Ольга Канатникова
Отклик мира /небылицы деда Олика/
© Канатникова О. А., 2024
Введение
Истории эти однажды просто пришли ко мне нежданно-негаданно из загадочной чудо-страны, случились, одним словом.
За время работы с героями-персонажами я сдружилась и их полюбила.
Рассказы, на мой взгляд, получились отчасти занятными, отчасти поучительными. Они вызывают у меня и улыбку, и смех, и раздумья, а иногда и комок к горлу подкатывает.
Если вы захотите посетить эту страну, побродить по ней и познакомиться с ее жителями, милости прошу…
Эпиграфы
ВЕТЕР ГАРМОНИИ:
первый порыв – тьма и печаль;
второй – свет и радость;
одно дуновение – смех горечи;
другое – слёзы радости;
нежное прикосновение Зефира, тихо шепчущего:
тени солнечным утром
и звезды безоблачной ночью.
ОБРАЗЕЦ ЖИЗНИ – он приходит из прошлого, живёт в настоящем и скрывается в грядущем, а каждый лишь примеряет на него свой костюм. Но каким будет это платье, зависит только от самого человека.
Часть I
Знакомство
Позвольте представиться, или How do you do?
На планете Земля, в одной из складок фантастической реальности, существует страна, на нашу Россию похожая. С огромной территорией – от одного океана до другого; с лесами, морями, горами. Есть и столица Москва, и культурная столица Петербург, много городов, городков, сельских поселений, деревень и деревушек.
Главное богатство этой страны – жители, её населяющие: люди – есть среди них и волшебники; животные – есть очень умные, есть и говорящие.
Среднерусская возвышенность тоже имеется, на окраине которой притулилась деревенька Весёлово-Горемычное с её замечательным населением. Посмотрим на них одним глазком, познакомимся.
Сизов Николай Иванович (дед Олик) – местный летописец.
Кот Чеши – питомец Николая Ивановича – местная достопримечательность; в первые два года жизни давал в деревне представления на пару с дедом Оликом; концертную деятельность закончил, но по праздникам продолжает надевать бабочки (имеет их несчётное количество – все подарки Клавдии); любит сливки; всегда держит себя достойно; отличительная черта – не болтлив.
Клавдия Николаевна Вороных – огненно-рыжая красавица, местная швея-дизайнер; имеет взрослого сына Василия; соседствует с дедом Оликом.
Василий Васильевич Вороных – до армии – кузнец и тракторист в деревне; после армии – москвич и архитектор.
Мария Вороных (в девичестве Мария Нечайков-ская) проживает в Москве вместе с мужем и детьми; отец Нечайковский Пётр Ильич – проректор Московской консерватории; мать Нечайковская Анна Степановна – архитектор, преподаёт в институте.
Дмитрий Степанович Золотников (дед Митяй) – склонен к скептическому восприятию действительности, вдовец, живёт один в деревне, имеет сына, невестку, пятерых внуков и внучку; сын его Фёдор вместе с семьёй проживает в близлежащем городе; дед Митяй продолжает наследственное дело по изготовлению свистулек; является руководителем группы художественного свиста с подразделениями: «свистуны», мастера-резчики, группа поддержки, в которую принимаются все желающие – даже кот Чеши туда затесался.
Агафья Тихоновна Цветкова (Баба Агапа) – общественный староста деревни; самовыдвиженец и единственный кандидат на эту должность; до пенсии была партийным руководителем разных уровней, работала по всей стране, имела прозорливый ум и железную хватку, с годами ум обострился, хватка усилилась; наследственная травница – пользует всю деревню.
А также: Катерина Босая, её сын Игорюня; Василиса с мужем Петром; Петюня Лучник – незадачливый рыбак и другие.
Все они будут рады с вами встретиться в небылицах деда Олика.
Часть II
Лирическая
Абсолютный слух
Природа сегодня расщедрилась. Утро солнечное, воздух прозрачный и звенит тысячью маленьких колокольцев – так спросонья мне почудилось. Прислушался получше – пчёлки и шмелики вылетели нектар собирать.
