Ольга Лукас
Тринадцатая редакция. Модель событий
Несколькими неделями ранее
Константин Петрович Рублёв всегда верил, что однажды у него появится ученик, и это будет несомненным признанием его опыта и мастерства. Долгое время дела обстояли так: все в команде уже успели кого-нибудь чему-нибудь научить. Ветераны Галина и Марина Гусевы учили Лёву, Шурика и Виталика всему, что должен знать и уметь начинающий мунг. Научили хорошо – так, что очень скоро уже Лёва учил Наташу, Шурик – Дениса, а Виталик – самого Константина Петровича, великого и ужасного заместителя шефа Тринадцатой редакции. Впрочем, на тот момент он ещё не был заместителем Даниила Юрьевича, не считал себя таким уж великим и не казался окружающим настолько ужасным. Сейчас в это сложно поверить, но были и такие удивительно прекрасные, светлые времена.
Заместителем самого идеального в мире начальника быть хорошо – кто бы с этим поспорил? – но всё это время Константин Петрович ощущал двойственность своего положения. Он находился где-то между старой гвардией и новичками, и его это уязвляло – он хотел определённости и ясности. И вот наконец-то ему повезло. Лучшего ученика, чем Маша Белогорская, и придумать было невозможно: старательная, скромная, верящая в авторитет учителя и талантливая ровно настолько, чтобы схватывать всё на лету, но при этом не перещеголять Константина Петровича в ближайшие двадцать лет.
Среди многочисленных схем, стратегий и планов экономического развития филиала в записной книжке коммерческого директора затесался план-стратегия развития отношений с Машей. Там всё было просчитано и прописано с точностью до двух дней: первое свидание, совместные обеды в «Восточном Эспрессо» и ужины с её матушкой Еленой Васильевной, поездка в Париж на три дня. После совместной романтической поездки можно будет, не слишком торопясь, но и не откладывая это удовольствие надолго, начинать подыскивать квартиру на двоих.
Константин Петрович думал, что Машино ученичество продлится – да сколько угодно оно могло продлиться, если честно. Когда учитель слишком требователен, а ученик почти совсем не верит в свои силы, то они не расстанутся никогда. Маша уже прекрасно умела держать защиту: то есть накрывать невидимым колпаком помещение, в котором ведутся разговоры, не предназначенные для чужих ушей. По правилам техники безопасности мунгам не следует открыто обсуждать всё то, что касается исполнения желаний. Худо-бедно установить защиту на пару минут для того, чтобы быстро сообщить товарищу особо секретную информацию, может любой, даже самый бесталанный, мунг. Но вот оберегать тайны своей команды от шпионов и конкурентов в течение целого совещания, да ещё и самому участвовать в этом совещании наравне со всеми может только тот, кто обладает особым талантом. У Маши такой талант был. Константин Петрович планировал, что со временем они будут держать защиту по очереди, ведь дублёры не помешают никогда.
Потому что если дублёра по какой-то причине воспитать забыли, а старичок, лет восемьдесят державший защиту, взял и без предупреждения отправился на повышение – то есть умер во сне, не дожив до сто пятого юбилея всего-то три месяца, – то нужно срочно искать ему замену. В другой команде, в другом городе, даже в другой стране, но – быстро.
Старик Гийом – тот самый, что забыл воспитать ученика, – ещё не успел очнуться для новой жизни на второй ступени, а Кастор, начальник над всеми мунгами Пятого блока, уже почувствовал, что в целом на вверенной ему территории всё обстоит хорошо, вот только Париж защищать некому. Он мельком глянул в архивы осиротевшей команды и спокойно отметил, что да, по-другому просто и быть не могло, если дедуля, вероятно, из суеверных соображений никого из коллег даже близко к защите не подпускал.
