Ольга Леоненкова
50 музыкальных шедевров. Популярная история классической музыки
Винченцо Беллини
Каватина Нормы из оперы «Норма» («Casta Diva»)
Каватина[5] Нормы – это не просто очень известная ария. Она собрала в себе все наши самые сладкие мечты об идеальной опере – романтичной, возвышенной и божественно красивой. «Каста дива» – из разряда той музыки, которую не забудешь, если услышишь хоть раз.
ВАЖНО ЗНАТЬ:
Винченцо Беллини написал двухактную оперу «Норма» в 1831 году. Ее либретто (автор Феличе Романи) основано на трагедии Александра Суме «Норма, или Детоубийство».
Партия главной героини Нормы предназначена для драматического сопрано.
Знаменитая каватина Нормы звучит в первом действии оперы. Она состоит из медленной и быстрой части – кабалетты[6]. В концертных исполнениях быстрый раздел обычно опускается.
Каватина Нормы – это одно из чудес музыки вообще и конкретно бельканто («bel canto» – «прекрасное пение») – особого итальянского вокального стиля[7].
Автор «Нормы» Винченцо Беллини учился оперному мастерству в консерватории на родине бельканто – в Неаполе. Он умер очень рано, в 33 года, но успел стать знаменитым и вписать свое имя золотыми буквами в список законодателей «прекрасного пения» начала XIX века. Кроме него в этом списке значатся еще две легенды оперного жанра – Джоаккино Россини и Гаэтано Доницетти. Все трое создали целую коллекцию великолепных по красоте и выдающихся по сложности арий, которые до сих пор составляют вершину вокального искусства. Но именно каватина Нормы заняла в этой коллекции совершенно особое место и фактически стала символом оперного жанра.
Этому есть несколько причин, и первая из них заключается в совершенно особом, мистическом характере ее музыки. Не только любовные чувства – общее место всех женских лирических арий – движут Нормой, верховной жрицей друидов. Ее каватина – это магический ритуал.
Она только что срезала золотым серпом священную омелу (так положено по обряду) и теперь возносит молитву Луне, постепенно погружая себя и всех присутствующих – включая нас – в состояние, близкое к молитвенному трансу.
Течение жизни останавливается. Луна освещает лес. Голос Нормы медленно воспаряет к темному небу и хор завороженных друидов очень тихо, почти шепотом, повторяет ее молитву. Это особый, редкий, ни на что не похожий образ. Норма молится о том, чтобы удержать хрупкий мир в стране: Галлия оккупирована римлянами, но римский консул Поллион – ее тайный возлюбленный, и она хочет удержать свой народ от восстания.
«Пречистая богиня! Ты, залившая серебряным светом эту древнюю священную рощу! Обрати к нам свой прекрасный лик без единого облачка и дымки тумана.
Пречистая богиня… Воцари на этой земле мир, подобный тому, что создан твоей волей на небесах».
В молитве Нормы есть тайные, скрытые оттенки смысла: она не только просит мира для своего народа, но и замаливает тяжкую вину, ведь она предала все религиозные обеты и стала любовницей врага своей Родины, матерью его детей. Как ясновидящая, она предчувствует неотвратимость ужасной развязки, но, как влюбленная женщина, таит хрупкую надежду на счастье.
Когда мы наслаждаемся этой каватиной, мы можем и не знать всех тонкостей ей смысла. Но мы ощущаем их интуитивно через две вещи, на которых держится бельканто: мелодию и голос.
Беллини обладал редким мелодическим даром, и каватина Нормы – самое яркое тому доказательство. Ее прекрасная мелодия покоится на тихих «лунных» фигурациях оркестра и постепенно разворачивается как таинственный свиток, открывающий миру какую-то чудесную истину. Медленно достигнув экстатической вершины, она плавно спускается вниз в изысканных узорах колоратур.
Кроме чисто музыкальной, а, следовательно, необъяснимой красоты этой музыки, в ней можно заметить и тонкий композиторский расчет. Каватина начинается с довольно продолжительного вступления, фактически оркестровой прелюдии. Его функция – погрузить публику в мистическую атмосферу ночи, а также создать подиум для прекрасного женского голоса. Поэтому, когда Норма начинает петь, первая же нота ее вокальной партии воспринимается нами как нечто драгоценное и даже сакральное.