Выглянул из дома – соседка с утра пораньше молотком вовсю орудует. Пошёл к Клавдии – может, помощь нужна.
Вижу, Николавна вся в работу ушла. Залюбовался я, на неё глядючи. Одна она такая огненно-рыжая в деревне. Сразу картина перед глазами предстала. Стоит Клавдия у реки: волосы распустила, лицо к солнцу повернула и нежится, купается в его лучах; на голове у неё пламя полыхает, и ветер его в разные стороны колышет. Мне подумалось: «Женщина земная передо мной, дева-саламандра или ещё кто…»
Но что-то отвлёкся я. Когда Клавдию вижу, мысли почему-то по сторонам разбредаются. Кричу, чтобы наваждение стряхнуть: «Клав, подсобить не нужно?»
– Спасибо, Иваныч, я уже управилась. Вася через две недели приедет, всё поправит. Говорит, после города ему деревенская трудотерапия необходима, чтобы свою материальную часть в порядок привести и душой отдохнуть на природе.
Вспомнилось мне, как сын Клавдии после армейской службы в деревню возвратился, и та удивительная перемена, которая в его жизни произошла.
Десять лет назад это было. Вернулся Василий из армии отличником по боевой и политической подготовке, а служил в десанте – там не забалуешь.
Недельку осмотрелся и надумал семьёй обзавестись. И кандидатура у него имелась – тёзка его Василиса: складная да ладная, певунья да плясунья, только росточка небольшого, но характером покладистая, на лицо и фигурку очень приятная, хоть красавицей и не назовешь.
Василий подумал, что тянуть с разговором о свадьбе резона нет, и вечером в клубе всё Василисе и выложил: что пара они замечательная, его бог силой наградил, её – голосом и музыкальным слухом; руки, ноги и голова у них на месте; в работе оба спорые – что ещё для счастья нужно? А добра нажить не трудно – была бы охота.
Но ответ Василисы остудил пылкую голову Василия. Услышал он следующее.
– Ты, Вася, парень хоть куда. Только, к сожалению, как в народе говорят, тебе медведь на ухо наступил. Ни петь, ни плясать, ни играть (хоть и на балалайке) не умеешь. Посему не жизнь у нас будет, а скука смертная. – В общем, отказала.
Призадумался Василий над словами Василисы, но отступать перед трудностями не собирался. Если есть желание и упорство, и слух можно развить, и танцам, и игре на инструментах музыкальных выучиться; только бы учителей хороших найти.
Тогда-то вспомнил Василий про дядю Мишу, отцова друга, работающего в Московской консерватории. Правда, работал Михаил Михайлович по хозяйственной части; но с руководством ладил, и заслуженно, так как работником был умелым, исполнительным, с уживчивым характером; ещё дядя Миша был человеком одиноким и всегда приглашал Василия приехать к нему погостить, а то и насовсем в Москву перебраться. Но Вася, привыкший к сельской жизни, отказывался, говорил: «Какой из меня москвич, я парень деревенский, привык по солнышку жить – солнце встало, и я встал. В городе, да ещё в большом, жизнь совсем другая». Но так он до армии думал. Армия и слова Василисы что-то сдвинули внутри Василия, и решил он попробовать городской жизни; и самое главное – цель себе поставил: освоить народные танцы и балалайку; с пением, правда, было как-то неопределённо и неоднозначно, сомневался в себе Василий по этому вопросу.
Стал Вася в Москву собираться. Уговорил мать продать корову и завести козу (одной ей хватит), да кур пяток оставить; остальную живность распродать, так как уезжает он не только учиться и на её шее сидеть, а устроится на работу и матери деньгами помогать станет, а премудрости по вечерам постигать будет.
Клавдия сына своего единственного очень любила и поступила так, как он сказывал, – уменьшила своё хозяйство до минимума: кошка, собака, коза и куры с петухом. Василий же в столицу отправился над своим музыкальным слухом работать, чтобы Василису завоевать.
