Ольга Гуляева
София решает жить

Насмотрелись мы всякого. Некоторые квартиры были пусты. Если на шум никто не выходил, мы просто заходили и осматривались. Забирали крупы, макароны, воду и консервы. Чтобы Марку лишний раз не приходилось бегать в супермаркет.

Бывало, нас никто не встречал, но в запертой комнате кто-то томился. Оставшегося функционирующего участка мозга не хватало на то, чтобы повернуть дверную ручку.

– В одиночку они не способны вышибить дверь, а вот стадом – вполне.

Стадом, поморщилась я.

Марк открывал дверь, я вставала в стойку метрах в двух, готовая держать удар. Один раз из комнаты выскочил очень маленький ходячий, ростом примерно метр десять. Я так растерялась, что не успела среагировать. Не знаю, что меня больше обескуражило, его скорость, или то, что это бывший ребенок. Марк быстро сориентировался, подстраховал. А я рыдала весь вечер, обнулив все свои прошлые достижения.

Но на следующий день шла снова, чтобы увидеть что-то не менее страшное. Все двери в квартире открыты. Слышно характерное хрипение, но навстречу нам никто не выходит. Оказалось – повешенный.

В другой квартире бедолаги оказались умнее. Было тихо. Марк снял было противогаз, но тут же сморщился весь и натянул его снова. Хозяева прострелили себе головы, лежа в кровати.

Долгими сумрачными вечерами я размышляла об этих людях, о том, как они переживали последние минуты, о детях, запертых дома «до прихода родителей» и умирающих в одиночестве. Марк подходил, сжимал мою руку в своей и говорил:

– Хватит.

Я прекрасно понимала весь подтекст этого слова, как и то, что ему до смерти надоело мое нытье.

В то время, как слезы вытекали из глаз, важное страшное умение наполняло меня. Навык выживания в новом мире.

Марк предупредил, что мы будем встречать живых. Они могут оказаться не менее опасны, чем мертвецы, поскольку многие из них безумны. Не с каждым стоит вступать в диалог и, тем более, объединяться.

Я заглядываю в глаза каждому новому встречному. Они редки, поэтому мне особенно интересно, насколько их рассудок подернут безумием, ведь остаться нормальным познав все «прелести» нового мира невозможно. В их глазах я пытаюсь рассмотреть собственное отражение, понять, насколько безумна я сама. Или выживанием мы, наоборот, обязаны крепкой психике? Никогда бы не подумала, что смогу дать фору многим по этой части, хотя неврастеничкой я никогда не была. Но шарахалась от пролетающей мимо бабочки, черт возьми. Если мой рассудок сохранил ясность, чему я обязана?

Кто-то вышагивает нам навстречу. Не мертвец, но и недостаточно ровная походка для живого. Оказалось, бродяга с бутылкой водки. Это разочарование.

Почему они живут, а другие нет. Более достойные, красивые, целеустремленные, молодые, здоровые. Эпидемия забрала их. А бродячим забулдыгам с посиневшими, опухшими лицами и циррозом в последней стадии все нипочем. Я часто задавалась этим вопросом раньше. Почему этот бродяга или наркоман живет, а моих знакомых и близких забирает то рак, то разорвавшаяся (на ровном, казалось бы, месте) аневризма, то нелепый несчастный случай. Сейчас ответ на этот вопрос вырисовывался с навязчивой ясностью: люди, оказавшиеся на дне, не вакцинировались. Назревал другой вопрос – как им удается избежать атак ходячих? Ответ напрашивался один – это всего лишь вопрос времени. Пройдет не так много недель или месяцев, когда останутся самые стойкие и выносливые. Хотя справедливо ли сомневаться в выносливости бездомного? Ему не привыкать – есть что попало, спать где попало, не мыться и не заботиться о внешнем облике.

То, что когда-то считалось вонью бродяги: режущий глаза запах мочи, немытых волос, запущенного рта – все это померкло по сравнению с застывшим в воздухе трупным запахом. Теперь все перечисленное, что заставляло презрительно морщиться в прошлой жизни, стало просто признаком того, что ты живой.