Мунги располагают полной свободой действия, и эта свобода идёт им на пользу в девяноста девяти случаях из ста. Сейчас Кастор имел счастье расхлёбывать последствия того единственного уникального случая, когда свобода волеизъявления слегка выжившего из ума старика Гийома поставила под удар всю ячейку. Последние лет двадцать строптивый дед попросту боялся воспитывать ученика – ему так нравилась работа и сама жизнь, что он не хотел ничего в ней менять, поверил, что всё будет по слову его и ничего не изменится вовеки. Он потихоньку впадал в старческий маразм, но никто этого не замечал: держать защиту старик мог даже в глубокой коме.
Стремясь поскорее залатать прореху, Кастор мгновенно просканировал все подвластные ему мунговские команды и пришёл к выводу, что в питерском филиале у него, прямо скажем, достаточно специалистов, способных держать защиту: блистательный Константин Рублёв, весьма посредственный, но опытный Петров Виталик и восходящая звезда защиты Маша Белогорская. По правде сказать, Кастор уже занёс руку над Константином Петровичем, чтобы переместить эту фигуру на несколько клеток в сторону, потом ещё раз пристально глянул на питерский филиал и обнаружил, что восходящая звезда Белогорская не только изучала французский в спецшколе «с уклоном», но и вполне бодро читает на этом языке романы самого нежного содержания.
В тот день Константин Петрович пришёл на работу раньше всех: в его плане-стратегии развития отношений на обеденный перерыв (в кафе «Восточный Эспрессо», разумеется) был назначен важный разговор о совместной поездке в Париж. Но вместо совместной увеселительной поездки нарисовалась рабочая командировка. И Константина Петровича туда никто не звал. В Париж Маша поехала одна.
Эта старательная ученица, казалось, весьма охотно согласилась покинуть команду, полгода назад вытащившую её из печального и унылого существования в компании злоехидной матушки. В аэропорт её провожали все – Наташа плакала, Лёва давал советы бывалого путешественника, Шурик с Виталиком рассказывали несмешные анекдоты о Франции и французах, Денис изрекал прописные истины, Галина с Мариной рассуждали о том, как это здорово – попасть в другую команду и набраться дополнительного опыта, Даниил Юрьевич передавал последние поручения, а Константин Петрович просто стоял и смотрел на это безобразие, обратившее в руины все его планы и стратегии. Маша попрощалась с ним так же, как с остальными, – и улетела.
Старое здание аэропорта «Пулково-2» напоминает павильон станции метро. Может быть, там и вправду есть какое-то тайное метро? Из Парижа до Петербурга, без виз, пограничников и остановок? И на выходные Маша будет приезжать домой? А если она решит остаться там навсегда?
Она слишком быстро обучалась – быстрее, чем, например, сам Константин Петрович. Ухватила самую суть – и уже не нуждалась в нём. Хотя до его мастерства ей, конечно, было далеко. Всё дальше и дальше. Хорошо, что самолёт унёс её не в другое полушарие. Она обещала вернуться – как только воспитает достойную смену. Через полгода максимум.
Ох, Маша. Нередки случаи, когда бестолковые молодые мунги по несколько лет вникают во все премудрости работы с защитой. А тебе ведь ещё придётся искать этого ученика: никто другой не озаботится, никто не поможет; в той команде, которая скоро станет твоей, слишком долго даже простые разговоры о защите были под запретом.
День первый
Давным-давно, когда приёмную Тринадцатой редакции заново оштукатурили и выкрасили в приятный светло-жёлтый цвет, Галина и Марина Гусевы пообещали, что не позволят испортить эти прекрасные, свежие, нежные стены плакатами или календарями, будь они хоть самого прогрессивного содержания. Так поначалу и было: всё, что хотя бы приблизительно напоминало плакат, с негодованием изгонялось прочь. Но когда в команде появился Константин Петрович, работы у филиала прибавилось, Бойцы перестали следить за идеологической чистотой приёмной, и вот результат: теперь трудно найти даже небольшой свободный участок стены, чтобы повесить туда да пусть просто записку о том, что из Москвы прислали образцы новых книг, с которыми можно ознакомиться в кабинете шефа. Вот почему Наташа иногда забывает перевернуть страницу настенного календаря, и вся команда преспокойно проживает один и тот же месяц чуть ли не полгода кряду. В прошлом году особенно удался ноябрь – его не снимали до самого февраля, покуда Лёва не очухался и собственноручно не повесил новый календарь, украшенный портретами двенадцати самых продающихся авторов.