Партию Нормы Беллини написал специально для знаменитой Джудитты Паста – звезды эпохи бельканто. Именно она задала очень высокую планку исполнения этой роли. Правда, Паста не сразу поняла эту музыку, и даже отказывалась петь каватину. Беллини пришлось долго убеждать примадонну, что эта ария станет козырной картой в ее карьере. В поисках компромисса он несколько раз переписывал ее и даже перенес в другую тональность – на тон ниже, чтобы Джудитте Паста было удобнее петь.
Беллини не ошибся. Опера имела триумфальный успех (не с первого представления, правда), а Джудитта Паста добавила бриллиантов к своей короне благодаря этой партии и каватине в частности. Художники писали ее портреты в костюме Нормы, а каватина стала настолько популярной, что перешла с оперной сцены в домашние салоны: в XIX веке ее мелодию в сопровождении медленных фортепианных фигураций как могли пели все любительницы вокала.
Эта всеобщая любовь к «Каста дива» запечатлена даже в русской классической литературе. Ее, как известно, «прекрасно пела» Ольга Ильинская в романе Гончарова «Обломов». Да и сам Илья Ильич был под властью этой музыки: «Не могу равнодушно вспоминать Casta Diva, – сказал он, пропев начало каватины, – как выплакивает сердце эта женщина! какая грусть заложена в эти звуки!»
В этой арии много технических проблем для исполнительницы, начиная с дыхания (мелодическую линию нельзя разрывать) и ровного красивого звука, при этом наполненного глубоким чувством и царственной статью. Кроме того, здесь нужно передать очень сложный сценический образ. Ведь Норма – не только влюбленная женщина, она могущественная жрица, ясновидящая, перед которой трепещет даже ее возлюбленный Поллион.
Многие сопрано поют эту каватину как отдельный концертный номер. Но совсем другое дело – спеть всю партию Нормы в оперном спектакле. Эта задача не всем по плечу, потому что диапазон этой роли – в вокальном и сценическом смысле – необыкновенно широк. В ней есть и нежные лирические краски, и драматические страсти, и мощный трагический накал.
Поэтому в истории оперного вокала есть отдельный почетный список певиц – великих Норм. Среди тех, кто оставил в этой партии яркий след в 20 веке – Роза Понсель, Зинка Миланова, Мария Каллас, Джоан Сазерленд, Анита Черкуэтти, Монсеррат Кабалье, потрясшая в этой роли московскую публику на гастрольных спектаклях Ла Скала в 1974 году.
Кстати, именно «Норма» стала первой оперой, целиком записанной на грампластинку. Это произошло в 1937 году. Главную партию тогда спела Джина Чинья.
У каждого меломана есть своя любимая Норма. Но большинство, конечно, проголосует за Марию Каллас – самую прославленную Норму ХХ века. Она незабываемо спела эту партию на разных оперных сценах мира в рекордном количестве спектаклей – 89 (!) раз.
Фантастическая популярность этой певицы (впоследствии, практически, культ), ее многочисленные выступления и записи вынесли каватину Нормы в первый ряд оперных шедевров, известных всем и каждому. Как сама Мария Каллас стала эталоном оперной дивы в глазах миллионов людей, так и каватина Нормы стала вокальным каноном оперы.
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ ОПЕРНОЙ МУЗЫКИ БЕЛЛИНИ:
Дуэт Нормы и Адальджизы из оперы «Норма» («Mira, o Norma…») – нежнейший, ангельски красивый дуэт примирения двух подруг-соперниц с энергичной и виртуозной кабалеттой в конце.
Вариант исполнения: Чечиля Бартоли и Суми Чо (Cecilia Bartoli, Sumi Jo).
Романс Джульетты из оперы «Ромео и Джульетта» («Oh! quante volte») – простая, мелодичная и трогательная ария в характерной меланхолической манере Беллини.
Вариант исполнения: Мирелла Френи (Mirella Freni).
Ария Амины из оперы «Сомнамбула» – быстрая радостная ария с головоломными вокальными пассажами.
Вариант исполнения: Диана Дамрау (Diana Damrau).
Людвиг ван Бетховен
Пятая симфония
В огромном корпусе классических симфоний Пятая Бетховена – самая популярная. Ее язык понятен, целое выстроено ясно и логично, а главное то, что в эта музыка обладает этическим зарядом огромной силы. «Я намерен встать выше всех невзгод. Но осуществимо ли это?» – такой вопрос задавал Бетховен сам себе в письме к одному из своих друзей. На этот вопрос он сам же и ответил в Пятой симфонии. Это духовный завет всему человечеству и каждому отдельному человеку: «Не бойся. Верь. Иди вперед и ты обязательно достигнешь цели!»
ВАЖНО ЗНАТЬ:
Бетховен – главный симфонист в классической музыке. С него началась «новая эра» этого жанра. Девять его симфоний образуют фундамент всей симфонической музыки последующего времени.
Самые известные симфонии Бетховена: Третья («Героическая»), Пятая, Шестая («Пасторальная»), Седьмая и Девятая («с хором»).
Пятая симфония (до минор, опус 67) была написана в 1808 году по заказу графа Франца фон Опперсдорфа, но посвятил ее Бетховен двум другим своим покровителям – князю Ф. Й. фон Лобковицу и графу А. К. Разумовскому.
В ней, как и в любой классической симфонии, четыре части: 1 – быстрая (Allegro con brio), 2 – медленная (Andante con moto), 3 и 4 (обе в быстром темпе Allegro) идут без перерыва.
Далеко не все слышали эту симфонию, но все знают ей первый мотив. Он давно уже оторвался от самой симфонии и от музыки вообще, стал музыкальным афоризмом и вошел в нашу разговорную лексику в качестве расхожего мема. Да и сама Пятая за последние двести лет стала одной большой цитатой – «классикой внутри классики» – типологической моделью для сочинений других композиторов – от Чайковского до Малера и Шостаковича. Это означает, что Пятая симфония Бетховена – не просто музыка. Это очень емкая формула вечно актуального – темы жизненного преодоления.
Секретарь и первый биограф Бетховена Антон Шиндлер написал в своей книге, что на его вопрос о значении начального мотива симфонии композитор якобы ответил: «Так судьба стучится в дверь». Насколько достоверна эта цитата – неизвестно, у современных исследователей на этот счет большие сомнения, но в любом случае метафора получилась очень меткой, и первые четыре ноты симфонии стали называться «мотивом судьбы».
Хотя фабула Пятой симфонии представляет собой гениальное обобщение вечной темы, в ее герое легко узнаются черты самого автора.
Судьба подбрасывала Бетховену много испытаний, из которых самым роковым была, конечно, его глухота. Для человека его профессии это было серьезным вызовом судьбы и означало не только то, что он не мог в полной мере слышать результаты своего труда, но и конец его исполнительской и педагогической карьеры, резкое падение доходов, а также изоляцию от социума. Вдобавок ко всему, глухота Бетховена не была погружением в мир тишины. Наоборот, он был лишен тишины навсегда: в его ушах постоянно слышался шум и мучительные звуки. Личный кризис с мыслями о самоубийстве он пережил летом 1802 года, когда написал свое завещание (его называют «гейлигенштадтским») – не столько завещание, сколько исповедь страдающей души.
К тому же Бетховен всю жизнь остро ощущал слабость своего социального статуса. В то время композитор не мог строить свою карьеру без покровительства богатой аристократии, и Бетховену – выросшего в бедной семье простого музыканта – с его болезненным чувством собственного достоинства, приходилось отстаивать свои позиции аристократа по праву таланта. «Князей было и будет тысячи, Бетховен же только один» – написал он князю Лихновскому после бурной ссоры, вызванной подозрением, что с ним обращаются недостаточно почтительно.
Несмотря на то, что Бетховен добился безусловного уважения и почтения со стороны своих знатных друзей, он понимал, что не может войти в их круг на правах равного. По-видимому, это мучило его, особенно в ту пору, когда он еще надеялся создать семью и осознавал, что ни одна из дорогих его сердцу знатных учениц не может рассматривать всерьез его кандидатуру в качестве супруга.
Добавим к этому множество житейских проблем разного уровня сложности: от постоянных болезней и семейных проблем с младшими братьями и племянником, до профессиональной борьбы с «сопротивлением материала» – его перо было далеко не таким легким и быстрым, как у Моцарта.
Но дух Бетховена был потрясающей силы. Он знал, в чем его цель (творчество), верил в свой гений, упорно работал и не растрачивал себя на пустые мысли о том, как выглядит со стороны, поэтому мог явиться на урок к своей ученице в домашнем халате и тапках. Поразительно, что он не только преодолевал страдание, но еще и хотел быть счастливым. «Вы должны видеть меня счастливым, насколько суждено мне это здесь, на земле, а не несчастным – нет, этого я не смог бы перенести. Я схвачу судьбу за глотку, совсем меня согнуть ей не удастся», – писал он другу.
Поэтому «мотив судьбы» из Пятой симфонии – это «личный код» Бетховена, как и вся ее смысловая фабула – «через борьбу к победе». И действительно, он умер непобежденным, поскольку в самые тяжелые годы создал музыку огромной вдохновляющей силы и любви к жизни.
Пока не пришел Бетховен, симфония не умела воплощать идеи подобного уровня. Пятая – это не просто музыка, это послание людям, философия жизни, последовательно раскрытая в звуках. Она напоминает театральную драму или роман, где действие разворачивается линейно – от интригующей завязки в начале к триумфальной развязке в конце. Поэтому, чтобы понять ее мысль, надо «прочитать» до последней главы.
Всю эту симфоническую конструкцию Бетховен скрепил надежным швом – тем самым «мотивом судьбы», который как персонаж драмы или как генеральная мысль автора появляется во всех четырех частях. Если бы в искусстве музыкальной композиции была патентная система, Бетховену следовало бы выдать патент на это изобретение, поскольку на идее лейтмотива стоит вся музыка XIX века.
Мощное начало первой части необыкновенно эффектно: тот самый знаменитый «мотив судьбы» звучит здесь во всей своей элементарной силе. В дирижерской практике есть отдельная тема, посвященная тому, как его исполнять, и все делают это по-разному. Этот момент довольно важный, поскольку начальный мотив – ядро целого. Дальше начинается процесс его «расщепления» с выделением энергии огромной силы. Из этого мотива Бетховен рождает другие – контрастные темы и противоположные смыслы и сталкивает одно с другим в непримиримой схватке.
Вторая часть переводит тему героического во внутренний ракурс. Это лирика сосредоточенного размышления. Мысль движется от глубокого погружения в себя к светлой мечте, которая переходит в твердую веру. Этот процесс иногда тормозится моментами сомнений – здесь очень тихо, как бы в отдалении появляется мотив судьбы. Но основная линия смысла ясна: победа внутри нас.
В третьей части снова контрасты. На затаенный порыв и тихий вопрос звучит ответ в виде чеканного марша на мотиве судьбы. В нем каждый слышит свое: или жесткую агрессию зла, или наоборот – героическую концентрацию воли и решимости. Музыка, в отличие от слова, допускает многозначность смысла. В конце этой части Бетховен придумал очень эффектный прием: он не замыкает третью часть, а создает постепенный переход к финалу. Все наполнено здесь предчувствием и радостным ожиданием, переходящим в первый триумфальный аккорд победы.
Четвертая часть написана с грандиозным размахом. Это настоящий финал-апофеоз, музыка окончательной и бесповоротной победы, вселенский, общечеловеческий триумф. Марши, гимны, трубы, валторны, тромбоны с литаврами и барабанами – никогда и никто до Бетховена не достигал в симфонической музыке такой ослепительной мощи звучания.
Поскольку во времена Бетховена в Вене еще не было больших концертных залов, приспособленных для таких грандиозных оркестровых составов, премьера Пятой симфония состоялась в помещении оперного «Театра Ан-дер-Вин». Она осталась в истории как одна из самых неудачных музыкальных премьер. Был декабрь, зал театра не отапливался, но Бетховен решил представить в один вечер сразу несколько своих больших новых сочинений (в том числе, Шестую симфонию). В результате концерт затянулся на четыре часа. Репетиций было мало, оркестранты ошибались, Бетховен вслух ругался на них во время концерта, утомленная публика скучала и мерзла. В итоге Пятая симфония не произвела особого впечатления. Ее мощь, этический заряд и новизна замысла стали понятны несколько позже.
Сам композитор больше всех других ценил свою Третью симфонию. Но Пятая превзошла ее по популярности. Она поставила Бетховена в один ряд с Шекспиром и Микеланджело. Поэтому Пятую симфонию обязательно нужно послушать от начала до конца хотя бы один раз в жизни.
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ СИМФОНИЧЕСКОЙ МУЗЫКИ БЕТХОВЕНА:
Вторая часть Седьмой симфонии (Allеgretto) – очень популярная музыка в форме вариаций на элементарную суровую тему.
Четвертая часть знаменитой Девятой симфонии, в которой впервые в истории этого жанра Бетховен использует не только оркестр, но и хор с солистами. Главная мелодия здесь – известная на весь мир так называемая «тема радости», несущая в себе мысль о единении людей и мире. В 70-х годах она стала гимном Евросоюза и Совета Европы.
Пятая часть Шестой симфонии («Пастушья песня. Радостные и благодарные чувства после бури») – совсем другой, мирный, фольклорный и пасторальный Бетховен.
Варианты исполнения: Берлинский филармонический оркестр, дирижер Герберт фон Караян (Herbert von Karajan). Революционно-романтический оркестр (Orchestre Révolutionnaire et Romantique), дирижер Джон Элиот Гардинер (John Eliot Gardiner).
Людвиг ван Бетховен
«Лунная соната»
Начало «Лунной сонаты» Бетховена завораживает с первых звуков. К тому же его не так уж трудно сыграть. Это стало причиной того, что уже при жизни композитора она звучала чуть ли не из каждого окна в Вене. Бетховена очень раздражала популярность этой музыки. «Все только и говорят, что об этой сонате, но вообще-то я написал много чего получше», – говорил он.
За двести лет, прошедших после смерти Бетховена, ничего не изменилось. «Лунная соната» по-прежнему остается в первой десятке самых популярных сочинений классической музыки.
ВАЖНО ЗНАТЬ:
«Лунной сонатой» принято называть Сонату до-диез минор опус 27 № 2. В списке 32-х сонат Бетховена она значится под № 14.
Соната была написана осенью 1801 года и издана в марте 1802.
В ней три части. Но обычно под «Лунной сонатой» подразумевают только первую, самую популярную, написанную в медленном темпе (Adagio sostenuto).
Медленный темп в первой части – нарушение стандартов жанра: классическая соната обычно начинается быстро. Бетховен обосновал это отступление от правил ремаркой «Sonata quasi una fantasia», что переводится с итальянского как «соната в духе фантазии».
«Лунная соната» посвящена ученице Бетховена Юлии Гвиччарди. Традиция называть ее Джульеттой Гвиччарди идет от первого издания сонаты, титульный лист которого был оформлен на итальянском языке.
Бетховен не давал этой сонате никакого названия. «Лунной» она стала называться благодаря новелле немецкого поэта и музыкального критика Людвига Рельштаба, опубликованной в одной из берлинских газет. Герой этой новеллы сравнивает музыку первой части сонаты Бетховена с мистическим ночным пейзажем:
«В сумеречном сиянии луны блещет гладь озера, мерно плещут волны о темные берега. Мрачные склоны покрытых лесом гор поднимаются ввысь, закрывая от мира эту таинственную картину. Лебеди с тихим шорохом крыльев, подобно призракам, движутся над водой, и эолова арфа поет свою жалобную песнь под прибрежной скалой».
Хотя новелла Рельштаба была опубликована еще при жизни Бетховена (в 1824 году), название соната обрела только после его смерти. На Западе ее называют «Лунный свет» («Mondscheinsonate», «Moonlight»), а в России – просто «Лунной».
Луна и лебеди – это, конечно, хоть и романтичная, но очень поверхностная ассоциация. Музыканты давно уже воспринимают это название как исторический курьез. Нет сомнений, что содержание этой сонаты лежит в плоскости очень личных и очень тяжелых переживаний.
В строгой красоте этой музыки и медленном течении мысли есть что-то роковое, неотвратимое. То, что Рельштаб ассоциировал с «мерным плеском волн» (повторяющиеся фигурации), читается как музыкальная метафора замкнутого круга – символа безысходности.
Кроме того, здесь много музыкальных знаков, символизирующих смерть: траурный бас, медленно шагающий все ниже и ниже (это старинный музыкальный символ, обозначающий движение к смерти), фигура «креста» и ритм похоронного марша в мелодии. Сама тональность этой сонаты (до-диез минор) с давних пор имела репутацию «страшной» и использовалась для изображения крестных мук, поскольку обозначается в нотах четырьмя крестами (диезами), расположенных крестообразно.
За двести последних лет накопилось множество образных трактовок этой музыки. Кто-то слышит ее как последнюю «молитву о чаше», кто-то – как красивую элегию, кто-то – как драму любовных переживаний. В восприятии широкой публики лидирует, конечно же, «любовная» версия.
Она основана на том факте, что Бетховен посвятил эту сонату Джульетте Гвиччарди – своей ученице и предмету его лирического увлечения. Известно, что через некоторое время после их романа она вышла замуж за другого.
Все это стало основой популярного мифа «Лунной сонаты». В этот миф входит история о том, что влюбленный Бетховен просил руки Джульетты, но ему было отказано по причине его низкого происхождения, а скорое замужество возлюбленной стало для него настолько тяжелым ударом, что все муки разбитого сердца и униженного достоинства он запечатлел в музыке «Лунной сонаты», о чем и намекнул, посвятив ее Джульетте. Эта легенда включает также версию, что Бетховен любил ее всю оставшуюся жизнь и хранил ее портрет в ящике своего стола (в действительности два женских портрета, хранимых Бетховеном, не идентифицированы).
На самом деле нет никаких сведений, что Бетховен просил руки Джульетты. Более того, судя по его письму другу детства Францу Вегелеру, женитьба вообще не была его заветной мечтой.
«Ты не можешь себе представить, какую одинокую и тоскливую жизнь вел я последние два года. Мой недуг всюду стоял передо мной, словно призрак… Перемену, которая совершилась со мной, произвела милая, прелестная девушка: она любит меня, и я ее люблю… Первый раз в жизни я чувствую, что брак мог бы принести мне счастье. К сожалению, мы с ней принадлежим к разным кругам. И сейчас, сказать по правде, я бы не мог жениться: мне надо еще как следует повертеться. Если бы не мой слух, я бы уж давно объехал полсвета. И я должен это сделать. Для меня нет большего счастья, как заниматься моим искусством и показывать его людям».
Как видим, Бетховен не так уж огорчен, что он не может соединиться с этой девушкой узами брака, поскольку у него совсем другие стремления и цели. И счастье его в другом – в искусстве. А самое главное то, что Бетховен написал эту сонату в конце 1801 года, когда его роман с графиней Гвиччарди был в самом начале и оснований для серьезных любовных разочарований не было вовсе. Следовательно, отношения с ней никак не могли быть поводом или причиной мрачных и бурных эмоций, запечатленных в этой музыке.
И вообще, он не собирался посвящать Юлии эту сонату. Первоначально Бетховен хотел посвятить ей совсем другое сочинение – изящное Рондо соль мажор опус 51 № 2, но потом ему понадобилось срочно оказать знак внимания графине Генриетте Лихновски, и он адресовал Рондо ей, а Юлия взамен получила посвящение «Лунной сонаты». Об этом она сама рассказывала в старости биографу Бетховена Отто Яну.
И, наконец, в то время посвящение не было каким-то личным посланием автора и по сути не означало ничего, кроме знака учтивости и благодарности людям более высокого социального статуса, от благосклонности которых зависело для композитора очень многое. К примеру, предыдущую, 13-ю сонату, тоже «quasi una fantasia», он посвятил другой своей юной и привлекательной ученице – княгине Лихтенштейн, из чего, конечно, не следует, что и с ней у Бетховена был роман.
Что касается его разбитого сердца, то еще большой вопрос, могла ли хоть одна женщина разбить сердце Бетховена. По воспоминаниям друзей, Бетховен всегда был в кого-то влюблен и, несмотря на свою не очень привлекательную внешность (маленький рост, изрытое оспой лицо), он часто одерживал блестящие победы на любовном фронте.
Его ученик Фердинанд Рис рассказывал:
«Он очень часто влюблялся, но, как правило, только на короткое время. Когда я однажды стал поддразнивать его на эту тему, он признался, что рекорд по продолжительности самой большой и страстной его любви равен семи месяцам».
Из этого следует, что, хотя у Бетховена и графини Гвиччарди и был роман, не он стал поводом для мрачных эмоций этой сонаты. Если уж искать источники ее драмы, то, скорее всего, это могла быть прогрессирующая глухота композитора с тяжелыми последствиями для всей его музыкальной карьеры и личной жизни.
Но, как бы там ни было, призрак любовной драмы всегда витал над «Лунной сонатой» и в какой-то мере подогревал ее успех. Речь идет прежде всего о ее первой части.
В XIX веке Адажио из Лунной было настолько популярно, что жило своей отдельной от всей сонаты жизнью. О нем писали в стихах и в прозе, изображали в красках, делали переложения для оркестра и пели хором на молитвенный текст (Kyrie eleison). Не говоря о том, что его первые такты стремился разучить каждый начинающий пианист. Соната была заиграна до невозможности, так что Ференц Лист даже не разрешал ее играть своим ученикам. Хотя сам в молодые годы доводил публику до слез ее исполнением.
Между тем это знаменитое Адажио – только начало человеческой драмы, рассказанной Бетховеном в Лунной сонате. Ее обязательно нужно слушать целиком.
Дальше следует маленькая, светлая и очень безмятежная вторая часть – видение какой-то другой жизни, где все ясно, просто и космически далеко от всяких трагедий. Она нужна для того, чтобы оттенить мрачную силу двух обрамляющих ее частей. Когда после нее начинается финал сонаты, кажется, что внезапно рухнули все плотины безысходности и траурные порталы, воздвигнутые в «лунном» Адажио. Бетховен не был бы Бетховеном, если бы не разорвал все оковы и не водрузил в финале свой флаг борьбы. Эта часть равна первой по красоте и выразительной силе и тоже очень любима публикой.
К сожалению, популярность не пошла Лунной сонате на пользу. За прошедшие двести лет она стала общим местом массовой культуры и легкой добычей для производителей китча. Совсем нетрудно немного сместить акценты, чтобы ее строгая красота превратилась в надрывную сентиментальность или гламурную грусть. Ее мотивы уже давно освоены поп-музыкой и используются академическим авангардом как риторическая фигура, условный музыкальный символ.
Поэтому нужно некоторое усилие, чтобы услышать этот шедевр Бетховена в его первозданной красоте.
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ ФОРТЕПИАННЫХ СОЧИНЕНИЙ БЕТХОВЕНА:
Соната для фортепиано № 8 до минор («Патетическая») в трех частях – эталонная «бетховенская» музыка с бурным драматическим размахом в первой части, прекрасной скульптурной лирикой во второй и захватывающим финалом.
Третья часть сонаты № 17 ре минор – очень популярная отдельно от всей этой философской сонаты из-за своей выразительной темы, на которой построено мятежно-лирическое «перпетуумное» движение.
Соната № 23 фа минор («Аппассионата») – самая величественная героическая соната Бетховена с бурно-драматическими крайними частями и интересным развитием лирической мысли во второй.
Вторая часть Сонаты № 2 ля мажор (op. 2, № 2) – то самое Largo Appassionato, о котором пишет в своем прощальном письме любимой женщине бедный господин Желтков из рассказа Александра Куприна «Гранатовый браслет».
Варианты исполнения сонат: Эмиль Гилельс, Даниэль Баренбойм (Daniel Barenboim).
Концерт для фортепиано с оркестром № 3 до минор – один из пяти фортепианных концертов Бетховена, яркий, разнообразный и увлекательный во всех трех частях.
Вариант исполнения: Кристиан Цимерман (Krystian Zimerman) и Венский филармонический оркестр, дирижер Леонард Бернстайн (Leonard Bernstein).
Рондо «Ярость по поводу утерянного гроша» – одна из шуток молодого Бетховена, виртуозная концертная пьеса, которую часто играют на бис.
Вариант исполнения: Григорий Соколов.
Багатель «К Элизе» ля минор – самая известная лирическая мелодия Бетховена с обаянием наивной сентиментальности, репертуарный хит юного пианиста.
Вариант исполнения: Владимир Ашкенази.