Ольга Лисенкова
Камертон
Глава 3
Ян крякнул и встал, только сейчас вспомнив о манерах. Еще ему хотелось хоть раз посмотреть на Элю нормально, а для этого надо было взглянуть ей в глаза – синие, как горный василек.
– Ты красивая, – проговорил он шепотом.
Это было самое малое, что он мог сказать, чтобы не сорваться на серенаду. Эля оказалась точно такой, как его первое впечатление о ней, то неуловимое, со смешинкой, с кислинкой, со свежим ветром. Одно ее присутствие давало этой квартире – дому – городу право на существование, и нельзя было моргать, чтобы не пропустить ни один жест, ни один поворот головы. Воздух вокруг нее вспыхивал золотыми искрами и переливался непостижимой музыкой.
– Естественно, – отрезала Эля. – Все кромешницы молоды и красивы, если ты вдруг забыл. И стоит мужчине увидеть одну из нас, он пропал навеки.
– Тогда вокруг вас было бы слишком много пропащих мужчин.
– Ну… – Она склонила голову. – Иногда мы сами решаем, кому позволить пропадать, а кому нет.
Вспомнив, как дышать, Ян отвернулся, открыл форточку и с наслаждением глотнул воздуха.
– Если что, в оркестре я первая скрипка, – информировал он занавеску.
– Иными словами?
– Иными словами, мне не нравится быть одним из стада баранов.
– Тогда и не уподобляйся баранам!
– То есть…?
Он прошел на кухню и стал заниматься привычным – поставил чайник, достал из холодильника колбасу, масло и сыр, принялся нарезать хлеб. Необходимо было как-то взять себя за шкирку и вернуть в нормальную жизнь. Хотелось попросту вмазать лбом по столу – или даже столом по лбу.
– Не распускай слюни и не начинай рассказывать о моей неземной красоте.
– Я констатировал факт, не более. Я же пес, а не баран. У меня нет понятий о личных границах. И ты это уже знаешь. Чай будешь?
– Буду, – с вызовом ответила Эля и прошествовала за стол.
– Ты юная и красивая, почему ты так ненавидишь это тело? Из-за того, что мужчины «распускают слюни»? или, может, руки? – Ян пристально посмотрел на нее, стараясь ничего не упустить.
Эля вздохнула.
– Это… тело. Я сильфида. Я не привыкла к телу. Я летучая субстанция.
– А сейчас не летается, да?
– Как ты себе это представляешь? – ощетинилась она.
– Я раньше летал во сне. Раскинешь руки и… Но знаешь, у тела ведь много преимуществ, раз ты все-таки пришла в наш мир, мир душ, обремененных телами.
– Начина-ается.
– Скажем, массаж, – невозмутимо продолжал Ян. – Или горячая ванна с ароматизированной пеной. Когда летишь, ты ведь, наверное, даже и ароматов не успеваешь ощутить? Ветер только.
Эля в раздражении стукнула рукой по столу и тут же замахала ею: больно.
– Подуй, – подсказал Ян.
– Хватит издеваться! – выкрикнула она. – Отложи уже свой дурацкий сыр, давай приступим к делу!
Ян положил нож. Аккуратно выключил засвистевший чайник.
– К какому делу?
– Ты полукровка, у которого есть проблема, и решить проблему может ночь с кромешницей. Видишь, я все помню. Я кромешница. Кромешники и кромешницы никогда не остаются в долгу. Когда им оказывают услугу – а спасение жизни, как ни крути, это услуга, даже если не я тебя о ней попросила… Если люди хоть что-то знают о кромешниках, так это то, что когда кромешникам оказывают услугу, они не остаются в долгу, никогда. Ночь уже началась. Ты наверняка выспался, раз дрых целые сутки, и готов к подвигам. Не готов – не страшно, я подсоблю. Ну?
Эля встала и оказалась очень близко. Смело взмахнула ресницами. Подняла брови, бросая ему вызов.
Совсем рядом. В этот раз – настоящая. В этот раз – живая, притягательная, с горящими глазами, с теплым дыханием, с шелковистой кожей.
Скольких усилий ему стоило не шевельнуть даже рукой, не коснуться хотя бы блестящих волос, чтобы узнать, каковы они на ощупь.
Молчание затягивалось.
– Так… нельзя, – сказал Ян, отчаявшись найти слова.
