bannerbannerbanner
Иероглифика Петергофа. Алхимические аллюзии в символике Петергофского садово-паркового ансамбля

О. В. Клещевич
Иероглифика Петергофа. Алхимические аллюзии в символике Петергофского садово-паркового ансамбля

Полная версия

По приезде в 1716 г. в Санкт-Петербург, Прокопович стал основным двигателем программы радикальной духовной реформы. Это проявилось с публикацией «Духовного регламента» или «Устава» (1721), сопровождающаяся учреждением Священного Синода в Санкт-Петербурге, где Прокопович был назначен Вице-президентом. Впредь, на всех церковных службах имя Патриарха было заменено упоминанием Священного Синода, вошедшего в новую систему государственных коллегий, представляющих новую правительственную иерархию. Эта духовная реформа шла рука об руку с образовательной реформой, как это было обрисовано в общих чертах в самом Регламенте, который провозглашал: «учение доброе и основательное есть всякои ползы, как отечества, так и церкве, аки корень и семя и основание».[56]

Прокопович был последовательным защитником всеобщего образования. Он не видел никакого противоречия между научными исследованиями и религиозной верой. Фактически, в «Регламенте» он активно поощряет духовное просвещение через науку. Прокопович играл активную роль в организации Санкт-Петербургской Академии наук, и с ее первых дней поддерживал ее ученых.[57] До прибытия в Санкт-Петербург, Прокопович был профессором в Киевской Академии, где в 1704 г. читал курсы богословия, риторики, поэтики и философии (которая включала в себя логику, естественную философию, математику и этику).[58] Сохранившиеся рукописи его лекций 1707–1709 гг., изданные в Киеве в 1979–1981 гг., показывают человека, который со знанием дела говорил и писал о последних достижениях во всех областях естественной философии, включая алхимию.[59]

Прокопович посвящает три страницы своей «Естественной Философии» предмету алхимии, ее истории и высказываясь положительно по поводу ее практики и целей. Во вводном параграфе описания алхимии Прокопович заявляет, что «нет необходимости возражать против факта, что искусство может обладать силой природы, и поэтому я считаю, что оно не может быть отделено от природы».[60] Он признает, что алхимики, несмотря на «большое постоянство и замечательное упорство» не получили, вплоть до сего дня, настоящее золота,[61] однако допускает, что неудача алхимиков в прошлом не отрицает возможности того, что они справятся со своей задачей в будущем.

В трактате «Естественная Философия» Ф. Прокопович показывает достойные эксперта знания в практической и теоретической областях процесса химического разделения элементов и подробно описывает их качества. Эта часть работы основывается в большой степени на исследованиях Даниэля Сеннерта (1572–1637). «Даниэль Сеннерт, – писал Прокопович, описывая ртуть, – называет её божественной жидкостью или духом, который с только большим усилием можно отделить от превосходной серы и очень редкой соли».[62]

Прокопович утверждал, что знание природы не направлено против христианских законов, поскольку Бог уважает тех, кто пытается изучить природу, и вера является основой для ума, стремящегося к знанию. Он также отмечал, что истинное понятие причины кроется в понимании божественной гармонии природы, которая кажется благоухающей верой по аналогии с макро и микро-мирами.[63]

С переездом в Санкт-Петербурге в 1716 г., Прокопович не оставил свои изыскания в области естественной философии, и предположительно стал Оратором так называемого «Общества Нептуна», связанного с научным экспериментированием, алхимией и даже масонством.[64] Более того, он примкнул к литературно-философскому кружку, так называемой «ученой дружине», в котором состояли Яков Брюс и В. Н. Татищев.[65] В Санкт-Петербурге Прокопович полностью отдался библиомании, собирая библиотеку, составившую более чем 3000 томов на момент его смерти в 1736 г. Большинство этой коллекции имело теологическую направленность, но имелось и значительное количество алхимических работ 34-х авторов, включая Даниэля Сеннерта, и множество оккультных трактатов, таких авторов, как Генрих Корнелиус Агриппа (1486–1535), Левий Лемин (1505–1568), Марчелло Пилиндженио, Джироламо Кардано (1501–1576) и Джованни Баттиста делла Порта (1535–1615).[66]

Алхимическая коллекция Прокоповича не столь обширна как у его друга и коллеги Брюса, но весьма значима. Трудно представить любое другое духовное лицо в России в то время, способное сделать успешную теологическую карьеру, имея такие «сомнительные» научные интересы. Обладание Прокоповичем коллекцией алхимических трактатов, по словам Коллиза, было смелым и опасным предприятием, которое, вероятно, покоилось на протекции и патронаже самого Царя. Поддержка Петра была крайне важна для начала карьеры Прокоповича в Санкт-Петербурге, где он столкнулся серьезным противостоянием конкурентов. Так, назначение его Епископом Пскова в 1718 г., было отклонено Стефаном Яворским, на том основании, что Прокопович – еретик, защищающий иноверие, что было серьезным обвинением.