Виталик ворвался в приёмную в тот момент, когда там наконец-то наступил апрель. Наташа аккуратно вешала календарь на место и вежливо кивала Гумиру, поверявшему ей очередные тайны из жизни программного обеспечения своей мечты.
– Гениальный глюк! Просто гениальный! – захлёбываясь от восторга, твердил он, – Поразительная реакция на команду «поиск»!
– Какая? – вместо приветствия спросил Виталик, привычным движением зашвыривая свою куртку на самый дальний крючок.
– Конспирологическая! Закрываются все приложения, всё сворачивается, система себя реинсталлирует, и компьютер выключается.
– Ужас какой! – воскликнула Наташа – Это новый вирус?
– Да нет, я же говорю – глюк, гениальный глюк. Если всё переустановить и не пытаться что-то найти, то оно отлично работает. Даже жалко исправлять такое! Но надо! Сейчас ужин разогреется – и пойду прибью это дело. – Гумир целеустремлённо направился в закуток, именуемый кухней. Режим его жизни всё больше и больше отличался от режима прочих сотрудников: в последнее время он спал с часу дня до семи вечера, когда до программиста, живущего в подвале, как правило, никому нет дела.
– Его опять раскритиковали на очередном тайном программёрском форуме, а он и рад! – доверительным шёпотом сообщила Виталику Наташа. – Не понимаю, чему он радуется. Его же ругают!
– Ну, всё-таки хоть какое-то человеческое общение, – ухмыльнулся Техник, – с живыми, опять-таки, людьми. Я бы посмотрел на тебя, если бы ты целыми днями сидела в четырёх стенах и пырилась в монитор.
– Эй-эй! – раздался из кухни голос Гумира. – Я всё слышу! Знаете стихотворение про маленького мальчика, которому мама в детстве выколола глазки, зато он нюхает и слышит хорошо? Так вот, и я такой же. А поскольку у меня сейчас насморк, то слышу я ещё лучше.
– Мы тоже слышим тебя, Каа! – отозвался Виталик, мельком взглянув на календарь. – Ну-ка, ну-ка, это ж какой у нас уже месяц на дворе? Апрель? А-бал-деть! А на улице снегу по щиколотку. По колено даже. Нет, я не вру! Я сегодня как-то умудрился выронить из кармана куртки ключ от квартиры… Ну и вот, пришлось просеивать два ближайших сугроба. А дворники у нас хорошие, старательные, сугробы соорудили высокие. Но ключ я потом нашёл. В кармане штанов.
– Ты когда-нибудь без приключений на работу приходил? – улыбнулась Наташа.
– Приходил когда-нибудь, – гордо ответил Виталик, – и потом ещё когда-нибудь приду. Но речь не об этом. Что ж это у нас получается, а? Зимы ждала-ждала природа, весны ждала-ждала природа, где порядок, почему природа не соблюдает собственные дедлайны?
– Может, она зависла? – предположил Гумир, незаметно вырастая у него за спиной с кастрюлькой какого-то варева. Разуверившись в своих «кормильцах» (главным из которых был как раз Виталик), он упросил Константина Петровича выдавать ему немного денег наличными на питание и уже вторую неделю поражал воображение коллег блюдами, изготовленными в микроволновой печи буквально из ничего.
– А может быть, всё дело в том, что некоторые ответственные сотрудники безответственно забывают переворачивать календарь? – предположил Виталик.
– Так я же не одна здесь бываю! А календарь, между прочим, две недели был завешен вот этим, – возмутилась Наташа, указывая на очередной плакат, печально лежащий на столе.
– «Не понедельник начинается в субботу, а пятница продолжается в воскресенье», – прочитал Гумир. – Свежо! У трудоголика весеннее обострение?