– Нельзя?
– Нельзя вот так. Не понимаешь?
– Не хочешь быть одним из стада, чего ж тут непонятного.
Он вздохнул, пьянея от ее аромата.
– Это не обо мне.
Эля отстранилась, и ее синие глаза сделались огромными.
– Ты меня отталкиваешь? – сказала она горько, но с полной убежденностью. – Я тебе неприятна. Противна.
Это было уже чересчур. Осторожно и медленно Ян взял Элю за плечи, бережно привлек к себе и запечатлел легкий поцелуй на виске. И вновь убрал руки.
– Ты самое чудесное, самое волшебное существо, которое я когда-либо встречал в своей жизни, – признал он. – Сильфида! Подумать только. Ты все время ускользаешь. Воздух как он есть. Я пропал, можешь так и считать, можешь причислить к стаду. Но, Эля, но, Эля…
Дар речи окончательно изменил ему, и Ян умолк. Эля тоже молчала и сверлила его жгучим взглядом.
– Нет? – сказала она, и голос ее дрогнул.
– Не так.
– «Умри, но не давай поцелуя без любви»? – продекламировала она насмешливо.
Ян придвинул кусок сыра и потянулся за колбасой.
– Не знаю, как ты, я сутки дрых и ничего, между прочим, не ел, – напомнил он.
– Очень удобно держать под рукой кромешницу, которая тебе должна.
Она стукнула стулом и села.
– Да, я рассудочный мальчик, мне говорили. Давай перекусим.
Глава 4
Фотина приготовила на ужин суп с фрикадельками и пирог, но Джуд задерживался на службе, и все остыло. Что ж, не впервой.
В дверь позвонили. Фотина нажала на кнопку видеосистемы и увидела – Грейс! Всплеснув руками, она поспешила ей отворить.
– Здравствуйте, Грейс! – воскликнула она, волнуясь. – Проходите, пожалуйста. Джуда пока нет, но он должен скоро прийти. У меня готов ужин.
Кромешница склонила голову, напряженно улыбнулась и переступила через порог. Она была одета точно так же, как накануне, – повеяло Каннами или Ниццей.
– Будете ужинать? – спросила Фотина. – Или подождем Джуда?
– Я не голодна, – отвечала Грейс.
Она прошла в комнату и растерянно огляделась. Фотине сразу стало стыдно за беспорядок.
– Садитесь, пожалуйста. – Она сдвинула вышитые подушки, раскиданные по дивану. Грейс царственно села, прямая как палка.
– Вы меня простите, – сказала она. – Джуд вчера даже не назвал вашего имени.
– Меня зовут Фотина.
– Очень приятно.
– Взаимно. Вы знаете, Джуд…
Фотина заколебалась: ей хотелось объяснить свекрови, что Джуд уже раскаивается в том, как ее принял, но вместе с тем казалось, что по отношению к нему это будет предательством. Он старался не выдавать своих эмоций даже самым близким людям, и хотя мать, разумеется, близкая родня, ее не было в его жизни более двадцати лет.
– Я знаю, – прервала ее Грейс. – Может быть, я специально пришла, когда его нет дома. Мне показалось, что мы с вами как женщины способны обсудить…
Фотина кивнула и села на другой край дивана, но внутри у нее все сжалось: говорить за спиной у мужа и хранить что-то от него в секрете было ей не по душе.
Грейс молчала, рассматривая невестку. Под ее взглядом Фотина почувствовала себя неуютно. Сама Грейс выглядела безупречно, как будто сошла с фотографии придворного фотохудожника. Фотина знала, что на ее фоне смотрится как непричесанная домохозяйка. Она не ждала гостей, не наряжалась, ей было вполне удобно в домашних бриджах и футболке, которую она наверняка забрызгала водой или маслом, пока готовила…
Грейс вздохнула, и Фотина поняла, что ей и самой тяжело и страшно.
– Фотина, – сказала она наконец. – У меня не получилось, не получилось поговорить с Джудом. Я не ожидала, что он такой.
– Он очень хороший, – не выдержала Фотина. – Очень хороший. Он добрый и вообще лучше всех в мире. Дело в том, что вы… вы возникли так непредсказуемо. Он не успел подготовиться, и тут все на него разом обрушилось.
– Он вырос, – пожаловалась Грейс.