Удивительно, но никто ему не сказал, что у Василисы ухажёр появился – Пётр, новый завклубом. Клавдия тоже ничего сыну про Василису с Петром говорить не стала, посчитала: может, её Вася в Москве свою судьбу найдет, и как в воду глядела.
Приехал Василий в Москву, а Михаил Михайлович ему в консерватории работу подыскал, себе в помощники определил – умелые руки в большом хозяйстве без дела не останутся, – и повел с начальством знакомить.
Начальство звалось Пётр Ильич Нечайковский и, как все люди, имело свои причуды. Были они безобидные и, на взгляд начальства, душу веселящие. Две из них проявлялись на работе. Первая – переменная: Пётр Ильич новым сотрудникам представлялся лично и в разных случаях по-разному. Сам решал, учитывая, кто перед ним и какие чувства этот человек у него вызывает, импровизировал, одним словом. Вторая – постоянная: у двери кабинета табличку нестандартную имел.
Ректор посмотрел однажды на табличку своего зама – вспомнил отца, его любимую рубрику «Рога и копыта» в «Литературной газете», её ведущего ЕвГЕНИЯ Сазонова и подумал: «Чем я хуже?» И вторая странно-смешная табличка появилась:
«Проректор – Пётр Ильич НеЧАЙКОВСКИЙ
Ректор – ЕвГЕНИЙ Петрович Сверчковский».
Пётр Ильич после этого стал Сверчковскому намекать на плагиат, идея-то насчёт ЕвГЕНИЯ не нова.
Но ректор всё в шутку обратил.
– Петя, посмотри, мы же ГЕНИЙ ЧАЙКОВСКОГО с тобой объединенными усилиями увековечили. Правда, идея тоже не нова, но всё равно приятно. И потом, гордись – твоя индивидуальная идея начинает овладевать массами; но думаю, этот марксизм-ленинизм на весь коллектив распространять не стоит, всё-таки у нас учебное заведение, а не балаган.
«Куда денешься – первое лицо, и последнее слово за ним, но, правды ради, и вся ответственность тоже на нём», – промелькнуло у Петра Ильича.
Но вернёмся в кабинет проректора, где Василий томился.
Начальство представилось полным именем, а глаза смехом брызнули. Редко Пётр Ильич так подчинённым представлялся, обычно имени и отчества хватало. Но перед ним был случай исключительный – парень приезжий, из глухой провинции, поэтому и разгон ему нужен более долгий. Решил он парня шуткой поддержать и вместе с ним посмеяться. Но Василий даже не улыбнулся, так как о Петре Ильиче Чайковском представление имел очень смутное и расплывчатое – далёк он был от мира музыки: в деревне – балалайка да гармонь; в кузнице – молот с наковальней, у деда Митяя – свистульки; на таких инструментах произведения Чайковского не исполнишь.
Руководство продолжало проявлять интерес к новому сотруднику и стало расспрашивать, почему он в Москву пожаловал. Вася, открытая душа, всё как на духу и выложил: что нет у него ни слуха, ни голоса; петь и плясать никогда даже и не пробовал – боялся людей напугать, что уж говорить об игре на каком-нибудь музыкальном инструменте. Но есть у него большое желание на этом поприще как-то отличиться, чтобы одной девице нос утереть (постеснялся Вася про свои симпатии к Василисе признаться). Пётр Ильич, конечно же, все понял, парня пожалел и решил познакомить со своей старшей дочерью Маняшей, девицей решительной и с неуёмной фантазией, которая вбила себе в голову, что абсолютно неспособного человека можно музыке обучить и музыкантом сделать. Самое главное, чтобы у этого человека большое желание было – ну что-то вроде Демосфена, который, имея дефекты речи, своим упорным трудом их устранил и стал великим оратором.
Чтобы знакомство состоялось в более непринужденной обстановке, пригласил Пётр Ильич Василия и Михал Михалыча в гости на чай.
Вася вечером в грязь лицом не ударил – выглядел на отлично: в белой рубашке и светлом костюме (мать постаралась – мастерица она была по швейной части, всем городским и деревенским модницам шила и себя с Васечкой не забывала). Вася был и при букете – для хозяйки, и при коробке с пирожными – для своего педагога (специально у дяди Миши выспросил, где самые вкусные, и прикупил). Не знал он, сколько Маше лет, думал, школьница, класс так девятый. Решил, что с пирожными промашки точно не будет, их все девчонки любят, в любом возрасте. В школьные годы он тоже и помечтать любил о самых невероятных вещах, и от пирожных, в виде домашних пирогов, никогда не отказывался.
Открыла им дверь действительно школьница, только скорее шестиклассница. Василий даже немного опешил, и мысль мелькнула: «С такой учительницей далеко не уедешь». Но эти мысли оборвал мелодичный голос: «Даша! Кто там пришел?» Как в последствии оказалось, от дочерей визит держали в секрете. В курсе была супруга Анна Степановна да Паша, помощница по хозяйству. Василий про себя издал вздох облегчения. Да и хозяин с хозяйкой уже спешили гостей встречать, а Мария из-за плеча своего papa выглядывала или подглядывала, но этого Василий не понял, так как сразу случилось с ним лёгкое головокружение, когда глазами с Машей встретился, и знакомство с дамами проходило будто в тумане. Сразила Мария Василия сразу наповал.
Вечер прошёл мило, по-домашнему. Девочки развлекали гостей пением, музыкой да танцами; но пирожным и варенью Василия (заготовки Клавдии) было уделено особое внимание и высказана благодарность от дамской половины, ходя за обе щёки уплетали все: и дядя Миша, и Пётр Ильич; лишь Василий, поражённый в сердце, ел мало, был задумчив, немногословен и рассеян – говорил всё больше невпопад. Но Маше это скорее понравилось, так как сама она была девица бойкая, но воспитанная и тактичная, а наглых молодых людей не жаловала.
Пётр Ильич попросил у дочери совета, как Василию в его беде помочь – танцам и пению обучиться. Может, Маня захочет поэкспериментировать? Благо подопечному настойчивости и усердия не занимать. Маня опустила глаза и согласилась.
И началось. Составили программу обучения – сначала уроки танцев и укрепление общего культурного уровня: музеи, выставки, театры, литературные и музыкальные вечера, вечера поэзии, огромный список обязательной для чтения литературы.
Погрузился Василий в литературно-музыкальный мир столицы с душевным трепетом, но и с желанием повысить свой культурный уровень, насколько сможет, чтобы в компании и разговор поддержать, и свою наставницу краснеть не заставить.
В ритме постижения культурного наследия пролетели июнь, июль и начало августа. Стал Василий о своём общем образовании задумываться – девять классов всего. В деревне как раз было, а вот в Москве – маловато. Узнал, что есть вечерняя школа для рабочей молодежи, только терять три года не захотел, решил попробовать экстерном сдать, чтобы за год аттестат о среднем образовании получить. На работе свободного времени немного, но есть, да вечера, учись не хочу, была бы охота. А охота была – видел, какие парни вокруг Маши крутятся. Ну крутятся и крутятся – их дело, но он ничем не хуже, образование – дело наживное, а не получится, всегда можно в деревню вернуться, хороший кузнец без работы не останется. Но раздумывать об этом долго не стал – думай не думай, дело делать надо, сам воз с места не сдвинется. К вопросу подошёл по-военному: чтобы хорошо дела вершить, тело и дух должны верными товарищами человеку быть, служить ему исправно. И чтобы так было, человек должен их укреплять да понапрасну не истязать. Значит, нужно определить правильный распорядок жизни – чтобы и дело делать по максимуму, и организму отдых давать. Посему шесть дней – с зари до зари, а в воскресенье – отдых и расслабление. Но отдых Василий для себя определил, как перемену занятий.
Год пролетел быстро, Вася опомниться не успел, а уже экзамены сдавать надо. Но усердный труд не подвёл – сдал почти всё на отлично и аттестатом своим был доволен. Очень был благодарен и семье Нечайковских, и Елене Ивановне Зарубиной, преподавателю немецкого – без них таких результатов не добился бы, и немецкий самостоятельно не осилил бы.
Ещё Вася с профессией определился. Вышло это совершенно случайно – Анна Степановна помогла. Анна Нечайковская (урождённая Балагурова) из своей музыкальной семьи выделялась, хоть музыку и любила, но была архитектором, лепила и рисовала замечательно, мастерскую имела, только Василий попал туда не сразу, а спустя полгода, как с семьёй Нечайковских познакомился, а после и сдружился.
У Василия скрытый талант был, а скрытый потому, что о нём Вася никому не рассказывал, за баловство считал. Рисовал он хорошо, и с натуры, и по памяти. Для себя рисовал, для души, когда вдруг взгрустнётся или какие-нибудь фантазии одолевать станут, и никак от них не отвяжешься – порисует тогда Василий, и всё на свои места становится, а рисунки раз – и в печку, чтобы глаза никому не мозолили. Правда, в армии этот дар в дело пошёл.
Василий отвечал за художественное оформление стенной газеты, и после выхода первого номера посыпались заказы на рисунки, а потом и на портреты со всей части. Однажды даже пришлось больным сказаться – очень хотелось портрет знакомой дамы закончить.
В середине зимы, когда в доме Нечайковских очередной вечер с музыкой и танцами обозначился, рука сама к блокноту потянулась – очень уж сёстры красиво танцевали, с разными затейливыми фигурами, медленно и изящно, бери и рисуй, Василий и не удержался. Анна Степановна рядом сидела и за происходящим молча наблюдала, а перед уходом назначила встречу в архитектурном институте.
Пётр Ильич по этому поводу шутить, как обычно, начал: «Танцовщицы у нас в семье есть, а сейчас и свой Дега обозначился, а может, Матисс? Надеюсь теперь семья в равновесие придёт, а то как-то скособочено было: три к одному – явный перевес в сторону музыкантов. А Василий по живой массе может чашу весов в архитектурную сторону сдвинуть. Только не знаю, к равновесию мы придём или в другую сторону скособочимся – взвеситься надо, на глаз определить трудно, кто перетянет: Василий или Машка с Дашкой? – И руку Василию протянул для прощания: – Держись, Вася, попался ты в руки к Анне Степановне, а у скульпторов они не хуже, чем у кузнецов, вырваться трудно, я даже и не трепыхался никогда, правда, в природе уравнитель есть – любовь называется, но это ты и без меня, думаю, знаешь». И так хитро подмигнул, что Василию даже не по себе стало от такого обращения.
Хотел Вася домой отправиться и позаниматься перед сном, да и в дневник было что записать. Только понял, что не сможет дома усидеть – погулять надо, развеяться. Почувствовал, что что-то решается в жизни, главное для него, важное.
Бродил по улицам долго, почти до рассвета. Мысли перенесли в лето, в Петербург, в залы Эрмитажа с античными статуями, греческими амфорами, оружием, рыцарскими доспехами, старинным фарфором, портретами, натюрмортами, пейзажами, батальными сценами…
Вспомнилась игра в угадайки: Маша картину выбирала и имя художника называла, а Вася название угадывал или своё придумывал, как ему виделось. Маша один раз чуть в ладоши не захлопала от восхищения Васиным чувством понимания живописи (не знала она, что Вася с детства рисует, а глаз художника гораздо больше замечает, чем глаз обычного человека).
Потом предстала прогулка по парку; снова разговоры о картинах и Машины вопросы.
Почему в зале Матисса Вася в центре стоял и вокруг своей оси поворачивался? И как ему «Танец» Матисса видится?
И вновь он «вошёл» в зал с полотнами Анри Матисса, и снова на него ураган налетел – такая мощь в этом зальчике ощущалась. Опять подумал, что зал маловат для таких произведений, им простор нужен.
Маша с вопросом, но уже о «Голубых танцовщицах» Дега, и Васино восхищение, когда Мария копию, сделанную рукой Анны Степановны, показала.
Прогулка и приятные воспоминания и успокоили, и силами наполнили. И Васино будущее примерило на себя радужные цвета надежды.
На следующий день Вася еле вечера дождался, так ему рисовать захотелось, даже занятия с Машей отменил.
Пришел домой – холст на подрамнике его дожидается, перед работой приготовил, а купил всё заранее, как чувствовал. Помыл руки и писать начал. И произошло с Василием что-то необычное, первый раз такое с ним случилось: мысли-воспоминания стали на холст мазками красок ложиться.
Петербург: Зимний – с потолком до небес и стенами до горизонта; он же – Эрмитаж, и бесконечная прогулка по бесчисленным залам; игра в угадайки с названиями картин; восторг Маши от точных характеристик; зал с полотнами Матисса – бешеная мощь и манящий ритуальный круг оранжево-красных обнажённых дикарей.
Прогулка по Летнему саду, залив, тёплая вода, смех и брызги в лицо и опять Машин смех счастья; разговоры о картинах: Машины вопросы и Васины ответы.
Москва: квартира Нечайковских, картина на стене, сделанная рукой хозяйки, и незабываемый поворот нежных шеек девушек в голубом облаке одежд; под картиной слова – миг танца голубого изящества, который Дега отнял у времени, и Васино продолжение… и принес в наш мир, остановив мгновение; Маша в образе разгневанной учительницы – Дега у времени отнял, а ты у античности, и новое Васино – отнял у времени и в вечность поселил…
Никогда в такой манере Вася не рисовал, что-то абстрактное у него получилось, но сочное, живое. Посмотрел на дело рук своих придирчивым взглядом «постороннего» и понял – хорошо, может, необычно для него, но всё равно краснеть за картину не придётся, можно и на суд Анны Степановны представить.
После посещения архитектурного института Вася понял, что его рисунки – не баловство и не ребячество, а достойное дело жизни. И если есть у тебя дар к рисованию, используй его на благо людям – хочешь, в архитекторы иди, хочешь, в модельеры, хочешь, в дизайнеры или туда, куда фантазия подскажет; и это не каждому по плечу, здесь талант нужен, как в музыке – музыкальный слух.
Через неделю Вася выспросил у Маши и Анны Степановны разрешение написать их портреты. Начал с Машиного. Вгляделся в дорогое милое лицо, стал рисовать, а мысли к семейному преданию Нечайковских повернули – туда, где их удивительная фамилия на свет появилась.
Рос в одной дворянской семье мальчик Паша, обычный, ничем не выдающийся, а отец его, Александр Иванович, хотел сына видеть во всем лучшим. Чтобы мальчика подстегнуть и гордость в нём пробудить, стал ставить ему в пример сына своего друга Фёдора Чайковского. О чём с сыном ни заговорит, всегда Федю Чайковского вспомнит: Федя Чайковский то-то; бери пример с Феди Чайковского; вот Фёдор Чайковский и в грамоте силен, и в ратном деле; и так почти каждый день. У Паши кроткий нрав уживался с весёлой шуткой, и он задумал: «Учиться уеду, возьму себе фамилию Нечайковский», – да так и сделал. А когда через несколько лет домой вернулся и по всем показателям отца устроил – по глазам понял, что рад и горд отец за него, хотя и словечка сказано не было; тогда и объявил о своей новой фамилии. Родитель, как ни странно, проказу сына одобрил и сказал: «Быть по сему. Пусть твои потомки носят фамилию Нечайковские, главное, чтобы с юмором у них было всё в порядке». Через несколько поколений нашёлся в семье ещё один шутник, который очень ценил творчество Петра Ильича Чайковского; и чтобы шутку в реальность воплотить, нарек своего сына Ильей, а ему наказал, чтобы внук Петром звался. Так и появился на свет Пётр Ильич Нечайковский – музыкант с абсолютный юмором, ну и со слухом, конечно.
Но пора к Василию возвращаться. Хотя рассказ, как извилистая тропка в лесу, то чуть вправо повернёт, то влево, а если не туда свернуть, может и назад вернуться, откуда путь начинался.
У Василия в привычку вошло по вечерам у Нечайковских бывать. Только приходил после ужина, так как нахлебником быть не хотел, совесть не позволяла.
Но хитрюга Машка его тактический манёвр быстро раскусила и сделала вот что. Перед занятиями звонила Михаилу Михайловичу и узнавала, приходил ли Вася домой ужинать. Если слышала «да», значит, после занятий – чай, милое дело на сон грядущий; а если «нет» (на работе задержался и домой только к ночи будет), по приходу Василия зазывала его на кухню и рассказывала разные истории: что Паша сегодня была рассеянная сверх меры и сварила борща больше, чем нужно, много осталось, девать некуда – помоги, не выбрасывать же; или Дашка у подруги поужинала, у мамы аппетита нет, у папы званый ужин, у неё разгрузочный день (тогда приходилось от чая с пирогом отказываться, но это только при Васе, потом наверстывала, но усердия не проявляла, так как была девушка спортивная и за фигурой следила). К счастью, уловки были нужны не так часто, и Василий, чистая душа, верил и выручал по дружбе.
Сельский человек гораздо лучше городского знает цену куску хлеба и пищу никогда не выбрасывает: животные и птицы на что – всегда остатки подберут.
Маша следила не только за тем, чтобы Вася получал достаточное количество калорий, необходимое при больших нагрузках, а всерьёз взялась помогать по учёбе. Но Василий не хотел злоупотреблять её добротой и поэтому для себя определил: к Нечайковским приходить только три раза в неделю на полтора часа. Полчаса положил на диктант с разбором правил; ещё полчаса – литература и полчаса – отчёт по устным предметам, которые осваивал самостоятельно (когда вслух рассказываешь, и усваивается лучше, и разговорная речь совершенствуется). Вася стал даже стихи декламировать, программные, конечно. Постепенно круг «слушателей-педагогов» расширился. Первой присоединилась Дашка, со своим умыслом – зачем учебник по истории и географии читать, когда можно Васю послушать. (Вася первым этапом обучения повторял материал школьной программы начиная с шестого класса, так Елене Ивановна порекомендовала – многое за пять лет забылось, да и повторение – мать учения, все знают). Потом, если заминка какая происходила, стали к Петру Ильичу за разъяснениями обращаться. А где муж, там и жена. Анна Степановна предложила обсуждение проводить на немецком языке, так что время пребывания увеличилось ещё на час – сорок минут немецкий и двадцать – вечерний чай со сдобой, перед сдобой Вася устоять не смог.
Год дорого обошёлся Василию – занимался много, даже ночи прихватывал, но зато и жатва знатная была – и школу закончил, и в институт поступил; правда, по части музыкальной продвинулся недалеко, только нескольким танцам его Маша научила, получалось довольно сносно. А петь и играть даже и не пытался, очень уж был занят другими делами, но об этом нисколько не жалел, так как приоритеты у него изменились. И игру на балалайке для себя посчитал блажью; решив, что стать хорошим понимающим слушателем лучше, чем плохим исполнителем. Музыку же, особенно симфоническую, Василий полюбил по-настоящему, о композиторах много узнал, с Машей часто ходил оперу послушать. Очень ему полюбились и «Евгений Онегин», и «Пиковая Дама», и «Иоланта» – тогда-то и оценил предков-шутников Петра Ильича Нечайковского.
После успешно сданных экзаменов Василий решил устроить себе заслуженный отпуск, к матери в деревню съездить, и проведать, и по хозяйству помочь. Приехал без предупреждения – писал, конечно, что приедет, но точной даты не называл. Заходит в избу, а мать нарядная стоит, волосы в какую-то затейливую причёску укладывает. Увидела сына, заулыбалась и говорит:
– Ты, Вася, как Чацкий – с корабля на бал. Иди умойся с дороги, переоденься да пойдем поздравлять жениха с невестой – свадьба сегодня у Василисы.
– С радостью, – отвечает Василий, – у меня и подарок есть. Правда, тебе чайный сервиз вез (Клавдия очень чаевничать любила), но молодожёнам нужнее, а тебе ещё сделаю.
Клавдия Николаевна знала, что её слова о свадьбе Василисы не ранят сына. В каждом письме Вася всё о Маше и о Маше, Василисе только два раза приветы передал – на Новый год да на Восьмое марта.
Но вернёмся к слову «сделаю», которое так загадочно произнёс Василий, да ещё и подмигнул, что даже Клавдия, уж на что нелюбопытная женщина – всегда всё как есть принимает и ничему не удивляется, – а здесь и её любопытство разобрало. Василий пообещал рассказать, да и я при том разговоре присутствовал.
Дело зимой было. У Машиной подруги Светки очередной «жутко интересный знакомый» появился с нестандартным увлечением. Но Светка заверила, что Кирилл – парень стоящий, затеял производство глиняной посуды по старинным технологиям. Одна незадача – далековато, за городом гончарный цех налаживает. Собрались ехать на машине (Маша уже права получила), но дорога трудная, поэтому уговорили Васю помочь справиться и с автомобилем, и с дорогой, благо у него опыт имеется: в деревне – трактор, в армии – вся транспортная линейка, начиная или заканчивая БТР.
Приехали, познакомились. У Кирилла глаза горят, взахлёб рассказывает о новых идеях. Понял Вася, что с энтузиастом столкнулся. Он по опыту знал, что у некоторых людей этот энтузиазм весь в слова и уходит, а на дело ничего не остаётся. И живёт такой человек весь свой век в мечтах несуразных, что-то пытается делать, да только на деле один пшик выходит. Но Кирилл оказался парень другого рода. Как говорится, и на слова горазд, и на дела. Понял это Василий, когда в мастерскую пришли. Небольшая, но чистая; оборудована просто, но с понятием; всё на своих местах. Опытный глаз Василия сразу оценил – по уму сделано.
Кирилл прежде всего своё небольшое хозяйство показал, пояснив, что хочется ему самому за гончарным кругом посидеть, на ощупь попробовать, как это чудо происходит и из комка глины посудина образовывается. «Хорошо, папаша мои инициативы поддерживает, и финансово в том числе, а когда я «остываю», мною начатое в свои руки берёт и раскручивает, да так, что начинает звонкая монета к нему течь, ну и мне перепадает. Я раз посетовал, что дело начинаю и быстро бросаю, идей много, а до конца ничего довести не могу. Но папаша мне разъяснил, что далеко не каждый может новое зачать, на это талант нужен. Он, например, такого не имеет.
Вот начатое до ума довести и раскрутиться – это пожалуйста. «Поэтому у нас с тобой, Киря, отличный симбиоз получается». Одним словом, родитель даёт мне возможность себя найти, вот я и ищу».
Тут девчонки загомонили, чтобы Кирилл им показал, как на гончарном круге работать, и дал попробовать. Вася от девчонок не отставал, тоже попробовал; умелые руки не подвели – очень хорошо у него получилось. Кирилл тут же предложил в работу включиться, помощником стать; но Василий отказался в связи с большой загруженностью; только одну идею с Кириллом обсудил – насчёт чайного сервиза, матери в подарок, да большого блюда для пирогов. Кирилл согласился помочь, предупредив, что за роспись платить надо будет – девчонки-рисовальщицы бесплатно работать отказываются, говорят: «Это вы безлошадные, а у нас семеро по лавкам, нам детей кормить надо». И здесь Вася Кирилла удивил и ещё больше заинтересовал. Попросил с девчонками-рисовальщицами познакомить, чтобы несколько уроков у них взять. За уроки же отработать: по хозяйству помочь или другую работу сделать, на какую он способен. Василий даже шить умел, у матери научился; любил наблюдать за её работой, фасоны разные обсуждать. Его фантазия в этом вопросе впереди матери бежала. Он всегда гостинцы получал от очередной модницы, если платье или кофточка очень нравились. Так что в этом вопросе у Василия сноровка и выучка были, да и с женским полом он всегда договариваться умел. С любым человеком общий интерес можно найти – было бы желание.