Не помню точно тот момент, когда я впервые поняла, что от меня воняет, но точно знаю, что меня это не смутило. Запах пота, нестиранного белья, засаленных волос свидетельствовал лишь об одном – я еще жива.

Так же терпимо я научилась относиться к другим выжившим. В этой терпимости чувствовалось какое-то превосходство над прежними нами. Столько энергии уходило на мишуру, на обертку. Как будто все это дано нам, чтобы заглянуть в глубь себя и научиться наконец использовать те незадействованные раньше ресурсы мозга и души. Жизнь начала казаться настоящим чудом, и неважно, что теперь ты просыпаешься по утрам в одежде, которую не менял неделями, с грязными волосами и без возможности почистить зубы прямо сейчас. Вот запускать зубы не хотелось, даже если и найдется хороший выживший стоматолог, вряд ли от него будет толк без специального оборудования. Так что я, как и многие другие выжившие, старалась находить возможность чистить зубы хотя бы раз в три дня. И эстетические мотивы здесь ни при чем. Зубная и головная боль – то, чего я никогда не могла терпеть. Со второй проблемой я разобралась, запасясь спазмолитиком в одной из уцелевших аптек.

Мы шли по лесу, вернее, по лесопарковой зоне, чтобы избежать столкновений с большими стадами ходячих. Но в городе их все же было слишком много, и Марк постоянно говорил о том, что город надо будет покинуть, как только переждем зиму. Я не подавала виду, что ставлю под сомнение его оптимистичность, согреваемая спокойной уверенностью, что до весны не доживу.

– Вот, – сказал Марк.

Остановившись перед современным коттеджем, я осмотрела его и спросила:

– Там кто-нибудь был?

– Мертвецы? Нет. Я выбирал пустой. В состав трупного запаха входят летучие вещества, они крайне быстро и легко распространяются в закрытом пространстве. Проникают в отделочные материалы, в стены, пол, потолок, одежду, впитываются в мебель. В этом составе из микроэлементов и органических веществ быстро происходят бактериальные вспышки, поэтому даже после проветривания и очистки поверхностей трупный запах будет появляться вновь и вновь.

– Им можно отравиться?

– Если концентрация высока или дышать им постоянно, то да.

В особняке прямо в гостиной было огромное зеркало. Я давно не видела себя в полный рост и, пройдя мимо, сделала шаг назад. Когда-то я была бы рада такому отражению. Не лицу серого цвета и спутанным грязным волосам, а отсутствию тех самых ненавистных форм. Меня как будто сдули. Я наконец достигла той стройности, к которой всегда стремилась. И несмотря на то, что боль, которая привела меня к этому состоянию, не могла сравниться со страданиями, которые вызывают все диеты мира, я залюбовалась отражением. Мне захотелось снять мешковатую одежду и поносить что-то по новой фигуре. Успеть поносить, потому что я была уверена, что проживу ещё совсем недолго.

Странное желание – насладиться новым телом, истощенным болью, страхом и страданием.

***

Утробное рычание, замутнённый голубоватой поволокой взгляд.  Очень многие непривитые погибли, потому что не знали, что такое состояние человека означает, что нужно бежать не оглядываясь. Процесс необратим. А многие отчаянно бросались на помощь «больному». И получали свою порцию яда через укус.

Я сидела дома над проектом и пропустила все возможные уведомления о необходимости покинуть город. Чтобы не отвлекаться от работы, я отключала телефон на несколько часов. Не знаю, прощу ли я когда-нибудь себе эту привычку или до конца жизни буду задаваться вопросом, а что было бы, если б телефон был включен? Успела бы я? Здравый смысл подсказывал, что нет. Но вдруг?

Вышла на балкон покурить и увидела непривычную для спокойного бульвара плотность, вереницу упёртых почти вплотную друг к другу автомобилей, раздражающих воздух нервными гудками. Только тогда включила телефон, зашла в соцсети и увидела это.