– Ну… да. – Фотина стиснула подушку. – У вас же уже взрослая дочь от другого мужа. А он ваш первенец, насколько мне известно.
– У меня взрослая дочь, сильфида, – согласилась Грейс. – Юная. А он вырос. Я знала, но… Не представляла. Фотина, вы полукровка, вы, должно быть, слышали, что в мире фейри время течет не так, как в мире людей. Рип ван Винкль, Карл Катц, все эти фольклорные истории, когда человек провел под холмом одну ночь, а вернулся в деревню через двадцать, пятьдесят, сто лет, да?
Фотина недоверчиво покачала головой.
– Вы не могли думать, что ушли на неделю, когда тут прошло двадцать лет. У вас взрослая дочь.
Грейс посмотрела на нее умоляющим взглядом.
– Я этого и не говорю. Я попала к своим, к кромешникам, сразу после того как ушла от отца Джуда. Он сильно пил. И… бывало всякое. Я сбежала. Но я собиралась вернуться, хотя бы за детьми. У меня было трое сыновей. У меня трое сыновей, – исправилась она. – У вас пока нет детей, Джуд мне вчера сказал, что пока нет. Но вы можете представить себе, если бы они были…
– Я знаю, что кромешники совсем не так относятся к своим детям, как люди, – отозвалась Фотина. – Я знаю множество примеров. Для большинства кромешниц и кромешников брак с людьми и рождение ребенка в этом браке – вынужденная мера, когда они хотят задержаться подольше в нашем мире, это своеобразный выкуп. Необходимая уступка.
– У меня трое детей! Не один, а трое. Я собиралась вернуться. Я просто не смогла. Если после того, как начнешь жить в мире людей, ты возвращаешься к своим и остаешься там на три дня, обратной дороги уже нет. Разве что вот такие мимолетные появления. – Грейс взглянула на часы. – А толку от них… Я нечаянно задержалась там дольше, чем на три дня. Я не хотела. Меня задержали. Наверное, я не дождусь сегодня Джуда. Не могли бы вы передать ему письмо?
Она протянула Фотине запечатанный конверт.
– Да, конечно. – Фотина приняла письмо и инстинктивно прижала к сердцу. – Вы написали там о том же, что сказали мне?
– Нет, – ответила Грейс, поднимаясь. – Если вы сочтете нужным, вы объясните Джуду, что я не так сильно виновата перед ним. Я не хотела. И я не думала, что он так вырос за это время… В письме говорится о Мишель. Надо, чтобы он разыскал ее. Она несчастна.
Заторопившись, Грейс ушла. Растерявшись, Фотина не спросила у свекрови, как же все-таки с ней связаться, и до самого прихода Джуда казнила себя за это. Мать с Джудом разошлись всего минут на пятнадцать.
– Привет, – поздоровался Джуд и тут же почувствовал неладное. – Что-то случилось?
Фотина, помотав головой, вручила ему конверт.
– Здесь была твоя мама, – сказала она. – Письмо. Там про Мишель. Я тебе потом расскажу, что она говорила.
Джуд принял конверт и взвесил его в руке.
– Зачем она приходила?
– Джуд…
– Нет, Фотина, зачем она приходила? Почему без меня?
У него были больные глаза. Фотина обняла его, отчаянно пытаясь дотянуться до той глубины, где гнездилась эта боль, – и понимая, что ничего пока у нее не выходит.
– Она давно ушла из мира людей и не может задерживаться здесь надолго, а ты пришел с работы поздно.
– И она чувствовала, что меня нет дома. Кромешницы умеют чувствовать своих. Она не хотела меня больше видеть, а пришла, чтобы привлечь тебя на свою сторону, Фотина.
– Нет никаких сторон, Джуд! – вспыхнула она. – Все хотят помочь твоей сестре.
– Да, – согласился он, прошествовал к дивану и распечатал письмо.
Фотина слишком хорошо знала такие «да» в исполнении Джуда. С возгласом досады она скрылась на кухне.
Он позвал ее минуты через две. Когда Фотина вошла в комнату, голова Джуда лежала на спинке дивана, он закрыл глаза, сжимая письмо в руке, и вид у него был усталый.
– Мишель в России, – сказал он. – Сообщила ее бабушка. По отцу которая. Надо туда ехать.
– Ты хочешь поехать один? Или со мной вместе?
– Конечно, я хочу поехать вместе с тобой, если ты согласишься.
Фотина села рядом и боднула его свободную руку, подстраиваясь под нее.
– Я с тобой.
Глава 5
Стоило Яну с Элей приняться за бутерброды, как раздался пронзительный звон, и снова, и снова.
– Что это? – сказала, нахмурившись, Эля.
– Домофон. Погоди…
Ян снял трубку, скромно прятавшуюся в уголке близ входной двери.
– Да? …Блин.
Он нажал на кнопку, впуская нежданных визитеров в подъезд.
– Это что такое ночью?
– Это кто. Мои родители.
– Твои! – Эля вскочила.
– Закрой глаза, – скомандовал Ян, поспешно стягивая пижамную кофту. – И, если есть такая опция, может, немного притушишь собственный блеск, а не то…
– А не то что? – пискнула Эля, зажмурившись. – Ты ж полукровка! Кромешники иллюзии насквозь видят!
Вместо ответа Ян издал досадливый рык. К моменту, когда позвонили в дверь, на нем уже были мятая футболка и концертные брюки.
– И платье поприличнее сделай, если можешь, конечно, – посоветовал он.
– Поприличнее! – вскипела Эля. – Я…
Ян шикнул и отпер дверь. Эля не рискнула выйти встречать гостей: так неловко вышло, она вовсе не собиралась знакомиться с его родными!
– Мам, пап, – прозвучал недовольный голос Яна. – Ну вы чего свалились-то на ночь глядя без предупреждения?
– Ты как себя чувствуешь? – проговорила озабоченно женщина. – Кирилл сказал, что ты болеешь, слег, даже в консерваторию не пошел.
– Ничего я не болею!
– Прогуливаешь! – одобрительно пробасил мужчина. – Дорос наконец-то!
Они разулись и прошли в комнату – и, конечно, сразу увидели Элю. Та, послушавшись Яна, сотворила легкую иллюзию: приняла вид скромной студентки, привлекательной в меру своего юного возраста, не более, а платье стало казаться менее вызывающим, хоть и нарядным. Она смотрела во все глаза и не могла понять, в чем дело: перед ней, без сомнения, были обычные люди. Хорошие, простые, совсем не молодые люди.
– Оба-на! – весело удивился папа. – Он прогуливает, и вот причина!
Ян скорчил рожу.
– Пропуск одного-единственного дня за бог знает какой срок обучения – еще не повод приходить вот так, – отрезал он упрямо. – Можно подумать, я часто…
– Нам сказали, что ты заболел! – перебила мама. – А телефон у тебя не отвечает, абонент недоступен!
Ян хлопнул себя ладонью по лбу.
– Он разрядился.
– Сутки! Ни сообщения не проходят, ни звонки!
– Он разрядился, мам.
– Почему ты не поставил его на зарядку? Мы поняли, что ты лежишь-болеешь, совсем один, с тобой связаться невозможно, тебе плохо, – мы что, по-твоему, должны были делать?
– Ему хорошо, – возразил отец, пристраивая на обеденный стол между чашками сразу несколько баулов. – Мать пироги напекла-привезла. Картошечки.
– Спасибо, – кисло сказал Ян.
– Здравствуйте, – вклинилась робко Эля.
Мама воззрилась на нее, будто только что увидела.
– Ян!
– Да?
– Ян, мы… – Она стушевалась. – Мы не стали бы являться без предупреждения, если бы была хоть малейшая возможность тебя предупредить!
– Я понял, мам. На самом деле я не заболел, и завтра я пойду в консерваторию, как хороший мальчик. Уже поздно, спать пора. Мне что с вами теперь делать-то?
Все четверо молча смотрели то друг на друга, то на неразложенный диван со скомканной постелью, то на аккуратно свернутое на кресле постельное белье с запасной подушкой. Молчание нарушил Ян:
– Это Эля. Она у меня временно остановилась, потому что в квартире, которую она снимает, прорвало канализацию. Унитаз вернул все нажитое непосильным трудом. Квартиру затопило. Понимаете?
– Понимаем, – бодро сказал отец.
– Моя мама, Лариса Игоревна, и папа, Вадим Юрьевич, – представил Ян.