– Я всё слышу! – предостерегающе произнёс Константин Петрович, элегантно выбираясь из-за кофейного автомата. – А поскольку я всё слышу, всё вижу, и насморка у меня тоже нет, то Гумиру ставится на вид то, что в рабочее время он расхаживает по приёмной с едой, которая, между прочим, пахнет едой и отвлекает остальных от рабочих мыслей, а посетителей может просто даже оскорбить. Виталику заносится с предупреждением его очередное опоздание по неуважительной причине, а Наташе… я тоже что-нибудь придумаю за то, что она сняла со стены плакат, для которого я и так с трудом нашёл место. Быстро все за работу! Через полчаса у нас летучка!
– А что вы… там делали? – запинаясь, спросила Наташа, указывая на кофейный автомат.
– Продумывал стратегию развития, разумеется, – величественно ответил Константин Петрович и, прихватив поверженный плакат, удалился из приёмной.
На самом деле он действительно размышлял о том, какие ещё существуют способы выжимания денег из вверенного ему проекта, но потом почему-то стал думать о Маше, как она там, в Париже, почему не звонила уже целую неделю, и сам не заметил, как заснул.
А когда проснулся – решил понаблюдать за сотрудниками из укрытия, чтобы было чем стращать их, когда беднягам придётся, позабыв про все свои нужды и стремления, вкалывать ради того, чтобы претворить в жизнь очередную разработанную им стратегию.
Лёва заявился на работу сразу после Константина Петровича – то есть гораздо раньше обычного. Дело в том, что по понедельникам маленький яростный пиарщик испытывал смутную тревогу, ближе к вечеру перерождавшуюся в ядовитую злобу. А всё из-за того, что традиционная летучка у шефа разрывала его день пополам: только вроде бы пришёл, сел за стол, включил компьютер, развернул все документы и взялся за работу, как уже пора летать. После летучки возвращаешься с кучей новых идей и заданий, которые не терпят проволочек, телефон разрывается, почтовый ящик переполнен, какой-то важный человек дважды звонил на мобильный, не дозвонился и навсегда разобиделся. К тому же половина рабочего дня уже позади – и как, спрашивается, навёрстывать незавершенные утренние дела, особенно если московское начальство только что на голове не прыгает: чем это ты весь день занимался, почему ничего до сих пор не сделано? Какая ещё летучка? Что ты там забыл? Твоё начальство – здесь, в Москве, в следующий раз все вопросы сюда, пожалуйста. Нет вопросов? Тогда надо работать, чтобы они появились. Словом, ужас, кошмар и сплошная нервотрёпка.
Но сегодня, покуда остальные сотрудники Тринадцатой редакции ещё только просыпались в своих мягких, тёплых постельках, Лёва успел расправиться со всеми делами, намеченными на утро. Удивительно легко работается, когда день ещё только-только начался и впереди масса времени. Затушив в пепельнице очередную сигарету (курение в рабочих кабинетах конечно же воспрещается строго, но если доказать Константину Петровичу, что оно повышает трудоспособность, то можно и покурить), Лёва обнаружил, что пачка почти опустела, а новую он то ли дома на столе оставил, то ли вообще забыл купить. С утра был такой неприятный снегопад – как будто не апрель на улице, а самый что ни на есть январь. Причём – поразительное дело – в середине марта уже почки на деревьях стали распускаться, лёд на Неве заскрипел и начал стремительно таять, и вдруг – бац, и снова морозы. Размышляя над климатическими метаморфозами, Лёва шустро натянул куртку и уличную обувь и бегом отправился к ближайшему ларьку.
– Эй, ты куда, летучка же скоро! – крикнула ему вслед Наташа.
– Успею, – бодро махнул рукой Лёва, даже не останавливаясь.
От дверей особнячка Тринадцатой редакции до вожделенного источника курева было семь минут туда и обратно, так что Разведчик особо не спешил. На обратном пути он даже решил немного прогуляться: вместо того чтобы свернуть в подворотню и привычно срезать путь, пошёл по улице, хотя погода, прямо скажем, к прогулкам не располагала. Давненько он тут не бывал: за это время на углу успели открыть бистро. До летучки оставалось ещё около получаса, а если учесть, что Виталиковой куртки на вешалке видно не было, то вполне может статься, что и все сорок минут.