С трудом отыскала пульт от телевизора, который не включала месяцами. Часть каналов уже прекратила вещание, я нащелкала до новостного выпуска. Взволнованная ведущая пытается собрать по кусочкам свой профессионализм, хотя, очевидно, суфлер уже вышел из строя.

И вот она уже теряет остатки самообладания, с ужасом смотрит в сторону, на нее надвигается тень, в кадре появляется конвульсивно двигающаяся фигура в клетчатой рубашке (скорее всего, вышедший из строя оператор) и впивается зубами в бархатистую профессионально загримированную шею теледивы.

***

Все началось с Клары Дорн. Жена банкира, в прошлом модель, а на момент начала событий главный редактор модного московского журнала «БойТаун», популярный блогер и светская львица. Журнал довольно старый, но имиджевый, в нем еще в молодости работала моя мама. Она знала Клару, общалась с ней до переезда из страны. Но я так и не познакомилась с ней лично, в первую очередь, потому что не пошла по маминым стопам и занялась не журналистикой, а дизайном интерьеров.

Еще девочкой я по сто раз делала перестановку сначала в квартире, потом в нашем загородном доме. К двадцати девяти годам у меня было свое небольшое агентство. Хоть все и пророчили, что дизайн станет полностью роботезированным и нейросетированным, все еще находилось немало желающих, чтобы их обстановкой и подбором материалов для их дома занимался живой человек.

Так вот Клара была ровесницей моей мамы, то есть уже разменяла шестой десяток, но выглядела великолепно. Утонченная, элегантная, неподражаемая икона стиля для московских модниц. Ее блог всегда считался популярным, насчитывал несколько миллионов подписчиков. При этом она не вкладывала в него много сил. Особое внимание она уделяла своим образам, которые так полюбились людям. Подражателей у нее было немало даже среди молодежи. Весной, примерно за два года до начала заражения, она начала выкладывать фото, которые принесли ей миллиарды просмотров и миллионы комментариев в обсуждениях.

Сначала все решили, что это розыгрыш, некий новый фильтр, который ТАК меняет человека. И все сначала искали этот фильтр. Хотя программ для искусственного омолаживания или старения образа было предостаточно, в этом явлении не было ничего нового. Но именно эта программа как на фото, так и на видео делала эффект омоложения уж очень натуральным. Клара утверждала, что не использует никаких ухищрений, в том числе и хирургических вмешательств, чтобы выглядеть моложе. И скоро она расскажет, чему обязана таким эффектом. И вот за несколько дней нагнетания она и собрала свой первый миллиард подписчиков. Все наблюдали, спорили и ждали. Действительно ли Клара расскажет о неизвестном ранее методе вернуть молодость или объявит, что все ее зрители стали свидетелями величайшей аферы?

Косметология и хирургия позволяли женщинам выглядеть хорошо практически в любом возрасте, но буквально вернуться из пятидесяти пяти в двадцать пять не удавалось еще никому.

Клара выставляла свои фото из молодости и сегодняшние, чтобы все могли почувствовать отсутствие разницы. Она не создавала новый молодой образ. Она возвращала свой. На живой аватарке ее блога висели часы, на которых стрелки двигались в обратном направлении.

В день «икс» Клара включила прямую трансляцию в своем блоге и рассказала свою историю. Даже я тогда прилипла к экрану, отбросив все дела, с ощущением, что стала если не свидетелем второго пришествия, то не меньшего по масштабам события.

Молодость или бессмертие как таковое? Вот вопрос, который остался открытым после того, как Клара закончила свое повествование.

Она предстала перед зрителем в образе двадцатипятилетней девушки. Изменилось не только лицо, но и кожа на шее, на руках, волосы стали гуще. Фигура у Клары была идеальная и в пятьдесят пять, но сейчас вернулись юношеские припухлости.

Начала она с того, что несколько месяцев назад у нее была обнаружена редкая трудноизлечимая форма рака, и тогда она решилась попробовать на себе «вакцину приговоренных».

Исследования и медицинские эксперименты с применением вакцины долгое время держались в тайне. Основной причиной секретности был ошеломляющий эффект, который достигался вакцинацией. Старые больные люди за несколько недель превращались в бодрых молодцев в полном расцвете сил. В подтверждение Клара показала несколько слайдов с похожими на ее преображениями. Без сомнения, преждевременные слухи о таком чудодейственном препарате всколыхнули бы общественность и могли стать угрозой для планомерного течения эксперимента.

«Почему именно я и именно сейчас рассказываю вам об этом. Мой диагноз оказался ошибочным. Я была абсолютно здорова, и вакцина «молодости» подействовала все равно. Без побочных эффектов. Так мы – я и ассоциация, которая занималась изобретением вакцины, – пришли к выводу, что многолетние испытания можно считать завершенными, а вакцину – запатентовать. А также начать массовое производство, чтобы обеспечить всех желающих».

Поначалу ни у кого не было сомнений в том, что «вакцина молодости», которая еще совсем недавно называлась «вакциной приговоренных», это дело добровольное. Еще до выпуска вакцины ажиотаж был просто бешеным. Косметологи и пластические хирурги схватились за головы. К ним никто не шел, все ждали вакцину, откладывали на нее средства на случай, если она вдруг станет платной. Параллельно весь мир продолжал с придыханием следить за блогом Клары Дорн. А не превратится ли она в младенца со временем, повторив загадочную историю Бенджамина Баттона? Но Клара уверяла всех, что процесс остановился на самом выгодном для нее возрасте – когда все подростковые изъяны остались в прошлом, а первые заметные морщины еще не пожаловали.

Оставалась и горстка сомневающихся и атеистов, которые строили и подхватывали друг за другом различные неблагополучные сценарии развития. Но таких было меньшинство. Да и активничали они не особенно, пока не стало понятно, к чему все идет.

А шло все к тому, чтобы сделать вакцину обязательной для всех и начинать ее колоть чуть ли не с младенчества.

В начале следующего года вышла первая большая партия вакцин – бесплатная. Уже к лету укололось около шестидесяти процентов населения планеты. К осени цифра выросла еще. Естественно, меньше всего было сомневающихся среди людей в возрасте, которым особенно нечего терять, кроме своих седин. Мое поколение (25—30) тоже в большинстве своем не хотело даже одной ногой вставать на дорожку старения и активно прививалось. Сердобольные родители боялись, что вакцины не хватит на их чад, и активно прививали детей впрок. Никто не хотел наблюдать, как собственный ребенок перерастет родителя и умрет у него на руках от старости.

Умереть от старости стало позором. Никто (кроме самых прагматичных) не ожидал такого эффекта, но общество раскололось. Быть старым и больным стало стыдно.

Сначала я думала, что все мы дружно посмеемся над Кларой и даже покрутим у виска, как максимум, поразимся ее смелости – так открыто и нагло идти против природы. Да, у нее было оправдание, она думала, что неизлечимо больна. Было ожидаемо, что ее примеру последуют другие приговоренные. Но чтобы все поголовно! Здоровые, молодые, дети. Мир менялся так стремительно, так ошеломительно по щекам хлестала людская отвага (зачеркнуто, дурость), что мне порой хотелось то сгрести в охапку всех близких и спрятаться в бункере с криками «не троньте!», то выйти на улицу и подобно городской сумасшедшей цепляться к каждому встречному со словами «вы действительно собираетесь в этом участвовать?». Но все это происходило только у меня в голове, внешне я оставалась флегматично-равнодушной, продолжала жить и заниматься привычными делами. Позже я поняла, что пока внешние перемены не меняют твой постоянный уклад, они не так уж существенны. Иногда единственное, что мы можем делать, даже под угрозой надвигающегося апокалипсиса в виде ядерного взрыва или человеческой тупости, это жить свою жизнь, строить планы, следовать стремлениям.

