Ольга Пустошинская
Осязание

«Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление…»

– Заявление опять… цены, что ли, вырастут? – проворчала мама.

«Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города, – раздался из приёмника голос Молотова. – Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии».

Они молча смотрели друг на друга, потрясённые страшной новостью.

Мать побелела, затряслась:

– Война? Паш, это что, война?

– Война, чтоб её! – выругался отец и добавил: – У этого сукина сына не хватило мужества самому сказать народу! Я сейчас вернусь, схожу кое-куда…

Он нахлобучил кепку и вышел за дверь.

– Что же теперь будет, а? Янь, что будет-то? – растерянно спросила мать и вытащила из выреза платья крестик на гайтане.

Со скрипом открылась незапертая дверца буфета, и стало видно его нутро с плотными рядами мешочков, кульков и банок. Мама посмотрела на них новыми глазами, как будто впервые увидела, и перевела взгляд на Янину.

– Ты что, знала?

– Догадывалась…

– А почему нам не сказала?

Янина сгорбилась на стуле и, помолчав, ответила:

– Зачем говорить? Чтобы прибавить вам год страхов и переживаний? Не надо… это я несу свой крест.

Мама села на низенькую скамейку и принялась перебирать мешочки, развязывала каждый и заглядывала внутрь.

– Гречка… пшено… горох… чечевица… хватит на какое-то время, – шептала она со слезами. – Ох, бедная Лиля, как же она теперь с дитём-то?

Когда позже Янина подумывала пойти на фронт, то вспоминала плачущую мать среди раскрытых мешочков с крупами. Как оставить без поддержки пожилых родителей, беспомощную сестру с младенцем и мальчишку-подростка?

Война набирала обороты, как набирает скорость катящаяся с горы машина без тормозов. Уже на другой день стали разносить повестки с приказом явиться на сборный пункт. Как голосили соседки, провожая своих мужей, какой вой стоял на улице! И Нина поняла, что нет отсрочки у страшного, оно началось сразу же, двадцать второго июня.

Через несколько дней было велено сдать приёмники на хранение в органы связи, а проще говоря, почтовые отделения.

«Обязать всех без исключения граждан, проживающих на территории СССР и имеющих радиоприемники (ламповые, детекторные и радиолы), в пятидневный срок сдать их органам связи по месту жительства. Обязательной сдаче подлежат также радиопередающие устройства всех типов», – говорилось в постановлении. Объясняли тем, что приёмниками могут воспользоваться враги и передать важные сведения немцам.

Отец покряхтел, повздыхал, снял с полки приёмник и отнёс на почту, а взамен купил на рынке чёрную радиотарелку на ножке.

Очень тревожила Лиля. Она долго плакала и причитала, услышав о начале войны, потом погрузилась в меланхолию. В ночь у сестры начались схватки, её отвезли в родильный дом, где к утру появилась на свет здоровая крупная девочка.

Мать носила Лиле баночки с супом и тяжело вздыхала:

– Кричала-кричала её – так и не подошла к окну.

– Может быть, вставать нельзя, – успокаивала Янина.

Она надеялась, что сестру выпишут, и новорождённая дочка поможет Лиле снова стать собой, но та сунула матери перевязанный розовой лентой свёрток, скользнула по Нине равнодушным взглядом и молча направилась к выходу.

Барачная квартира Николая по меркам Ромска считалась хорошей: две комнаты, большая общая кухня с водопроводом, ванная с титаном. У них в городе были бараки и без удобств, поэтому Лиле в какой-то мере повезло.

Дома она легла на кровать одетой и отвернулась к стене, так что была видна только круглая спина, обтянутая блузкой, и растрёпанные волосы. Малышка у Янины на руках захныкала, стала вертеть головой, ловя губками край пелёнки.

– Лиля, пора кормить.

Та не пошевелилась и не проявила никакого желания взять дочку на руки.

– Как ты её назвала?

– Никак, – глухо ответила сестра.

– Значит, Людочка, – после молчания сказала Нина. – Лиля, мне пора возвращаться на работу, я отпросилась на два часа. Ребёнок голодный, он ни в чём не виноват.

– Я её не хотела.

– Поздно об этом говорить, корми.

Сестра с тяжёлым вздохом села в постели. Расстегнула пуговицы блузки, взяла дочку на руки и приложила к полной груди. Людочка стала усердно сосать, и Лиля долго, не отрываясь, смотрела на красное маленькое личико. Глаза у неё увлажнились, по щекам побежали лёгкие слёзы.

– В войну родилась, бедняжка ты моя…

Янина выдохнула, подхватила сумочку и тихо вышла из комнаты.

Эвакуированные

С пятого сентября в Ромске ввели карточки на промтовары и продукты: хлеб, крупу, мясо, масло, сахар… К открытию у магазинов выстраивались длинные очереди. Продовольствия городу не хватало.

Янина в июле ещё успела купить сахар. Сделали с матерью мочёную смородину, укладывая сверху ягод душистые листочки. Тяжёленькие банки отец спустил в погреб. Насушили вишню и яблоки, посолили в бочонках огурцы. Год-полтора можно было не бояться голода.

Жизнь их маленького города круто изменилась с началом войны. Из Украины и центральных областей стали прибывать эвакуированные заводы и предприятия. Приезжали рабочие с семьями, которых надо было срочно куда-то заселять. Жилищный вопрос стал как никогда острым. Городские власти распорядились в короткие сроки возвести бараки в посёлках, а также «уплотнить» местных жителей.

Однажды мать рассказала, что выселили жильцов из дома по улице Шевченко, помещение которого понадобилось детскому саду. Янине был знаком этот небольшой одноэтажный дом на пять или шесть квартир, он находился недалеко от горы.

– А куда выселили?

– А я знаю? Других уплотнят, кто в казённых квартирах живёт. Если две комнаты, к примеру, то одну попросят освободить, – объяснила мама. – Нас-то не уплотнят, этот дом мы с отцом купили, он не казённый. Попросить могут, правда…

Они дождались отца и сели ужинать. Мама разлила по тарелкам вермишелевый суп из сухого бульона, который повезло купить Янине перед войной.

– Вова сегодня приходил, дала ему бутылку молока и кулёк гороха.

– Николаю повестку не приносили? – поднял глаза отец.

– Если б принесли, я бы с порога сообщила, – ответила мать. – Он надеется, что его не заберут. Кто-то сказал, что если с грудным ребёнком семья, то отсрочку дают… Эх, милый, говорю, если разбираться, у кого какие ребёнки, так воевать некому будет.

– Я завтра проведаю Лилю, давно не видела, – пообещала Нина.

***

На столе лежал целый ворох плакатов, выделенных городом для библиотеки. На днях заведующая на собрании зачитала по бумажке указ, из которого стало ясно, что работы у библиотекарш прибавится: надо заниматься с населением, проводить политинформацию, неграмотным – читать газеты, доносить до людей фронтовые сводки, учить противовоздушной и противохимической обороне. И особое внимание уделить оформлению библиотеки – развесить антифашистские агитки.

Ася прикрепила к стене плакат с Гитлером, чью голову готов был проткнуть русский штык, и сморщила нос:

– Какая противная рожа!

– Да уж, уродец, – покосилась Нина и развернула плакат с женщиной в красной одежде – родиной-матерью. – Чем ты расстроена?

Она знала причину и спросила для того, чтобы начать разговор.

– Юру взяли в училище, а потом и на фронт.

Ася расплакалась и стала рассказывать, что Юрий не прошёл медкомиссию из-за эпилепсии. Он яростно доказывал, что здоров и приступов давно не было, но врачи слушать его не захотели. Тогда Юра поехал в чкаловский военкомат и, разумеется, не заикнулся про эпилепсию. Его признали годным.

– Молодец, какой упорный, – похвалила Нина.

– Да-а-а, а если убьют?

– Типун тебе на язык. Бери плакат… вот опять тебе Гитлер попался.

Долго молчали, расклеивая агитки.

– Нин, ты когда-нибудь каталась на трамвае?

– Да, в Ленинграде.

– А я – ни разу, – вздохнула Ася. – В будущем году обещали закончить трамвайные пути, но сейчас стройку заморозили, не до трамваев.

– Теперь уже после войны…

Нина по своей давней привычке подошла к печке, прислонилась спиной к тёплой стенке, устремила взгляд в окно, на высокую колокольню. Холода начались в этом году рано. Уже сыпала с неба снежная крупа, ветер перекатывал её по земле. Судя по началу, морозы будут знатные этой зимой, а дров библиотеке выделили на треть меньше обычного. Придётся экономить, теперь экономили на всём.

– Ты слышала, что у нас двоих хотят сократить и перевести в мясоконсервный цех? – спросила Ася.

– Слышала.

– Алтынай хочет пойти. Я тоже бы не отказалась – всё сытнее будет. Мне теперь всё время хочется есть, – призналась она, – по карточкам что-нибудь купить – это целое событие.

– Давай чаю попьём, – предложила Янина. Она часто приносила то сухари, то лепёшку, то солёный огурец с ломтиком хлеба, то крупяные блинчики.

Нина прошла в подсобку, где все переодевались и обедали, поставила на электроплитку чайник. Достала из сумочки хлеб, сахар и кулёчек сушёной вишни. Бросила горстку ягод в закипающую воду – чай получился ароматным, вишнёвого цвета.

– Угощайся.

– А я не смогла сахар отоварить, прямо передо мной кончился. – Ася взяла чашку и кусочек сахара.

– Бери хлеб.

«Всё-таки она добрая…» – возникло в голове. Нина улыбнулась.

***

Детская библиотека имени Павлика Морозова собиралась устроить выставку патриотических книг и попросила помощи у библиотеки для взрослых, где работала Янина. Вместе подготовили книги, составили план встречи и вступительную речь.

Нина разложила на столе новые, не так давно выпущенные книги «Тимур и его команда». В прошлом году вышел фильм о мальчишках, помогающих семьям военных, и каждый школьник посмотрел его не по одному разу. «Слово о полку Игореве», русские былины, «Александр Васильевич Суворов», «Кутузов» – все эти произведения должны были найти отклик у детей.

Выставка прошла замечательно, ни одна книга не осталась без внимания. В конце встречи выступали школьники. Черноволосый мальчик одёрнул поношенную курточку и с чувством прочёл стихи о Сталине:

Спит Москва. В ночной столице

В этот поздний звёздный час

Только Сталину не спится –

Сталин думает о нас.

Много верных и отважных

Храбрецов стоит в строю –

Сталин думает о каждом,

Кто хранит страну свою.

«Верно, ему сейчас не до сна, – подумала Янина, – ведь немцы под Москвой стоят».

Положение под Москвой было очень серьёзным. Утро у Ковальских начиналось с прослушивания сводки Информбюро, и только потом они принимались за дела. Отец, хмурясь, шелестел газетой, ерошил свои кудрявые волосы и вздыхал.

…К Лиле предстояло идти пешком, благо жила она не очень далеко. Лошадей в Ромске осталось мало, их тоже мобилизовали для армии, редко какая лошадёнка проезжала по улице. К заводам рабочих возили в вагонах по железной дороге, а по городу приходилось передвигаться на одиннадцатом номере, то есть пешком.

Сперва Янина зашла в магазин, отстояла длинную очередь и выкупила хлеб по карточкам – его получилось много, целая буханка! Нина торопливо шла, стараясь успеть до настоящей темноты, мороз не давал стоять на месте. Прошла безлюдным двором, шмыгнула в единственный подъезд дома, поднялась по деревянной лестнице и постучала в косяк обитой войлоком двери.

Открыла Лиля, одетая в тёплый байковый халат, на руках она держала Людочку.

– Янька! Заходи…

Янина разделась и скинула валенки, достала из сумки бутылочку молока, бульонные кубики и пачку макарон.

В комнате было тепло после улицы и очень влажно от висящих на верёвке пелёнок.

– Дай понянчить Людочку, сто лет её не видела. Подожди, руки холодные… – Нина согрела ладони, потерев их друг о друга. – Морозно как, нисколько на октябрь не похоже.

Людочка заворковала, потянулась ручками.

– Какая хорошенькая, вся в маму, вся в тётю… А Вова и Коля где?

– Вовка в спальне уроки учит, а Николай ещё на работе – им смены прибавили. В Вовкиной школе теперь эвакогоспиталь, они в посёлок пешком ходят, —сестра зябко поёжилась, – я так боюсь, что Кольку заберут на фронт.

– Пока не заберут, а дальше я не вижу, – уклончиво ответила Нина. – Всё меняется… Всё течёт, всё меняется.

– Надеюсь, что не заберут. Какой-никакой, а мужик. – Лиля подколола шпилькой выпавшую прядь волос. – Пойду молоко согрею, кормить пора…

Сестра ушла на общую кухню и вскоре вернулась с полной бутылочкой. Людочка схватила соску дёснами и стала жадно сосать.

– К нам сегодня из горкомхоза приходили, – не сводя глаз с малышки, сказала Лиля, – одну комнату надо освободить для эвакуированных из Москвы – женщины с двумя детьми.

– Вот как… А ты что ответила? – осторожно спросила Янина.

– А что я могу ответить? Моего мнения не спрашивали… Сейчас Коля придёт – будем вещи переносить. Плохо, что комнаты смежные.

– Что поделать, везде уплотняют. Людей надо куда-то селить, а жилья нет, – сочувственно отозвалась Нина. – Еды хватает? Вы не голодаете?

– Если бы вы с матерью не подкармливали, то голодно было бы, – призналась Лиля. – Сегодня полдня стояла в очереди за макаронами – и мне не досталось. Ты как будто знала, продукты запасла… или знала?

– Ну откуда я могла знать? – пожала плечами Янина. – Я не всё вижу.

***

Мать как в воду глядела: дней через десять к Ковальским пришёл человек и попросил принять эвакуированную женщину с ребёнком.

– А кто приходил, мам? – спросила Янина.

Мать скрестила на груди руки:

– А я знаю? Чернявый такой мужик… сказал, что из горкомхоза. Я ответа не дала, говорю, посоветоваться надо. Я, мол, не одна в доме живу.

На семейном совете было решено эвакуированных принять и выделить им комнату.

– Как откажешь? – вздохнул отец. – Не по своей воле люди здесь оказались… Пусть приходят и живут.

В тот же день Янина перенесла свои вещи и безделушки из комнаты, отец нашёл в сарае подходящие доски и сколотил топчан. Бросил на него сенник и подушку.

– Царское ложе! На сене спать пользительно.

…Дремавшая на своём коврике Кукла вдруг подняла голову, насторожилась и с лаем бросилась к двери.

– Кто-то пришёл, постояльцы небось. – Отец отложил газету, набросил ватник и вышел во двор.

За окном послышались голоса и, впустив морозное облако, в прихожую вошла женщина в пальто с меховым воротником. За руку она держала девочку, закутанную в пуховый платок по самые глаза. Гости топтались у порога, будто не верили, что их ждали и готовы приютить.

– Да вы раздевайтесь, проходите, – засуетилась мама, – вот сюда одёжу вешайте.

Женщина раздела дочку, освободила её от платка, потом разделась сама и пригладила тёмные волосы, стянутые резинкой в хвост.

– Меня зовут Татьяна, а это Маша, моя дочь.

Маше на вид было лет пять. Большеголовая и кареглазая, с двумя тонкими косичками, она посмотрела на лампочку под абажуром, затем перевела серьёзный взгляд на окно и нахмурилась. Подёргала мать за юбку и что-то зашептала.

– Здесь не надо окна занавешивать, – ответила Татьяна, – здесь не бомбят.

Невысокая и худощавая, с тонкими чертами, она не была красавицей, но ласковые глаза и добрая улыбка сразу располагали к себе, делали лицо привлекательным. Чёрных мыслей и зависти в ней совсем не было – это Янина увидела сразу.

– Пойдёмте, я покажу комнату, – улыбнулась она.

С чемоданами и узлами гости прошли в боковую комнату. Кукла просеменила следом, цокая коготками по полу.

– Как здесь хорошо… так тихо, так спокойно, – сказала Татьяна, оглядывая побеленные стены.

Маша сразу догадалась, что топчан поставлен для неё.

– Ух ты! Я здесь буду спать! – обрадовалась она и плюхнулась на сенник. – А собачка с нами будет жить?

– Нет, Машенька, у неё своё место.

Янина взяла с кровати кота, сняла со стены забытую фотографию.

– Располагайтесь. Если поужинать захотите, то у нас есть плитка и примус. Электричество, правда, часто отключают.

– Если только сегодня, пока керосин не куплю. А так у нас свой примус.

Квартиранты тихо возились в комнате, раскладывали вещи, потом вышла Татьяна, спросила разрешения сварить чего-нибудь. Она промыла пшено, бренча носиком рукомойника, разожгла примус и поставила на огонь кастрюльку.

Отец стал расспрашивать из какого города они приехали, как там военная обстановка. Таня ответила, что из Тулы. Немцы часто бомбили, и все пережидали налёты в подвале. Во дворах уже рыли траншеи для уличных боёв, ввели строгую светомаскировку. Эвакуировались они с патронным заводом три недели назад.

Мать тяжело вздохнула:

– Ох горе, горе… Прёт немец-то…

– Фашисты в Тулу не войдут, – покачала головой Татьяна. – Наша предсказательница Дуня сказала, что провела обряд: заперла город на замок, а ключи выбросила, и теперь немцы не смогут взять город. Ей многие верят, я тоже верю.

– Если говорит, значит, так и будет, – кивнула Нина.

Каша была готова. Таня достала горбушку хлеба из узелка, порезала тонкими ломтиками. Мать жалостливо смотрела, как ест Маша, облизывая ложку, принесла банку молока и отлила в стакан.

– Попробуй-ка молочка от нашей Белки.

Маша отпила, над губами у неё появились белые усы.

– Вкусно! А Белка это кто, корова?

– Это наша коза. Она всех кормит: и нас, и внучку маленькую, и кота, и собачку.

После еды у Маши стали слипаться глаза, и Татьяна увела её в комнату. Вскоре там погас свет, всё стихло.

– Умаялись… пусть спят. Не приведи бог такое испытать, – вздохнула мать.

В госпитале

Янина собиралась на вокзал. Надела старый материн ватник, закутала голову тёплым платком и прихватила толстые рукавицы: морозы установились по-зимнему крепкие, и столбик термометра опускался ниже тридцати градусов.

На перроне уже толпились женщины и подростки, прохаживались, притоптывали валенками, хлопали рукавицами, перекидывались замечаниями о стуже.

– Скоро ли? – спросил кто-то.

– Да вроде как едет… – прищурился мужичок с подстриженной бородкой. Он стоял рядом с заиндевелой, с белыми ресницами лошадью, запряжённой в сани.

Нина обернулась и увидела дымок и далёкий паровоз с крохотными вагонами.

– Ну, готовимся, бабоньки. Две лошади и две полуторки город дал.

С грохотом и свистом мимо пролетел поезд, ударил Янине в лицо снежной пылью, замедлил ход и наконец остановился. Двери тёмно-зелёных вагонов с красными крестами открылись, на перрон спустились медсёстры в наброшенных тулупах поверх халатов.

Без лишней суеты и спешки женщины брали носилки с ранеными, осторожно, стараясь не трясти, ставили их в кузов машины и на сани. Нагруженные полуторки и лошади уезжали в эвакогоспитали и снова возвращались за бойцами.

– Ещё кто-нибудь в машину к раненым залазь!

Янина, оказавшаяся ближе всех, замешкалась лишь на секунду и неловко полезла в кузов. Она заметила деревянный ящик на полу и присела, стараясь не задеть валенками носилки, уцепилась за стенки борта.

Раненые лежали рядами на дне кузова. Кто-то молчал, кто-то постанывал, а кто-то тихо матерился, одного солдата била крупная дрожь.

– Когда я на вас смотрю, сестрёнка, мне даже не так больно… – послышалось рядом.

У Нининых валенок лежал на носилках молодой солдат с перевязанными ногами и со следами крови и гноя на бинтах.

Раненый проследил за её взглядом и подмигнул:

– Хромаю на обе ноги.

Шутит, а ведь страдает от боли: губы кусает, лицо бледное.

Борт с грохотом захлопнулся, водитель завёл мотор, и полуторка тронулась.

– Что это за город, сестрёнка? – Опять этот солдатик.

– Ромск. Чкаловская область.

– Я уже люблю этот Ромск, ведь в нём живут такие красивые девушки. Вот встану на ноги и приглашу вас на свидание.

«Встану на ноги»… Не встанет. В рану попала земля, началась гангрена, самочувствие ухудшается с каждым часом. Солдата спасут, но… на ноги он уже не встанет. Именно так и будет, если Янина ему не поможет.

Машина остановилась возле школы, той самой, где раньше учился Вовка, а сейчас работал эвакогоспиталь. На крыльце стояла женщина в тулупе, из-под которого выглядывал белый халат, и Нина узнала дальнюю родственницу отца, фельдшера Валентину Ивановну. Она забрала у водителя документы, мельком глянула и распорядилась:

– Сначала в санпропускник!

Борт открыли, Янина спрыгнула на расчищенную от снега землю.

– Валентина Ивановна!

Та бросила нетерпеливый взгляд, разглядела Янину и обрадовалась:

– Ниночка! Ты пришла помогать?

– Я?.. Да, помогать.

– Как хорошо, рук не хватает. Надо выгрузить раненых и занести в санпропускник.

Янина взялась за носилки вместе с молоденькой медсестрой, почти девочкой, и понесла в фойе, служившее пропускником, потом ещё и ещё раз. И всё старалась не упустить из виду того солдатика, который пригласил её на свидание. Вот его занесли в коридор, Валентина Ивановна осмотрела ноги раненого и сказала:

– В перевязочную! Да куда ты в ватнике, Нина, переоденься!

Янина смутилась, торопливо сбросила ватник и платок, запуталась в рукавах халата.

– Взяли!

Она взялась за носилки и стала осторожно подниматься по ступенькам. От тяжести дрожали руки и шумело в голове.

– Это я должен девушек на руках носить, а не они меня, – через силу сказал солдатик.

– Успеете ещё, а сейчас не отвлекайте, – отрезала юная медсестра.

«Надо же, какая строгая!» – подумала Янина.

Под перевязочную, которая находилась на втором этаже, была приспособлена тесноватая лаборантская в кабинете химии.

– Не уходите, – бросила врач с марлевой повязкой на лице, – сейчас понесёте на рентген.

Она разрезала большими ножницами бинты, кинула их в большой лоток. Ноги у раненого были серого цвета, одного взгляда было достаточно, чтобы понять: дела у солдата не очень хороши. Нина отвела глаза, едва справляясь с дурнотой.

– Не надо на рентген. Будем готовить к операции, в палату несите.

– К операции? – заволновался солдат. – Зачем? Что вы хотите делать?

– Ампутировать надо, – жёстко сказала врач, – иначе умрёшь от заражения крови.

Лицо раненого окаменело. Он не заплакал, он как будто умер после этих слов, взгляд стал неживым, стеклянным.

Врач перевязала солдату ноги, обрезала кончик бинта ножницами, кивнула:

– Уносите.

Янина с медсестричкой взяли носилки и двинулись по коридору, свернули в палату с высокими потолками, которая ещё недавно была школьным классом, даже чёрная доска с кусочками мела осталась. Коек в палате оказалось так много, что стояли они почти вплотную. Медсёстры осторожно переложили раненого на постель с тощей подушкой.

Нина замешкалась.

– Чего стоишь, идём дальше. Видишь, сколько больных? – напустилась на неё маленькая напарница.

– Иди, я догоню. Мне надо отойти.

– В туалет, что ли? Для персонала направо по коридору. – Медсестра вышла, волоча носилки.

Янина присела на краешек койки и приложила потеплевшие руки к ногам солдата. Ток пошёл сразу, ладони стало ощутимо покалывать. С каждой минутой ей становилось всё хуже: напала страшная слабость, часто-часто заколотилось сердце. Дурнота, подступившая к самому горлу, заставила Нину спешно побежать в указанный туалет для персонала. Оттуда она вернулась бледной, с покрасневшими глазами, и снова присела на койку к раненому, приложила одну руку к области сердца, другую – на правую ногу. Солдат совсем не обращал внимания на Янину, убитый страшной новостью. Ничего, зато не мешает…

Она не сразу заметила, как в палату вошёл врач в халате и белой шапочке.

– Можете идти, сестра, – отрывисто сказал он и склонился над ногами раненого. – Рая, ножницы.

Тёмненькая медсестра подала ножницы из лотка.

– Так… давление, температуру измерьте. Да что вы застряли в дверях? – напустился он на Нину. – Экие бестолковые… Несите же манометр!

Янина выскочила в коридор и спросила манометр у постовой медсестры.

– Температура повышенная, но не критическая, – пробормотал врач. – Раны, конечно, серьёзные… но попытаемся спасти ваши ноги. На рентген и в операционную!

Раненого опять переложили на носилки и понесли на рентген, а оттуда – до дверей операционной. Дальше Нину не пустили: там была святая святых со строгой стерильностью.

***

Она возвращалась домой совершенно без сил, не шла, а тащилась.

Мать увидела, ахнула:

– Янечка! Что случилось? На тебе лица нет!

– А куда же оно делось? – слабо отшутилась Нина. – Мам, баню топили?

– Да, отец затопил, уже готова… Давай провожу, – спохватилась мать. Она собрала бельё, полотенце, мыло из довоенных запасов и проводила Янину в баню.

– Не запирайся, я неподалёку постою.

Вода была очень тёплой. Нина окатывалась из ковша с головы до ног, чувствуя, как стекает усталость и уходит недомогание. Она долго размазывала по волосам мыльную пену, тёрлась мочалкой и поливала себя то горячей, то прохладной водой.

Янина вернулась в дом и сказала матери:

– Меня не будить, даже если начнётся бомбёжка.

По привычке она пошла в свою комнату, но увидела топчан, чужие вещи и вспомнила про эвакуированных. На днях Татьяна отвела дочку в круглосуточный детский сад, где Маше дали место, и уже несколько дней не появлялась дома, ночуя в посёлке. Заводские рабочие сутками пропадали на площадках, устанавливали оборудование, чтобы как можно скорее запустить его и выдавать необходимые фронту гильзы для снарядов. Армии были нужны как воздух боеприпасы и топливо, полуголодные люди в тылу работали на износ в холодных цехах. Всё для фронта! Всё для победы!

Янина постелила чистое бельё и легла на диване. Как же приятно, как хорошо…

На постель немедленно прыгнул кот, улёгся Нине на живот поверх одеяла, затарахтел. Тимошка не просто так пришёл, а почувствовал, что хозяйке нужна его помощь.

***

Госпиталь, по счастью, находился недалеко от библиотеки, на одной улице, и после работы Янина отправилась к «своему» солдату. Пожилой санитарке на входе сказала, что пришла помогать. Та закивала, подала чистый халат и помогла завязать верёвочки на спине.

Нина поднялась по лестнице на второй этаж. Всюду переполненные палаты, заставленные койками коридоры, спешащие медсёстры с лотками. И раненые, раненые, раненые, среди которых было много тяжёлых. Чужая боль снова оглушила, не давала дышать.

Янина остановилась, чтобы прийти в себя, и мысленно надела костюм химической защиты, который каждый день видела на плакате в библиотеке. Как ни странно, но это помогло. Выздоравливающие ходили туда-сюда по коридорам, разговаривали и смеялись. Смеются, значит, идут на поправку.

Янина прошла во вторую от входа палату. Знакомый солдат лежал на том же месте, толсто перевязанные чистыми бинтами ноги покоились на подушке.

Он увидел Нину, заулыбался:

– Сестрёнка пришла!

– Здравствуйте. Как чувствуете себя? – тихо спросила она, смущаясь чужих взглядов.

– Да будем живы – не помрём, – подмигнул раненый. – Ноги мне оставили. Сказали, что попробуют спасти, раз угрозы для жизни нет.

– Хорошо… Левая нога уже вне опасности.

– Откуда вы знаете?

– Догадываюсь.

Руки Янины зависли над правой ногой, не касаясь бинтов; она чувствовала, как горят ладони, словно обожжённые крапивой, как перекатывается под ними нечто чуть плотнее воздуха,

– Что вы делаете? – приподнял голову солдат.

– Это такой массаж.

– Вы не касаетесь ног, а я чувствую тепло и как будто покалывание, – удивился раненый.

Янина шикнула:

– Ш-ш-ш… потише, пожалуйста.

Лишнее внимание ни к чему, оно только мешает.

– Как вас зовут, сестрёнка? – прошептал солдат.

– Янина.

– Янина… – медленно повторил он. – Очень красивое имя, мне нравится. А я Виктор. Виктор Малышев. Не уходите подольше, Янина…

Горели и зудели ладони, хотелось сунуть их под холодную воду, но она терпела.

– Сестра! – позвал кто-то с кровати у окна.

Нина огляделась: медсестры в палате не было. Она поправила косынку и подошла к чернявому солдату с перебинтованными руками.

– Вы меня звали?

– Утку…

Разумеется, речь не шла о птице семейства утиных, Янина понимала, какие утки бывают в больницах. Она заглянула под койку, вытащила утку и покраснела до корней волос.

– Подержи просто. Видишь, несподручно, – сказал чернявый.

Нина протиснулась между койками, вышла в коридор и увидела вчерашнюю суровую медсестру, занятую раскладыванием лекарств в ячейки.

– Вылей и в туалете оставь, мы их обрабатываем, – не поворачивая головы бросила она. – Ты новенькая?

– Я помочь пришла.

Такая маленькая и беленькая, лет пятнадцати на вид, хотя, вероятно, старше. И вся эта суровость – напускная.

– А-а-а, хорошо, помощь не помешает. Я Женя, а ты?.. Янина? А коротко как можно звать? – Она ни на секунду не прервала своего занятия.

– Яна или Нина.

– Хорошо, пусть будет Яна. – Женя кивнула и понесла лекарства в конец коридора.

Янина вернулась в палату, наклонилась к Виктору:

– До свидания, я завтра ещё приду.

– Буду ждать…

– Не бойтесь, будете на своих ногах ходить.

– Вы обещали пойти со мной на свидание, – с улыбкой напомнил Виктор.

– Я не обещала, но уговорили, пойду.

Сейчас Янина заметила, что Виктор хотя не красавец, но симпатичный, и улыбка у него хорошая.

– Я буду ждать, – снова повторил он.

Нина шла по тёмной улице, чувствуя усталость, но уже не такую страшную, как вчера. Мороз кусал лицо, руки мёрзли даже в варежках, снег поскрипывал под ногами. Зябко…

Вот и её дом. В окнах виднелся слабый свет керосиновой лампы – электричество опять отключили. Раздеваясь в прихожей, Янина увидела на вешалке Татьянино пальто с меховым воротником и Машину шубку.

– Таня вернулась?

Мама разожгла примус и поставила на огонь кастрюльку с гороховым пюре.

– Они недавно пришли, поели и спать легли. Двое суток, говорит, не спала. Я ей шкафчик для продуктов выделила. Заглянула, а там пшена чуток, хлеба горбушка и луковица. Чай стали пить, я им подушечек дала сладких… тех, что ты до войны запасла. Не берёт! И девчонке не велит брать. Вот ведь какая! Вы, говорит, Мария Варламовна, без того нам божескую милость оказали.

– Прямо так и сказала? – улыбнулась Янина.

– Ну не такими словами, но суть одна, – махнула рукой мать, – да… милость оказали и не обязаны нас кормить. Мы, говорит, не голодаем, всё у нас пока есть.

Дождались отца и сели ужинать. Нина разложила по тарелкам горох с тушёнкой, нарезала хлеб, в блюдечки налила прошлогоднее варенье из крыжовника.

– А что ты вчера такая усталая со станции вернулась? – вспомнила мать. – Много раненых было?

– Много… машина не успевала возить.

– Господи, спаси и сохрани!

– Там был один парень с начинающейся гангреной. Он бы остался без ног, если бы я ему не помогла.

– Ох, Янька, Янька! – запричитала мать. – Ты бы себя поберегла. Людей много, а ты одна. Разве хватит тебя на всех?

– Он бы остался без ног и умер молодым, – повторила Нина.

– Так-то оно так, – повертел вилку в руках отец, – но всё же мать права: людей много, если каждому помогать…

– Я знаю меру, не переживай. Спасибо, мам, очень вкусно.

Янина прошла в комнату, приготовила постель, разделась в темноте и легла, с наслаждением вытянулась на простыне. Лёжа с закрытыми глазами, она почувствовала, как запрыгнул на одеяло кот, долго вылизывался, потом успокоился и улёгся в ногах. Медленно и сонно текли мысли, цокали ходики на стене. Завтра на работу, а потом в госпиталь. Там её будут ждать.