Без особого интереса Лёва зашел в бистро и лениво огляделся по сторонам. Интересно, что все эти люди делают здесь в рабочее время? Наверное, у них нет ненормального московского начальства, уверенного в том, что стоит оставить подчинённого в покое хотя бы на пять минут, как он тут же примется отлынивать от работы всеми доступными ему способами. Вот же счастливчики! Лёва ещё раз взглянул на публику. Люди как люди. Кто-то болтал, кто-то делал заказ, кто-то доедал бизнес-ланч: скучно, неинтересно, – и всё-таки было в этом помещении что-то необыкновенное. Лёва прошел насквозь зал для курящих, и тут-то его чувствительное ухо подало сигнал о том, что где-то поблизости затаился носитель желания. Лёва набрал в лёгкие побольше воздуха, зажмурился и шагнул в зал для некурящих. В таких помещениях он старался не бывать: казалось, что сейчас его вычислят и выставят за пределы этой резервации. Ну, допустим, в данный момент он не курит. А если по карманам пошарить? Улики, одна другой страшнее, так и посыпятся: две зажигалки, полупустая пачка сигарет и две полных, свежекупленных, а где-то ещё и спички должны быть. Не хватает только портативной пепельницы, подаренной ему на прошлый день рождения сёстрами Гусевыми.
Однако довольно скоро Лёва и думать забыл о своём смешном опасении быть разоблачённым некурящими, потому что жжение в мочке уха усиливалось, вело его за собой, тащило, пока он наконец не достиг самого дальнего столика, за которым сидел невысокий, пухлый, румяный человек и неторопливо расправлялся с куриной ножкой.
– Вы тоже меня сразу узнали? – приветливо и чуть снисходительно спросил он у Лёвы.
– Ага, – выдавил из себя тот.
Случилось не самое приятное: носитель заметил его интерес и теперь будет смотреть в оба и датчик просто так прицепить не позволит. Если, конечно, не подсесть к нему и не завести какой-нибудь разговор. Ох, светские разговоры неизвестно с кем – это не самая лучшая идея, когда ухо так и жжёт! Но человек, кажется, сам был готов вести такие разговоры: оставалось только терпеть, поддакивать и ждать удобного случая.
– Просто ни шагу нельзя сделать, – пожаловался он, – уже лет двадцать прошло, а меня до сих пор узнают.
– Ну… – неопределённо улыбнулся Лёва, словно стесняясь своей назойливости.
– Садитесь, что уж с вами делать, – криво улыбнулся собеседник, указывая на свободное место напротив.
Лёва покорно присел. Со временем он научился укрощать – нет, не боль, но своё отношение к боли. «Это же на самом деле не нарыв, не ожог, не огнестрельная рана и не укус ядовитой змеи, – всякий раз мысленно успокаивал он себя, – это просто нервное. Скоро пройдёт. И следов никаких не останется! И лечиться не придётся».
Тем временем человек отодвинул тарелку в сторону и, выдерживая сценические паузы и интонируя там, где это необходимо, произнёс:
– Здравствуйте, товарищи. Это блюдо мне чрезвычайно понравилось. Я бы хотел повторить. Если вы, товарищи, считаете, что приготовить курицу так, что пальчики оближешь, способен каждый, то вы просто не пробовали этой сказочной курицы!
У двух пожилых дам, сидевших за соседним столиком, в глазах мелькнуло узнавание, на лицах написалось умиление, на устах заиграли улыбки: это импровизированное выступление им явно о чём-то напомнило.
– Что-то знакомое, – щёлкнул пальцами Лёва и глубоко вздохнул: боль его вышла на новый уровень. Теперь ухо словно пытались измельчить в крошечном блендере.
– А, так вы меня узнали, но не узнали, почему узнали! – обрадовался его собеседник. – Я же тот самый мальчик, который говорил басом.
– Ну конечно, – уверенно кивнул Лёва.
