bannerbannerbanner
Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

Ольга Савельева
Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

Полная версия

Двери

В принципе можно жить и без дверей. Не очень удобно, но мы привыкли. На ванную и туалет повесили деликатные шторки. Они бы и еще 100 лет висели, но однажды в ванной на меня упала шторка, больно тюкнув пластмассовым карнизом по голове.

«Нужно сделать двери», – подумала я.

На прошлой неделе нам их привезли, осталось только установить.

– Пусть стоят до моего возвращения, – сказал муж. – Это геморрой.

Он обещал приехать на этой неделе, но сорвалось. Сказал, на следующей. Но я хорошая жена. Я решила сделать ему сюрприз и заказала установку дверей. Он приедет – а двери уже стоят в дверных проемах, а не у стеночки, в упаковке. Муж ахнет от счастья, спасенный от геморроя.

Он на самом деле тоже решил сделать мне сюрприз. Он специально сказал, что на этой неделе не срастается, чтобы я не ждала, а он прилетит, как и планировал, в воскресенье. Позвонит в дверь и скажет: сюрприз! И все, включая детей и кошку, заплачут от счастья.


Утром воскресенья мне в дверь позвонил Николай. Николай – установщик дверей. А еще он высокий, красивый и молчаливый мужчина. Идеальный, в общем.

– Входите, – сказала я и покрылась пунцовым румянцем.

Николай вошел. Спросил:

– Где можно переодеться?

– Где удобно, – сказала я, еле удержавшись от «прямо здесь давай».

Но вокруг прыгали дети. Цепляли Николая за причиндалы (я про ящик с инструментами, пошляки).

Катя, например, пока Николай отвлекся, уволокла молоток, чтобы чинить кукольный дом. Сын стал спрашивать, что это за приборы такие. Бензопила, что ли? Николай отвечал односложно. Он пришел работать, а не нянчить моих детей. Николай переоделся в комбинезон, под которым условная маечка рельефно облегала его мышцы. Ну, готовый порноактер. Даже неудобно как-то. Потому что нельзя быть на свете красивым таким.

Николай приступил к работе. Я не знала, что установка дверей – это так громко и так пыльно. Через три часа пиления-штробления-жужжания-стучания и чего там еще я собрала детей и ушла гулять. Находиться дома было невыносимо. Николай сказал, что работы еще минимум на три часа. «Значит, мы на три часа», – подумала я.

Муж вышел из лифта, предвкушая сюрприз. Он был с цветами и тяжеленной сумкой, на дне которой были запрятаны его ключи. Муж позвонил в дверь. Он слышал за дверью какое-то копошение, но никто не открывал. Муж позвонил снова и почувствовал, что кто-то рассматривает его в дверной глазок.

– Это я, – зачем-то сказал муж.

Какая-то нелепая фраза, которая никому не добавила определенности. Что вообще происходит? Дома определенно кто-то есть! Наконец Николай открыл дверь. Навис в проеме. Он был Аполлоном в комбинезоне и слегка блестел от пота: работал же.

– Кто вы? – спросил муж.

– Нет, кто вы? – с вызовом спросил Николай.

Муж понял, что сюрприз не удался и ситуация развивается по худшему сценарию самых несмешных анекдотов. Он шмякнул букет об пол и сказал голосом, не предвещающим Николаю ничего хорошего:

– Где она?

– Она ушла гулять с детьми. Вы кто?

– Я муж.

– Не знаю. Она не предупреждала.

Муж потеснил Николая, вошел в квартиру, прошел в комнату, не разуваясь, и взял семейную фотографию, чтобы доказать Николаю, что он реально муж. С фотографии на Николая смотрела точная копия этого психованного мужика, швыряющегося цветами. «Ну муж так муж», – подумал Николай.

– Где она?

– Гуляет она, с детьми вашими.

Муж недоверчиво покрутил головой, готовый к тому, что я сейчас вывалюсь из шкафа в пеньюаре с фразой: «Ты все не так понял».

– Ладно, некогда мне, я пойду доделывать двери, – сказал Николай.

– Какие двери?

– Ну вот сейчас делаю дверь в ванную.

Муж сел на диван и понял, что сюрприз еще впереди. Что я хорошая жена и тоже делаю ему сюрприз. Он пошел в коридор и поднял с пола убитый букет. Слегка его реанимировал, встряхнув.

