие друзья, они не кусаются, с ними можно играть. А тараканьи дети? Жидконогие козявочки-букашечки! Если ночью прокрасться на кухню в надежде найти оставленный беспечными родителями батон, увидишь удивительное: тысячи, нет, мириады крошечных букашек – на стенах, на полу. Кира их любит, но булочку съест сама: тараканы вполне могут перекусить и у соседей.
"Кто это – неуклюжи? – думала Кира, – это, наверное, бегущие человечки. Вода по асфальту рекой, но они всё мчатся и мчатся на полной скорости, поскальзываясь, но никогда не останавливаясь".
– Ты жрать будешь, жопа?! – заорала мать с кухни, – сколько тебя звать? Ща в окно все вылью!
Кира в испуге выкатилась из-под кровати, прибежала на кухню, прыгнула на стул с ногами и схватила свою тарелку. Потеря еды была бы катастрофой – неизвестно, когда маме снова придёт в голову фантазия её покормить.
В тарелке растворялся куриный порошковый суп, залитый кипятком. Вкусно, такое Кира любит.
Ирина буркнула что-то, отвернулась к мойке, набитой вчерашней посудой. Осторожно, двумя пальцами взяла чашку, сунула под кран, включила воду. Вода шла ледяная: газовая колонка давно не работала.
Ирина сдалась, по примеру дочери забралась на стул с ногами и начала мерно раскачиваться. Взад-вперёд, и вот уже нет проблем. Не помню, знать ничего не знаю про эти ваши газовые колонки: я в домике.
Тоже что-то пела, чистенько, красиво, но слов не разобрать. Есть в кого Кире быть певицей.
Вечером заявился папа Влад с гитарой и с порога начал скандалить. Посуда опять немыта, будь она трижды неладна!
Посуда – бич молодых семей; риф, о который разбивается каждая вторая хилая и непрочная любовная лодка: мы знавали немало бежавших в неизведанное от горы грязных тарелок.
"Гита"– это когда-то было первое Кирино слово, чем мать любила её попрекать: "Не мама, не папа, нет, только представьте себе! Гитара – вот кто нас родил, кто ночей не спал".
– Вот пусть гитара тебя и кормит, – говорила мать, ложилась на продавленный диван и отворачивалась к стене.
Глава 2.
Ира в подземном переходе
Ирише жилось очень неуютно. Непонятно было, как справляться со всеми этими бытовыми проблемами. Как, как другие люди живут? На улице ты видишь чистые коляски, мамочки гуляют при макияже, дети улыбчивые, тихие, не сопливые. Может быть, у них дома прислуга, но не у всех же?
Ира не хотела быть взрослой, ох, как не хотела. Какая взрослая жизнь, вы о чём, люди?
Сначала ты тянешь школу: ещё неделя, ещё, сдать бы экзамены, математику я никогда не осилю. Уф, кажется, отстрелялись.
Думаешь: прекрасно, теперь-то заживу наконец… Тут неожиданно выясняется – почему, почему никто не предупредил?! – что свободна ты была раньше.
Теперь тебя держит в железных клещах нужда. Поесть купи, за квартиру заплати, свет, газ, телефон, шампунь нужен, кроссовки каши просят. Родители, родители, зачем вы так поторопились меня родить, я же не справляюсь!
Не успела опомниться, примериться, как выживать, и тут – здравствуйте! – Кира.
Вот уж о чём Ира и помыслить не могла. Как может быть у неё ребенок? Кто-кто, но Ирина-то никогда маленьких детей даже и не видела. Бывают кульки такие, лежат в колясках, но это у взрослых, семейных. Это – другая жизнь, иная планета.
Нет, она, Ира, обязательно будет жить легко, свободно, путешествовать по горам с тяжелым рюкзаком, учить испанский язык, писать глупые любовные стихи…Вышло, конечно, иначе.
Отмечая выпускной, Ириша с подружками забежала в переход метро. Белая ночь, гулянка, платьица светлые и короткие, а уличные музыканты орут про несчастную любовь. Девчонки застряли, загляделись, заслушались. Так и познакомились.
Влад был нормальный парень. Жил один в двушке-хрущёвке, туда и привёл Иришу той выпускной ночью, как допели все песни в подземном переходе метро "Садовая".
Затарились пивом, поймали такси и поехали. Там и остались, застряли надолго, назло беспокойной Зинаиде – Ириной маме, а теперь уже Кириной бабушке.
Зинаида сперва истерила, грозила полицией – Ире оставалось три месяца до совершеннолетия – но позже смирилась и даже начала понемногу помогать молодой семье. То копейку подкинет, то приедет без предупреждения и молча отмоет на кухне следы вчерашней пьянки с компанией молодых поэтов.
У Влада была странная манера никогда не гасить свет в квартире. В любой момент – днём ли, ночью ли – ты приходишь, а в квартире горят даже огоньки на невыключенной стиральной машине. Полная иллюминация.
Счета за свет приходили космические, но Влада это не урезонивало. Он вообще не любил экономить, жил сегодняшним днём. Деньги кончились – переход в метро на месте, сегодня ещё споём.
Поначалу денег хватало, поступать Ира никуда не стала, окунулась с головой в омут странной полубогемной жизни. Немного подпевала, обходила с кепкой зевак в переходе, вносила свою лепту в добычу средств к существованию. Сперва казалось, что интересно, потом надоело: не о таком она мечтала.
Впрочем, о чём она мечтала-то?
Никаких конкретных планов на жизнь у Иры не было. День бы прожить, за ним другой. Будет день и будет пища, зачем дальше загадывать?
Поначалу пыталась навести уют в страшной Владовской хрущёбе: что-то покрасила, не поленилась дойти до хозяйственного и выбрать банку весёленькой жёлтой краски и кисть. На кухне стало посвежее, но тараканы совсем взбесились и валили на домашний уют полчищами. Их не пугала даже раскалённая плита.
Было дело, Ира пыталась что-то готовить, показывала, какая она хозяюшка. Но на этой кухне странным образом мало что удавалось – блины растекались по сковороде и пригорали, задуманный суп разваривался в невнятную безвкусную похлёбку, даже банальные чёрные гренки не получались.
Что ни говори, а быт – это убийца женщины, особенно девочки, только отгулявшей выпускной.
Довольно скоро Ира оставила свои хозяйственные порывы. Да здравствуют супы из пакетов, хлопья, лапша, что бы мы без вас делали?
Дотянули до августа. Жили, как жили, Влад не выгонял. Было не очень понятно, как он относится к ситуации, но музыкант – это особая порода.
Иногда Ира садилась на край дивана рядом с Владом и нежно спрашивала:
– Влад, а ты меня любишь?
Влад таращился стеклянно, тряс длинными немытыми волосами, кивал головой в такт внутренней музыке и заводил своё:
– Любишь меня? Она спросилаааа…
Весь день сочинялся новый шедевр, а вечером – пиво кончилось! – пора опять в переход.
Глава 3.
Зоя привозит черепки
Владу исполнилось двадцать, и он верил в себя: мир лежал у ног, свернувшись послушным клубком. Понятно, что скоро всё изменится, его непременно заметят, запомнят, отнесут на руках в какую-то новую интересную жизнь. В этом возрасте все мы чувствуем себя властелинами Вселенной, но год за годом ежедневная необходимость отмывать плиту по капле отбирает наши силы, безжалостно показывая крошечность жизненных перспектив. Ах, ты задумал стать великим исполнителем? А носки ты сперва постирать не хочешь? Постирал – молодец, теперь пойди приляг. Сцена – не твое, успокойся и спи.
Еда требовалась прямо сейчас. Хотелось свободно гулять по Питеру в белые ночи, забредая в дорогие бары, ездить на такси. Купить, в конце-то концов, пейджер, как у всех. Любящих родителей поблизости не оказалось: отца у Влада не существовало в принципе, – по крайней мере, мать свято хранила тайну отцовства. Было не очень понятно, знала ли сама, кто является вторым родителем.
– Зачем тебе знать, кто твой папа? – говорила Зоя маленькому Владу, немного отводя глаза, – не приставай, иди лучше погуляй, а я ещё поработаю.
– Ладно, – соглашался Влад, – но учти: в школе меня дразнят, что отца нет. Может быть, ты кого-нибудь себе найдёшь, а я всем скажу, что это отец?
– Хорошо, я подумаю, – отвечала Зоя.
Послушно пробовала с кем-то встречаться, но на самом деле не очень усердствовала. Ей совершенно не хотелось вписывать в свою налаженную жизнь чужого мужчину.
– Ты просто не знаешь, что такое отчим, – бормотала она себе под нос, когда сын не слышал, – а я знаю, к несчастью…
Она никогда не роптала на судьбу – всё в жизни сложилось точно по её тайному плану.
…Археологи – народ весёлый. Очнувшись в палатке после вечерней пьянки, не всегда можешь вспомнить, кто заполз к тебе в палатку с бутылкой домашнего вина и спешно бежал до рассвета. Иногда кто-то мимоходом сообщает, чьи тапки стояли вчера у тебя возле входа, но нередко окружающие слишком пьяны для подобных наблюдений.
Зое, похоже, ничего не сообщили. Где-то по-прежнему, наверное, сидит у костра бородатый археолог, поёт про синий троллейбус и дежурства по апрелю, считает звезды на темном южном небе. Жалеет, что за всю жизнь не обзавёлся сыном. Тоскует.
А Влад – вот он, лежит на диване, страдает от жары и жужжания жирной мухи, упорно бренчит на гитаре. Тоже думает: был бы отец, и всё бы иначе обернулось.
Зоя вечно была "где-то там". Моталась по экспедициям, Кирой особо не интересовалась. Узнав, что стала бабушкой, хмыкнула, протянула в телефонную трубку: – Нууууу, поздравляаааю…
И сразу почему-то не стало телефонной связи. Что поделать? Техника несовершенна.
Очень уж ей не нравилась Ириша. Что за кислая мадемуазель? Дома грязь, тряпку лень в руки взять, глаза красные…Зачем Владу нужно было тащить к себе в квартиру первую встречную из подземного перехода? А теперь – глядите – папаша в двадцать лет.
Дела выросшего сына Зою интересовали мало: он не древнегреческая ваза, сам проживёт как-нибудь. Присылала немного денег, да и ладно. Не маленький. Возвращаясь из экспедиций, Зоя привозила огромные чемоданы вещей и закопчённых черепков. Раздавала подарки равнодушно – швыряла в угол пакеты и, зажав сигарету в зубах, цедила:
– Я вам там кое-что привезла…Посмотрите.
– Спасибо большое, – с трудом выдавливала Ириша, чувствуя себя замарашкой и нежеланной гостьей, которую терпят и одаривают из милости. Затевать скандал было глупо, но смотреть совершенно не хотелось. Ире не нужны были подарки – она жаждала любви и признания членом семьи. Хотелось быть настоящей женой, раз уж ничего другого в жизни не получилось. Одежда со временем сносилась, игрушки отжили свой век, но черепки никто не выкидывал: из них получались отличные пепельницы и подставки для канцелярских принадлежностей; позже Кира сделала маленький древний осколок своим талисманом и крепко сжимала в руке, распеваясь перед ответственными концертами.