Ольга Пустошинская
Деревенские сказки
Вздохнула Васёна, оставила в качестве платы пяток яиц в узелке и денежку, поклонилась, поблагодарила и ушла с Лёнькой.
***
Бабка Татьяна после похорон единственного сына слегла, избу не покидала. Лёгкая, сухонькая лежала на тощем матрасе, ждала смерти. Скрипнула дверь, кто-то прошёл через сенцы в избу. Бабка с трудом подняла голову:
– Хто там?
– Я это, Василиса. – Она прошла без приглашения и села на лавку.
Бабка Татьяна приподнялась на кровати, спустила негнущиеся ноги.
– Что на свете делается, Василиса? Я и не выхожу, смерти дожидаюся.
– Лёнька у меня заболел. Доктор сказал: ромашка, – после молчания начала Васёна.
– Кака така ромашка? – удивилась бабка.
– Чахотка.
– О Господи! – испугалась она.
– Ты вот мне что скажи… Илью отпевала или нет?
Лицо у бабки Татьяны сморщилось, она мелко затряслась и заплакала.
– Илюшенька, сыночек единственный… лучше бы меня смерть забрала, чем тебя… Даже не отпела тебя, сокола ненаглядного… Захворал отец Николай, не смог прийти, а потом и я слегла, забыла в горе своём… Василисушка, – обратилась она к Васёне, – сходи, Христа ради, к отцу Николаю, пусть отпоёт Илюшеньку, как положено. И ко мне пусть придёт, покаяться хочу.
– Хорошо, схожу, – пообещала Василиса.
– Прости, Христа ради, Васёнушка! Твоему мальцу, кажись, дала я леденец взамен здоровьечка! Бес попутал, прости дуру старую! – запричитала бабка.
Василиса встала с каменным лицом:
– Бог простит. – И вышла из избы.
***
– Надевай рубашку, – доктор отложил трубку, – гораздо, гораздо лучше! Я же говорил: питание, кумыс, свежий воздух – всё это сделает своё дело. Здоров, практически здоров!
Ленька заправил рубашку в штаны, сияющая Василиса благодарно кивала каждому слову доктора, полезла в карман юбки за деньгами, на что доктор жестом велел убрать.
– Идите, отпускаю вас.
Васёна поклонилась в пояс, щёлкнула по затылку Лёньку, чтобы тоже поклонился, и вышла на больничное крыльцо. Яркий свет ударил ей в глаза, она подняла голову к синему небу, где летел на юг косяк перелётных птиц, где слышались их прощальные крики.
– Красота-то какая, Лёнька… какая красота!
Яшка рассказывает сказку
Уморились за день Яшка с Лёшкой. Ведь ученики, как считал Яшка, самые занятые на свете люди. В школу ходить надо? Надо. Уроки делать надо? Надо. А мамке помочь по хозяйству? Тятьки нет, одни они остались в дому помощники. И к вечеру у обоих слипались глаза, едва кукушка успевала девять раз прокуковать.
– Яша, расскажи сказку, – попросил брат, укладываясь на печке.
– Каждый день сказку! – проворчал Яшка. – Спи, неугомонный.
– Вот расскажи одну, я сразу усну.
– У-а-а-а! – протяжно зевнул Яшка. – Ладно, слушай. Жили-были старик со старухой. Ну вот жили они, жили, а детей не нажили. Вот нас у мамки трое, мы завсегда ей поможем: и воду принесём, и дров наколем, и в курятнике приберём. А у них никого. У стареньких, сам знаешь, то спина заболит, то нога, то рука… И решила старуха как-нибудь себе ребёночка заиметь, девчонку лучше всего, помощницу, вроде нашей Полинки.
Замесила она тесто, слепила из него девчонку. С руками, ногами и головой – как положено. Сделала ей глаза из изюминок, сунула на лопате в печь и ждёт, когда девчонка испечётся. Вдруг слышит: кто-то пищит в печке.
«Ах батюшки, святая икона! – запричитала старуха. – Никак получилось!» Заглянула она, значит, в печь, а там девчонка махонькая сидит, всамделишная.
– И как же она не сгорела в печи? – спросил Лёшка.
– Как?.. Ну это же сказка, в сказках всё бывает… Вытащила старуха девчонку и говорит: «Это доченька моя, красавица моя! Назову её Шанежкой».
Вечером старик вернулся, увидел девчонку и удивился: «Что за девочка такая пригожая на лавке сидит?» А Шанежка и правда хороша была: глазки как изюминки, волосы рыженькие…
– Как изюминки? Такие маленькие? – изумился Лёшка, представив девочку с крошечными глазками.
– Ну не как изюминки, побольше чуток.
– Тогда это черносливинки.
– Пускай будут черносливинки, – согласился Яшка. – А старуха отвечает: «Это дочка наша, Шанежка, я её из теста слепила. Будет нам помощница». Ну, старик тоже обрадовался.
На другой день старуха проснулась, самовар надо ставить, а воды нет. Просит дочку за водой к колодцу сходить. Шанежка взяла вёдра и пошла босиком на улицу. И тут за ней какие-то собаки увязались. Они, слышь, дух хлебный учуяли, жрать, небось, хотели, ну и прицепились к Шанежке. Бегут следом, гавкают, норовят за ногу куснуть. Одна псина изловчилась, тяпнула за пятку и откусила. Сидит и жуёт хлебушек.
– Яша! – вытаращил глаза Лёшка. – Как же она теперь ходить будет без пятки? Придумай что-нибудь хорошее!
– Эва! А Красную Шапочку волк целиком съел – и ничего! Может, она рада была, если б только пятку… Не нравится – сам сочиняй, – проворчал Яшка и, поломавшись прилику ради, продолжил: – Пришла Шанежка домой, хромает, плачет, жалуется. Бабка ей говорит: «Ну ничего, полусапожки мои наденешь и сможешь ходить».
А на следующий день старик со старухой Шанежку на сенокос взяли. Косят они траву, косят, вдруг откуда ни возьмись налетели птицы, целая стая ворон, и как начали клевать девчонку и в руки, и в голову, и в лицо… Увидел дед, подбежал, руками машет, кричит: кыш, кыш! Отогнал ворон, а Шанежка стала вся поклёванная, будто рябая. Заахала да заохала старуха: жаль дочку, но потом и говорит: «Ну ничего, с лица воду не пить».
Лёшка огорчённо засопел. Как это – «воду не пить», коль девки из-за махонького пятнышка переживают, от зеркала не отходят.
– А дальше что? – спросил он с надеждой.
– А дальше… прошло несколько лет, Шанежка подросла, помогала по хозяйству, и старикам полегче стало. А потом пришла засуха, и хлеба в поле погибли, и наступил голод. И когда есть стало совсем нечего, взяли они да и съели хлебную девчонку.
– Как съели? – ужаснулся Лёшка. – Какая-то нехорошая у тебя сказка.
– Колобка лиса съела, так хорошая сказка, а моя – нет? – обиделся брат.
– То Колобок…
– Всё одно. Поели старик со старухой хлебца и с голоду не померли.
На кровати заворочалась мать.
– Я вот тебе дёры задам, баловник, – проворчала она, – зачем мальчонку дразнишь? Не слушай его, Лёшенька, я сейчас переиначу.
Стало быть, цапнула собака Шанежку за пятку, девка прибежала домой, плачет. Старуха ей говорит: «Не плачь, доченька, сейчас слеплю тебе новую пяточку». Замесила теста чуток и прилепила кусочек к ноге, а он раз – и прирос. Стала ножка целенькой.
– А потом что, мам? – свесил голову с печки Лёшка.
– Потом она выросла, стала такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Нашёлся для неё жених… Свадебку сыграли, зажили молодые хорошо… А чего бы не зажить – приданое ей отменное справили: и тёлочку, и козочку, и поросёнка, и курей полон сарай… Перину опять же и машинку швейную. За ручку крутишь, а она сама шьёт, не надо иголкой тыкать.
– Как у Мухиных, да, мам?
– Да, как у Мухиных. Заказы стала брать, денег заработала у-у-у.... И всё у них было хорошо, десять детишек народилось, пять парнишек и пять девчонок. Всамделишных, не из теста. Ну вот и сказке конец, а кто слушал, тот молодец. Хорошую сказку мы с Яшей придумали?
– Эге… – протянул Лёшка, повозился и вскоре засопел.
Угомонились дети, темно и тихо в доме, лишь сверчок напевал за печкой песенку: цвирк-цвирк-цвирк… Мать улыбнулась: выдумщик Яшка, как придумает что-нибудь… То уголёк волшебный, то девчонку из теста…
Вспомнив про квашню, она поднялась с постели и обмяла тесто в кадке. Будет завтра хлебушек пышный да румяный. Будут сыты, слава тебе, Царица Небесная.
В полдень
Варька захватила руками стебли, поднатужилась, выдернула их с корнем и сложила в стожок. Это называлось – теребить лён.
Жарко… Ныла спина и горели руки, но Варька ни за что не призналась бы матери, что устала. А той хоть бы что: работает наравне с другими бабами, изредка разогнётся, потрёт поясницу и опять дёргает длинные стебли. Длинные – это хорошо. Полотно будет высший сорт, на продажу.
– Акуля, иди отдохни, чего надрываешься? – крикнули ей. – Прямо в поле родить хочешь?
– Меня мамка в поле родила, – отозвалась мать, но бабы насильно отвели её в тенёк, под стожки.
– Есть кому работать, вон какая у тебя невеста вымахала!
Варька порозовела. Она большая, помощница мамкина.
Ближе к полудню бабы собрались домой отдыхать и обедать.
– А зачем так рано? – спросила Варька.
– Так завсегда делали… – подумав, ответила мать, – будешь работать в полдень в поле или огороде – Полудница придёт.
– А кто это?
Мать устала и разговаривать не хотела.
– Потом расскажу, дочка.
Они дошли до дома. Мать наложила окрошки себе и Варе, долила в тарелки квасу, похлебала и прилегла на кровать.
– Закрой ставни, дочка, – попросила она, – жарко-то как…
Ставни? Это Варя с дорогой душой. Выскочила во двор, захлопнула ставни, на крючок закрыла. Сумрачно и прохладно стало в доме. Мать задремала, а Варьке стало скучно. Хоть бы кто подружка Катька прибежала, всё повеселее стало.
И как по заказу, а может и впрямь по заказу, затопало в сенях, дверь приоткрылась и в просвете показалась лохматая Катькина голова с растрёпанной косицей. Варька приложила палец к губам: тише, мол, мать спит.
– Пойдём с нами за яблоками, – прошептала Катька.
– Куда?
– К бабке Дусе, у неё яблочки страсть какие сладкие.
– К Ду-усе? А она нас хворостиной не отстегает по голой заднюхе? – с опаской спросила Варька, вспомнив рослую и крикливую бабку Дусю.
Катька тихо фыркнула:
– Она старая и ходит плохо. Пусть догонит сперва.
Варя посмотрела на мать – та спала, сложив руки на большом животе – и вышла за порог, бесшумно ступая.
За воротами стояли Захарка и Мишка Лопух, прозванный так большие торчащие уши.
– Ну что, идём? – деловито сказал Захарка, и ребята пошли к дому бабки Дуси, в чьём саду росли самые вкусные яблоки.
Стало ещё жарче. Варька, поддевая босыми ногами камешки, спросила вдруг:
– А кто такая Полудница?
– Это баба, – ответил всезнающий Захарка, – высокая, в длинной рубахе, такой белой, аж глаза слепит. В руках у ней коса острая. Увидит в поле человека какого-нибудь, когда солнце высоко, размахнётся… вжик – и головы нету.
– Как? – ужаснулась Катька.
– Вот так! – рассмеялся Захарка. – А ещё Полудница шутить любит: возьмёт отрезанную голову и обратно приставит. Она ничего, держится. Только мужик или баба потом как дурные становятся.
– Этими сказками только маленьких пугать, – выпятила губу Варя. Ну сами подумайте, сколько баб и мужиков без голов бы тогда ходили! А ни одного нету, хоть всё село обойди…
«Интересно, как это без головы жить?» – думала Варька, и мысли её полетели галопом. Она живо представила, как обезглавленный человек ходит и спотыкается. Ну правильно, не видит же ничего. Но зато умываться и причёсываться не надо.
Вот уже и огород бабки Дуси. Парнишки, а следом и девчонки перелезли через довольно хлипкий забор. Собаки они не боялись, та была небрехучей и всех любила. Через грядки с луком и помидорами ребята пробрались к деревьям. Это были чудо какие яблони. У всех в деревне яблоки только начинали спеть, а у бабы Дуси с хороший кулак наливались, краснобокие, сладкие… Не зря муж её покойный откуда-то издалека саженцы привозил.
Вся земля была усыпана паданцами. Мишка с Захаркой собирали яблоки в карманы штанов и за пазуху, девчонки – в подолы.
– Ей столько всё равно не съесть, сгниют же, – в оправдание сказал Мишка, надкусывая яблоко. – Ну, хватит, айда домой!
С раздутыми карманами и топорщившимися рубахами, оглядываясь на окна бабы Дусиного дома, мальчишки поспешили покинуть огород, за ними шли Варя с Катькой, бережно придерживая подолы сарафанов.
– А перелезать как? – растерянно спросила Катька. Руки-то заняты!
– Вот дуры! За пазуху надо было собирать или в платок, – рассердился Лопух.
– Ах поганцы! Да чтоб вас разорвало, иродов! Да чтоб у вас зенки повылазили!
Варька вздрогнула: на крыльце стояла бабка Дуся. Хотя уже и не стоит, а бежит к ним, размахивая голиком. Девчонки взвизгнули, побросали яблоки и, обдирая руки, полезли через забор, мальчишки тоже не отставали. Старое дерево не выдержало, и все четверо рухнули на землю.
Мишка с Захаркой и Катя прыснули в разные стороны, а Варе не повезло: она неудачно упала и подвернула ногу. Поднялась, побежала хромая.
– Катя! Обожди!
Отведала бы Варька голика или хворостины, если бы бабка Дуся была порезвее. Но она быстро задохнулась и принялась с руганью собирать яблоки в фартук.
– У-у-у, жадюга!
Варька поковыляла к риге, присела в тени. Нога болела и, кажется, слегка опухла.
«Мамка заругает!» – со страхом подумала девочка и, морщась растёрла лодыжку.
В эту минуту Варька разглядела на дороге приближающуюся женщину, слава богу, не бабку Дусю. В знойном мареве колыхалась белая рубаха, развевались волосы цвета спелой ржи. Уж не грезится ли Варьке? Никто в их деревне из баб простоволосыми не ходит, тем более с расплетённой косой.
Женщина остановилась в шаге от Вари, смотрела насмешливыми глазами, голубыми, как васильки.
– Яблоки воровала? – спросила она.
– Нет, – тут же отпёрлась Варька.
– Ну-ка скажи мне, девочка, как лён теребят.
– Как, как… обыкновенно. Выдёргивают – и в стожок.
Варька удивилась, но ответила. Уж очень красива была незнакомка, как барыня. Да точно, это барыня! Бывают такие чудные: напялят сарафан и ходят по деревне, как будто дома им не сидится. Надо вежливо отвечать, вдруг десять копеек даст.
– А что дальше делают?
– Известно что. Очёсывают и молотят. А потом раскладывают на лугу. А как высохнет, так трепят трепалом.
Барыня подробно спрашивала: как трепят, как ткут, умеет ли Варька работать за кроснами. Та ответила, что мамка всему учит.
– Ну хорошо, – с каким-то сожалением сказала барыня и отвернулась.
– А гривенник? – протянула Варька.
Барынька рассмеялась и бросила девочке большое яблоко:
– Свидимся ещё.
Дома Варька не выдержала и рассказала о странной барыне, утаив про яблоки бабки Дуси. Мать побледнела.
– В белой рубахе и коса распущена? Это же Полудница была! Вот скажу отцу, пусть выпорет тебя чересседельником!
Она расстроилась, разохалась. Схватилась за поясницу и согнулась пополам.
– Ой, беги скорее к тётке Марфе, скажи – началось!
Варька опрометью кинулась к двери и побежала в переулок к дому повитухи.
– Тётя Марфа! Мамка сказала прийти скорее, говорит – началось!
– Ох! – Марфа бросила тарелку в таз, в котором мыла посуду, и торопливо вытерла руки. – Бегу!
Грузная и неповоротливая, она «бежала» – семенила мелкими шажочками, задыхаясь и охая.
Варьку Марфа выставила из избы:
– Погуляй покуда или к подружке сходи. Нечего тебе здесь…
Девочка не пошла к подружке, а забилась в баню, где пахло деревом и берёзовым веником, и просидела там до позднего вечера. А когда вернулась, возле мамки лежал туго завёрнутый в пелёнки ребёночек с маленьким красным личиком. Варька смотрела на него не дыша.
– Братик родился, – довольно сказал отец, – как назовём?
– Митькой!
***
Мамка, отлежавшись несколько дней, стала выходить в поле, а Варька оставалась с братиком. Укачивала, когда он кричал, меняла пелёнки и носила кормить. Мать бросала работу, усаживалась в теньке и прикладывала Митьку к груди. Тот жадно сосал, а насытившись, тут же засыпал.