Через час пришли мы с детьми. Муж сидел в комнате с выключенным светом. Он убрал вещи и обувь из прихожей, чтобы сохранить интригу. Мы вошли в комнату и ахнули.

– Папа! – Дети бросились к отцу.

– Ничего себе, – удивилась я и подумала: «Интересно, как он отреагировал на Николая?»

– Это тебе, – сказал муж и протянул букет.

– Такое впечатление, будто ты с этим букетом попал в жесткую турбулентность и вас кидало по всему салону.

– Ну почти, – уклончиво согласился муж.

Ситуация была бы очень потешной, если бы не была такой жизненной. Мне еще повезло, ведь по мотивам анекдотов и народного фольклора я могла в любой момент вылететь с балкона. А спустя час с балкона вылетел бы и Николай.

«А почему спустя час?» – спросите вы. Потому что сначала нужно доделать двери.

Депрессия

Вот фотография улыбающегося человека. У него приятное лицо и ямочки на щеках. Завтра он покончит с собой, и больше никогда на его щеках не появятся ямочки.

В социальных сетях появился полезный флешмоб: люди, переживающие депрессию, открыто в этом признаются и выкладывают в Сеть свои фотографии. На них обычные люди, обычные лица, такие же, как все.

Цель флешмоба – показать, что депрессию не видно невооруженным глазом, но она есть. Мне очень близок этот флешмоб, я хочу его поддержать. Этот текст – мое лицо. Лицо человека, который столкнулся с депрессией.

Нет, я сама не в депрессии и никогда не была в ней. Но мой любимый человек, мой муж, в какой-то момент, который я не успела отследить, провалился в депрессию, в существование которой я не верила, пока не увидела ее своими глазами.

Моего мужа зовут Миша. Мы в браке более 15 лет. Он самый веселый и жизнерадостный человек из всех, кого я знала (друзья не дадут соврать). И вот этот человек вдруг просто берет и гасит свет внутри, погружается во мрак.

Депрессия – это когда человек живет в сумерках жизни и его все устраивает.

Проблема в том, что это вам со стороны очевидно, что там темно и сыро, а он отлично видит в темноте и с каждым днем все меньше скучает по свету. Там, где свет, больше не весело и не френдли, там даже наоборот – хмурые люди, которым что-то от тебя нужно, проблемы, задачи, обязательства. А в своей болезни ты как бы в чуриках: чур тебя не трогать.

Однажды мы с мужем смотрели фильм «Игра в прятки». Нет, он не о депрессии – о раздвоении личности. Там какой-то неведомый Чарли совершал страшные преступления на глазах у маленькой девочки, а ее папа, пытаясь ее защитить, весь фильм искал этого Чарли. В конце выяснилось, что папа и Чарли – это один и тот же человек.

То есть сначала он на глазах у ребенка кого-то убивал, потом выходил из комнаты, а через минуту вбегал в нее, хватал плачущую дочку за плечи, тряс и кричал: «Кто? Кто это сделал?» Меня потряс тот фильм. Разве могут две противоположные личности уживаться в одном человеке? Теперь я знаю ответ, я его видела. Могут.

Депрессия превращает одного человека в совершенно другого. Моего мужа зовут Миша, но иногда он Чарли. Нет, он, конечно, не убивает людей, не расчленяет животных и не совершает преступлений под покровом ночи. Единственное преступление, которое совершил Чарли, – пришел и отнял у нас Мишу, уволок его в сумерки и держит там в заложниках. Чарли – это такой нарицательный образ человека в депрессии.

Жизнь выставляла счета и напоминала об обязательствах. Мише звонили с работы, с учебы, ремонтники. Звонила я, говорила: «Купи молока». Чарли раздражался, кутался в сумерки. Ему было плевать на молоко, на меня и даже на себя. Чарли хотел чуриков и сумерек.

Первое время, когда ты еще не знаешь, что депрессия уже пустила в человеке свои метастазы, ты живешь как ни в чем не бывало и списываешь постоянную хандру, перманентное недовольство и вспышки агрессии на его усталость, проблемы на работе. Ты пытаешься взять ситуацию под контроль, таскаешь человека в театры и гости, постоянно спрашиваешь: «Да что с тобой?»

Ты спрашиваешь у Миши, а Миши уже нет. Есть Чарли. Ты начинаешь подозревать, что проблема в измененном сознании человека, в том, что он Чарли. Чарли не хочет тебе отвечать, ты его раздражаешь. Ты открываешь дверь в его сумерки, и сквозь проем сочится свет. Чарли отвечает агрессией – беспочвенной, злой, токсичной.