– Вы девушка Яна, да? – любезно улыбнувшись, обратилась к Эле мама. – Мы просто никогда от него про вас не слышали, и…
– Нет! – хором сказали Ян и Эля.
Отец хохотнул.
– Мать, – скомандовал он, – выкладывай пирожки и все остальное, что там у тебя, и поехали домой. Тут без нас разберутся.
– Знаешь, – громким шепотом сказала мама, доставая бесконечные судки и лоточки, – давай мы с тобой договоримся, Ян. Не забывай заряжать мобильный телефон, и хотя бы раз в день, хотя бы раз в день, о большем я не прошу, хотя бы сообщение можно кинуть, что ты жив-здоров? Или, на самый крайний случай, Кириллу можно сообщить что-нибудь – сговориться и наврать что-нибудь нормальное, – чтобы родители с ума не сходили, да? Или я слишком многого прошу?
– Ма-ам.
– Мать, давай, пошли уже, – подтолкнул ее под локоть отец. – Такие разговоры не ведутся в присутствии посторонних. А тем более – не-посторонних. Если… В общем, такое дело, с кем не бывает. Унитаз прорвало, всю квартиру залило. Поехали домой скорей, поздно, правда.
– Мы договорились, Ян, – сказала мама, увлекаемая уверенной рукой мужа.
– Договорились, мам, извини. Сейчас же поставлю телефон на зарядку. Я и не заметил, что он разрядился.
– Конечно, он не заметил! – подтвердил отец.
После тихого обмена ритуальными возмущениями напополам с взаимными извинениями родители наконец отчалили в ночь. Ян запер замки и шумно выдохнул. Эля вернула себе прежний вид и расхохоталась:
– А как хорошо, что ты у нас рассудочный мальчик! Ведь не отпирать было бы нельзя, ты же тут при смерти лежишь совсем один! Они бы и дверь вынесли!
Ян демонстративно застонал, но потом тоже засмеялся.
– Вот такие они у меня, – сказал он, разводя руками, и в его голосе была не только досада и неловкость, но и гордость.
– Ян, – проговорила Эля, сунув нос в ближайший судочек. – Ты полукровка. Ты же это знаешь, и я это знаю. Это не твои родители, да? У кого-то из них второй брак, да?
У Яна вытянулось лицо – как будто оно и без того не было чересчур длинным. Он прошагал к своей табуретке и сел. Поднял брови и даже убрал с глаз челку.
– У них первый брак и единственный. Они оба не мои родители. В смысле они приемные родители. То есть это я приемный сын. Они классные, мы очень любим друг друга.
– Это заметно. Я не могла понять, как это полукровка никогда в жизни не видел кромешника или кромешницу, я предположила, конечно, что тут какая-то трагедия… – Эля подняла взгляд. – Да что я вру, ничего я не предположила. Я ушла глубоко в себя, мне было все равно. Ты мог говорить правду, мог интересничать, мог пытаться меня зацепить, я бы этого и не заметила. Мне дела нет ни до кого, кроме себя. Кто такой Кирилл? Твой брат?
Ян качнул головой.
– Нет, друг, в консе вместе учимся. Братьев у меня нет. Не грызи себя, ты все правильно поняла. Я не знаю, кто были мои родители. Даже не знаю, кто из них был кромешником. Я не знаю, откуда я знаю про кромешников. Ну из сказок – понятное дело, я имею в виду – в реальности… Да, в сознательном возрасте я уже прилагал все усилия, чтобы выяснить все, что получится, но знаю я очень мало. Эти тайны такие тайны: кто в курсе, тот знает, а кто не знает – не узнает.
– И кто ты, какой природы… – тихо продолжила Эля.
– Тоже не имею понятия. Ты, будучи кромешницей, не видишь?
Она пожала плечами.
– У меня пока мало опыта. Не могу распознать. Но мне доводилось слышать, что в этом мире, где кромешники живут бок о бок с людьми, многие полукровки заняты в так называемой службе нейтралов. Нейтралы обеспечивают справедливость и равновесие. Ты не пробовал разыскать их?
– Пробовал. У меня тоже не вышло.
Эля несмело положила руку ему на локоть.
– Это и есть твоя проблема? – уточнила она.
Ян усмехнулся.
– Я формулировал ее иначе, – сказал он. – Если я полукровка – я слышал и читал, что у таких… существ должен быть какой-то магический талант. Пусть один-единственный, зато необычный. Это проявляется после десятилетнего возраста, плюс-минус, но неизменно проявляется. Я не вижу ничего необычного в себе.
– Ты музыкант, – напомнила деликатно Эля.
– Такой же, как все остальные. Тяжелый труд плюс, может, крошечная искорка таланта, но я ничем не отличаюсь от своих однокашников. – Стряхнув грустный вид, Ян схватился за ближайший пакет с пирожками. – Ладно, пятиминутка жалости к бедному сиротке позади. Я не сирота, у меня прекрасная семья. Просто… хочется узнать, кто я такой – и почему получился бракованный.
Эля ахнула, потом взяла его голову за уши и повернула к себе.
– Ты – не бракованный, – сказала она четко. – Ты удивительный. А твой талант мы откопаем. Разберемся.
Глава 6
Наутро Ян, как и двумя днями раньше, собирался на учебу. Эля молча сидела на подоконнике, приоткрыв окно для проветривания, и смотрела на город. Дежавю.
Перед выходом Ян помедлил, вскинул на нее глаза, прикусил губу.
– Ты уйдешь теперь? – сказал он наконец.
Эля обернулась и улыбнулась.
– Бабушка выдала мне денег на новый гардероб, – поделилась она. – Ей не очень понравился прежний.
– Неудивительно. – Ян прижал к себе футляр со скрипкой, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос.
Эле нравилось… нет, не мучить его, не так уж он и мучился, что уж там. Ей нравилось, что ему сейчас кажется сложным то, что для нее легко. Он мог задать любой вопрос, мог ничего не говорить, это ничего не меняло. Но ей хотелось, чтобы он все же что-то сказал, чтобы как-то обозначил: ему важно, чтобы она вернулась сюда. Не для того, чтобы она выполнила обещание и помогла ему раскрыть тайну; не для того, чтобы она воплотила в жизнь его дерзкие мечты; не потому, что она обладает притягательной силой, свойственной всем кромешницам подряд, без исключения.
Как гордо он заявил: я, мол, первая скрипка! Ей тоже необходимо было узнать, что ему не все равно, с какой кромешницей отправляться в этот путь. Если подумать, врожденное очарование – от слова «чары» – не такой уж и козырь!
Ян молчал. Эля впервые подумала, что он по-своему красив: у него такой проникновенный взгляд, будто он прямо сейчас сочиняет, погрузившись в себя, музыку или стихи. Подвижные брови позволяли без труда выразить любой оттенок мысли или чувства. А непослушные волосы словно напрашивались, чтобы их поправили, а заодно и погладили.
Но губ он так и не разомкнул. Не хочет давить?
Эля ловко спрыгнула с подоконника.
– Я куплю вещи помолодежнее, а к вечеру, когда ты придешь из консерватории, встретимся тут. – Он смотрел все так же, и она поспешила добавить: – Если тебе это подходит и если у тебя нет других планов.
Грудная клетка превратилась в каменную плиту, а потом все внутри повернулось поперек, острой гранью, и стало больно и страшно. Эля еле удержалась от вскрика.
– Приходи, – шепотом сказал Ян и скрылся за дверью.
Эля медленно выдохнула и вернулась к окну. Наполнила грудь воздухом. Запустила воздух в каждый уголочек тела. Дышать можно. Дышать безопасно. Воздух дает крылья.
Говорить можно. Можно сделать шаг вперед. Полшага. Можно.
Можно что-то предложить и встретить отказ, и не умереть от горя. Ей ли не знать.
Эля потянула завязки на вороте платья. Дышалось с трудом. Дыхание пряталось в ней и отказывалось литься свободно. Она зажмурилась, и из-под век выдавились горькие капельки.
Он тебе не нужен. Не нужен для того, чтобы дышать. Никто не нужен! Будет он или нет – это никого не волнует. Ты его не знаешь. Он тебя не знает. Он никогда тебя не узнает. Ему безразлично, с кем целоваться. Ты сама по себе, он сам по себе. Каждый человек – сам по себе. Каждый кромешник – тем более сам по себе. Так устроена жизнь.
Если Эля захочет, она ненадолго пустит его в постель, и на этом все. Для нее ничего уже не изменится. А он… если он будет настолько глуп, что у него разовьется болезненная привязанность, зависимость от кромешнической ласки, как это порой бывает с людьми, – что ж, со временем и он это переживет. Так устроена жизнь: все проходит, и это пройдет. Не остается ничего. По крайней мере – в ее жизни.
Ветер не может стоять на месте, или он перестанет быть ветром. Даже вода, если она никуда не течет, обращается в болото.
Эле хотелось сорваться с места и взлететь в бесконечно высокое небо, промчаться над рекой, дыша полной грудью, кувыркнуться в воздухе, поиграть в догонялки с птицами. Когда-то это было возможно. Когда-то она не знала, что все это – не для нее.
На подоконнике метрах в трех от нее сидел голубь. Эля взмахнула рукой, но птица не шевелилась. Эля подошла ближе, открыла створку и увидела: голубь умер. Он сидел как живой, сложив крылья и наклонившись вперед, будто собирался что-то клюнуть, но на самом деле жизни в нем не осталось.
Эля отшатнулась от окна, села на пол и наконец разрыдалась.
Сжималось горло, боль тикала в правом виске, перетекала под бровь. Эля ударилась локтем о кресло-кровать. Слезы катились по лицу, и конца им не было.
…Прорыдавшись и чувствуя себя непонятно – ощущая то ли легкость, то ли пустоту, – Эля отправилась по магазинам. Там было разное: неповоротливые тетки-продавщицы смотрели на нее недовольно, продавцы-мужчины пытались подбивать клинья. Она предпочитала задерживаться там, где усталым сотрудницам было не до нее, и набирала в примерочную по охапке самой разной одежды, совершенно не представляя, что ей пойдет, а что нет.
Она так давно потеряла интерес к тряпкам.
Слишком нарядных вещей ей не надо, что-то нейтральное… Почему нейтралы не выходили на связь с Яном? Только потому, что у него не проявился врожденный талант?
Эля взяла пару свитеров – бежевый и молочный, стандартные синие джинсы, утепленные черные брюки, длинный плащ – у Яна длинный плащ, ему очень идет.
Пухлявую короткую курточку. Красную беретку. Куда ты пошла, Красная Шапочка? К бабушке. Только ни с кем не надо было заговаривать по дороге. Она заговорила, пусть не с волком, а с афганской борзой, но с тропинки все равно сбилась… Нет, на самом деле ей и не нужно было к бабушке. Жить на дне нельзя, ей нельзя. Но как же ей вернуться в мир кромешников, если все пути заказаны?!
Устав крутиться перед зеркалом, Эля перебралась на фудкорт, чтобы пообедать. Здесь умопомрачительно пахло крепким кофе, а продавали бурду. Еда тоже показалась Эле невкусной, что ее вовсе не удивило, а вот то, что в ответ на недовольство покупными блюдами в памяти всплыли аромат и вкус пирожков, испеченных Ларисой Игоревной, было уже чересчур. Она сегодня ни одной мысли не может до конца додумать, чтобы в памяти не встали печальные, как у обиженной собаки, глаза этого паршивца Яна. Стоит ли переживать, что у него разовьется зависимость от случайной кромешницы? Или ей пора уже начинать тревожиться о самой себе?
«Во мне говорит прирожденная особенность кромешников: мы не уходим, не отдав долг. Мы никогда не остаемся в долгу. Поэтому такое непривычное чувство. Это путы, узы, это не отношения. Когда я с ним расплачусь, узы испарятся».
А может, все проще и неприятнее? Ее зацепило то, что он ей отказал, сумел отвернуться, когда она готова была дать ему все, чего он хочет?
…Потому что это не все, чего он хочет, сказала себе Эля.
Он хочет больше. Все или ничего.
Ее притянуло не то, что Ян воротит нос, а ей приспичило непременно доказать свою неотразимость. Фу, какая вздорная картинка. Нет же.
Ян думает, что она может дать больше, и ждет большего. А у нее ничего уже нет. Вот так будет вернее.
Надо быть легче. Эля вернется к Яну. Они докопаются до его истинной природы, так или иначе, выяснят, в какую щель завалился его дар, а потом она улетит дальше, и Ян ничего не сможет – и не захочет – изменить. Ей нечего дать ему, хотя он, начитавшись сказок, пока представляет все иначе. Поэтому, когда она станет совсем пустой и совсем легкой, он не будет ее удерживать.