– Вот так проходит слава мирская, да. – Проницательный его собеседник сразу уловил чрезмерную демонстративность этого кивка. – Двадцать лет назад меня только и делали, что показывали по телевизору, а я исправно басил всё, что было необходимо. А потом я вырос, и оказалось, что ничего особенного во мне и нет. Все взрослые дядьки умеют говорить басом.
– А, точно! – наконец-то по-настоящему вспомнил Лёва. – У нас во дворе все вам завидовали. Но однажды мой папа услышал, как мы по очереди пытаемся вашим голосом сказать «Здравствуйте, товарищи!», и отругал нас за то, что мы верим во всякую антинаучную чепуху. Сказал, что за того мальчика из телевизора говорит какой-то дядя, ну, как за Хрюшу и Степашку говорят актёры. И что нам бы лучше делать уроки, и тогда, может быть, мы прославимся, когда вырастем большими.
– И вы, конечно, послушно шли делать уроки? – усмехнулся мальчик, который говорил басом.
– Я не шёл. Я ходил лёгкой атлетикой заниматься, потому что на борьбу меня не брали – говорили, маленький очень, трудно найти противников в одном со мной весе.
Лёва сам не понимал, почему он рассказывает об этом первому встречному – да ещё и носителю! Но было в нём что-то располагающее к откровенности – совсем как в Шурике, когда тот напяливает маску Попутчика и начинает внимательно слушать очередного клиента.
– Атлетика… – мечтательно закатил глаза носитель. – Здорово, наверное. Я ни в какие кружки не ходил. Куда бы я ни пошёл – везде меня узнавали, занятия останавливались. Даже в школе я иногда срывал уроки просто самим фактом своего присутствия, пока меня в специальную школу не перевели.
– В школу для знаменитостей? – уточнил Лёва.
– Для детей не самых обычных родителей, – уклончиво ответил носитель. – Тамошний народ видел и не таких, как я. А меня до сих пор узнают.
– А вам это нравится, похоже.
– Нравится? Нет, не нравится. Но и не трогает уже давно. Если бы нравилось – разве бы я сидел здесь, в углу, в зале для некурящих? Занял бы лучшее место во-он там, видите, у окна – когда я пришел, там было ещё свободно, – и смолил бы в своё удовольствие. Вы, наверное, не курите, вам не понять, как неловко бывает, когда…
– Я не курю? – возмутился Лёва, вытаскивая из карманов весь свой курительный арсенал. – Ещё как курю. Просто там места не осталось совсем.
– Ой, какая этикетка интересная, выпуклая, – вдруг оживился его собеседник. – Я собираю спичечные коробки уже много лет, но такого чуда ещё никогда не видел.
– Это мне в одном клубе подарили на презентации.
– Слушайте, а переподарите этот коробок мне? – заискивающе улыбнулся мальчик, который когда-то говорил басом. Сейчас он был особенно похож на ребёнка: Лёва даже вспомнил одну музыкальную передачу, в которой этот мальчик совершенно самостоятельно объявлял номера, непринуждённо шутил с взрослыми артистами и прекрасно держал зал.
– Сейчас, только одну спичку себе на память оставлю, – засуетился Разведчик. Датчик уже был у него в рукаве: положить его в коробок будет очень просто.
– Да спички мне и не нужны, мне нужен сам коробок, – заулыбался носитель. – Всё-таки как полезно быть знаменитостью! То коробки спичечные дарят, то бесплатно обедами кормят. Вам ведь правда не нужна эта вещь, я ведь её у вас не выпросил, верно, вы мне её сами отдали?
– Конечно сам. И с огромным удовольствием! – с облегчением выдохнул Лёва, сгребая со стола сигареты и зажигалки и распихивая их по карманам. – Вы извините, мне теперь нужно идти, я на работе уже должен быть.
– Надо же, я и не знал, что это в принципе технически возможно! – не слушая его, ворковал носитель, нежно поглаживая указательным пальцем левой руки спичечный коробок, начинённый датчиком.
Лёва выскочил на улицу; боль исчезла, будто её и не было, зато снег пошёл опять, но хотя бы утих ветер, и можно было закурить, забыть о пережитом, расслабиться. Теперь, даже если он немного опоздает на летучку, никто не придерётся: работа сделана, сделана чисто, носитель ничего не заподозрил и сам, своими руками, взял контакт.
Если другим сотрудникам Тринадцатой редакции всегда приходится выслушивать нотации Константина Петровича на предмет того, что отлучаться с работы можно только по предварительной договорённости со всеми коллегами, с письменного разрешения шефа и так далее, то Лёве его внезапные исчезновения сходят с рук. И даже не потому, что господин коммерческий директор побаивается пудовых кулаков Разведчика: да, он их побаивается, – но, когда дело касается нарушения трудовой дисциплины, он становится бесстрашен и непоколебим. Просто Лёва, как всем доподлинно известно, находится в некоторой мистической зависимости от носителей: если ухо предупреждает его о том, что клиент рядом, то ноги ещё задолго до этого приносят в нужный квадрат. Получается, что он вроде как не по своей воле сбегает с работы, а бредёт себе потихонечку на зов очередного бедолаги, попавшего в сети своего иссушающего душу желания. Даже Наташа не может понять, как это у Лёвы получается. Сама она никогда заранее не чувствует, что ей предстоит встреча с носителем, и каждый раз пугается своей странной реакции: капризного раздражения, переходящего в тупую злобу.
Словом, когда сотрудники Тринадцатой редакции собрались на летучку и обнаружили, что Лёва исчез, не сказав куда и зачем, никто особенно не удивился. Мобильный телефон стремительный Разведчик, разумеется, оставил на своём рабочем столе, и бедный аппарат напрасно надрывался, раз за разом повторяя закольцованный фрагмент из популярной баллады группы Metallica.
«Ждём пятнадцать минут – и начинаем. Посмотрите, чем мы будем торговать», – объявил Даниил Юрьевич и исчез, оставив всю компанию в своём кабинете, наедине со свеженькими сигнальными экземплярами будущих бестселлеров.
Пока Константин Петрович и сёстры Гусевы – крошечные интеллигентные старушки Галина и Марина, до зубов вооружённые колющими, режущими и прочими убивающими предметами, – обсуждали очередной спущенный из Москвы план, остальная компания и в самом деле потянулась к книгам.
– Ничего выдающегося, – констатировал Денис, едва взглянув на них, – очередные личные записки, замаскированные под вымышленные истории. Почему-то многие писатели любят писать о себе. А мне как читателю это надоело. Пусть пишут обо мне!
– А ты возьми и сам о себе напиши, – предложила Наташа.
– Мне нечего сказать человечеству и нечем его заинтересовать.
– Не знаю. Йозеф Бржижковский, к примеру, часто пишет о себе – а мне нравится, – вмешался Виталик.
– Ты фанат, тебе от него что угодно понравится, – парировал Шурик.
– Ну не на пустом же месте я стал фанатом, правильно? Но знаете, он пишет о себе довольно жёстко, правдиво, часто очень смешно. Я бы не хотел, чтоб точно так же он писал обо мне. Спасибо, мне хватило личного общения!
– Тогда, кажется, картина проясняется, – с интонациями опытного лектора сказал Шурик. – Читатель, представленный в этой комнате, хочет, чтобы писатель смеялся над собой, писателем, а восхищался им, читателем. И тогда все будут довольны.
– Я вовсе не предлагал считать мои читательские требования эталонными, – запротестовал Денис.
– Не волнуйся, – успокоил его Виталик, – посчитали не только тебя, но и меня. А я совсем не против того, чтобы меня записали в совершенные единицы измерения, всё равно чего.
– Единицы измерения необязательности, например, – предложил Денис.
Виталик изобразил на лице задумчивость: вроде бы его тут хотят обидеть, и надо на это как-то отреагировать. Но мало ли, чего «они» хотят, он и не подумает обижаться, не подписывался он исполнять такие глупые желания.
– Вот вы ещё поссорьтесь! – Шурик моментально вклинился между Денисом и Виталиком. – Сморите лучше, какая книга интересная. Состоит из одних цитат. Так разве можно?
– Не только можно, но и модно! – тоном эксперта ответил Денис. – Сейчас в моде искусство коллажа. Поскольку ничего нового придумать уже невозможно, то авторам приходится как-то выкручиваться. Отрезал тут – приделал там. Выдал за своё.
– Так вот чем занимается одна моя подруга! – обрадовалась Наташа. – Она покупает на рынке три разноцветные футболки, самые дешёвые, без картинок. Разрезает их на три части. А потом сшивает вручную, толстыми цветными нитками. И продаёт потом в Интернете в десять раз дороже. Хотя на выходе получаются те же самые три футболки, только немного в другом порядке. Но бизнес её процветает.
– Слушай, а я бы не отказался от такой футболки! А с цветами ямайского флага у неё есть? – тут же заинтересовался Шурик, – А она их вдоль или поперёк разрезает?
– Забудьте о футболках – не сезон пока, – перебил его Виталик, размахивая следующей книгой. – Лучше скажите: кто-нибудь из вас слышал, чтобы в реальной жизни один человек говорил другому: «Катись-ка ты ко всем чертям»? Вас, например, когда-нибудь посылали к ним катиться?
– Вроде нет, – немного подумав, ответил Шурик. Наташа и Денис в ответ только молча помотали головами.
– Меня тоже. И в этом наше счастье. А то представляете, каково это: собрались все черти, их вдруг кто– то оторвал от важного дела: обжарки убийц до золотистой корочки, пассерования растлителей, тушения воров в соусе из клятвопреступников и так далее. Они недовольны, крутят головами, требуют объяснения. А никто ничего объяснить не может, черти только прибывают. Вы помните условие: нам нужны абсолютно все черти, иначе проклятие не подействует. И тут один самый глазастый чёрт видит: из приёмного окна – ну, вроде как на почте бывают – выкатывается такое нечто. «Ты кто? Тебе чего здесь надо?» – спрашивает самый глазастый чёрт. «Да вот. Мне сказали, чтобы я к вам катился!» – «Знаешь, что? – свирепеют остальные черти. – Катись-ка ты обратно. Не торопись только особо, по дороге можешь прошвырнуться по всем кругам ада».
– Звучит очень зло и цинично, – заметила Наташа.
– А это тоже модно, – огрызнулся Виталик, – общество перепотребления обожает циничных авторов.
– К сожалению, – согласился Шурик, – даже слишком. Таких, которые – раз, раз – попирают всё доброе и светлое. Вам сказали, что надо надеяться на хорошее? Ни фига! Они обманули вас! Давайте, ломайте свою жизнь поскорее, вам нечего больше терять. Унывайте, это же так круто! Считается, что если циничный – то умный. Жизнь его била-била – не разбила. Мир его ловил-ловил – да не поймал. Почему же побитость жизнью приравнивают к жизненной мудрости? Кто-то когда-то обжёгся на молоке и дует теперь на воду. Демонстративно дует, чтобы никто не подумал, будто он может ещё раз попробовать это молоко! А молоко давно остыло, из него, может быть, уже кефир сделали, сыр, творог. Едят и нахваливают. А циничный наш даже и не смотрит в его сторону. На что ему сдался этот сыр?
– Да нет, всё правильно, – неожиданно резюмировал Виталик. – Пусть будет много таких авторов. Народу-то на земле ещё больше. Сыра на всех не хватит. Я, например, не готов ни с кем делиться своим честно заработанным сыром. Каррр!
– Ой, продолжение вышло! – взвизгнула Наташа, выуживая из-под юбилейной пятидесятой допечатки «Оздоровления с помощью табака и алкоголя» толстенький том с драконами и магами на обложке. Она раскрыла книгу на середине, прижала к груди, полистала и не смогла сдержаться – начала читать вслух: – «И тогда он поклялся страшной клятвой, что вернётся сюда, на это же самое место, через триста лет и три дня и возложит корону на голову потомка Светлой династии». Вау!!! Он всё-таки нашёлся!