В конце концов ты все поймешь и перестанешь открывать дверь без очень уважительной причины. Вам с Чарли не о чем говорить. Да что там – эту дверь очень хочется заколотить, а потом сбежать, далеко-далеко.

Но сбежать – это слабость, это бросить человека в беде. Так нельзя. Нужно набраться смелости и научиться видеть в темноте. Потом войти в сумерки, найти там Мишу, протянуть ему руку, сказать: «Пойдем!» – и выбежать на свет. Вдвоем. А вот потом заколотить дверь, чтобы Чарли навсегда остался там, в своих заколоченных сумерках.

Однажды Миша лежал на диване, к нему подбежала наша маленькая дочка, стала трогать ладошками его лицо и что-то смешно лопотать на своем языке. Мой муж бы схватил ее, подбросил к потолку, зарылся бы в ее ладошки, засмеялся, защекотал, зацеловал. А Чарли просто отвернулся к стене.

Вот это отличная зарисовка про депрессию: когда к тебе рвется жизнь, а ты выбираешь стену.

Чтобы объяснить контраст между Мишей и Чарли, я приведу пример. Мой муж – очень заботливый человек. Он любит через действие. Он думает обо мне наперед и решает проблемы, которые еще не возникли. Например он мог приехать за мной на мероприятие, где я целый день хожу на каблуках, и привезти балетки. То есть он подумал о том, что я могу устать на каблуках, и решил эту проблему до того, как я произнесу: «Блин, ноги болят, жуть».

Чарли, как и любой человек в депрессии, не способен замечать никого вокруг, не говоря уже о проявлении заботы. Это как если вы ранены и задача – выползти с поля боя. Вряд ли в этой ситуации вы сможете заметить еще кого-то раненого, не говоря уже о вероятности его спасения.

 

Мы в тот день переезжали со съемной квартиры на новую, в которой ремонт был в разгаре (Миша начал ремонт, а Чарли завалил). Ну ничего: крыша над головой есть, ванная, унитаз и мультиварка тоже. Жить можно.

Был последний день. Нужно было собрать вещи, упаковать, перевезти. Дети веселились, бегали по опустевшей съемной квартире. Я паковала одежду, Чарли – микроволновку.

– Где мои баночки прозрачные? – хмуро спросил муж.

– Не знаю.

– Ты не выбрасывала?

– Я не помню.

– Что значит не помню? – заводился он. – Я сказал не трогать эти банки, мне они нужны.

– Миш, что ты кричишь, я не помню, где твои банки.

– Я кричу не из-за банок, черт побери, я кричу из-за того, что всем плевать, что хочу я! – закричал Чарли и ударил кулаком в стену.

После чего собрался и ушел.

Я одна в разобранной квартире. Ну, то есть с детьми. Работы – невпроворот. А уже темнеет. И вот я с хнычущей дочкой и мужественно пытающимся помочь сыном три часа пакую вещи, потом мы делаем шесть ходок вниз-вверх – пакуем вещи в машину, потом едем на новую квартиру.

Помню, мы ввалились в квартиру абсолютно без сил. Катюха заснула прямо на руках, сын нес тяжелый тюк с вещами.

– Ты давай ложись спать, я машину сама разгружу.

Я вхожу в комнату и вижу Мишу. То есть Чарли. Он просто спит. Я тяжело вздыхаю, перекладываю дочку в кроватку. Мне хочется растолкать этого идиота ногами, исхлестать по щекам, потрясти за плечи и наорать на него так же, как орал он: «Ты идиот, слышишь?» Но это Чарли и он не слышит.

Я еще час перетаскиваю вещи. Говорю себе мантру: «Это болезнь, это болезнь, это болезнь». Потом ложусь рядом, обнимаю мужа и говорю: «Ты молодец, что не натворил глупостей». Выдержка уровня Бог. Я это делала для Миши в благодарность за то, каким он был. И для себя, для своей совести. Я знаю, что если бы упала в депрессию, Миша бы меня не бросил.

Я теперь знаю, что любовь не спасает от депрессии. От депрессии спасают врач и таблетки. Лично мне именно это было самым сложным – оправдывать агрессию сумерками. Мой опыт говорит, что это было ошибкой.

Агрессию не нужно прощать и терпеть. Если абьюзинг – психологическое насилие – становится частью вашей жизни, то следующий шаг – насилие физическое. Этого нельзя допустить, это точка невозвращения. Пока она не случилась, нужно идти к врачу.

Я всю жизнь проповедовала гипотезу, что ультиматумами ничего не добьешься. Что единственный способ получить желаемое – это любовь и нежность. Все так. Только эта формула работает с Мишей. А с Чарли – ультиматумы, угрозы, все что угодно.

Если вы, жалея Мишу, прощаете Чарли абьюзинг, то сразу покупайте тональный крем замазывать синяки, а лучше позаботьтесь о хорошей медицинской страховке – она вам пригодится. К сожалению, агрессия сама не иссякнет.

И пока вы прощаете крики и кулаки, разбивающие стены в сантиметре от вас, трактуя свои действия как поддержку, на самом деле происходит попустительство болезни. Поддержка – это спасти Чарли от самого себя.

«Значит, так, дорогой, орать на меня ты не будешь, ясно? Выбирай: или семья, или болезнь. Если выберешь второе – то и ответственность за этот выбор на тебе».

Чарли не пустит Мишу к врачу, ему это невыгодно. Ему выгодно оставить его в сумерках навсегда. Но. Миша-то не умер. Сквозь сумерки и затмения, сквозь мрак небытия Миша слышит детский смех. Это смеются его дети. И видит глаза женщины, которую любит. Измученные, заплаканные глаза. Миша пойдет к врачу. Он очень сильный, он многое может сделать сам. Многое, но не это. Вылечиться от депрессии самому невозможно.

И Миша идет к врачу. Он знает: дорога туда выстлана не уговорами, не слезами, не ультиматумами и не опытом потерь. Только внутренним знанием: все, вот это дно. Хочешь здесь остаться? Или всплывать? Если всплывать, то вот телефон врача. Давай руку.

А дальше вы вместе идете сквозь сумерки на свет. Вот тут нужно крепче сжать руку и все простить. Потому что это Мишина рука.

Наверное, вот тут будет уместен хеппи-энд. Про «жили они долго и счастливо». Я не знаю, каким должен быть «энд», чтобы расценить его как «хеппи».

Депрессия – это трансформация, переход человека на новый уровень. Причем не только того, кто непосредственно борется или не борется с депрессией, но и тех, кто рядом. Там, на новом уровне, все по-другому. Там уже знают и никогда не смогут забыть о сумерках. Там можно жить вместе, только заново выбрав друг друга в партнеры.

Миша еще сражается с Чарли. Депрессия не насморк, она длится не неделями – годами. Когда он победит – а я очень в него верю и болею за него, – он сможет рассказать о Чарли лучше, чем я. Если он в принципе захочет об этом говорить. Но для того чтобы вспоминать об этом как о прошлом опыте, нужно окончательно выйти из этой сумеречной зоны и убедиться, что твой фонарь горит ровно и уверенно освещает твой путь, а не пугливо подрагивает на воздухе, ежеминутно грозя погаснуть. Нужно захотеть уйти из сумерек, которые не хотят, чтобы ты уходил.

Одну мою подругу ее личный Чарли выпустил только через пять лет. И в таком состоянии, что эти свои пять лет, потерянные в сумерках депрессии, она восстанавливала по фотографиям. Она их честно не помнила. Там же нет эмоций, впечатлений, прозрений, там есть беспросветная мгла, густая, как нефть.

С некоторых пор мой самый большой страх – упасть в депрессию. Я очень этого боюсь, потому что понимаю: от этого никто не застрахован. У меня есть психолог, к которому я бегу при первых признаках хандры, и кричу ей, тяжело дыша: «Быстрее проверь меня на признаки Чарли!»

Я очень боюсь депрессии. Депрессия превращает обычного здорового человека в моток колючей проволоки с потухшими глазами. Он как бы есть, но нет. Господи, спаси и сохрани.

А пока вот вам мое лицо. Я считаю, что те, кто был рядом с человеком в депрессии, кто не бросил, кто хотел помочь, кто дышал с ним одним воздухом, отравленным обреченностью, такие же герои этого флешмоба.

Я благодарна судьбе за этот опыт. Я очень многое поняла, находясь вот в этой турбулентности депрессии, и продолжаю получать все новые и новые инсайты. А главное, теперь я отлично вижу в темноте.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru