Ольга Леонардовна Денисова
Карачун
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
А.С. Пушкин
Снег летел в лобовое стекло нескончаемой вращающейся спиралью, словно где-то на небе чокнутые мельники бешено крутили ручки жерновов, посыпая землю рыхлой мукой. На трассе, освещенной фонарями, иногда попадались участки голого асфальта – по ним поземка вилась впереди машины десятками шустрых змеек, удиравших из-под колес. Ехать по городу было тяжелей: колеса не приминали посыпанный солью раскисший снег, старая «девятка» вязла, виляла задом, как норовистая кобылка, и плохо слушалась руля.
Зимин был зол и раздражался из-за любой ерунды. Сначала он уволился с работы – сам. По собственному желанию. Из-за этого поругался с женой. Довел до истерики тещу. Под конец нарвался на скандал с тестем и ушел из дома, хлопнув дверью. Жена ждала ребенка, у тестя два года назад случился инфаркт, и только теща была здорова как лошадь, если не считать больной головы. И никто из них не работал! Как в телесериалах!
Зимин думал отправиться к родителям, тем более что на следующее утро собирался съездить к ним вместе с женой – им приятно, а ей полезно подышать свежим загородным воздухом. Другого случая выбраться домой до Нового года ему бы не представилось. Но теща все рассказала родителям еще до того, как он дошел до машины: мама своими звонками посадила ему аккумулятор в мобильнике.
Пассажир подвернулся сразу: пятница, непогода, предновогодняя суета – когда еще выпадет такой день? Снега насыпало столько, что конкурентов у Зимина не было: город стоял в пробках.
Он халтурил до полуночи, набрал почти тысячу рублей и подумывал пойти к кому-нибудь выпить, но мобильник сдох, а прежде стоило позвонить и выяснить, кто готов оставить его переночевать. Зимин, конечно, заехал к другу детства, но не застал его дома, постоял на вонючей лестнице, нажимая кнопку звонка, и подумал, что среди ночи мама не будет устраивать сцен. А переночевать у родителей можно и без предупреждения. Да и подарки лежали в багажнике…
Стекла запотевали несмотря на включенную печку, снег таял на лобовом стекле, замерзал под дворниками и забивал их льдом. Они скрипели не переставая, но видимость от этого лучше не становилась. Зимин в который раз притормозил, включил аварийку и вышел из машины – почистить дворники. Это заняло не больше двух минут – тем временем стекло засыпал плотный слой снега. Уходя из дома, Зимин не думал о штормовом предупреждении, надел легкие узкие ботинки вместо зимних сапог – и досадовал не на себя, а на непогоду и заодно на тещу с тестем. Да и кожаная куртка в такой мороз и ветер была не самой подходящей одеждой.
Он сбросил снег с плеч и тряхнул головой: на волосах остались липкие ледышки. За городом мороз был покрепче городского – или это подморозило к ночи? Зимин поспешил сесть в машину, кинув на заднее сиденье скребок и тряпку, и потер закоченевшие руки.
На их заводишке, дышащем на ладан, за время кризиса сократили почти четверть рабочих и подбирались к ИТРам. Ради этого хозяин-немец сменил слабохарактерного, но знающего дело директора на «топ-менеджера», специалиста по антикризисному управлению, который тут же получил среди рабочих кличку «пиджак», потому что ходил по цехам в костюме. Зимин был самым молодым конструктором в отделе, но при старом директоре сокращения не боялся: в отделе никто не разбирался в компьютерах лучше него. «Пиджак» же словно нарочно появился на заводе, чтобы изводить Зимина. Впрочем, изводил он не одного Зимина, и в курилке только и говорили о том, какие коленца выкидывает новый директор.
В первые дни своей работы он повстречал Зимина в бухгалтерии – у них как всегда не работал банк-клиент. Каждый раз Зимин думал, что число способов сломать хорошую вещь ограничено, и каждый раз бухгалтерия убеждала его в обратном.
– Я только случайно нажала на кнопку «Да», когда он спросил что-то про архив… – лепетала очаровательная бухгалтерша.
– Да ну? Только нажала, и больше ничего? – поиздевался Зимин, но она не оценила его сарказма.
– Больше ничего, честное слово!
Вообще-то в назидание следовало вызвать инженеров из банка и заплатить им за приезд, а не возиться самому с восстановлением базы из архива, но Зимин пожалел девчонку: могли ведь деньги из ее зарплаты высчитать. За этим его и застал новый директор, причем вся бухгалтерия стояла вокруг злополучного компьютера, с восхищением глядя на работу Зимина.
– А что это вы тут делаете, Зимин? – директор кашлянул.
– Восстанавливаю базу, – лаконично ответил тот.
– Вы, кажется, у нас конструктор, а не бухгалтер, я ничего не путаю?
– Нет, вы ничего не путаете.
– У нас сломался банк-клиент, – тут же вступилась за него виноватая. – Саша нам всегда помогает.
– Вот что, Зимин… Отправляйтесь на свое рабочее место. И помогайте девушкам в свободное от работы время.
Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!
– Как скажете, – Зимин пожал плечами и поднялся.
– А… а как же банк? – пролепетала бухгалтерша.
– Пусть главный бухгалтер напишет мне служебную записку, что там с вашим банком и кто уполномочен решать такие проблемы. Я полагаю, не инженер-конструктор.
В следующий раз, когда у начальника торгового отдела с утра не загрузился компьютер, Зимин посоветовал ему написать служебную записку на имя директора – что тот и сделал (снова не оценив сарказма Зимина). Через полчаса позвонил директор. Он орал так, что слюна летела из трубки в ухо. Зимин не стал прислушиваться, положил трубку на стол, давая всему отделу насладиться криками начальства.
Дядя Коля, которому до пенсии оставалось доработать полгода, покачал головой и сказал, что лучше бы Зимину не нарываться – он сам слышал, что из шести конструкторов оставят только троих, остальных сократят.
– И мы с тобой в списке первые. Я самый старый, ты самый молодой.
– Да плевать я хотел на их списки, – ответил Зимин.
– Дурак ты, Сашка. Где ты сейчас работу найдешь?
Через неделю для ИТР ввели хронометраж рабочего времени. Зимин принес из дома хронометр и аккуратно записывал (не в часах, а в секундах), сколько времени он курил, сколько обедал, сколько раз бегал по нужде – список состоял примерно из двадцати пунктов, в которых лишь одна строчка посвящалась работе (двадцать восемь тысяч восемьсот секунд за вычетом всего остального). Видно, руки у директора дошли до анализа этих бумажек только через неделю; он не стал звонить – вызвал Зимина через секретаршу. На этот раз он не орал, а велел сесть и перевести секунды в часы. Не на того напал: Зимин хорошо считал в уме.
– Я не люблю шутников, Зимин, – сказал директор, через минуту-другую забирая исправленные отчеты. Наверное, это было угрозой.
– А я не шутил. Я выразил свое отношение к введению хронометража.
– Я учту ваше мнение, – директор пристально посмотрел Зимину в глаза – видимо, тоже угрожающе.
С этого дня началось: что бы ни делалось в отделе, во всем оказывался виноватым Зимин: он писал объяснительные, из-за пустяковых ошибок выслушивал длиннющие нотации, обедал в самое неудобное время, выходил на работу в выходные, а когда потребовал заплатить сверхурочные, директор исхитрился и за опоздания снизил ему премию ровно на размер сверхурочных – Зимин нашел это остроумным.
Последней каплей стало письмо субподрядчикам. Зимин принес документы на подпись, директор долго их разглядывал (как будто понимал в них хоть слово), а потом велел приложить к ним письмо с извинениями за задержку документации на два дня, за его подписью. Никому эти извинения были не нужны, по телефону давно обо всем договорились, о чем Зимин и не преминул сообщить, а также напомнил, что секретарь директора сидит в приемной, а у конструкторов секретарей нет.
– Знаете, Зимин, это вы не успели подготовить документы к сроку, так что не надо так морщиться: пойдите и напишите. И не забудьте взять бланк у секретаря.
Зимин, ругаясь, пнул стул в приемной.
– Да ладно тебе, Саш… – пожалела его секретарша. – Наплюй на него. Хочешь, я тебе письмо напечатаю? Ты только продиктуй, что написать.
– Не надо. Долго мне, что ли?
Минут через десять Зимин принес требуемое письмо, директор пробежал по нему взглядом, кивнул удовлетворенно и сказал:
– В кои веки вы хоть что-то сделали правильно, Зимин. Только вот тут «с уважением» надо напечатать большими буквами и оставить пропуск между ними и подписью.
Он протянул листок обратно Зимину. Зимин ничего не сказал – просто онемел от негодования, – забрал письмо и вышел вон, нарочно аккуратно прикрыв за собой дверь. И через пять минут вместо письма принес директору на подпись заявление об уходе. До Нового года оставалось десять дней, и он не сомневался, что положенные две недели его заставят отработать. Но директор давно ждал этого момента, подписал заявление сразу и поставил резолюцию: «уволить по собственному желанию с 22 декабря сего года». Признаться, Зимин только обрадовался, что в понедельник ему не надо будет снова тащиться на работу.
Метель мела все сильней. В темноте он не заметил дыры в асфальте, «девятку» тряхнуло, и перестал играть диск, сколько Зимин ни стучал по магнитоле кулаком, – пришлось включить приемник.
– …самая длинная ночь в году! – вместо музыки звонко и оптимистично вещала ведущая какой-то программы.
– Когда силы зла властвуют безраздельно, – добавил ее напарник.
– Толик, а ты веришь в силы зла?
– Наши предки называли эту ночь «Карачун», Маша. Карачун – таинственная сила, укорачивающая день.
«И называется эта таинственная сила гравитацией», – подумал Зимин.
Ведущий понизил голос, завывая в микрофон:
– А еще это слово означает погибель, безвременную смерть. Силы зла стремятся уничтожить добро и свет.
– Давай послушаем песню о борьбе добра со злом! – предложила ведущая – снова звонко и оптимистично.
Зимин повертел ручку приемника, остановился на приятной джазовой композиции и закурил, чуть опустив стекло, – в лицо тут же понеслись колючие снежинки, словно давно ждали, когда окно откроется и можно будет влететь в тепло.
Там, где вдоль трассы стояли деревья, ветер не сдувал снег с асфальта и приходилось сбрасывать скорость: машину вело. На подъеме с трубным ревом сигнала, мигая фарами, Зимина обогнала фура, подняв за собой тучу снега, полную пара и выхлопных газов. Видно, тяжелой машине на скользкой дороге было иначе не въехать в горку. «Девятку» качнуло потоком воздуха, в лицо плюнуло снегом, и на несколько секунд видимость исчезла полностью. Зимин выбросил в окно сигарету, не докурив ее и до половины, и поднял стекло.
Жена, рыдая, крутила пальцем у виска:
– Ты вообще не соображаешь, да? Если бы тебя уволили по сокращению, то должны были за пять месяцев зарплату заплатить! А по собственному желанию ты ни копейки не получишь! И без премии к Новому году остался, а она у меня была на коляску отложена!
– Отложена? Я ее еще не получил, а она у тебя уже отложена!
– Да! У меня до весны все траты расписаны!
– Да плевать я хотел на твои траты! Что я им, мальчик на побегушках?
– Не мальчик, значит? А как мы жить будем, ты подумал? Небось все сидят и помалкивают в тряпочку, только ты один гордый!
– Это моя жизнь и мое дело. Вы со своей мамашей скоро чокнетесь здесь от безделья. Почему бы тебе самой не поработать немного? Или маме твоей?
Снова пошел чистый асфальт, снова из-под колес вперед побежали быстрые белые змейки. Зимин прибавил ходу и промчался мимо джипа, который вынесло на обочину, в глубокий и рыхлый сугроб. Пожалуй, спешить некуда… Да и резина на колесах «девятки» только называется шипованной…
Ну и ночка! Карачун, значит? Безвременная смерть и таинственная злая сила?
Вскоре фонари кончились, шоссе сузилось до четырех полос, две из которых, по краям, больше напоминали сугробы, чем проезжую дорогу. В боковых окнах не было видно ничего, кроме уносившегося назад снега; сзади пристроился «рено» неопознанного цвета и светил фарами в зеркало заднего вида, слепя глаза, а спереди крутилась бесконечная снежная спираль, ввинчиваясь в мозг.
Поток встречных машин иссяк, и Зимин включил дальний свет, но видимость не улучшилась: свет отражался от летевшего в лобовое стекло снега и превращался в непроницаемую туманную стену впереди.
«Рено» не отставал и не обгонял, продолжая слепить глаза. Удобно устроился – ехать глядя на чьи-то габариты легче, чем разглядывать дорогу самому!
Теща с полгода назад уверовала в Господа, регулярно посещала церковь и блюла Рождественский пост, что должно было поспособствовать ее смирению. Поэтому говорила она теперь тихо и вкрадчиво, с пафосом и приторной лаской в голосе.
– Сашенька, ну разве можно Таню так волновать? Ведь это все слышит ваш ребеночек! Что он подумает? Захочет ли появляться на свет? – Она, конечно, не могла не заметить, как Зимин с женой добрых полчаса орали друг на друга, и немедленно вылезла на кухню, стоило ему прийти налить себе кофе.
– А у него есть выбор? – Зимин никогда не умел придержать язык за зубами, особенно в разговорах с тещей.
Теща со смирением сглотнула и всепрощающе покачала головой.
– Я тебя понимаю, Сашенька… Сейчас вообще тяжело жить, особенно молодым. Но знаешь, я тут подумала: все можно исправить. Ты за выходные успокоишься, злость пройдет – вот в понедельник и съезди на работу.
– Зачем? – не понял Зимин.
– Попроси прощения, скажи, что устал, поэтому напрасно вспылил… Ведь человек же твой директор – а люди любят, когда к ним по-хорошему, по-доброму… Купи ему бутылку коньяка, наконец. Ему будет приятно.
– Чего? Может, мне и раком перед ним встать?
Теща поморщилась, но ей хватило смирения проглотить и это.
В общем, когда разговор плавно перешел к смертным грехам – гордыне в основном, – Зимин плеснул кипятком мимо кружки, попал себе на пальцы и со злости посоветовал теще засунуть божье слово в задницу.
Поворот с трассы Зимин едва не пропустил: в метели дорога сделалась чужой, неузнаваемой. Чернота за окном вдруг показалась пустотой: не видно было, поле вокруг или лес. Фары выхватывали из пустоты десяток шагов, и на этом мир обрывался в пропасть. И если бы трасса в самом деле вдруг закончилась обрывом, Зимин не успел бы затормозить.
Он думал, что, сойдя с трассы, и вовсе увязнет в снегу, но на удивление дорога оказалась чистой. И, конечно, пустой – наконец фары «рено» перестали светить в глаза. И навстречу никто не попался – нормальные люди в такую погоду дома сидят, телевизор смотрят.
От одиночества в пустоте стало немного жутковато. Мир существовал только там, где шла машина, – не мир, а крохотный движущийся пятачок. И лишь снежинки – то ли звезды летящей в тартарары вселенной, то ли броуновские частицы – наполняли пустоту.
Тесть, весьма скептически относившийся к новому увлечению жены, нашел последнее высказывание Зимина хамским. А заодно сообщил, что муж и отец должен кормить семью. Посоветовал засунуть в задницу не божье слово, а свои амбиции и нахальство. Зимин предложил тестю, мужу и отцу, кормить семью на пенсию по инвалидности. В ответ тесть напомнил, что своего жилья у Зимина в городе нет, и даже вставил словечко «лимита», на что Зимин сказал, что снимать квартиру дешевле, чем содержать всю женину семью. В общем, если бы Зимин не ушел, они бы подрались.
А дорогу словно кто-то стелил под колеса… И уже не змейки бежали впереди, а невидимые метлы невидимых ведьм мели асфальт перед машиной. Километров через десять снег уже не напоминал звезды, а перемешивался с мушками перед глазами. Зимин остановил машину и с минуту сидел закрыв руками лицо – прогонял головокружение. Потом снова почистил дворники и закурил, вглядываясь в темноту: снаружи она не была столь непроглядной. В машине не было слышно, как звонко, подвизгивая воет ветер, и теперь в бесноватой снежной мути со всех сторон мерещились то блестящие подолы платьев фламенко, то серые саваны средневековых призраков.