Одна моя хорошая знакомая заболела неизлечимой формой рака за пару лет до апокалипсиса. Я наблюдала за ней с неуместным любопытством пытливого исследователя людских душ. Ей дали полгода. Что она будет делать? Я чувствовала себя варваром, приготовившимся к зрелищу. Последнее сражение на поле жизни, исход которого определен. Казалось бы, все теряет смысл, планы, мечты. У нее был только отрезок времени и деньги, которые она могла бы потратить на кругосветное путешествие, дорогие отели, лучшие рестораны и концерты любимых групп. Напоследок все самое лучшее. Но она продолжала работать и изо дня в день делала привычные вещи: ходила в магазин, на маникюр, даже покупала что-то из мебели в дом. Встречалась с друзьями и очень мало говорила о смерти. «Моя главная ценность в повседневности. Это жизнь. Настоящая. Кто-то считает, что живет только в отпуске, когда путешествует, видит море, солнце, меняет пейзажи перед глазами каждый день. Все это прекрасно, но большая часть моей жизни прошла в буднях: отстоять очередь за кофе, заправить автомобиль, забрать ребенка из школы, выиграть тендер, покурить на балконе, когда все заснут. Это то, что я хочу продолжать делать каждый оставшийся день. Быть как все. Соня, милая, цени это состояние, не жди чего-то особенного». Неужели у меня такой обреченный вид, подумала тогда я, раз меня подбадривает неизлечимо больная подруга.

Меня никогда не тянуло на ухищрения, к которым прибегали женщины, чтобы сохранить красоту или что-то изменить в своей внешности. Любое постороннее вмешательство, инъекция или наркоз казались излишними и рискованными. Да, иногда я прикидывала, как было бы здорово откачать лишний жир с боков, живота и бедер, но всерьёз не задумывалась об операции, даже при всей своей ненависти к спорту и диетам.

Общественные и политические события последних лет заставляли невольно задаваться вопросом: человечество уничтожит кучка людей у власти или неуемные амбиции большинства. Оказалось, что эти две категории действовали сообща. У нас, нормальных, адекватно мыслящих и принимающим жизнь со всеми ее первобытными законами, шансов на выживание практически не оставалось. Однако, я жива. Но в этом нет ничего хорошего. В такой жизни.

***

Однажды примерно в середине апреля, когда светлое время суток вопреки ожиданиям не скукожилось до нескольким минут, чтобы совсем исчезнуть, а с каждым днем начало продлеваться, Марк сказал:

– Я думаю, нам пора идти. И думаю, что ты готова.

Он приблизился и дотронулся до меня, кажется, впервые не считая случаев, когда вызывал у меня рвоту, спасая жизнь, и когда учил правильно держать топор. Дотронулся по-настоящему, с дружеским или даже отеческим, несмотря на небольшую разницу в возрасте, теплом. Но для меня этот жест таил опасность, как и все хорошее, что сделал для меня Марк, пытаясь сохранить мне жизнь.

– Эта зима была слишком долгой.

Я надеялась, что сойду наконец с ума и чувство времени меня покинет, но не могла не согласиться с ним. Полгода, которые мы пытались согреться в чужом доме, казались вечностью. Муторной, однообразной, выматывающей, сводящей с ума, но так и не достигающей своей цели. Мы топили печь, у нас была теплая постель, одежда в чужих шкафах, газовая плита, обеспечивающая нам горячее и довольно сносное питание, благодаря запасам овощей в погребе и трофеям Марка. Какое-то время работал даже генератор, но его шум привлекал слишком много ходячих. Пришлось выключить и проводить большую часть времени в темноте или в тусклых отблесках камина, не считая короткого перерыва на зимний день.

– Соберем еду на первое время, по дороге будем пополнять запасы. Главное, выйти из города. Покинуть самые кишащие территории.

В последнее время их стало слишком много, я не представляла, как мы вдвоем прорвемся через полчища мертвецов. Но почувствовала, как на идею, что мы куда-то пойдем откликнулись мои задеревенелые мышцы.

– Их становится все больше. Настанет день, когда мы не сможем выйти отсюда даже за едой. Город нужно покидать.

С другой стороны, если мы предпримем эту попытку, нас, возможно, просто сожрут, и все наконец закончится.

Я кивнула.

Мы дождались, пока установятся теплые майские ночи, которые подарят возможность останавливаться на ночлег в неотапливаемых помещениях или даже на улице. Все было собрано заранее.

Не так уж и много, стандартный туристический набор и запасы еды. Настроение было предпоходное. Марк сказал, что выдвигаться будем до восхода солнца.

– Почему? – спросила я.

– Увидишь.

Ранним утром в день ухода я посмотрела в окно. Даже предрассветная серость не скрывала непрерывного движения.

– Их так много.

Марк подошел к окну.

– Нам нужно вон туда, к шоссе, – показал он в сторону едва прорисовывающегося розоватого просвета меж рядами сосен. – Пойдем, пока не рассвело.

На крыльце стояло сооружение, похожее на рогатку.

– Сейчас, – сказал Марк, доставая из сумки что-то увесистое.

Фейерверки!

– Отвлекающий маневр, – самодовольно пояснил он и с помощью стационарной рогатки запустил первый комплект в сторону противоположную той, куда нам нужно было идти.

И повторил манипуляцию, чуть меняя направление запуска.

– А кто будет поджигать? – спросила я.

Марк торжественно извлек из кармана какое-то устройство наподобие пульта. Разглядывать диковину не было времени. Краем глаза я заметила, что ходячие уже почуяли нас и начали стягиваться к калитке – единственному нашему выходу с участка.

– Пиротехнический пульт! – похвастался своей находчивостью Марк.

Он действительно был очень изобретателен. Такого как он можно было смело брать с собой на необитаемый остров. Он там так развернется, что коренным мартышкам станет тесно.

И мне вдруг стало так досадно, что на его пути попалась именно я. Живой мертвец. Не гниющий, но с испепеленной болью душой. Марк должен спасти кого-то еще. Кого-то более достойного, стремящегося жить. Если кто-то еще остался. А ведь остался наверняка, а я тут единолично пользуюсь всеми благами Марка. И чтобы сделать эту пользу возможной, чтобы реализовать стремление Марка спасать и помогать, я и пойду с ним. И прикрою, если надо. И помогу чем смогу. И перестану наконец ныть. Это внезапное обретение смысла взбодрило меня. И я сказала:

– Давай!

Марк нажал на кнопку. Несколько секунд ничего не происходило, а толпа ходячих давно уже околачивающаяся вокруг дома, от которого долгие месяцы веяло теплом, который каждый вечер привлекал их мягким светом, льющимся из окон, из трубы которого валил дым, заметно оживилась. Из дома наконец вышли люди. И толпящиеся у калитки не скрывали ликования по этому поводу.

– Как ты вообще умудрялся куда-то…

Окончание фразы растворилось в свисте первого залпа. И мы, и мертвецы как по команде повернули головы в сторону первой яркой вспышки. Последние немедленно сменили направление движения. Я тоже дернулась: «Пора?». Но Марк остановил меня за локоть. Подожди, пусть подальше отойдут.

– Еще четыре заряда. Запускать буду каждые десять минут. Через сорок минут мы должны быть на шоссе. Там пойдем лесом вдоль дороги. На дороге, скорее всего, слишком «людно».

Мы стремительно, изо всех сил отдалялись от дома, который дарил нам тепло, относительный комфорт и спокойный сон последние месяцы, но никакого сожаления по этому поводу не испытывали. В этом доме, при всех достоинствах на первый взгляд, не было будущего. И жизни в нем не было.

Я бежала, шумно выдыхая, набитый до отказа рюкзак ритмично бился о крестец, а позади все шумно взрывалось и сверкало, привлекая мертвецов и расчищая нам путь.

Нам даже почти не приходилось отвлекаться на встречных ходячих, опаздывающих на салют, потому что он занимал их больше, чем мы.

Хорошо, что невозможно разучиться бегать. Не то чтобы я когда-то занималась бегом профессионально. Вообще не припомню, чтобы целенаправленно где-то бегала, если не считать уроков физкультуры, которые казались мне настоящим адом (не с чем было сравнить).

Бежать пришлось долго. Мы должны были выжать под прикрытием салютов максимальное расстояние от города. Запасного варианта не было.

Коттедж стоял на окраине и нашей целью была ближайшая южная трасса. Дальше идти вдоль нее, обходя лесом места скопления ходячих. Основной план вместе с расчетами продовольствия был в голове у Марка. Я вообще ничего не планировала дольше, чем на ближайший час и с удивлением обнаруживала, что прожила еще один день. Особенно этот. Полный громких вспышек, ходячих мертвецов и колоссальной физической нагрузки.

Мы шли весь день и затаились в гуще леса, когда стало совсем темно. Первый ночлег на сырой земле, первые дежурства, когда спать можно только по очереди. Постоянный риск и напряжение, которые должны были стать нашим привычным состоянием, если мы хотим следовать плану и добраться до южных земель до следующей зимы.

Нашим флагманом была трасса, но отдаляться от нее приходилось на километры, чтобы не угодить в гущу голодных мертвецов. Получалось, что иногда мы топтались на месте и даже уходили назад. Много времени приходилось пережидать. Запасы истощались. В удачные дни мы выходили на трассу и даже пополняли запасы, обшарив автомобили, чьи владельцы были надежно и навечно пристегнуты ремнями безопасности. Среди них – дачники, туристы, желающие отдохнуть за городом пару дней.

Чтобы найти что-то стоящее, приходилось переворошить кучу прогнившего дерьма. Марк щадил меня – выдавал одноразовые перчатки. Сам же – давно уже ничем не брезговал.

Со стороны казалось, что трасса усеяна заброшенными автомобилями, но на самом деле в каждом из них трепыхалась жизнь, а точнее, остатки доживающей плоти. Они реагировали на движение и, замечая нас, припадали к стеклам, заляпывая их слизью разлагающихся тел.

Я поборола привычку присматриваться к мертвецам и пытаться опознать в ходячих останках человека, личность.

Кто ты? Кем был? – возможно, эти вопросы неуместны и даже абсурдны, если возникают перед тем, как раскроить мертвецу череп. Но я не могла от них отделаться.

Некогда ухоженные, выкрашенные в благородный пепельный цвет, волосы. Сумочка кросс-боди от Луи Виттон, навсегда окольцевавшая тело хозяйки. Свежий маникюр, ставший вечным. Серьги, кольца, одежда. Ничто не ускользало от моего внимания. Татуировки, сливающиеся с цветом посиневшей кожи. Все эти приметы внешности, которыми люди пытались подчеркнуть свою индивидуальность. Кажется, к живым я так не приглядывалась.

Иногда мы приближались к дороге. Марк легко справлялся с ходячими, встречающимися у кромки леса. Иногда уступал мне возможность потренироваться. Я нехотя лупила топором по разлагающимся головам, тут же отскакивая и какое-то время приходя в себя.

– Нужно быстрее восстанавливаться, – качал головой Марк.

Однажды, когда мы приближались к очередному населенному пункту, от дороги отделились двое. Я сразу поняла – живые. Худые, перепачканные оборванцы. Мы, после нескольких месяцев проживания в коттедже, где было все необходимое, пока что не были такими. Или мне так казалось. Это я сообразила чуть позже.

Мы замерли и с минуту приглядывались друг к другу издалека. Марк закрывал меня спиной, из-за чего я очень злилась. Вообще-то я пошла с ним, чтобы подстраховать его, чтобы он мог реализовать свои благие намерения, спасти кого-то еще кроме меня. Кого-то, кому это нужнее. Может, даже этих двоих.

Но они помощи не просили, а Марк отнесся к ним с явной настороженностью. Двое о чем-то переговаривались, до наших ушей донеслось: еда-еда, голодные…

Не сговариваясь, мы молча направлялись друг к другу навстречу. Марк знаком давал понять, чтобы я держалась чуть позади него. Меня раздражала такая дискриминация. Я пытливо выглядывала из-за его плеча. Живые люди – очень интересно.

Когда мы поравнялись, один из оборванцев спросил:

– Еда есть?

Мы напряглись. У нас обоих были рюкзаки. И если даже мы соврем, нас наверняка захотят обыскать. Если решим поделиться добровольно – заберут все.

Марк сильнее каждого из них по отдельности. Но вместе они могут и одолеть его. Себя я не учитывала.

Все эти мысли пронеслись в наших с Марком головах, но так или иначе – решать ему. Он главный.

– Нет, у нас ничего нет, – сказал Марк, взяв меня под локоть, подтолкнул вперед и начал демонстративно обходить наших встречных.

Те ничего не предприняли. Остались стоять на месте, только обернулись и смотрели нам вслед. Я не удержалась – оглянулась. Один из них закопошился в своем худом мешке. Я подумала, что нам, возможно стоит ускориться, но ничего предпринять не успела.

Спустя три секунды что-то полетело в нас и упало под ноги. Мы интуитивно пригнулись.

Замерли и оглянулись.

– Ближайшие пять километров ничего не найдете, – крикнул один из оборванцев. – Разве что в Наре могло что-то остаться.

Под нашими ногами лежала упаковка печенья «Юбилейное».

Следующие несколько километров мы шли в каком-то благостном состоянии от встречи с людьми, которые решили нас накормить, но в то же время терзаемые чувством вины за собственное недоверие.

– Да, неловко вышло, – признал Марк. – Но бдительность на первом месте.

***

Мы увидели его первыми, идущего впереди нас по кромке шоссе. Он не заметил нас, укрывшихся в наскоро расчищенном автомобиле, чтобы перекусить. Моросил мелкий дождь, а дожидаться его конца не было сил. Да и трава просохнет не сразу, чтобы расположиться прямо на ней.

Живот крутило от сухой холодной пищи. Я смотреть не могла на печенье, хлебцы, устала грызть и рассасывать сухую лапшу. Когда-то в детстве это было моим любимым лакомством перед телевизором. Мама ругалась, а старший брат тайком подсовывал мне эту вкуснятину. Но я понимала, что скоро не будет и этого, поэтому с благодарностью принимала от Марка остатки провизии.

Мы не решились заговорить с двумя встречными пару дней назад. Даже после того, как те поделились с нами едой. И было заметно, что Марк испытывает досаду по этому поводу. Я чувствовала его пытливый интерес к происходящему: сколько выживших осталось, кто и куда идет, что предпринимает? Наверное, именно поэтому он так оживился, и не захотел упустить возможность поговорить с новым встречным.

Уверенная быстрая походка, пыль из-под ботинок, коренаст, ноги немного колесом, подкаченный торс, черная боксерская майка, черные волосы, зачесанные назад. Вид уверенного человека, который прекрасно ориентируется в этом мире, по крайней мере, не испытывает дискомфорта. Но при этом движения резки, как будто раздражен чем-то. Или просто сосредоточен. Настолько, что не заметит нас, пока мы не обгоним его и не заставим обратить на себя внимание.

– Видишь, что у него? – шикнул Марк.

Я пригляделась. Из кармана торчала карта. Я удивилась, что в ней такого примечательного. Мы ведь и сами идем по карте, которую Марк сам же и раздобыл.

– Пойдем, – Марк быстро сгреб остатки недоеденного в рюкзак.

Ну ладно. Я надвинула на лоб черную бейсболку и поспешила за ним.