Третьим сподвижником Петра Великого в области «тайных наук» Коллиз называет шотландского врача Роберта Эрскина (1677–1718). Он прибыл в Россию летом 1704 г. и играл существенную роль в стране вплоть до своей ранней смерти в возрасте сорока одного года в ноябре 1718 г. В начале своей карьеры он был личным врачом А. Д. Меншикова, затем быстро продвинулся и стал лейб-медиком царя, а затем архиатром – главой всего медицинского ведомства.[67] В этой роли Эрскин был инициатором создания первого аптекарского и ботанического сада России в Санкт-Петербурге. В 1714 г. Царь назначил Эрскина первым директором Кунсткамеры, а также директором ее библиотеки. В 1716 г. он стал членом Государственного Совета, что давало привилегию наследуемого дворянства. Большое уважение, которое Петр I питал к Эрскину, отражено в организации его государственных похорон в январе 1719 г. и то, что он был похоронен рядом с любимой родной сестрой Царя, Наталией Алексеевной, в Александро-Невской Лавре.

 

Несмотря на блестящую карьеру в России, Р. Эрскин остается незамеченным в исторической литературе и известно о нем немногое. Во время своей сравнительно короткой жизни ему удалось собрать одну из самых обширных частных алхимических библиотек в современной ему Европе. В этой коллекции из более чем 2300 томов содержится 287 алхимических работ, принадлежащих 157 авторам, что составляет более чем 12 % всего собрания.[68] Это количество томов сравнимо с собраниями книг того же времени сэра Исаака Ньютона и сэра Ганса Слоана, которые содержат 169, и 204 алхимических работ, соответственно.

Ятрохимия, как направление медицины, была широко распространена среди шотландских врачей, к которым принадлежал Эрскин, разделявший якобитство. Во время обучения Эрскина медицине в Париже и Утрехте, с 1697 по 1700 гг., царила специфическая научная атмосфера открытой проповеди алхимии с профессорских кафедр. В Париже, например, Эрскин мог консультироваться с Мои сеем Чарасом (1619–1698), чей главный труд, «Pharmacopee Royale Galenique et Chymicque» (1676), представлял собой сборник алхимических рецептов. Из дневника, который Эрскин вел, учась в Париже, видно, что он много времени посвящал исследованиям химических процессов, конспектированию трудов химика Жакоба Ле Морта (1650–1718), трактаты которого пронизаны алхимической верой.[69]

Эрскин переехал в Утрехт в 1699 г., во времена, когда медицинский и химический факультеты университета находились под влиянием харизматического Иоганна Конрада Баркгаузена (1666–1723). Не сохранилось сведений о фамилиях учеников Баркгаузена, но О. Хэнноуэй отмечает, что большинство их были студентами-медиками.[70] Из этого можно заключить, что Баркгаузен имел серьезное влияние в области медицины и химии на молодого шотландца, что подтверждается тем фактом, что Эрскин владел всеми публикациями Баркгаузена по химии, изданными до 1718 г.[71] Р. Коллиз отмечает химическое мировоззрение парацельсианского толка, свойственное Баркгаузену, защищавшего алхимию, как одно из трех главных разделов химии, и стремящегося к «обнаружению многих скрытых фактов, полезных в искусствах и науках».[72] Баркгаузен поместил в издание «Химических элементов» 1718 г. серию из девятнадцати алхимических изображений, найденных им в одном из Швабских монастырей, присовокупив к ним собственную интерпретацию их алхимических смыслов.[73]

Кроме того, семья Р. Эрскина была причастна к герметической традиции. Например, двоюродного брата его деда, сэра Джорджа Эрскина (1570–1646) описывали как «самого влиятельного из многих последователей герметической философии или алхимии во времена короля Якова VI».[74] Его двоюродный брат, лидер якобитов Джон Эрскин, граф Мар (1675–1732) был связан с мистической традицией шотландского якобитского масонства, так же, как и его свояк Эндрю Рамсей (1686–1743), известный образец масона Шотландского Обряда.[75]

Многие сохранившиеся источники подтверждают ятрохимический подход Эрскина к медицине. У него, как главы Аптекарской Канцелярии, архиатра,[76] была широкая возможность заниматься (ал)химическим экспериментированием. «Разумеется, введение в России такой должности (как говорилось тогда, “президента всего медицинского факультета России”) не было явлением случайным, а логически входило в общую систему осуществлявшихся тогда преобразований. Вместо родовитых, сановных бояр, возглавлявших существовавший еще с 1581 г. Аптекарский приказ (последним из них был князь Я. Н. Одоевский), руководителем медицинского ведомства впервые стал врач».[77] Следует подчеркнуть, – пишет Коллиз, – что лечение Царя, предпринятое Эрскином, полностью соответствует методам ятрохимии и парацелианства, столь распространенным в XVII в. и используемыми такими практиками как Жан Батист Ван Гельмонт, Рудольф Глаубер и Франц де ла Бое Сильвий. Увлечение Эрскиным бальнеологией также относится к традициям парацелианской медицины. Таким образом, можно говорить об Р. Эрскине как об авторитетном враче, имеющим склонность к алхимической теории и практике, реальный масштаб алхимического книжного собрания которого, выходит за рамки простого любопытства и увлечения дилетанта.

Как и наличие многих, вдохновленных розенкрейцерами текстов, входящих в коллекцию библиотеки Брюса, противоречит распространенной теории, что это движение, наполненное алхимическими аллюзиями, проникло в Россию заботами Шварца и Новикова только в 1770 гг., розенкрейцерские тексты из библиотеки Эрскина свидетельствуют о намного более раннем появлении розенкрейцерства в России. Самый значимый пример – это весьма редкое, 1615 г. (второе издание) Манифеста Розенкрейцеров («Fama Fraternitatis» и «Confessio»), изданное во Франкфурте.[78] В дополнение к манифесту, это издание также содержит главу о необходимости общего преобразовании мира, взятого из «Ragguagli del Parnaso» Траяно Боккалини (1612), которое Эрскин имел и в отдельном издании, а также «четыре ответа», подтверждающие существование Братства Розенкрейцеров.[79] Один из этих ответов был написан известным сочувствующим розенкрейцерам, Адамом Хэзелмейером, который приветствовал их как «теософов, развеявших темные облака, затенявшие свет истинной мудрости» и расценил их как предсказанных последователей Парацельса.[80] Эрскин также обладал первым изданием «Химической свадьбы Христиана Розенкрейца в 1459 году» Йоганна Валентина Андрее, выпущенным в Страсбурге.

Небольшая выписка из алхимической коллекции Эрскина, которую приводит Р. Коллиз, может только частично возместить академическое пренебрежение, которое длилось в отношении Эрскина многие годы. Невозможно игнорировать столь существенное количество алхимических трактатов в его собрании, поскольку, Эрскин не был периферийной или эксцентричной фигурой в Петровской России. Напротив, он был чрезвычайно отмечен Петром I и обладал значительными властными рычагами при дворе императора. Более того, он смог не только преуспевать в России, но и активно собрать оккультную библиотеку. Как в случае с Прокоповичем, это было бы невозможно без специального личного одобрения Петра.

Не вызывает сомнения, что в течение первой четверти XVIII столетия алхимия продолжала быть весьма востребованным предметом в Европе. Это наглядно показали такие ученые, как Дебус и Б. Дж. Доббс, которые доказали невозможность в это время мгновенного изменения научной парадигмы в сторону рациональных и механистических воззрений. Однако после петровскую Россию по сей день продолжают рассматривать как результат предприятия царем грандиозных реформ с целью привить России рациональное и механистическое мировоззрение. Тем не менее, можно утверждать, что Западная Европа, которую Петр лично наблюдал в 1697–1698 гг., а затем – с небольшими перерывами с 1709 по 1718 гг., целенаправленно и в короткое время не могла избавиться от герметического наследия Ренессанса, а, возможно, и более ранних эпох. Доказательства приверженности научной среды к герметической традиции и к алхимии существуют во всех странах, которые посетил Петр, к тому же Царь лично искал ученых, придерживающихся подобных взглядов.

Р. Коллиз пишет, что активный интерес к алхимии, как мы могли убедиться, не был помехой для успешного продвижения по карьерной лестнице в Петровской России, и никто не разоблачал ее приверженцев как последователей опасной и чуждой традиции. Однако, думается, что «никто не разоблачал» потому, что весь этот «интерес» держался в тайне и не афишировался. Не следует забывать, что Квирин Кульман, протестантский мистик, «поклонник Я. Беме», пропагандировавший алхимию, «(в духе хилиаистических течений, тогда очень распространенных в Западной Европе»)[81] был сожжен как еретик на Красной площади в Москве относительно недавно, в 1689 г. В такой обстановке Петру было не выгодно давать повод тем, кто не был известен ему лично как приверженец герметических наук, искать реальные доказательства его причастности к алхимической традиции.

 

В связи с этим, не имеет значения – имел ли Петр у себя в личном книжном собрании «Fama Fraternitatis» («Откровение Братства Р. К.) и «Confessio Fraternitatis» («Исповедание Братства Р. К.»), или – пользовался экземплярами Р. Эрскина. Есть основания полагать, что он читал эти произведения еще до посещения Западной Европы, поскольку его деяния, как мы покажем ниже, указывают на то, что он был увлечен алхимией и философией розенкрейцеров с самого начала своих преобразований.

Легенда и движение «Розы и Креста» – это одно из ключевых моментов в реформаторском движении западноевропейской интеллигенции XVII в., которые связывают «с появлением “манифестов”, приписываемых аббату Гейдельбергскому Валентину Андреа. <> Они пропитаны благочестивой теософией христианского характера, но абсолютно антипапской (точнее сказать – антииезуитской) и протестантской направленности».[82] По словам М. Отеро, «Розенкрейцеры практиковали независимую теургию и были приверженцами как созерцательной, так и оперативной алхимии».[83] Он же, ссылаясь на Джона Робинзона (1739–1805) утверждает, что розенкрейцеры «представляли собой секту алхимиков, стремившихся постичь преобразование металлов и создать универсальное лекарство».[84]

Широко известно, что для Розенкрейцеров алхимия была одной из основных практик. Они рассматривали алхимика как того, кто стремился ускорить физические процессы, позволяя природе выполнить ее врожденную телеологию. Поскольку человеческое тело состоит из элементов природы, существовала возможность вылечить тело от болезней, которые разрушали его естественное функционирование, – провозглашали Розенкрейцеры, – посвящая себя странствиям в поисках излечения заболеваний через алхимические практики.[85]

Многие авторы утверждают, что Петр Алексеевич не был масоном. Но, вероятно, он и не мог им быть. Вот что пишет о происхождении масонства Г. О. М. – Г. О. Мебиус: «Основатели масонства, среди которых наивиднейшее место занимал Elias Ashmol (1617–1692 г.), искусно делают сколок с системы степеней Вольного Каменщичества (ремесленной ложи каменщиков – О. К.) и кладут его в основу трех первых (т. называемых – символических) степеней Масонского Посвящения. Это приспособление начинается в 1646 году, а в 1717-м мы уже имеем дело с вполне организованной системой Шотландских Масонских Капитулов».[86] Из этого можно сделать вывод, что розенкрейцерские взгляды царя Петра развивались и совершенствовались параллельно их распространению и развитию в Западной Европе. Очевидно, имея интерес и склонность к подобным течениям, он постоянно «держал руку на пульсе» – не только общался с его представителями, но и сам активно занимался изучением и практическим применением герметических идей, лежащих в их основе.

Если обратиться к текстам Манифестов Розенкрейцеров непредвзято, то можно убедиться, что чаяния Петра Алексеевича, его планы и свершения абсолютно идентичны провозглашаемым ими, проповедуемой в “Confessio Fraternitatis” («Исповедании») «необходимости обновления Человека» и утверждению, «что братство розенкрейцеров владеет философской наукой, которая сделает возможным данное обновление».[87] Вероятно, Петр имел возможность еще до поездки в составе Великого Посольства в 1697–1698 гг., будучи еще весьма молодым человеком, ознакомиться с этими документами, например, в Немецкой Слободе. Как видно из биографии царя, инициированные им реформы «направлялись условиями его времени, до него не действовавшими, частью созданными им самим, частью вторгшиеся в его дело со стороны. Программа заключалась не в заветах, не приданиях, а в государственных нуждах, неотложных и всем очевидным».[88] Сам же Петр был весьма чуток к требованиям Духа Времени. Противопоставляя себя инертности и сопротивлению его преобразованиям целой страны, он, в полном согласии с текстом розенкрейцеровского “Fata Fraternitatis” («Откровения»), мог сказать о своих усилиях и о реакции на них большинства своего окружения: «дал им в руки новые правила, которые они приветствовали, но отнеслись ко всему с насмешкою; а также потому, что все это было ново, опасались они умалить значение своих славных имен, начав учиться и признав все свои прежние заблуждения; со своим они уже сжились, и оно принесло им немало. Пусть кто-нибудь другой, кому по душе беспокойство, занимается преобразованием».[89]

Похоже, что и само Великое Посольство, о целях которого во всей их полноте не существует ни одного документа,[90] было предпринято им, в том числе, подобно Декарту,[91] в поисках «истинных братьев», ибо «настоящие розенкрейцеры, в соответствии с традицией, проявляют себя не каким-то таинственным посвящением, но углубленным и систематическим изучением мира природы».[92] Кроме внешней, посольской миссии, «секретная <> заключалась в том (чтобы украсть науку у Западной Европы), чтобы все лучше вызнать, все полезное перенять или переманить себе. Лучше я не могу выразить тех наставлений, какие Петр дает в своих инструкциях. Это была настоящая воровская экспедиция (рекогносцировка) за западной наукой»,[93] – писал В. О. Ключевский. Или, выражаясь современным языком, «шла осмысленная подготовка фундаментального переворота технократического характера, основой которого должна была стать смена господствующего в стране технического режима».[94] Действительно, в силу своей личной истории, Петр «оторвался от понятий, лучше сказать, от привычек и преданий кремлевского дворца, которые составляли политическое миросозерцание старорусского царя, его государственную науку, а новых на их место не являлось, взять их было негде и выработать не из чего».[95] Более того, на преобразования необходимы были и силы, и необычайные способности, о которых так откровенно и незатейливо повествовали «истинные братья» розенкрейцеры: «и не благом ли то сочтется, чтобы нам не страдать и не терпеть более от голода, нищеты, недугов и старости?

Не драгоценно ли было бы всякий час жить так, словно ты прежде жил от начала века и имеешь в будущем жить до конца оного?

Не прекрасно ли пребывать в таковом месте, чтобы народы, жительствующие в Индии по ту сторону реки Ганга, не могли бы скрыть от тебя ни единой тайны, ни населяющие Перу – держать в секрете свои советы?

Не драгоценно ли – читать в единой книге, и притом постигать, и помнить, все то, что изо всех иных книг, прежде и ныне бывших, а также имеющих выйти, когда-либо было или будет извлечено и усвоено?

Сколь усладительно будет, если запоешь так, что не скалы увлекать будешь, но перлы и драгоценные камни, не зверей приманивать, но духов, и не Плутона растрогивать, но земных владык».[96]

Ключевский пишет о происхождении реформы в том духе, что вопреки мнению, что Петр I родился с мыслью о реформе, скорей всего «у него рано пробудилось какое-то предчувствие, что, когда он вырастет и начнет царствовать на самом деле, ему, прежде всего понадобится армия и флот, но на что именно понадобятся, он, кажется не спешил отдать себе ясный отчет в этом».[97] Эти разговоры о «преобразовании невзначай, как будто нехотя, поневоле»,[98] возможны только в том случае, если нам не на что опереться в своих исследованиях. Петр намеревался «не заимствовать с Запада готовые плоды тамошней техники, а усвоить ее, пересадить в Россию самые производства с их главным рычагом – техническим знанием. Мысль, смутно мелькавшая в лучших умах XVII в., о необходимости предварительно поднять производительность народного труда, направив его с помощью технического знания на разработку нетронутых естественных богатств страны, чтобы дать ему возможность вести усиленные государственные тягости, – эта мысль была усвоена и проводилась Петром, как никогда ни прежде, ни после него: здесь он стоит одиноко в нашей истории».[99] Там, на Западе, не так уж далеко, и не так уж и давно, по меркам XVII в., были обнародованы призывы к сотрудничеству розенкрейцев – «Confessio Fraternitatis» – «Откровение» и «Fata Fraternitatis» – «Исповедание». Выступив в качестве «логотехников» эпохи, отразив ее «коллективное воображение»,[100] на языке, изготовленном ими на основе алхимической терминологии, розенкрейцеры, сообщали в своих воззваниях «не просто о прогрессе научных знаний, но, что гораздо важнее, о просветлении сознания, имеющим религиозную и духовную природу. Новая философия вот-вот будет возвещена миру, что повлечет за собой всеобщую реформацию. В качестве мифических агентов, распространяющих новую мудрость, выступают розенкрейцеровские братья. <> Их вера, похоже, тесно сопряжена с исповедуемой ими алхимической философией, не имеющей ничего общего с “безбожным проклятым златоделанием”, ибо богатства, которые предлагает основатель ордена, духовные суть».[101] Кстати, именно такую, розенкрейцеровскую постановку вопроса о смысле алхимических практик, как мы помним, разделял Царь.

Очевидно, что Петр Алексеевич принял «Откровение» и «Исповедание» розенкрейцеров близко к сердцу и в некотором роде отождествлял себя с Братом C. R., который «был великим мужем своего времени. Благодаря божественному откровению, возвышенному обучению и неустанному стремлению нашел он доступ ко всему тайному и скрытому в небе и человеческой природе».[102] Петр, подобно Брату C. R., собирал за время путешествий сокровище «превыше королевского и царского, что для его времени, однако, не было предназначено и потому им для более достойного потомства скрыто было».[103] И надеялся закрепить ростки своих начинаний вслед Брату C. R., который «правильно поставил верных и друг с другом надежно связанных наследников своих высоких знаний и своего имени назначил, а также обновленный мир построил, что всем движениям Вселенной вполне гармонично соответствовал и, наконец, всему случившемуся, случающемуся и долженствующему в будущем случиться надежную сводку составил».[104] Далее, как повествуется в «Откровении»: после путешествия «в Испанию», Брат C. R. «вернулся снова в Германию (на родину – О. К.), которую он (за близкогрядущие перемены и чудесную и опасную борьбу) сердечно любил. Там, несмотря на то, что он своим Искусством, особенно же превращением металлов, мог бы блистать, предпочел он небо и его граждан людям; затем, во всем блеске, построил себе все же уютное и чистое жилище, в котором он свои странствования и философию снова обдумал и им некий мемориал составил».[105] Все это дает нам пищу для размышлений относительно постройки Петром Петергофа не столько как подражание Версалю и другим модным загородным поместьям европейской знати, сколько, в большей степени, – как место философских уединений и «составления мемориала».

Читая «Откровение» дальше, мы увидим, что, к несчастью, Брат C. R. не смог сразу приняться за эту работу – «желанное преобразование», но только через пять лет смог ее воплотить, «и так как он помощи и содействия других был лишен, сам же трудолюбив, ловок и терпелив был, то и решается он с немногими помощниками и сотрудниками самостоятельно попытаться таковое предпринять».[106] Сотрудников, «которые, не более чем в то время обычно было, в Искусствах знаний имели»[107] было трое. «Этих троих обязал он быть в высшей степени верными, скромными и молчаливыми и все его указания с великим усердием записывать, чтобы потомки, которые в будущем через особое откровение к этому допущены будут, ни единым словом и ни единою буквою не были бы обмануты. Таким образом, составилось братство R. С., вначале из четырех лиц, и их трудами были выработаны магический язык и письмо вместе с пространным словарем, ибо мы и сегодня ими, во славу и хвалу Божию, пользуемся и большую мудрость в них находим».[108] Если допустить, что «Librum M.»,[109] написанная этой четверкой мастеров, которые со временем вынуждены были пригласить и других сотрудников, и есть подобие того «Мемориала», который вознамерился оставить потомкам Брат C. R., то мы получим еще одно подтверждение о том, что Петр действовал согласно розенкрейцерским заветам, а «Мемориалом» мог стать его любимый Петергоф. Если город в устье Невы – назван в честь Святого Петра,[110] то название Петергоф можно перевести не только как Петров Двор, но и как Двор Камня, а здесь уже появляются алхимические реминисценции. Еще при крещении Петра в 1672 г. его отцу царю Алексею Михайловичу Симеоном Полоцким было преподнесено стихотворение, излагавшее пророчество о том, что «…подобных ему в монархах не будет; и всех бывших в России славою и делами превзойдет…»,[111] а также описывающее «удивительные свойства царевича, связанные с символикой его имени (Петр – «камень»):

 
Петр бо нарицается камень утвержденный,
утвердит врата царевич новорожденный.
Храбрый и страшны явится врагом сопротивным
окаменован в вере именем предивным».[112]
 

Причем А. Н. Робинсон пишет, что «едва ли можно думать, что Петр не знал “предречений” Симеона о нем. Петр мог знать об этом от самого Симеона (когда он умер, Петру было 8 лет), от матери Натальи Кирилловны (ум. 1694 г.), от придворных. Посвященные ему стихи Симеона, несомненно, сохранялись в царском архиве».[113]

Так, будучи «окаменован в вере именем предивным» Петр Алексеевич чувствовал в себе способности нести определенную миссию, затрагивающую систему, в которой «не только и типографский шрифт, подобно покрою платья, становился показателем известного порядка идей и знаний, символом миросозерцания»,[114] но и архитектурные и садово-парковые ансамбли. Действительно, что еще может пожелать для себя «сочувствующий розенкрейцерам», как ни практиковать Великое Делание по достижению Философского Камня, а затем описать свой опыт в трактате, подобно Первым Розенкрейцерам: «Они собрали в один том все, что только человек для себя пожелать, на что надеяться и о чем мечтать может; хотя мы и охотно признаем, что мир в продолжение ста лет изрядно улучшается, все же мы твердо убеждены, что наши само-истины вплоть до последнего дня непоколебимы останутся, и ничего другого не узнает мир даже в самом высшем и последнем своем возрасте, ибо наши Круги начали быть с того дня, когда Бог сказал: да будет, и кончатся, когда Он скажет: да погибни, но часы Божии бьют каждую минуту, тогда как наши – едва полные часы»[115]? Ибо розенкрейцеры, полагали, а вслед за ними, и, по-видимому, царь Петр, что «равно как наша дверь через много лет столь чудесным образом отверзлась, должна и Европе открыться дверь, которая уже видима (ибо штукатурка удалена) и многими с вожделением ожидается».[116] Открытая европейская дверь предполагала «конкретные реформы – образовательные, церковные, правовые – и, сверх того, окрашена милленаристскими тонами: она должна возвратить мир к “состоянию Адама” или, что тоже самое к Сатурнову “золотому веку”. <> “Исповедание”, второй розенкрецерский манифест, говорит о всеобщей реформации как о предвестии великого возвращения “истины” и “света” – они окружали Адама в раю, и Бог снова пошлет их на землю перед концом мира».[117] Более того, под «златом» в розенкрейцерской алхимии «следует понимать не вещественный итог алхимической трансмутации, но духовные сокровища “золотого века” и возвращение к адамической невинности».[118] Причем к трансмутации в глобальном масштабе, уведомляло «Исповедание», настало подходящее время: «По достижении миром преддверия Субботы, завершении им своего периода, иначе – оборота, когда он спешит к своему началу, то не кто иной, как Господь Иегова, обращает ход Натуры, и тогда все, что было обретено ценою великих усилий и неустанного труда, открывается не имеющим о том ни сведения, ни даже простого понятия; тем, кто свободною волею того желает, бывает оно вчинено как бы силою, а равно и тем, кто тому противится, – дабы жизнь благочестивых облегчить от тягот и защитить от ударов непостоянной Фортуны, злым же – умножить и увеличить присущее им зло и следуемое за то наказание».[119] И, несомненно, в том числе и настроение розенкрейцеровских обращений, дали толчок к замыслу о строительстве новой столицы: «положить новое основание и возвести новую твердыню и крепость Истины, что и было бы исполнить удобнее, нежели, начав было рушить и покидать старое безобразное здание, приступить затем к расширению его преддверия, или прорубать окна в покои, или перестраивать двери и переходы, во всем повинуясь своей прихоти».[120]

Петр и его ближайшее окружение было, по-видимому, глубоко погружено в розенкрейцерское служение, имевшее и ритуальные формы. Примером тому может служить «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор», в котором большинство исследователей, как и В. О. Ключевский, видели попытки облечение «своего разгула с сотрудниками в канцелярские формы, сделать его постоянным учреждением».[121] Собор этот по описанию Ключевского «состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы. При нем был конклав 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав, в котором обнаружил не менее законодательной обдуманности, чем в любом своем регламенте».[122] Удивительно, что по описанию «в этом уставе определены были до мельчайших подробностей чины избрания и поставления папы и рукоположения на разные степени пьяной иерархии. Первейшей заповедью ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия, “служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками”, свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Как в древней церкви спрашивали крещаемого: “Веруеши ли?”, так в этом соборе новопринимаемому члену давали вопрос: “Пиеши ли?” Трезвых грешников отлучали от всех кабаков в государстве; инако мудрствующих еретиков-пьяноборцев предавали анафеме. Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся набожным людям пагубой души, как бы вероотступлением, противление коему – путь к венцу мученическому».[123] Однако Петр не был идиотом, и как бы внешне все описанное не выглядело «шутейным», на деле может оказаться всего лишь конспирацией того легендарного «Общества Нептуна», о котором в исторической литературе говорят глухо и противоречиво. Так «Большая энциклопедия. Масоны.» сообщает, что «среди русских масонов существовало предание о том, что первая масонская ложа в России была учреждена Петром Великим немедленно по его возвращении из первого заграничного путешествия… мастером стула в основанной Петром ложи был Лефорт, Гордон – первым, а сам царь – вторым надзирателем».[124] Судя по наличию устава и разработанного «конспирологического» ритуала, можно утверждать, что при Петре Алексеевиче существовала какая-то организация розенкрейцеровского толка, проводившая «алхимические мессы»,[125] открытым текстом (для посвященных), и демонстративно, для избранной публики с элементами скоморошества, по большим праздникам отправляющая свои обряды. Рассмотрим еще одно описание такого ритуала В. О. Ключевским. «Раз на масленице в 1699 г. после одного пышного придворного обеда царь устроил служение Бахусу; патриарх, князь-папа Никита Зотов, знакомый уже нам бывший учитель царя, пил и благословлял преклонявших перед ним колена гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками, подобно тому как делают архиереи дикирием и трикирием; потом с посохом в руке «владыка» пустился в пляс».[126] Сделав скидку на негативную реакцию, вызванную необычным и даже кощунственным для православного человека зрелищем, все-таки посмотрим, чем на самом деле был тот Бахус, которому покланялись члены «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора». Вот что пишет об этом божестве Фулканелли: «Вакх – эмблематическое божество Меркурия Мудрецов <> Что касается сосудов для вина Философов или Ртути, то их эзотерический смысл ясен и так».[127] В другом месте Фулканелли проясняет значение «крестообразной формы» и ее связь с Вакхом: «Чем чище материя, тем лучше различимы эти геометрические фигуры, который чертит всесильный Дух и Свет. Своей волей он рисует на поверхности вещества крестообразную структуру, как бы ставит на Ртуть свое философское клеймо. Отсюда сравнение ее поверхности с ячейками сети для ловли символической рыбы, с евхаристической корзиной на спине Ихтиуса римских катакомб, с яслями Иисуса, колыбелью святого Духа, воплотившегося в Спасителя человеков, с ларцом Вакха, где как считалось, храниться какой-то таинственный предмет…».[128] Прервем на этом месте длинную цитату из Фулканелли: мы узнали уже достаточно для того, чтобы понять, что происходило на петровских «алхимических мессах»: поклонение алхимическому Духу Меркурию в облике античного бога Вакха.

56Духовный регламент благодатию и милосердием человеколюбца Бога, тщанием же и повелением Богом данного и Богом умудренного государя нашего, царя и великого князя Петра Первого, Всероссийского императора и протчая, и протчая, и протчая. Установленное Святой православной российской Церкви духовное Синедрион или Синод, то есть соборное духовных дел правительство, по изволению и приговору всероссийского духовного чина и Правительствующего Сената // Феофан Прокопович. Избранные труды /Сост., автор вступ. ст. и коммент. И. В. Курукин. – М.: РОССПЭН, 2010. С. 284.
57Ничик В. М. Феофан Прокопович. М.: Мысль, 1977. С. 117.
58Там же. С. 9.
59См. Феофан Прокопович. Фiлософськi твори. Киiв, 1979–1980. Т. 1–3.
60Феофан Прокопович. Указ. Соч. С. 155.
61Там же.
62Там же. С. 394.
63Смирнов В. Г. Феофан Прокопович. М.: Соратник, 1994. С. 45.
64Collis R. Ibid. P. 62.
65Ничик В. М. Указ. соч. С. 15.
66Collis R. Ibid. P. 62–63.
67Мирский М. Б. Доктор Роберт Эрскин – первый российский архиатр // Отечественная история, № 2, 1995 С. 134.
68Collis R. Ibid. P. 63.
69Ibid.
70Hannaway O. Johan Conrad Barchusen (1666–1723) – Contemporary and Rival of Boerhaave. Ambix, XIV, 1967. P. 101.
71Collis R. Ibid. P. 64.
72Hannaway O. Ibid. p. 105.
73Ibid. p. 103.
74Collis R. Ibid. P. 65.
75Ibid.
76От греч. ‘αρχι = – старший и ι ιατ² ρ – врач. Звание архиатра впервые было введено в Римской империи. В средние века так называли лейб-медиков пап. См. Мирский М. Б. Доктор Роберт Эрскин – первый российский архиатр // Отечественная история, № 2, 1995 С. 136.
77Там же.
78Collis R. Ibid. P. 65
79Ibid. P. 66.
80Dickson D. R. Te Tessera of Antilia: Utopian Brotherhoods & Secret Societies in the Early Seventeenth Century. Leiden, 1998. P. 75.
81Зеньковский В. В. История русской философии. Т. I. МП «Эго». Л., 1991. С. 43.
82Отеро М. Л. М. Иллюминаты. Ловушка и заговор. СПб.: Евразия, 2008. С. 34.
83Там же.
84Там же. С. 38.
85Gowans M. “Down to Earth Ethics: Exploring Relation and Environmental Responsibility” (2013). Dissertations. P. 517. http://ecommons.luc.edu/luc_diss/517. P. 45.
86Г. О. М. Энциклопедия оккультизма. Ростов н/Д: «Феникс». С. 253–254.
87Отеро М. Л. М. Указ. соч. С. 35.
88Ключевский В. О. Сочинения. В 9 т. Курс русской истории. Ч. 4. М.: Мысль, 1989. С. 45.
89Fata Fraternitatis, или Откровение Братства Высокочтимого Ордена R. C. // Андреа И. В. Химическая Свадьба Христиана Розенкрейца в году 1459. М.: Энигма, 2003. С. 137.
90Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Великое посольство. СПб.: Международный фонд спасения Петербурга-Ленинграда; Феникс, 2003. 312 с. С. 27.
91Черняк Е. Б. Невидимые империи: Тайные общества старого и нового времени на Западе. М.: Мысль, 1987. С. 25–26.
92Бержье Ж., Повель Л. Утро магов. М.: Самотека, 2008. С. 46.
93Ключевский В. О. Указ. соч. С. 355.
94Гузевич Д. Ю., Гузевич И. Д. Указ. соч. С. 236.
95Ключевский В. О. Указ. соч. С. 15.
96Confessio Fraternitatis // Андреа И. В. Химическая Свадьба Христиана Розенкрейца в году 1459. С. 156–157.
97Ключевский С. Указ. соч. 189.
98Там же. С. 189–190.
99Там же. С. 197.
100Барт Р. Основы семиологии // Нулевая степень письма. М.: Академический проект, 2008. С. 294.
101Йейтс Ф. Указ. Соч. С. 93.
102Fata Fraternitatis. С. 146.
103Там же.
104Там же.
105Там же. С. 138.
106Там же.
107Там же.
108Там же. С. 138–139.
109Интересное «совпадение» по названию с «Немой Книгой», “Mutus Liber”, изданной в Ла Рошели в 1677 г. Содержит 15 раскрашенных гравюр без комментариев. Букву «М» можно прочесть двояко – как «Memorial» – памятная, так и «Mutus» – немая.
110Спивак Д. Л. Метафизика Петербурга: Начала и основания. СПБ.: Алетейя. 2003. С. 374.
111Робинсон А. Н. Симеон Полоцкий – астролог // Проблемы изучения культурного наследия. М.: Наука, 1985. С. 177.
112Там же. С.181.
113Там же. С. 180.
114Ключевский В. О. Указ. соч. С. 230.
115Fata Fraternitatis. С. 139.
116Там же. С. 143.
117Йейтс Ф. Указ. соч. С. 113.
118Там же.
119Confessio Fraternitatis. С. 153–154.
120Там же. С. 156.
121Ключевский В. О. Указ. соч. С. 36.
122Там же. С. 36–37.
123Там же. С. 37.
124Семека А. Русское масонство XVIII в.// Большая энциклопедия. Масоны. Т. 1. Москва. Гелиос, 2007. С. 177.
125Получить представление об «алхимической мессе» можно здесь: Клещевич О. В. Алхимическая месса Мельхиора Цибиненского. Перевод и комментарии // ИО ПАН. Информационное обозрение Московской Ложи О. Т. О. «Убежище Пана», 2010. № 4. С. 49–57.
126Ключевский В. О. Указ. соч. С. 37.
127Фулканелли. Философские обители и связь герметической символики с сакральным искусством и эзотерикой Великого Делания. М.: Энигма, 2003. С. 204.
128Там же. С. 423.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru